Гость, лампа и мацони

К нам приехал гость. Он был сутулый, высокий, говорил басом и кланялся. Фамилия его была Безносов. Он работал ревизором на почте, и сейчас приехал ревизовать дедушкину контору.
Поместили его в первой комнате, на топчане возле печки.
Утром он позавтракал, собрался и ушёл к дедушке на работу: ревизовать.
А мы с бабушкой пошли на базар: по случаю его приезда купить стекло для керосиновой лампы (бабушке было неудобно перед гостем за нашу коптилку).
Стекло для лампы стоило очень дорого, и мы долго бродили по базару, прежде чем выторговали стекло за триста рублей.
Бабушка пришла домой сияющая, довольная. Стекло она сейчас же вставила в лампу, купленную ранее по случаю, и сюрприз был готов.
Когда дедушка и Безносов пришли вечером, они сразу же увидели на столе лампу под стеклом и долго восхищались бабушкиным умением хозяйничать и этой самой лампою.
Бабушка зажгла её, и мы сели обедать. От лампы приятно тянуло теплом и керосином, на столе была дымящаяся картошка, солёные огурчики и квашеная капуста, и, конечно, бутылочка водки.
За обедом Безносов всё рассказывал, какой он хороший хозяин и молодец, как он растит шестерых детей и жену, и какие дети у него хорошие, и как они его слушаются, а когда они его не слушаются, он их бьёт. Снимает с них штаны и лупит ремнём, сколько влезет. И поэтому дети у него такие хорошие, толковые и послушные…
Дедушка вскоре поднялся и ушёл опять на работу, а Безносов всё сидел и жужжал.
Мне это надоело, и я перестал его слушать.
Наконец, весь обед был съеден, и бабушка подала на стол кислое молоко в банках-мацони. Я с удовольствием ел своё мацони, и всё думал о порошке для утоления жажды. Я давно мечтал изобрести его, такой порошок, который можно съесть в пустыне, – и жажды как не бывало. Я высушивал воду, высушивал на солнце слюну, но порошка так и не получалось.
И вот сейчас, съев мацони, я подумал: а что, если высушить кислое молоко? Ведь порошок из него будет лучше, чем из слюны, – гуще!
И пока Безносов жужжал что-то бабушке, я залез в банку указательным пальцем, намазал на него остатки мацони, и, чтоб молоко высохло побыстрее, стал мазать его на разогретое стекло керосиновой лампы. Раздался пшик, треск, горячее стекло от соприкосновения с холодным мацони лопнуло, лампа тотчас пригасла и зачадила.
Безносов и бабушка опомниться не успели, как я укокошил это стекло. Чудесное стекло, редкое стекло, чистое новое стекло, которое стоило триста рублей на нашем базаре и дешевле которого уж не сыщешь!
Вот тебе и порошок!
А когда Безносов и бабушка опомнились, что тут поднялось!
Бабушка кричала: «Ты что, с ума сошёл, да?»
А Безносов кричал: «Пороть его надо!»
Бабушка кричала: «Я тебе зачем молоко дала, чтоб ты его на лампу мазал?»
А Безносов кричал: «Я своих порю и его пороть надо! Я своих порю и его пороть надо!»
Я заткнул уши, а он всё клацал возле меня своими челюстями, а я всё думал о том, что опять у меня с порошком этим неудача какая! Как же люди в пустыне, если им пить захочется?
Но тут на меня обрушился такой удар, что я сразу забыл про людей в пустыне и вспомнил про испорченное стекло. Меня бил Безносов. Он схватил маленькую табуретку и хотел ударить меня ещё и ею, но бабушка не разрешила этого, отвела его руку, а сама крикнула на меня больше уже для острастки: «Ты что, с ума сошел, да?».
А Безносов, отходя в сторону и кланяясь, бурчал упрямо: «Пороть его надо!.. Балуют!»
Пришлось доставать коптилку. Но разговор больше не клеился, и Безносов сказал вскоре, что пора уже спать. Бабушка постелила ему на топчане, он лёг, а меня бабушка увела в другую комнату и там всё отчитывала: «Вот дурак, вот дурак! Видишь теперь, как неудобно!..»
Пришёл дед. Бабушка пошептала ему в первой комнате о том, что я натворил, а Безносов – оказывается, он не спал и всё слышал, – приподнялся на топчане и оказал гулко: «Балуете вы его, Николай Александрович, а его пороть надо, тогда и человеком вырастет!»
Но дед не стал меня пороть. Он только подошёл ко мне и сказал: «Сын ишака и сам ишак!». А потом пошептал что-то бабушке и лёг спать.
Утром бабушка поднялась рано-рано, когда мужчины ещё спали, прямо на халат надела пальто и убежала куда-то. А через полчаса вернулась и принесла с собой новенькое, чистое, сверкающее стекло для керосиновой лампы!
И только потом, много лет спустя, я узнал: чтобы купить его, она продала на базаре свое единственное платье.                1965 год