Бесконечная дорога

Дорога выходила из ниоткуда и уходила в никуда. Она струилась меж чахлых лесочков, брошенных полей и мелких зловонных болотцев. Он шел по ней уже много дней, но за всё время пути не встретил ни одного человека. Да что там – человека, даже звери никогда не пересекали эту дорогу. Даже птицы кружили лишь где-то вдалеке. А он шёл. Изо дня в день, изо дня в день…
Он назвал её Бесконечной дорогой. Не сразу назвал, а день на восьмой или девятый. Может, в этом мире она имела какое-то другое имя, но он нарёк её так. Потому что здесь и сейчас был единственным, кого волновал этот вопрос: имеет дорога имя или нет. Даже не то, чтобы волновал. Просто он хотел, чтобы имя у дороги было, потому что дорога с именем – это уже не просто дорога.
Он почему-то был совершенно уверен, что людей здесь нет. Да и не было никогда. И вообще этот мир в конкретном отрезке времени и пространства был создан неким разумом исключительно под него. А маленькие домики, изредка встречавшиеся на пути и, как бы подразумевающие присутствие людей, ничего не значили: в них никто никогда не жил. В их существовании был лишь один  смысл: под их кровом он ночевал, в их комнатах он находил еду. Он уже привык к тому, что они появлялись у дороги именно тогда, когда он уставал. Как правило, под вечер. Заходя в любой из них, он обнаруживал на столе пищу. Причём, именно ту пищу, которую хотел бы найти именно сейчас. Достичь этого было очень просто.  Стоило лишь мысленно представить себе конкретную еду, прежде чем войти в дом. Однажды, где-то день на двадцатый, он, дабы до конца в этом убедиться, представил себе бутерброды с чёрной икрой, такие, какие видел за витриной барной стойки в ресторане, и – изгаляться, так изгаляться – блюдо с лобстерами. И с удовлетворением обнаружил всё это на покрытом старой клеёнкой столе. Правда, бутерброды были маленькими, к тому же их было всего три: именно тарелочку с тремя бутербродами он опрометчиво представил себе, вытащив из каких-то воспоминаний. А лобстеры, которых он до этого никогда не ел, а только видел на картинках, показались ему невкусными. В тот вечер он лёг спать почти голодным.

Временами ему казалось, что он идёт по этой дороге уже вечно. Аккумулятор в сотовом телефоне сел на второй день, а другого способа отсчёта времени у него не было. Разве что, по примеру древних путешественников делать зарубки на дорожном посохе. Но даже посоха у него не было. Поначалу он еще пытался считать дни, ориентируясь на смену дня и ночи, но быстро сбился, а потом и вообще бросил это бесполезное занятие. Всё равно каждый новый день был похож на предыдущий. Даже пейзажи по краям дороги практически не менялись, оставаясь смутными и неясными.
Он не помнил, как он сюда попал. Вернее, помнил, но как-то обрывочно. Изредка в его мозгу всплывала одна и та же картинка: тёплым летним вечером они с друзьями сидят в большой комнате за столом, пьют пиво, разговаривают, слушают музыку. А потом пиво внезапно кончилось, и он, посмотрев на экран смартфона, (было двадцать два часа десять минут) понял, что обычные магазины уже закрылись. И придётся бежать к круглосуточному. Накинув ветровку и прихватив большую кожаную сумку, он выскочил на улицу. Несмотря на кромешную тьму, он уверенно пошёл по знакомым улицам: маршрут был знаком до мелочей. Но, свернув за угол, вдруг оступился и кубарем полетел в придорожную канаву, которой здесь никогда раньше не было, да и быть не могло. И потерял сознание. А очнулся уже тут: в такой же канаве, но только на обочине Бесконечной дороги.
Вместо привычной одежды на нём был какой-то балахон неопределённого цвета, но ощущение, что он по-прежнему одет в джинсы, рубашку и ветровку, сохранилось. Но при этом, несмотря на всю абсурдность ситуации, больше всего его волновало отсутствие сумки, которую он взял с собой. Сумка была чужая и принадлежала Витькиной жене. А та, в свою очередь, привезла её из Италии и очень ею гордилась.

Так и не осознав, что с ним приключилось, он ощупал себя и, убедившись, что ничего не сломано, поднялся и пошёл по лежащей перед ним дороге, надеясь встретить кого-нибудь и прояснить ситуацию. Но тщетно: мир, в который он попал, был абсолютно пустынен. И вот уже много-много дней он шёл по дороге, а та не кончалась.

Нельзя сказать, что он ни разу не пытался как-то изменить ситуацию. Иногда, в порыве отчаяния, он сворачивал с дороги, куда глаза глядят. Но воздух за её пределами сразу же становился холодным и липким, а через несколько метров ещё и вязким, причём таким вязким, что он не мог сделать и нескольких шагов. И он покорно поворачивал обратно.

Иногда на пути ему попадались двери. Нет, не просто двери, а Двери. Они могли стоять в любых местах, как на самой дороге, так и в нескольких метрах от неё. Они напоминали театральные декорации, потому что ни справа, ни слева, ни над дверьми ничего не было. Просто двери в дверных коробках, которые можно было вставить хоть в дом, хоть в забор, хоть в какой-нибудь бункер. Причём, к дверям, даже стоящим вне дороги, он мог подойти совершенно спокойно: воздух не оказывал никакого сопротивления. Да и сами двери так и манили заглянуть внутрь (но внутрь чего?) и узнать, что же скрывается за ними. Но, предприняв несколько попыток, он от этой идеи отказался: за каждой из дверей творилось нечто невообразимое. За первой бушевала ледяная метель, за второй, наоборот, плясали языки пламени, за третьей простиралась бездна. Да и за остальными творилось нечто, не совместимое с реальностью. И он вдруг догадался, что это не его Двери. Они предназначались другим людям, которых здесь в данный отрезок времени не было. И поэтому ему не дано было войти в чужую Дверь, в чужую жизнь, в чужую судьбу. Но он не сомневался, что где-то есть и его Дверь, и когда он встретит её на своём пути, то обязательно поймёт, что это именно она. Поймёт и войдёт.
Кстати, домики, встречавшиеся на пути, как и всё вокруг, тоже были не совсем реальны: если он просыпался утром и, позавтракав, решал никуда сегодня не идти, то они начинали таять прямо у него на глазах, и, в результате, вместо мягкой постели он оказывался лежащим в придорожной канаве. Вот так: всё до обидного функционально. Ночлег, еда, питьё – и в путь. А в путь – куда? А никуда. Просто в путь – и всё…

Однажды он, возмущённый сложившимся диктатом, решил объявить забастовку. Прямо в разгар дня сел посреди дороги и громко заявил, обращаясь неизвестно к кому, что сегодня никуда не пойдёт. И не пошёл. Он просидел так весь день, до самого вечера, и никто не понуждал его никуда идти. Победа? Пиррова победа! Вечером того же дня он был наказан неведомыми силами, управлявшими этим миром: заветные домики перед ним так и не появились. Мол, не заслужил! И ему пришлось провести ночь под открытым небом, оставшись без питья и еды. Больше на подобные эксперименты он не решался.

Сначала он паниковал. Потом привык. Долгие километры дороги и осознание того, что в данный момент изменить ничего невозможно, поселили в его душе какое-то вселенское спокойствие. Именно спокойствие, а не безразличие. Он почему-то был абсолютно уверен, что когда-нибудь всё это закончится, и он узнает, зачем его закинуло в этот мир. Именно зачем, а не почему. Потому что у всего должен был быть какой-то смысл.

Он многое передумал за время пути. Он перестал размышлять о повседневном, о насущном. А что толку было размышлять: дорога шла, кров и пища присутствовали в нужном месте и нужном количестве. Теперь его больше интересовали глобальные вещи. Он думал о том, о чём раньше, в своём мире, никогда не задумывался: о смысле жизни, как таковой. И пришёл к неожиданному для себя выводу, что смысл жизни содержится в самом факте жизни. Что смысл жизни человек находит в ней сам. И состоит этот главный смысл из ситуативных, конкретных смыслов, которые индивидуальны, как, впрочем, индивидуальна и сама жизнь. И, главное, понял, что до окончания своего странствия должен найти ответы на три вопроса: «Что является целью жизни?», «Зачем (ради кого, ради чего) жить?» и «В чём состоят истинные жизненные ценности?». Ну, или, по крайней мере, попытаться найти ответы на эти вопросы. Как жаль, что он – не философ. Ведь и Платон, и Сократ, и Диоген, и Спиноза, да и многие другие чётко представляли себе, какая жизнь более осмысленна. Правда, они ассоциировали смысл жизни с понятием «блага». А вот философы более поздних времён, например, Шопенгауэр, определяли жизнь человека как проявление некой мировой воли: людям кажется, что они поступают по собственному желанию, но на самом деле ими постоянно движет воля чужая. Быть может, эта бесконечная дорога – и есть та самая чужая воля, и, пройдя эту дорогу, он сможет определить конечную цель существования и предназначения конкретного человека и человечества в целом. И тогда его миссия будет выполнена.
Он усмехнулся. Насколько же наивны его размышления: человечество за множество веков не смогло прийти к общему мнению по этому вопросу, а он самонадеянно решил, что сможет.

И вот, однажды утром, проснувшись, он выглянул в окно и увидел, что дорога кончилась. Метрах в десяти от домика поперёк дороги стояла огромная дверь. Он мог бы поклясться, что ещё вчера её тут не было. Была дорога, уходящая к горизонту, а теперь её как будто отрезало. Только дверь, занявшая всю её ширину. И, хотел он или не хотел, ему её не обойти. Ему придётся открыть эту дверь и войти, что бы за ней ни было…
Несмотря на волнение, он позавтракал, натянул свой балахон и даже побрился. Бритва, словно подчёркивая важность грядущего момента, тоже оказалась в это утро в домике. Потом подумал и положил в карман балахона бутерброд, оставшийся от завтрака: мало ли что ожидает его там, по ту сторону! Затем вышел из домика и подошёл к Двери.

Дверь была огромной. Он даже засомневался, хватит ли у него сил её открыть. Но, главное, хватит ли решимости? Ведь эта дверь символизировала  конец пути, или, по крайней мере, конец определённого этапа пути. И означает ли это, что он нашёл ответы на многочисленные вопросы, которые сам себе и задал? Ладно, он подумает об этом позже, если будет такая возможность. А пока…
Он взялся за ручку двери и потянул её на себя. Дверь не шелохнулась. Тогда он толкнул дверь…
Стремительный вихрь подхватил его и вознёс куда-то к блёкнущим звёздам. А потом наступила темнота, и он потерял сознание…

– Эй, парень! – кто-то потряс его за плечо. – Ты живой?
Он открыл глаза. Вокруг было темно, но он увидел, что сидит на груде снятого с мостовой асфальта. Очевидно, днём тут начали ремонт дороги, а он и не знал об этом. И при этом вокруг был город. Нормальный человеческий город! Он осмотрел себя: на нём, вместо ставшего таким привычным балахона, опять были джинсы и рубашка с ветровкой. И, главное, сумка, большая кожаная сумка Витькиной жены, лежала у его ног.
– Всё в порядке, – сказал он в темноту, – я просто запнулся.
Он встал и машинально достал из кармана ветровки телефон. Телефон работал. А циферблат на экране показывал, что с момента его выхода из дома прошло чуть больше пяти минут.
«Значит, – подумал он, – мне всё это привиделось. Я упал, ударился, и в моём мозгу появилась эта Бесконечная дорога. И все мои мытарства, все мысли о смысле жизни, о предназначении человека – не более чем сон…»
Он покачал головой и сунул руку в карман ветровки и нащупал там  какой-то небольшой свёрток, которого там раньше не было. Он достал его и развернул.
Это был бутерброд, который он сунул в карман балахона пред тем, как шагнуть к Двери…