Воровка

Она знала, что в этом лесу у неё самое чуткое ухо. Ещё задолго до появления в поле зрения самого источника шума она безошибочно определяла кто и в какую сторону летит, ползёт, бежит. Вот и сейчас нарастающий гул долетел до её ушей значительно раньше, чем она увидела, как по лесной дороге движется то, что издавало эти звуки, больше похожие на рычание большого зверя. Оно медленно, переваливаясь с одного бока на другой, двигалось в направлении домика, на поляне рядом с которым паслись стреноженные лошади. Она же, несмотря на острый слух, предпочитала уединение и тишину, а в том месте то и дело бряцали колокольчики, поэтому старалась лишний раз в ту сторону не летать, хотя обилие иван-чая, до позднего лета цветущего на полянах вокруг домика, и привлекало тех, кто был в пищевой цепочке её кормом. Но в этих краях летом ещё даже и не пахло, а весна едва-едва осваивалась в лесу.
– Здрасьте вам! И чего расшумелся? Так хорошо, так тихо было...

***
Утро и в самом деле было тихим. Рассвет нежными поглаживаниями будил облака, склоны, лес. Солнечный свет медленно растекался, постепенно заполняя собой пространство. Горный ветер, чаще всего хищной птицей налетающий на всех зазевавшихся, сегодня был приветливым и ненавязчивым ветерком, заметные шалости которого всё же прощались. «Шишига», в кузове которой, сидя на рюкзаках и «подштучниках», умостились двенадцать туристов, глухо ворча, ползла по сонному лесу. Правда, её груз тоже был сонным, что не удивительно в начале седьмого утра воскресенья. Как же ей не хотелось в такую рань заводиться и грохотать старым кузовом по лесной дороге. Хорошо хоть сама дорога после морозной ночи была по-деловому собрана и не расползалась под колёсами своим грязным недовольством.
– А вот это чьи глаза меня инспектируют? Разбудил что ли, серая?

***
– Что вы ощущаете, когда вас ранним воскресным утром везут в лес в кузове ГАЗ-66?
– Я себя ощущаю! Особенно слева.
– Как будто в теплушке или в общем вагоне едем. Крышу, правда, можно было и не снимать.
– А что до нас тут перевозили? Дрова? Вот ими себя и ощущаю.
– А что! Весело! Сама залезла, сама вылезу. Наверное.
– Я вот лично ощущаю растущую мозоль в районе копчика.
– Пешком за час дошли бы, а так всего минут за сорок доедем.
– Ерунда! То ли дело заброска в долину вулканов. Один раз на два дня это удовольствие растянулось.
– И, заметьте, нас с паспортами в лес везут! Подозрительно.
– А мне всё время ветками по голове прилетает.
– Ой, я перчатку уронила. Может подберем позже, если ворона не утащит?
– Смотрите, сова за нами следит!

Неясыть сидела на верхнем ярусе довольно высокой лиственницы и наблюдала за нами. По крайней мере мне казалось, что мы смотрим друг на друга. Интересно, что же выражает её «лицевой диск»? Рада ли она столь ранним и непрошенным гостям? Слишком высоко расположилась не спящая по утрам, чтобы разглядеть её из кузова, но, судя по всему, она недовольна. И есть с чего: шуму от нас много – ни сна, ни охоты.

***
У всего есть своё «зато»: оборотная сторона, добро, прилагаемое к худу, плюсы, которые есть при любом минусе. Вот и заброска к началу тропы в кузове «Шишиги» имела своё «зато»: открытый верх не защищает от ветра и пыли, зато позволяет увидеть больше, в том числе и то, что так явно мне не виделось раньше в этом лиственничном краю.

Многократно перекрученные, сплетённые, завязанные во всевозможные узлы ветви, искривлённые, скрюченные, сгорбленные силой бесконечных ветров стволы лиственниц – странное и удивительное зрелище. Но ещё более удивительно то, что они, несмотря на всю свою внешнюю надломленность, живее всех живых.
– Высокогорье? В самый раз!
– Холод? То, что надо.
– Ветер? Что ж теперь!

И живёт лиственница в постоянном стрессе словно на спор, доказывая себе и всему миру, что право имеет. Ведь крутит её, вертит вокруг оси, выворачивает наизнанку, а она всё равно живёт, являя собой пример выживаемости, жизнестойкости и жизнелюбия в одном искорёженном стихиями стволе. Завидное свойство.

***
– Деревьям завидовать? Ну ты придумала!
– Деревья – всего лишь другая форма жизни. А я смотрю на них и о нас думаю. Ну не конкретно о нас, а о людях: ведь мы, как и деревья, все разные. Хотя нет, конкретно о нас я тоже думаю. Скажем так, сначала думаю о нас, а потом о людях вообще.
– А ты вообще меньше думать не пробовала?
– Меньше кого?
– Меньше деревьев, например.
– Я думаю, что они тоже думают, что мы думаем меньше их.
– И что это за словесный вензель?
– Ну не от большого же ума мы сокращаем площади тайги?
– Вот конкретно мы ничего не сокращаем, но ты права: люди все разные. Так что же тебе надумалось?
– А надумалось мне то, что поход – это тоже другая форма жизни. Знаешь, такая концентрированная форма жизни, в которой концентрация проявляется буквально во всём: и в фокусе на результат, и в насыщенности отрезка времени событиями, и в яркой проявленности сути человека.
– Ты хочешь сказать, что в обычные дни мы как 10% солевой раствор, а в походе этот процент на порядок возрастает?
– Да! Вся суть человека видна, когда он взаимодействует с другими людьми, с самим собой в той или иной неординарной ситуации. А где, как ни в походе, есть такие ситуации, и такие же неординарные люди?
– Да уж! В походе всегда высокая концентрация неординарности на один километр тропы.
– Кстати, о концентрации на результате. Согласись, что каждый из двенадцати ещё в начале тропы видел себя на вершине?
– А какой смысл начинать движение в точке А, если не планировать прибыть в точку Б?
– Вооот! Всё дело в наличии смысла.
– Один всегда понимает: зачем, для чего ему то, что он собирается сделать? И поэтому изначально нацелен на достижение результата. По прямой или в обход, на одном дыхании или с перекурами, один или в команде, рано или поздно, но он непременно придёт к нему. А другой на старте понимает смысл или думает, что понимает, но в процессе, в пути, может этот смысл потерять. А что я здесь делаю? А зачем я здесь?
– Если что-то потерялось, его следует найти! А смысл на тропе совсем может запылиться и затоптаться. Его тем более как можно скорее надо найти и перепрятать.
– Шутки и прибаутки в походе вместе с орешками и конфетами в рюкзаках носим?
– Это отличное топливо!
– Согласна! А для того, кто не видит смысла идти на вершину, зачастую важен сам процесс движения. И он будет идти до тех пор, пока есть интерес к тому, что происходит вокруг, есть заинтересованность в рядом идущих, есть впечатления и, скажем, эстетическое удовольствие.
– А если не он, а она?
– О! А для неё вновь обретенным смыслом может стать платье, которое она непременно захочет надеть на вершине.
– Ты шутишь? Подняться на высоту 3015 метров, превозмогая... да всё превозмогая, ради платья?
– Хороший вопрос задаёшь: ради чего? И ещё сразу спрашивай: какой ценой? Именно в ответах на эти вопросы и кроется смысл любого дела. И дело ведь совсем не в платье, а в тех ощущениях, которые она испытала, надев его под обжигающим ветром и под восторженными взглядами соучастников. Именно эти ощущения являются "маячками" удовольствия, которого для неё никогда много не бывает. Впрочем, как и красоты! А ты знаешь, что женщина, наполненная удовольствием, отдаёт на душевной волне столько благодарности, сколько может вместить твой рюкзак? Так что бери в следующий раз рюкзак побольше!
– Получается, что у каждого из двенадцати свой собственный смысл в походе? Своя собственная цель на вершине?
– И свой собственный внутренний мотив на неё подняться.
– А ты ради чего в пятый раз идёшь на одну и ту же вершину?
– Ты прав. Иду в пятый раз, но не всегда дохожу. Помнишь, в прошлом апреле я только треть пути одолела?
– Было дело.
– Для чего ходить один и тот же маршрут? А ты перечитываешь одну и ту же книгу или общаешься с одним и тем же человеком?
– Если они интересны, значимы, важны для меня, то я постараюсь как можно больше и дольше общаться.
– Вот именно! А ещё дело во мне самой: каждый новый день я проживаю по-другому, я меняюсь. И это касается не только физической формы, которая стала лучше, но и моего восприятия себя и других людей, в целом эмоционального состояния. Да и горушка каждый раз разная!
– Горушка! Ты так душевно сказала.
– Я к ней в гости хожу с удовольствием и с конфетами. И вот ради процесса восхождения, что мне в удовольствие, ради эмоций, которыми наполняюсь на вершине, ради душевной волны, которая даёт импульс творчеству, я могу и в седьмой, и в десятый раз пойти.
– Да ладно! Признайся уже, что у тебя очередной приступ звёздной недостаточности на фоне горной зависимости. Доставай уже зелёный спальник.
– Давай пуховик наброшу на плечи, пока не замёрзла.
– А-а! Почему мне никто не сказал, что на плечах что-то синенькое белеется? Я же совсем забыла, что тейпы наклеены.
– Какие ещё тейпы?
– Вот же! Видите синие полоски?
– А я подумал, что так и задумывалось. Тем более что почти такие же ленточки на кресте завязаны. Гармонично же в итоге получилось.
– Зафотошопишь и будешь «бестейповая», буквально равноцветная!
– Наоборот хорошо, что не отклеила. Один янтарь от другого ничем особенно и не отличается, пока какая-нибудь муха в смолу случайно лапкой не залезет.
– Прекрасно! Зелёно-спальниковый эксклюзив по воле случая стал инклюзом!
– А почему бы и да? Новое, особенное зачастую случайно и случается.
– Действительно, зачем выравнивать то, что с роду ровным не было?

***
– Всё это замечательно, но причём здесь какая-то воровка?
– А тебе какая версия более интересна: историческая, географическая или лирическая?
– Во как! Как будто три подхода, соединяющиеся на вершине в одной точке.
– Ну, вершина Хулугайши по образу и масштабу больше походит на площадь, чем на точку. Хотя вот этот каменный «пумпырь» хорошо виден со стороны посёлка и по нему Воровку сразу можно опознать. Особая примета, так сказать.
– Вот в этом месте попрошу поподробнее. Что украла? Каков ущерб? Где совокупность доказательств?
– Давно это было и, как в народе говорят, быль;м поросло: что-то и сохранили в памяти, но что-то и забыли, а что-то и от себя добавили. Вот сейчас мы находимся на западной оконечности Тункинской долины: именно здесь, в Мондинской впадине, во второй половине 17 века русские казаки поставили Хангинский караул.
– Может Мондинский? Монды же.
– Здесь до прихода казаков жили хангины – племя, перекочевавшее с Монголии, с берегов Хубсугула. Это позже на месте казачьего караула появились пограничная застава и посёлок Монды.
– Жили?
– Их, как неблагонадёжных, подальше от границы отселили. Но я не знаю, чем они власть не устроили. Возможно, общего языка не нашли. Они ведь корнями из монгольского этноса. Примечательно то, что именно в переводе с монгольского языка «хулгайч» – вор. А в народе живёт сказ о том, что за гору местные жители прятали скот, который, границ не соблюдая, забредал сюда с соседней Монголии. Ни один вор себя таковым не назовёт, а тот, у кого украли, так своего обидчика без всякого стеснения окрестит. И получается, что племена, жившие в Монголии или переселившиеся оттуда, гору, где прятали скот, вполне могли так называть. А «хулгайч» со временем трансформировалось в более благозвучное – Хулугайша.
– Выходит, что гора была соучастницей воровских дел?
– Скорее свидетельницей. А ещё я читала, что своё имя гора получила потому, что мимо неё, по ущельям рек, в обход караула, шли воровские люди – беглые каторжники, попадавшие в Тункинскую долину через Култук.
– Да уж! Подставили люди гору, что ей впору восклицать: «Не виноватая я, он сам пришёл».
– Согласна, неудобненько как-то с именем вышло. Хотя, у меня тоже есть причина так её называть.
– А у тебя-то что она украла?
– О, здесь групповое деяние! Горушка вместе с клубом путешествий «Моя Траектория» покоя меня лишили. Как год назад с ними на Хулугайшу сходила, так и пропала. И чего я в них такая влюблённая? Сама удивляюсь.
– Так и я на них смотрю и радуюсь! До чего же люди душевные и заботливые.
– Точно-точно! Вчера словно родные люди за ужином встретились. Всё по-семейному, по-домашнему. Уютно, одним словом.
– А сколько интересных историй о походах славных рассказывают!
– Это вы ещё песни в исполнении Олега не слышали.
– А что, он ещё и поёт?
– Человек-оркестр! Со всей России люди едут, чтобы именно с ним в поход сходить.
– Ага, а Анастасия в этом оркестре – дирижёр. Организация походов всегда как по нотам расписана.
– Вот и я говорю, что групповое деяние в особо крупном размере. Правда, воровство это случилось с моего искреннего согласия! А я и рада.
– Получается, что и ты воровка?