Красные слезы рябины - 18. Письма

               

То, что случилось между мной и Светой, было предрешено. То, что происходило между мной и Галей казалось настоящим и не могло пройти. Так мне казалось.
Невольно я вспомнил, как у нас все начиналось со Светой.
Она часто ходила в военную приемку. Один гусеватый и высокого роста военный довольно моложавого вида, лысовато-блондинистый,  просил ее приходить из отдела, где она работала, чтобы вносить изменения в документе, который тот редактировал. Он в ней явно был заинтересован, о чем она мне позже говорила.  Мы познакомились у нее в отделе научно-технической документации. Тогда она мне дала чистую бумагу, чтобы я записал технические характеристики из справочника. Света мне приглянулась, молодая, симпатичная с карими глазами, светленькая, с особенной кожей, которая светилась приглядной белизной. Кожа казалась нежной, прозрачной, цвета слоновьей кости. В ее коже было что-то необыкновенное, волшебное. В остальном она казалась  обычной молоденькой девушкой с тонкой шеей, пышной прической коротко стриженных под шарик светлых волос, прямым носом, тонкими губами. За несколько дней перед праздником 23 февраля, дня Советской Армии, она меня по местному телефону вызвала в переход между зданиями нашего предприятия, поздравила и подарила блокнот с ручкой. Меня это так тронуло, что я  подарил ей в Женский День на 8-е Марта куклу. И она меня перед самым праздником пригласила на свой день рождения. Света жила за городом в Рябиновке, откуда ездили многие наши сослуживцы. Рядом с предприятием находился железнодорожный вокзал. И многие приезжали на работу электричкой. Кроме того, в Рябиновке находился филиал нашего предприятия.  В назначенный день я с утра бегал у железнодорожного вокзала по магазинам и киоскам, чтобы купить цветы. Какие-то цветочные магазины оказались закрытыми, другие открылись для работы, но свежих цветов из новой партии не завезли. Опоздать я себе не мог позволить, потому что меня первый раз пригласили в гости и поэтому я решил ехать в Рябиновку, с тем чтобы на станции с лотка купить букет цветов. В электричке я сбросил с себя напряжение и стал думать о том, что все получится и мне удастся купить цветы для Светы в Рябиновке. На станции стояли лотки для продажи всего и разного и там  точно должны продавать цветы. Я ехал и  придумывал, что мне делать, если цветов на станции не окажется. Время от времени поглядывал в окно, отмечая загородные пейзажи и станции. И вдруг увидел за окном много цветов. Роскошные разноцветные букеты прямо рябили в глазах. Не задумываясь, я вскочил с места и кинулся  к выходу из электрички. По лестнице сбежал вниз, бросился к лоткам с цветами и встал как вкопанный. Я надеялся, что успею назад в электричку, но замер и стоял в жутком стопоре. Все цветы оказались искусственными, бумажными и пластмассовыми. В недоумении от того, что произошло в оцепенении я стоял и думал о случившемся, не понимая, как это могло произойти. Электричка уезжала, и я теперь мог опоздать в гости. В этот момент я вспомнил, что на этой станции неподалеку есть кладбище. И все эти искусственные цветы предназначались тем, кто приехал на кладбище к родственникам. Одна женщина с цветами около меня сказала: «Чего это он?» И другая женщина ей ответила: «Думал, что цветы живые».  Сильно расстроенный я пошел обратно на платформу, поднимаясь по лестнице, и  чувствовал себя обескураженным и растоптанным. Как я мог забыть, что на этой станции кладбище.  Расстроенный я поехал в Рябиновку с сомнениями и предчувствиями, которые во мне поселились. На станции, куда я приехал, на лотках купил для Светы тюльпаны и отправился к ней домой. Это происшествие растревожило меня, засело прочно в моей голове. Еще в электричке я подумал о том, что это плохое предзнаменование и потом думал об этом все время.
Дома у Светы все ее поздравляли. Родственники дарили ей книги и другие подарки, говорили приятные слова. Собрались в большой комнате двухкомнатной квартиры. Нас посадили рядом во главе стола. Посидели с гостями и пошли гулять по Рябиновке. Света мне рассказывала о себе. И я ей рассказывал о себе.  Она спросила меня об увлечениях. И я ей искренне рассказал о том, что пишу стихи. После этого она на меня странно посмотрела и сказала, что все поэты такие и покрутила пальцем у виска. Меня это обидело, но я ее слова пережил и решил не говорить с ней о стихах. Мы вернулись к ней домой и снова сели за стол. Отец ее маленький тщедушный, юркий и подвижный водитель с нашего предприятия напился и куролесил, приставая к гостям. Жена и его мать, Светкина бабушка, пытались его увести спать. И он куда-то уходил, но через некоторое время снова откуда-то выныривал и приставал к гостям. От шума гостей я вышел на лестничную площадку и подошел к окну. Четырехугольник двора тоже произвел на меня удручающее впечатление. Четыре дома замыкали его со всех сторон. И мне показалось, что пространство внутри домов напоминает тюремный двор. В это время сзади подошел папа Светин. Ему захотелось со мной поговорить по душам. Я не понимал, что он говорил заплетающимся языком и в ответ только улыбался и поддакивал. Сам же смотрел на двор и думал о том, что не хотел бы здесь жить. Света говорила, что отец, как выпьет, так его начинает распирать от уважения к себе, которое он начинал требовать от других.  В это время родные его снова увели спать. 

Через некоторое время я пригласил Свету к себе домой. Мама приготовила обед. Мы сели в комнате за обеденный стол. Мама, как хозяйка дома,  разливала по тарелкам суп. Мы разговаривали на обычные темы. Смотрины прошли успешно. Я проводил Свету на электричку, вернулся и спросил у мамы: «Как она тебе?» Мама сразу сказала: «Зубы у нее какие-то…» Она всегда замечала недостатки моих девушек и потом выдавала замечания в таком виде, что я уже к своим подругам относился иначе, чем прежде. Верхние зубы у Светы действительно выдавались немного  вперед. Тем не менее, мне пришла пора жениться, и я смотрел на Свету с этой точки зрения. Она молода, двадцать лет, на десять лет моложе меня и проста, что поможет ей найти общий язык с матерью. И, главное, она будет заниматься хозяйством. Осенью консервировать огурцы и помидоры, варить варенье. У нас все в доме осенью  занимались консервированием огурцов и помидоров, варили варенье, солили капусту, брали друг у друга новые рецепты. Мне нужен был понятный человек, простая девушка, жена, а маме помощница. Жизнь представилась простой, длинной и понятной.
Однажды, когда о свадьбе речи не велось, я приехал к Светке домой, чтобы пойти в кино. Ее мама, женщина с пучком волос на затылке, как у моей мамы, - они чем-то были похожи, - собиралась в магазин. Я сидел на диване в большой комнате. Светка в маленькой комнате переодевалась.  Ее мама сказала: «Вы собирайтесь. Я пошла в магазин». Что-то во мне взыграло, и я решил зайти в маленькую комнату к Светке. Тихо открыл дверь, хотел войти и замер.  Она стояла в трусиках ко мне спиной, нагнулась и раскладывала руками платье на постели. На меня это произвело большое отягощающее впечатление. Я растерялся и сразу вышел.  За дверью я понял, почему вышел. Это произошло из-за ее трусиков. Обычных трусиков, не шелковых, не ажурных, а таких которые надевают под платье скромные девушки. Я какое-то время ходил по комнате и ждал, когда она выйдет. И, как только она вышла, обнял ее, поцеловал в щеку и хотел начать раздевать. «Нет, - сказала она. – Ты что хочешь, чтобы я, как Люська была?»   На что я удивился и спросил: «Какая Люська?» И Света мне умудренно ответила: «Ходит у нас по двору с коляской. Ребенок есть, а мужа нет». Такая народная мудрость меня не только остановила, но и многое объяснила. Мне стало понятно, что она меня не знает. До нее не доходило, что я другой и в любом случае не смогу ее бросить. В это время вернулась из магазина Светина мать, словно что-то почувствовала. Она как-то мельком на нас посмотрела и сказала, что ей придется потом еще сходить, потому что она не все купила. Мы оделись для улицы и ушли в кино. Кинотеатр располагался в паре километрах, и к нему шла рябиновая аллея. По аллеи мы приходили в парк с кинотеатром, около которого росло много милых и симпатичных берез. Но мне почему-то всегда больше нравилась рябина. И глаза среди берез и других деревьев все время искали рябину, которая по осени всегда наряжалась крупными красными ягодами.
У Светы всегда и все было разложено по полочкам. Это можно, это нельзя. Так делается, а так делать нельзя. Ее система запретов меня немного раздражала, хотя я к ней приноравливался. У Гали все было по-другому… «Валера, все можно…» - говорила она.  И от этих слов я просто шалел. Да я и сам не позволял себе, что-то делать. Но ощущение, что все можно, давало  свободу внутреннюю и внешнюю. И еще она говорила: «Любовь всегда права».

Мне не хватало Гали. Не хватало общения и близости, которая являлась общением на подсознательном уровне. А когда не стало близости совсем, мы в разнообразии нашего общения писали друг другу записки, письма и стихи. 
Когда Галя уехала в командировку, мне не хватало ее до слез. Я достал из заветной обернутой в бумагу коробки ее письма и стал перечитывать. Там были письма, которые Галя написала под Новый Год. Тогда она опустила их в почтовый ящик и потом писала, все праздники. И письма, которые она мне передавала, когда мы встречались накоротке, впопыхах и не могли в объяснениях вести длинных разговоров. 
Мама спала, я же в своей комнате лежал и читал Галины письма…

«А сегодня - мы вместе! Вот и нет тебя рядом, а все равно мы вместе! Вот отчего это?
Я улыбаюсь про себя, и молодой человек напротив  начинает удивленно и любопытно на меня посматривать, наверное, он думает, что я пытаюсь обольстить его. И совсем-то не знает он, что мне никто-никто не нужен кроме тебя. Я их всех люблю, потому что они в нашей жизни, но постоянно тоскую о тебе!
Интересно, будет ли этому предел? Ты сегодня сказал, что, «если б мы были вместе, то наступило бы какое-то спокойствие – и это хорошо»! Мне кажется, тогда любовь перейдет в другую стадию, семейную, будут другие чувства и отношения. Может быть, более глубокие. Впрочем, не знаю, такого опыта у меня, к сожалению, нет, - никогда не жила в семье с любимым человеком. Может, оттого этот вечный страх, что наступит конец, и мы так и не узнаем друг друга близко. 
Ведь мы не живем, мы утоляем жажду, чтобы не умереть! А сколько прекрасного там, в познании друг друга!  Но мы меняемся и тогда этот процесс вечен и поэтому наша любовь вечна! Ну, скажи, разве ты знал об этом? Я и сама не знала, а узнала там, наверху, с тобой, в нашем утлом убежище!
А сколько я тебе еще не успела рассказать!?

В электричке, в 19 часов 10 минут.
Совершенно прекрасный день, вторник!

Ты был рад, что я тебя «провожала» после работы?»


«Я никуда не поеду сегодня! Я так решила. Настроение ужасное, ощущение брошенности и оторванности от всего мира.  Я не знаю, что меня приводит в такое отчаяние, но, когда это бывает, кажется, что меня никто не понимает! Вот и сейчас я думаю – ты меня ждешь, все было хорошо вчера, а сегодня я не могу приехать  к тебе на свидание, которого так ждала! Ты мне очень нужен сейчас! Я не могу без близости, жду этого, мне хорошо с тобой, но потом мне кажется, что я только для этого и нужна.  Моё другое «я» стирает меня в порошок, уничтожает! То я счастлива, как ребёнок, то несчастнее всех на свете.  И я не могу к тебе с этим прийти, потому что все это вопросы, на которые ты не знаешь ответа.  Значит, снова испортить настроение и тебе тоже, отчего мне будет ещё хуже. И длится, тянется этот заколдованный круг!  Плохо, что у меня нет друзей; оттого и нет, что сама в себе. Нет, не думай, я не эгоистка, отдавать – это так прекрасно, но нельзя перекрыть одни потребности за счет других.  У человека должно быть все и не может заменить мне твою любовь чувство моей дочери, сына или близких.  И что интересно, сейчас я чувствую, что ты любишь меня.  Нет, не потому что близки, а потому что появилось что-то. Может быть, ты приоткрыл завесу своих чувств, может быть, это «что-то» появилось, когда мы чуть не потеряли друг друга.  Помнишь, как встретились после моего отпуска – мы прижались  друг к другу, и не надо было ничего говорить.  Да, собственно именно это я уже понимала перед отъездом… Разве, мой милый, я не права?  Помнишь?
Вот я и сама себя спрашиваю – что же мне еще надо. Когда ты меня целуешь, любишь, я ревную тебя к себе  - женщине, когда ходишь, как мимо столба, я мучаюсь оттого, что, как женщина тебя уже не интересую.  И нет мне покоя никогда. Нет, нет, когда ты со мной - я спокойна.  Я ни о чем не думаю. Хочется жить этими минутами. Все вокруг меняется, ничто не имеет смысла – только мы! Все вокруг становится неважно – только мы! Может быть, она такая – любовь? Может, и не было ничего, никогда кроме нее? И я не знаю! Может быть, так и должно быть, покой нам только снится? И что действительно правда – не хочется менять эту - беспокойную жизнь на ту, спокойную, без тебя!
Ни в какой Киев в командировку я с тобой не поеду, ты даже не звал меня, сама напросилась, а тебе неудобно было сказать – нет. Я создаю тебе слишком идеальные условия, а ведь ты мне не позвонишь никогда. Интересно, если меня отберут, будешь ли ты бороться за меня или облегченно вздохнешь? Я много раз себя спрашиваю, если со мной что-нибудь случится, в больницу загремлю или что-то еще, хватит ли у тебя смелости обнаружить себя – узнать, где я, и прийти? Или ты будешь терпеть, когда я сама к тебе приду? Какой ты?..»         

Я отложил последнюю исписанную бумагу с ее посланием в сторону, подумал и взял следующую…
Оно написано на бланке телеграммы. Это, наверное, когда она  ходила на почту давать телеграмму родителям о приезде. Под аншлагом «ТЕЛЕГРАММА» написано от руки «срочная». И дальше ее строчки…

«Наш город… Тебе…  Светло и чисто не получится! Система не даст… Система – это все, что нас окружает… И все, что создано ею, и что нас опутало. Люди с правильной лицемерной моралью и многое другое. Все это рано или поздно отравит наши отношения! Я уже тебе мешаю, я чувствую! И не знаю, чего больше приношу – радости или горя?!  Может быть, ты уже и возишься со мной из жалости?! И старше!.. И дети!.. Увы, вот я такая есть, и ничего с этим не поделаешь!.. Я не знаю, как надо! Я покорюсь тебе! Не могу посягать ни на что, понятно почему! Если ты хочешь, я согласна еще раз попробовать, еще раз – стать друзьями. Если ты скажешь – я буду очень стараться – пусть тебе будет спокойно! У меня действительно все уже было, правда, все не то и все не так, но это все в другой жизни.  Я понимаю, как тебе больно! Но ты же Лев! Принимай царское решение. Ты уже во всем прав – помнишь мои слова «это начало несчастий»?! И все равно, я счастлива, что это прекрасное чувство пережила еще раз!..»

Короткие записки чередовались с длинными письмами. И на отдельных листочках я читал ее стихи, написанные на коротком дыхании, с всплеском энергии и вдохновения, размашисто, как подсказывали чувства…

«Тревога закралась в душу,
Твержу, ты ее не слушай.
Но знаю, развеять сомнения
Лишь ты сумеешь, наверно.

Лечу известным маршрутом.
Ты пройдешь в это время суток.
Я стою в ожидании встречи,
И боюсь, меня не заметишь.

Добровольно сдалась в неволю.
Не хозяйка себе – не скрою.
Я с собой не могу поладить.
Не знаю, как с этим сладить…»



«Я мечусь, без тебя мне плохо.
Но, увы, не укусишь локоть,
И нельзя быть с тобой все время.
Зачеркнула бы все, как бремя.

Не сердись на меня Свобода!
Я сыта тобою по горло.
Мне милее теперь неволя,
Принимаю плен добровольно!

Двери клетки скрипят от ветра,
Потолок и все стены ветхи.
И никто за меня ни в ответе.
Выйду вон, и никто не заметит».


«Как жаль!

Как жаль, что я немолода,
Что волосы до срока поседели,
Что жизнь проходит и уже прошла
А мы лишь встретиться успели.

И что за рок! Так мало нам осталось,
Чтобы согреть друг друга мы могли,
Как из тени врагом выходит Жалость –
Коварная соперница Любви.

Она притворщица, слезлива и игрива
Она заставит нас ползти ползком,
Чтоб посмеяться над смирением милых,
Согбенных бременем оков.

Она заставит нас всего бояться
Оглядываться, бегать по часам.
Не в силах больше унижаться
И видеть, как меняешься ты сам.

 Мы люди, мы имеем право!
И более, чем кто-либо другой!
Мы столько ждали и терпели!
Зачем, скажи, бояться нам с тобой?

И сколько раз себе я удивлялась –
Зачем, за что и почему же ты?!..
Не объясню я чувства и печали,
Порывы свои страсти и мечты.

    А знаю только, что услышу голос –
Пойду за ним за тридевять земель,
Послушаюсь любых я приговоров,
Когда их произносишь ты, поверь!

Хочу я тенью стать твоею,
Невидимою дымкой охватить,
Рассеяться и не мешать,
Не смея даже слов произносить.

Как жаль, что этому не сбыться,
Что черный дым закроет нам глаза.
И жалостью к себе и близким лицам
Все смоет набежавшая слеза.

Ты станешь чистым и спокойным,
Растает с горечью любовь!
Как жаль, что мало быть достойным.
Бороться надо вновь и вновь.

Как жаль, что я немолода,
Что в жизни мало так осталось
Тепла, любви и доброты,
Чтоб победить мне эту жалость

Как жаль…»


И снова проза…

«Я не понимаю, почему я всем нужна, кроме тебя…  Тут знаешь, в переходе встретила моего бывшего работника, Игоря. Сколько я ним намучилась. И тут в переходе стоит, играет на гитаре, поет… Я остановилась, с ним поговорила. Через некоторое время звонит… Говорит: «Галина Леонидовна, я хочу вас увидеть. Я ему говорю: «Конечно, приходи, Игорь. Я тебе выпишу пропуск, всех повидаешь…»   Он говорит: «Нет, я хочу вас видеть…» Стою на работе у телефона, язык проглотила. Молчу… Он говорит: «Что я вас обидел?..»
У меня Жорик скоро из армии придет, а здесь этот…
Почему всем все можно, а мне ничего нельзя…
И ты еще нашел очень интересную форму общение… «Один очень чужой мужчина хочет увидеться с очень чужой женщиной… Меня спрашиваешь, кто я тебе». 
И еще одна записка, короткая и категоричная, написана большими крупными буквами с острыми вершинами:

«Любовь всегда права…»

Я отложил ее записи, долго думал, вспоминал, что было между нами, и заснул.
Ночью проснулся, убрал  записи в тумбочку, чтобы не помялись  и снова заснул.