Багдадская хурма

               
       
    из рассказов о странной любви


       По какой логике нарекли её в младенчестве таким именем – по первоначалу не знала она и сама. Назвали бы Светланой, было бы ясно, в чью честь. Майский ветер победного сорок пятого весело гулял по стране, и первый внешнеутробный крик ещё одной родившейся в городе Тбилиси Светланы славил бы не столько дочь гералиссимуса Сталина, сколько его самого. В мае сорок пятого новорождённую, однако, назвали другим именем. Олимпиадой. Ход мыслей родного дедушки, давшего внучке это имя, мама прояснила Олимпиаде в позднем её отрочестве.
       Армянин-дед, в союзе с гречанкой-женой воспитавший в своё время дочь Амалию, питал большую любовь к истории с географией, и внука, первенца Амалии, назвал Араратом. Ожидаемому второму внуку, чтобы не обиделась бабушка, было уготовано прозвание самой высокой горы Греции. Но родилась девочка, и Олимпий безболезненно трансформировался в Олимпиаду. Отца Липочки, как с нежного малолетства кликали кудрявоголовую девчушку, на рыбалке забрала Кура: огроменный пласт набрякшей дождями прибрежной земли вместе с рыбаком ухнул в мутную пучину буйной весенней реки. Липочку, и брата её, Арарата, мать поднимала одна – многолетне, трудно, с единственный облегчением в виде небогатой провизионной помощи от деда с бабкой.
       Липочка любила сидеть на коленях у деда Амазаспа и, похрустывая медовым пряником, слушать рассказы о его революционной молодости. Прошла она в лихих экспроприационных набегах на полицейские участки города Тифлиса с целью изъятия легкого стрелкового оружия у добровольно, с перепугу без отпора отдававших оное блюстителей царских старорежимных порядков. Маузеры, браунинги, парабеллумы пополняли арсенал основных боевых летучих отрядов, которые под водительством самого удачливого экспроприатора Семёна Аршаковича Тер-Петросяна по кличке Камо вершили дела куда более чем значительные в масштабах всей доживавшей свой век российской империи.
       Липочка беззаветно любила товарища Камо и очень переживала, что дед Амазасп так и не успел с ним познакомиться лично.
       - Я тогда в Михайловской больнице санитаром служил. – в тысяча первый раз рассказывал дед Липочке о своей единственной встрече с Камо. – Привезли Семёна в покой почти бездыханным. Машина какая- то сбила его на Верийском спуске. И откуда она взялась, эта машина?!.  И так я пытался Семёна поднять и этак… Не вышло…  Не откачали…  На руках у меня помер… Я так, Олимпиада, думаю: убили товарища Камо враги революции!..  – тут дед Амазасп переходил на шёпот, приближал рот к уху внучки и открывал страшную тайну: - Сталин его, Олимпиада, убил, я так думаю, Сталин…
       Липочка любила Камо, и не понимала, как можно не любить Сталина, если его усатая физиономия смотрит на неё с любой точки советской жизни. Но всё-таки маму свою, Амалию, Липочка любила больше, и когда однажды со дна мусорного ведра на неё глянул такой знакомый газетный сталинский лик, она не поступила, как Павлик Морозов, а просто поинтересовалась причиной пребывания товарища Сталина в таком неинтересном месте.
       - Это месть за Егише Чаренца! – смело ответила мама Амалия.
       Липочка по малости лет не понимала стихов убитого Сталиным писателя Егише Чаренца, но их понимала мама, поэтому предоставившейся в марте пятьдесят третьего года возможностью отомстить за Семёна Камо и Егише Чаренца она, мама  и дедушка воспользовались не сговариваясь. Олимпиада единственная в своём, втором классе, не вплела в косу траурный чёрный бант, Амалия вырубила репродукторный репортаж с похорон Сталина, Амазасп в кругу скорбящих соседей незаметно для них не выпил рюмку виноградной чачи за упокой души лучшего друга всех физкультурников Страны Советов.
       Как бы там ни было, рассказы деда Амазаспа о великих идеалах октябрьской социалистической революции отозвались в душе Липочки горячим желанием укреплять и совершенствовать их всю свою дальнейшую взрослеющую жизнь. А продолжилась она председательством в совете школьной пионерской дружины, скромно оплачиваемыми замашками лидера тбилисской комсомолии одного из городских районов, и, наконец, направлением на работу старшей вожатой не абы куда, а в главный лагерь советской пионерии – Артек. На чудеснейшей, омываемой водами Чёрного моря, южной оконечности крымского полуострова Олимпиада Маркеловна Налбандова / да, такие у неё были паспортные реквизиты / вкусила все радости жизни привилегированного работника системы просвещения под крышей ЦК ВЛКСМ СССР.               
       В заповедный круг этих радостей входили не только духовно-романтические типа утренних музыкальных побудок и ночных донебных костров, но и сугубо материально-просветительские тоже, как то: талоны на усиленное питание в спецстоловой и частные теоретические занятия по сексуальному воспитанию юных артековцев с последующим практическим применением обретённых знаний. Поскольку теория преподавалась ограниченному обучающемуся контингенту в режиме факультативной секретности, в можжевеловой рощице на Медведь-горе, то и практика улыбалась лишь отдельным пионерам старшевозрастных групп обворожительной белозубой улыбкой, ну, конечно же, Олимпиады Маркеловны Налбандовой.
       Густые заросли можжевельника на склонах Медведь-горы умели хранить тайны, и если бы не любовь кубинской девочки Исабель к русскому мальчику Василию, руководство «Артека» никогда бы не уволило  Олимпиаду Налбандову за препятствование этой любви грубым физиологическим манером в зарослях вышеупомянутого можжевельника. Увольнение случилось после того, как кубинка Исабель углубилась в можжевеловые заросли, а потом, не зная хорошо русского языка, на пальцах дорассказала «артековской» дирекции про всё там увиденное.
       И всё-таки лагерное начальство, учитывая прошлые заслуги Липочки Налбандовой, кинуло её по-человечески. Блестящая служебная характеристика вкупе со сносной сдачей вступительных экзаменов усадили Липочку, вернувшуюся в родной город, на студенческую филфаковскую скамью местного университета. В тот год, по какому-то закономерному недоразумению её соседом по скамье оказался и я. А что делает студент-первокурсник со здоровой психикой, нездоровой тягой к спиртному и повышенным уровнем тестостерона в крови? Учится? Нет, конечно! Он подбивает клинья к соседке по студенческой скамье.
       Липочка Налбандова была старше меня на целых восемь лет, и хотя задницы наши, приближаясь друг к другу, каждый день съедали по сантиметру студенческой скамьи, подбивать клинья под Липочкин тухес мне скоро надоело, и я всецело переключился на соседок по барной стойке в приснопамятном кафе «Тбилиси» на главном проспекте страны. Хотелось мне, не скрою, по доброте душевной, а также  зову биологической необходимости залучить в кафе и Липочку. Я даже намекнул как-то раз после стипендионной получки – « ромштекс там подают изумительный», -   да зазыв мой сработал впустую.
       А вот зазыв Севы Уткина, нашего с Липочкой однокурсника, впустую не сработал. Пригласил он её побродить по осенним аллеям столичного Парка Победы. Липочка, истосковавшаяся  по не пубертатной артековской, а зажигательной юношеской любви, согласилась, и они пробродили по парку до непобедного конца, то есть, до самой весны, которая поставила великовозрастную студентку Налбандову перед трудным этическим, и, что гораздо остроактуальнее – социально-экономическим выбором: рожать или плодоизгнаться?..
       Тягостные раздумья перед выбором завершились для Липочки удобным гинекологическим креслом и денежной благодарностью усадившему её в него абортмахеру. Грустно как-то, что женщинам навроде Липочки, в их уже далеко не первой молодости возрасте иногда приходится распоряжаться жизнью своих нерождённых детей.
       Хороший поэт Дмитрий Кедрин жёстко назвал таких несостоявшихся матерей состоявшимися убийцами. Но Липочке повезло, и она, по счастью женскому, состоялась как мать. Да ещё какая мать! Троих детей аж! Сева Уткин, видимо, испытывая непомерные угрызения совести за своё с Липочкой прошлое, на её свадьбе напился вусмерть и стал убеждать жениха Виталия, что с таким, как у него именем, жизнь у молодожёнов будет не только долгая, но и плодоносная.
       И надо же, что касается плодоношения, - сбылось! Сева Уткин, если и принимал в этих садовых работах какое-либо участие, то только как трахарь-подсобник в перерывах между Липочкинами беременностями от законного мужа Виталия, токаря-карусельщика с нашего станкостроительного завода имени Сергея Мироновича Кирова. Мне как однокурснику и стародавнему приятелю Липочки было интересно держать в поле зрения её бурную, семейную, внесемейную и служебную жизнь. И пусть меня за это никто не осудит. Разве плохо радоваться удачам человека или сопереживать вместе с ним в случае обломов?!
       А обломов у Липочки имелось через край. Муж, токарь-карусельщик, небезосновательно подозревал, что жене не мешают по-прежнему каруселить ни он сам, живой и неимпотентный, ни детки – две девочки и один мальчик. Не мешал, а скорее помогал Липочке каруселить всё тот же Сева Уткин, единственный из её мужского окружения, остававшийся вне подозрений законного супруга. Все мы доуниверситетили до диплома, поустраивались на работу, и тут Сева Уткин, не дожив до сорокалетия внезапно умер, успев, однако, передать Липочку на попечение ответственному секретарю большой коммунистической газеты «Советакан Врастан».
       Нет худа без добра: на Липочку, уже достаточно объезженную журналистку работой в других, более мелкопошибных изданиях, наехала новая полоса профессиональных удач. Самой впечатляющей, безусловно, явилась беседа с жителем горной Аджарии, приехавшим в Тбилиси и прилюдно, на площади Ленина зашившим себе рот в знак протеста против переименования её вновь в площадь Лаврентия Берия.  Вопросы Липочка задавала ему сама, и поскольку рот у парня был прошит нитками № 40, отвечала  тоже сама.
       Не часто, но при наших встречах в коридорах редакции крупнопошибной газеты «Грузия-спектр» на вопросы Липочки о перспективах её профессионального роста отвечал я, - разумеется, всегда положительно. В тон мне вторил шахматный обозреватель этой газеты Иеремия Арсенишвили, по окончании нашего разговора почему-то всегда повторявший одну и ту же фразу: «Не дают королеве ходу!». Липочка благодарно улыбалась ключевому, как ей казалось, слову женского рода в этом восклицании до тех пор, пока главный редактор по наущению шахматного обозревателя не выставил её за порог редакции как профнепригодную единицу.
       Погасил колоссальную обиду Олимпиады Маркеловны Налбандовой опять же я, но только один-единственный раз, когда она, похоронив неожиданно скончавшегося ответственного секретаря газеты «Советакан Врастан», пришла ко мне домой поплакаться в жилетку. Через пару недель Липочка выплакивала оставшиеся слёзы уже в сюртук Порфирию Сытину, химику по профессии и фотографу по призванию. Порфирий Сытин был единственным фотографом в жизни Липочки, который после трёх фотосессий прикрыл сололакскую студию, так и не организовав выставку своих обнажённых фотомоделей  под названием «Как не огрузнеть трижды рожавшим женщинам».  Куда подевался сам фотограф Порфирий– неизвестно, но, слава Богу, он не последовал примеру абсолютного большинства кавалеров Липочки. Все последующие, так же, как и предыдущие, тихо появлялись и так же тихо умирали, навсегда сходя со сцены её театра одной актрисы. Последними ушли пожилой водитель автокрана и моложавый специалист по лечебной физкультуре.
       Обо всех пертурбациях в своей жизни Липочка, бесстрашно кАкая на все большие либо маленькие секреты, открыто сообщала мне, несмотря на мои  моральные увещевания и просьбы уволить  уши бывшего однокурсника и друга от изложения решительно не нужных ему подробностей. Жизнь, как известно, длится долго, а проходит быстро. Дети Олимпиады Маркеловны выросли,  муж ушёл к другой женщине, жившей в другом государстве, сама она вышла на пенсию и осталась жить одна в частном большом доме на Авлабарском взгорье.
       Жилищу этому с небольшой лужайкой во дворе и двумя деревьями у самого фундамента уже много лет, оно нескончаемо рушится, требует капитальной починки, но чинить некому. Сын Олимпиады Маркеловны Налбандовой давно подался за рубеж, и в далёкой Испании массирует  тела кому ни попадя: спортсменам, бизнесменам, балеринам, кокоткам. Он всегда занят и обещает перезвонить, когда руки его не будут в ароматическом масле, но перезванивает редко. Одна дочь Липочки выплачивает чебоксарскую ипотеку и постоянно напоминает маме, что город её нынешнего проживания вовсе не столица Удмуртии. Вторая дочь коротает свою жизнь где-то в Австралии, и, что правда, то правда, - перечисляет матери на банковский счёт экзистенц-минимальную деньгу. По утрам Липочка сидит на крыльце своего полуразрушенного дома, и, глядя на два дерева у самого фундамента, устало сокрушается: орех своей разросшейся корневой системой рушит дом под землёй; второе дерево - багдадская хурма – мощной кроной ложится на крышу и вершит сверху ту же качественную работу, что и орех.
       Десять лет назад Липочка попросила меня хотя бы частично устранить угрозу полного изничтожения кровли багдадской хурмой. С этим деревом отношения у меня очень тёплые. Из детства идущие. В классе третьем-четвёртом мама увезла меня в зимний Сухуми отдыхать и лечиться в каком-то недурственном санатории на высокой-высокой улице Ниношвили. Добираться оттуда до моря было долго, да и что делать-то на январском морском песочке, ничего уже не говоря о низкотемпературной морской воде?!. Посему весь месяц я провёл на санаторных задворках, обсаженных деревьями багдадской хурмы. Плоды её мелкие, но вкусные, а зимой особенно: при малом подмерзании во рту тают. Ох, и нахавался я тогда хурмы вместе с обожавшими её тоже сухумскими дроздами…
       Любовь к багдадской хурме пришлось принести в жертву просьбе Липочки. Я влез по лестнице на крышу полуразрушенного дома и пилой-одноручкой битый час опиливал гнобившие крышу ветки милого моему сердцу дерева. Вроде как по сердцу пилил. Кончил, и, спускаясь по лестнице вниз, подломил нижнюю, самую первую перекладину. Ну, или она сама переломилась. Благо, до земли было недалеко…  При форс-мажорном соскоке я слегка лишь подвернул ногу. А если бы подломилась первая перекладина сверху?!. Мамочки! Трудно представить, сколько, в лучшем случае, совместимых с жизнью повреждений насчитало бы моё бедное тело при падении?..  Но Бог миловал!
       В этом году Олимпиада попросила меня снова обрезать ветви багдадской хурмы. Наточил ножовку. Приехал к Липочке на Авлабар. Зашёл во двор. Задрал голову вверх. Багдадская хурма всей своей раскидистой кроной лежала на крыше. Прислонённая к дому, известная мне лестница, с той же, непоправимо травмированной нижней перекладиной явно не могла помочь повернуть время вспять.
       - Ты что, Липа, смерти мне желаешь? – спросил я у выползшей на крыльцо хозяйки дома.
       - Ну, давай тогда хоть поговорим! – не отрицая, кстати, вероятности наличия такого желания, ответила хозяйка дома.
       Сейчас, может быть, вероятность наличия такого желания и отвердеет! А зачем? Кто-то же должен остаться живым.
       Позвонила мне недавно Олимпиада Маркеловна Налбандова. Спрашивает:
       - Тут подруга сообщила, что Порфирий Сытин со своей фотовыставкой в Тбилиси приехал. Это правда?
       Откуда мне было знать о таком знаменательном событии?! Может и правда. А может и нет. Но я порадовался. Чему? Ну как чему? Жизнь пока что продолжается не только моя! Да и багдадская хурма по-прежнему остаётся моим, ежели не самым, то одним из самых желаемых хруктов...
       Даже стишок накропал давеча – «Багдадская хурма». Но уже по другому поводу. При других обстоятельствах. Хотя в чём-то весьма схожих…………………………………………..