Психология подкаблучника

ЛАТРИГИНЕЯ



Великолепный фильм «Покровские ворота» /2/ является пожалуй лучшим наглядным пособием по психологии подкаблучника. Три его героя: Маргарита Павловна Хоботова (Инна Ульянова); Савва Игнатьевич (Виктор Борцов); Лев Евгеньевич (Анатолий Равикович) участники необычного треугольника вершиной которого является Маргарита Павловна, а двое её мужей, бывший и настоящий безоговорочно признают её доминирование над ними.

Центром притяжения подкаблучников всегда является волевая, самодостаточная, властная женщина, которая в психологических ориентирах подкаблучника является заместителем образа матери, «под юбкой» которой подкаблучнику тепло и уютно. Иногда, как в случае с Львом Евгеньевичем, образ матриархини замещается образом возлюбленной, которая не обладает качеством домины, но влюблённый мужчина этого не понимает, и продолжает тянуться к любой рядом находящейся матриархине, по сюжету фильма, это бывшая жена Льва Евгеньевича. В результате сформировался неестественный треугольник, который мог получиться, только благодаря новому мужу Маргариты Павловны Хоботовой Савве Игнатьевичу, тоже, как и Лев Евгеньевич, врожденному подкаблучнику. И хотя они, и Лев Евгеньевич, и Савва Игнатьевич, принадлежат к совершенно разным типам личности, оба они по своей психологической доминанте – подкаблучники, латригинеисты, то есть, мужчины склонные к почитанию, поклонению и преклонению перед женщиной.

***
В реальных отношениях образцовой парой латригинеи безусловно является союз Аллы Ларионовой и Николая Рыбникова.
Они познакомились в 1948 году во ВГИКе, куда поступили одновременно, но пылкой страсти не испытали, и относились друг к другу по-дружески, пока в 1951 году Ларионова не снялась в главной роли в фильме «Садко».
Амок накрыл Рыбникова так неожиданно, и с такой силой, что не получив соответствующей ответной реакции от Ларионовой, он уже был готов к самоубийству. В это время случайно появился однокурсник и остановил Николая. Его учитель, Сергей Герасимов был в бешенстве, и попытался вправить воспитаннику мозги: мол, раз красавица нужна как воздух - завоевывай, а не поддавайся слабостям.
С тех пор, где бы ни находилась Ларионова, она всегда получала от Николая короткую записку с признаниями в любви и теплыми пожеланиями. Вот только Аллу эти признания не трогали, так как её сердце было занято другими мужчинами.
В 1953 г. Ларионова и Рыбников заканчивают обучение во ВГИКе и Алла поучает главную роль в картине «Анна на шее». В том же году они с Николаем вместе снялись в фильме «Команда с нашей улицы». Можно только догадываться, какого нервного напряжение эта работа стоила Николаю, находиться на одной съёмочной площадке с любимой женщиной, сердце которой принадлежало другому мужчине.
На съемках «Садко» Ларионова познакомилась с актёром Иваном Переверзевым, в которого искренне влюбилась, а во время съёмок фильма «Полесская легенда» в 1956 году они сошлись, и стали жить вместе. Алла забеременела, когда узнала, что Переверзев и не собирался на ней жениться. Она была в отчаянье, но в это время ей на помощь пришел Рыбников, и предложил выйти за него замуж. Она согласилась.
Это было 2 января 1957 года, праздничные дни, ни одно учреждение не работает, но Коля был настроен решительно, сумел с кем-то договориться, чтобы открыли ЗАГС, и его с беременной Аллочкой расписали, а в феврале она родила девочку, которую Николай признал своей дочерью.
На актерских вечеринка, которые любила посещать Ларионова, Рыбников скучал, и через час-другой говорил ей: «Лапуся, я домой поехал, а ты не торопись, отдыхай», и Аллочка отдыхала.
Николай, как мог, освобождал Аллу от домашних забот, так стирку белья он взял на себя, а вот уборка квартиры была на плечах мамы Ларионовой Валентины Алексеевны. Когда Валентина Алексеевна сломала шейку бедра, слегла, а Алла уехала на гастроли, Николай остался - утки за тещей выносить, и от всех предложений на съёмку отказывался: у меня, мол, бабка - он так любя ее называл. Как я бабку оставлю?
Он ради Аллы и не на такое был способен!
Однажды Ларионова была на съёмках под Калинином (Тверь), Рыбников так затосковал, что помчался к своей лапусе сломя голову, и по дороге попал в аварию, сломал бедро, Алла с огромным трудом уговорила его лечь в больницу, но он от куда через три дня сбежал, чтобы быть возле неё.
 Ларионова любила его по-своему, возможно из благодарности за его рыцарский поступок, но не отказывала себе в коротких интрижках, день-два. Николай не показывал виду, что это его очень расстраивает, и делал вид, что ей бесконечно доверяет.
За Ларионовой ухаживал один профсоюзный работник, и предлагал ей разойтись с Рыбниковым, обещал удочерить обоих её дочерей. Николай не любил актерские посиделки и старался их не посещать, а тут как почувствовал не ладное. Прилетает, а в курительной комнате перед Ларионовой на коленях стоит какой-то юнец и читает ей монолог из «Садко», Николай не стал разбираться что к чему, и со всего размаха врезал парню. Ларионова только рассмеялась: «Коля не тому врезал. Надо же было Валерке!».
Уже после смерти Рыбникова Ларионова сожалела, что так мало времени проводила рядом с ним:
«Жалко, что я раньше не понимала, что посидеть с ним дома - это самое лучшее. Вот теперь приходится сидеть без Коли. Всю жизнь с ним прожила, а побыть наедине как следует и не успела…»

***
Наиболее ярко латригинея проявилась в отношениях Лили Бриг (Коган) и Маяковского.
С ранних лет Лили Коган была не равнодушна к мужчинам, и те непременно отвечали её взаимностью. Так, Лили очаровала своего учителя по словесности и стала его музой. Он сочинял для нее произведения, которые разрешал ученице выдавать за свои. Когда это вскрылось, родители в наказание отправили дочь к бабушке в польскую деревню, но и там девочка отличилась, влюбив в себя своего родного дядю. Тот даже, поддавшись порыву чувств, попросил ее руки у отца. Шокированные родители сразу же вернули дочь домой, в Москву. И хотя родители старались следить за дочерью, в возрасте семнадцати лет девочка забеременела от учителя музыки. Мама немедленно заставила дочь избавиться от ребенка, в итоге – бездетность, но Лилю это не очень волновало. Спустя время, она вновь занялась любимым делом - очаровывать мужчин.
В 1912 году, через восемь лет знакомства, они познакомились, когда ей было 13, а ему 17, она вышла замуж за Осипа Бриг, но уже спустя два года брака страсти улеглись, и Лили вернулась к своим любовным похождениям на стороне, хотя и продолжала оставаться в некой психологической зависимости от супруга.
В 1915 г. Маяковский со своей возлюбленной Эльзой Коган, сестрой Лили, приезжает в Питер, и в первый же вечер признается замужней Лили в любви, умоляет супругов позволить ему жить у них, на что получил их благословение. Так начинается история знаменитого любовного треугольника.
Когда в 1919 году поэт и супруги сменили место жительства, на табличке их входной двери появилась вывеска: «Брик. Маяковский». Что удивительно, но Лиле не хватало для полного счастья этих двух мужчин, она все также продолжала очаровывать других и крутить с ними романы.
Позже Лиля вспоминала:
«Это было нападение, Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты – буквально. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили в разводе, я сопротивлялась поэту. Меня пугали его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Володя влюбился в меня сразу и навсегда. Я говорю – навсегда, навеки – оттого, что это останется в веках, и не родился тот богатырь, который сотрет эту любовь с лица земли.»

На самом деле нападения не было, а был добровольный плен, выгоды от которого бывшая супружеская пара почувствовала, как говорится «кожей». Страна бурлила, призрак революции уже метался по улицам городов и ей нужны были глашатаи. Маяковский, как никто лучше, подходил для этой роли, нужно было ему только чуть-чуть помочь, и они помогли.
В 1921 году, когда у Маяковского появились некоторые сложности с выходом «Мистерии-Буфф» и поэмы «150 000 000», Лиля отправилась в Ригу для поиска издателей, готовых выпускать его книги. Для пропаганды его творчества она написала и опубликовала две статьи в газете «Новый путь» - печатном органе полпредства РСФСР в Латвии.

Кризис в их отношениях наступил зимой 1922 года. Лиля предложила Маяковскому расстаться на два месяца, потому что ей показался утомительным сложившийся «старенький, старенький бытик». Разлука должна была продлиться до 28 февраля 1923 года. Брик пережила её весьма спокойно, тогда как для Маяковского расставание превратилось в «добровольную каторгу»: он стоял у дома возлюбленной, писал ей письма, передавал через Николая Асеева подарки, в том числе символические - птицу в клетке.
В письме к Эльзе Лиля сообщала, что «он днём и ночью ходит под моими окнами, нигде не бывает и написал лирическую поэму в 1300 строк» - речь шла о поэме «Про это», вышедшей впоследствии с посвящением «Ей и мне».

Когда заявленный Лилей «срок заключения» истёк, Брик и Маяковский встретились на вокзале и сели в поезд, отправлявшийся в Петроград. В дневнике, который поэт вёл во время вынужденного «заточения», сохранилась запись:
«Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Всё равно люблю. Аминь... Любовь это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи и дела и всё пр... Без тебя (не без тебя «в отъезде», внутренне без тебя) я прекращаюсь. Это было всегда, это и сейчас».

Лиля использовала эту страсть Маяковского для разжигания его ревности, когда закрывалась с мужем на кухне и занималась с ним любовью, а Маяковский в это время в бешенстве метался возле закрытой двери, но Лиля от этого только громче стонала, убеждая Осипа, что это страдание выльется в прекрасные строки, которые прольются на них его гонорарами, и от этого их страсть становилась только сильнее.

Маяковский принимал Лилю Бриг во всей её порочности, тратил на неё все свои гонорары, и ушел из жизни, когда она, с уже бывшим к тому времени мужем, задержалась в поездке по Европе.

***
Возможно, в первые на публичное обсуждение тему латригинеи вынес священник церкви Нотр-Дам в Руане Анри де Андели в 1189 г., который записал античную легенду об Аристотеле и Кампаспе, очевидно, ходившую до этого изустно, и имевшую своим источником не сохранившуюся к тому времени античную запись.
Согласно легенде, Аристотель, пытаясь положить конец увлечению Александра Македонского гетерами, предупредил его, что женщины могут довести до гибели даже очень сильных мужчин. Разгневанная Кампаспа, одна из гетер Александра, дабы взять реванш, ловко разожгла страсть философа, а затем потребовала, чтобы он, в качестве доказательства своей любви, позволил ей проехаться на нем верхом. Она приказала мыслителю встать перед ней на четвереньки и ползать, а он, готовый на все в своем безволии, позволил превратить себя в шута; повинуясь ей, он смиренно ползал по земле, выступая в роли животного для верховой езды у своей повелительницы, а она оседлав его, и хлестая его по ягодицам, изображала себя властной наездницей.
Александр тайно наблюдал инцидент, научивший его не доверять хитростям женщин, перед которыми даже старый философ оказался столь очевидно бессилен.
Достоверность этой легенды античными источниками не подтверждается, кроме самого факта красавицы Кампаспы – гетеры Александра Македонского, который подарил её художнику Апеллесу, которому он поручил написать её портрет, о чём сообщил Плиний Старший в своей «Естественной истории».

***
Но не смотря на то, что достоверных исторических свидетельств о латригинеи у нас нет, вероятней всего как психологический феномен, он существовал с незапамятных времён, так как в 1539 г. Микеланджело Буонаротти, будучи уже прославленным скульптором и живописцем, влюбляется в никому неизвестную Витторию Колонна, которая была на 15 лет моложе него, и пишет ей признание:
Я - отсвет твой, и издали тобою
Влеком в ту высь, откуда жизнь моя, -
И на живце к тебе взлетаю я,
Подобно рыбе, пойманной удою;
Но так как в раздвоенном сердце жить
Не хочешь ты, - возьми же обе части:
Тебе ль не знать, как нище все во мне!
И так как дух, меж двух властей, служить
Стремится лучшей, - весь в твоей я власти:
Я - сухостой, ты ж - божий куст в огне!
***
Кем я к тебе насильно приведен,
Увы! увы! увы!
На вид без пут, но скован цепью скрытой?
Когда, без рук, ты всех берешь в полон,
А я, без боя, падаю убитый, -
Что ж будет мне от глаз твоих защитой?
***
Дерзну ль, сокровище мое,
Существовать без вас, себе на муку,
Раз глухи вы к мольбам смягчить разлуку?
Унылым сердцем больше не таю
Ни возгласов, ни вздохов, ни рыданий,
Чтоб вам явить, мадонна, гнет страданий
И смерть уж недалекую мою;
Но дабы рок потом мое служенье
Изгнать из вашей памяти не мог, -
Я оставляю сердце вам в залог.

Для Буонаротти не существую чего-либо, чтобы он не решился бросить к ногам возлюбленной, но ей ничего не надо, ей довольно и того что великий Микеланджело готов сам лечь под её ноги:
Лишь вашим взором вижу сладкий свет,
Которого своим, слепым, не вижу;
Лишь вашими стопами цель приближу,
К которой мне пути, хромому, нет.
Бескрылый сам, на ваших крыльях, вслед
За вашей думой, ввысь себя я движу;
Послушен вам - люблю и ненавижу,
И зябну в зной, и в холоде согрет.
Своею волей весь я в вашей воле,
И ваше сердце мысль мою живит,
И речь моя - часть вашего дыханья.
Я - как луна, что на небесном поле
Невидима, пока не отразит
В ней солнце отблеск своего сиянья.

Когда Буонаротти позвали к уже остывающему телу возлюбленной, он поцеловал только ее руку. Даже тогда, когда она уже не могла его остановить, он не посмел воспользоваться моментом, и осквернить её целомудрие поцелуем холодных, но всё ещё прекрасных губ, которых столько лет он так вожделел.
С её уходом из жизни, он впал в депрессию. У него не осталось воли, которую унесла с собой, та, которой он её безропотно вручил без каких-либо условий. Теперь её нет, но и от него осталась лишь тень её, все что в нём было живого и стремящегося к совершенству, все это исчезло из его жизни вместе с ней. Вся его жизнь растворилась в ней без остатка, и он безвольно доживал остаток своих дней, посвятив их возведению храма Святого Петра в Ватикане, на безвозмездной основе, исключительно как свой долг светлой памяти Виттории Колонны.

***
То, что в то время латригинея была довольно распространённым явлением показывает история португальского короля Педру I и его возлюбленной Инессы де Кастро в середине XIV века.
Инесса была фрейлиной первой жены Педру I Констанции Кастильской. Инесса очаровала Педру с первого взгляда и стала его любовницей. Эта связь очень беспокоила отца Педру Афонса IV Храброго, который пытался прервать эту порочную связь, опасаясь усиления влиянии соседней Кастилии на его сына, но все было напрасно, любовники, жили фактически самостоятельной семьёй и имели собственных детей.
В конце концов, Афонс решается на убийство Инессы де Кастро, послав в 1355 г. к ней трёх профессиональных убийц, которые её обезглавили. 
Узнав об этом, Педру пошёл войной на отца, уничтожая всё на своем пути, но в 1357 г. Афонс умирает и Педру становится королём Португалии. Первым делом он поручил разыскать убийц его возлюбленной и двоим он лично вырезал ещё живые сердца.
Объявив, что он венчан с Инессой де Кастро, он приказал извлечь её из могилы и короновать со всеми необходимыми для этого почестями, после чего она была вновь погребена в королевскую усыпальницу в монастыре св. Клары в Коимбре. В 1361 г. мощи Инессы были перенесены в монастырь Сан-та-Мария де Алкобаса, Там же, по завещанию, был захоронен и сам Педру в 1367 г. Их саркофаги были установлены по обеим сторонам трансепта, напротив друг друга.
Позже, в 1556 г, Луис де Камоэнс включил эту удивительную историю в свою поэму «Лузиады»:
Ты, кроткая Инеш, в полях блуждала,
Близ вод Мондегу думам предаваясь,
И своего кумира вспоминала,
В несбыточных мечтаньях забываясь.
Обман души Судьба не прерывала,
И, тщетно слезы побороть пытаясь,
К холмам и травам взор ты обращала
И имя им заветное шептала.

А принц, с тобой в разлуке пребывая,
К тебе душой бестрепетной стремился,
Твой чудный взор всечасно представляя,
О вашем счастье вечно он молился.
А ночью, к изголовью приникая,
Во сне узреть любимую он тщился.
Твой лик был для влюбленного отрадой,
Святыней и единственной усладой.

***
Поскольку латригинея является неким пограничным состоянием, между нормальностью и психологической девиацией, её социальное проявление на протяжении всего патриархата табуировалось, и осуждалось, так как она нарушала его традиционные ценности: образ сильного, брутального мужчины, для которого женщины, это всего лишь существа физиологического наслаждения и социального обеспечения потомства.
В тоже время латригинея, это атавизм тысячелетнего матриархата, в котором роль мужчины была второстепенной, всего лишь как носителя спермы, необходимой для сохранения популяции, и как любой атавизм она сохраняет свои проявления в поведенческих особенностях значительной части популяции мужчин, в виде такого широко распространенного явление как подкаблучничество.

***
Впервые к теме латригинеи в отечественной литературе обратился Иван Сергеевич Тургенев в повести «Переписка».
Герой «Переписки», доктор, Алексей Петрович С. безумно влюбляется в красавицу-танцовщицу.
Алексей так описывал своё состояние этой необычной для него влюблённости:
«Это было тем более странно, что и красавицей ее нельзя было назвать. Правда, у ней были удивительные золотисто-пепельные волосы и большие светлые глаза, с задумчивым и в то же время дерзким взором…
Мне ли не знать выражения этого взора? Я целый год замирал и гас в его лучах!
Сложена она была прекрасно, и когда она плясала свой народный танец, зрители, бывало, топали и кричали от восторга… Но, кажется, кроме меня, никто в нее не влюблялся - по крайней мере никто так не влюбился, как я. С той самой минуты, как я увидел ее в первый раз (поверите ли, мне даже и теперь стоит только закрыть глаза, и тотчас передо мною театр, почти пустая сцена, изображающая внутренность леса, и она выбегает изза кулис направо, с виноградным венком на голове и тигровой кожей по плечам), - с той роковой минуты я принадлежал ей весь, вот как собака принадлежит своему хозяину; и если я и теперь, умирая, не принадлежу ей, так это только потому, что она меня бросила.
Говоря правду, она никогда особенно и не заботилась обо мне. Она едва замечала меня, хотя весьма добродушно пользовалась моими деньгами. Я был для нее, как она выражалась на своем ломаном французском наречии, «oun Rousso, boun enfan» («русский простак») - и больше ничего. Но я… я уже не мог жить нигде, где она не жила; я оторвался разом от всего мне дорогого, от самой родины, и пустился вслед за этой женщиной.
Вы, может быть, думаете, что она была умна? - Нисколько! Стоило взглянуть на ее низкий лоб, стоило хоть раз подметить ее ленивую и беспечную усмешку, чтобы тотчас убедиться в скудости ее умственных способностей. И я никогда не воображал ее необыкновенной женщиной. Я вообще ни одного мгновенья не ошибался на ее счет; но это ничему не помогало. Что б я ни думал о ней в ее отсутствие - при ней я ощущал одно подобострастное обожание… В немецких сказках рыцари впадают часто в подобное оцепенение. Я не мог отвести взора от черт ее лица, не мог наслушаться ее речей, налюбоваться каждым ее движеньем; я, право, и дышал-то вслед за ней. Впрочем, она была добра, непринужденна, даже слишком непринужденна, не ломалась, как большею частью ломаются артисты.
И в такую женщину, я, в столь различных умственных ухищрениях искусившийся, уж устаревший человек, мог влюбиться!.. Кто б это мог ожидать? Я по крайней мере никак не ожидал этого. Я не ожидал, какую роль мне придется разыгрывать. Я не ожидал, что буду таскаться по репетициям, мерзнуть и скучать за кулисами, дышать копотью театральной, знакомиться с разными, совершенно неблаговидными личностями… что я говорю, знакомиться - кланяться им; я не ожидал, что буду носить шаль танцовщицы, покупать ей новые перчатки, чистить белым хлебом старые (я и это делал, ей-ей!), отвозить домой ее букеты, бегать по передним журналистов и директоров, тратиться, давать серенады, простужаться, занемогать… Я не ожидал, что получу, наконец, в одном немецком городишке затейливое прозванье: der Kunst-Barbar (варвар от искусства)… И всё это даром, в самом полном смысле слова - даром! Вот то-то и есть…
Любовь даже вовсе не чувство; она — болезнь, известное состояние души и тела; она не развивается постепенно; в ней нельзя сомневаться, с ней нельзя хитрить, хотя она и проявляется не всегда одинаково; обыкновенно она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли — ни дать ни взять холера или лихорадка… Подцепит его, голубчика, как коршун цыпленка, и понесет его куда угодно, как он там ни бейся и ни упирайся… В любви нет равенства, нет так называемого свободного соединения душ и прочих идеальностей, придуманных на досуге немецкими профессорами… Нет, в любви одно лицо - раб, а другое - властелин, и недаром толкуют поэты о цепях, налагаемых любовью. Да, любовь — цепь, и самая тяжелая. По крайней мере я дошел до этого убеждения, и дошел до него путем опыта, купил это убеждение ценою жизни, потому что умираю рабом.»

Фактически, задолго до Цвейга Тургенев описал клинические появления амока летригинеи.
Часто, мужчина не разу не столкнувшись со своей доминой, даже не подозревает о своём недуге, и лишь, если волею случая он попадает под её влияние, то по мимо своей воли, совершенно добровольно, в наслаждении и исступлении реализации своей страсти, вручает ей свою судьбу, которая относится к ней, как к нечто для неё незначительному, бросовому, о которое можно вытереть ноги, и перешагнув, не оглянувшись, забыть, как о досадной случайности. Очень часто мужчина после этого либо кончает жизнь самоубийством, либо настолько социально опускается, что теряет человеческое достоинство, домина при этом не испытывает никаких угрызений совести, так как, как она считает, что не несет перед этим мужчиной никакой ответственности, поскольку он всего лишь забавный эпизод в её жизни, не более того.

В дальнейшем Тургенев развил эту тему в романе «Вешние воды».
Главный герой романа Дмитрий Павлович Санин влюбляется во Франкфурте в молодую девушку, и делает ей предложение, но для обустройство новой жизни ему необходимо продать свое именье, и он на несколько дней для решения этого вопроса отъезжает в Висбаден, где попадает под влияние Марьи Николаевны Полозовой. Через два дня, когда она выкупила у него его имение он уже стоял перед ней на коленях:
«– Куда же ты едешь? – спрашивала она его. – В Париж – или во
Франкфурт?
– Я еду туда, где будешь ты, – и буду с тобой, пока ты меня не прогонишь, – отвечал он с отчаянием и припал к рукам своей властительницы. Она высвободила их, положила их ему на голову и всеми десятью пальцами схватила его волосы. Она медленно перебирала и крутила эти безответные волосы, сама вся выпрямилась, на губах змеилось торжество – а глаза, широкие и светлые до белизны, выражали одну безжалостную тупость и сытость победы. У ястреба, который когтит пойманную птицу, такие бывают глаза.
… события ясно и последовательно возникали перед его мысленным взором… Но, дойдя до той минуты, когда он с таким унизительным молением обратился к г-же Полозовой, когда он отдался ей под ноги, когда началось его рабство … он не хотел это вспоминать, но память вновь и вновь напоминала ему как он, по приказанию Марьи Николаевны, подлаживался и подделывался к Ипполиту Сидорычу – и любезничал с Д;нгофом, на пальце которого он заметил точно такое же железное кольцо, какое дала ему Марья Николаевна!!!
Потом пошли воспоминания еще хуже, еще позорнее… Кельнер подает ему визитную карточку – и стоит на ней имя Панталеоне Чиппатола, придворного певца е.к.в. герцога Моденского! Он прячется от старика, но не может избегнуть встречи с ним в коридоре – и встает перед ним раздраженное лицо под взвившимся кверху седым хохлом; горят, как уголья, старческие глаза – и слышатся грозные восклицания и проклятия: «Maledizione!» (Проклятье!), слышатся даже страшные слова: «Codardo! Infame traditore!» (Трус! Ничтожество!) Санин жмурит глаза, встряхивает головою, отворачивается вновь и вновь – и все-таки видит себя сидящим в дорожном дормезе на узком переднем месте… На задних, покойных местах сидят Марья Николаевна и Ипполит Сидорыч – четверня лошадей несется дружной рысью по мостовой Висбадена – в Париж! в Париж! Ипполит Сидорыч кушает грушу, которую он, Санин, ему очистил, а Марья Николаевна глядит на него – и усмехается тою, ему, закрепощенному человеку, уже знакомой усмешкой – усмешкой собственника, владыки…
А затем – житье в Париже и все унижения, все гадкие муки раба, которому не позволяется ни ревновать, ни жаловаться и которого бросают наконец, как изношенную одежду…
Потом – возвращение на родину, отравленная, опустошенная жизнь, мелкая возня, мелкие хлопоты, раскаяние горькое и бесплодное и столь же бесплодное и горькое забвение – наказание не явное, но ежеминутное и постоянное, как незначительная, но неизлечимая боль, уплата по копейке долга, которого и сосчитать нельзя…
Чаша переполнилась – довольно!»

В отличие от «Переписки» в «Вешних водах», Тургенев значительно глубже показывает психологическое состояние мужчины одержимого женским доминированием у ног своего кумира. Судьба поклонника, подкаблучника всегда драматична, так как домина не склонна к восприятию его, как живого тонко чувствующего существа, а воспринимает его всего лишь, как бездушный предмет собственного удовольствия.

***
Иную картину латригинеи мы видим в романе Н.С. Лескова «Очарованный странник».
Главный герой Иван Северьяныч Флягин так описывает свое знакомство с цыганкой Грушей:
«– Выкушай, гость дорогой, про моё здоровье!
А я ей даже и отвечать не могу: такое она со мною сразу сделала! Сразу, то есть, как она передо мною над подносом нагнулась и я увидал, как это у нее промеж черных волос на голове, будто серебро, пробор вьется и за спину падает, так я и осатанел, и весь ум у меня отняло.
Пью ее угощенье, а сам через стакан ей в лицо смотрю и никак не разберу: смугла она или бела она, а меж тем вижу, как у нее под тонкою кожею, точно в сливе на солнце, краска рдеет и на нежном виске жилка бьет… «Вот она, – думаю, – где настоящая-то красота, что природы совершенство называется; магнетизер правду сказал: это совсем не то, что в лошади, в продажном звере».
– Эх, Василий Иванов, зачем ты велишь Груше этого мужика угощать? нам это обидно. А он отвечает:
– У нас, господа, всякому гостю честь и место, и моя дочь родной отцов цыганский обычай знает; а обижаться вам нечего, потому что вы еще пока не знаете, как иной простой человек красоту и талант оценить может. На это разные примеры бывают.
А я, это слышучи, думаю:
«Ах вы, волк вас ешь! Неужели с того, что вы меня богатее, то у вас и чувств больше? Нет уже, что будет, то будет: после князю отслужу, а теперь себя не постыжу и сей невиданной красы скупостью не унижу».
Да с этим враз руку за пазуху, вынул из пачки сторублевого лебедя, да и шаркнул его на поднос. А цыганочка сейчас поднос в одну ручку переняла, а другою мне белым платком губы вытерла и своими устами так слегка даже, как и не поцеловала, а только будто тронула устами, а вместо того точно будто ядом каким провела, и прочь отошла.»

Князь, у которого служил Флягин, тоже влюбился в Грушу и выкупил её из табора за огромную сумму, которую ему пришлось брать в долг, но спустя некоторое время разочаровался в ней, отвёз ее за город и прятал под присмотром трёх женщин.

Флягин предлагал Груши бежать с ним, и заботиться о ней как о сестре, но Груша не могла отказаться от своей любви к князю и попросила Флягина убить её, но он не смог её умертвить ножом, и сбросил с крутого обрыва.

В этой истории Лесков показал, что латригинея способна преодолеть врождённые запреты. Так, Флягин ради своего кумира не просто пошел на преступление и нарушение заповеди не укради, но для спасения её от сердеч-ных страданий пошел на убийство, тем самым показав, что не существует нравственных и моральных пределов, которые бы смогли остановить пылающую страсть мужчины к поклоняемой им женщине.

***
Не смотря на лесковскую остроту описания латригинеи, представляется, что своего наивысшего выражения в литературе она нашла в романе Леопольда фон Зарех-Мазоха «Венера в мехах».
Главный герой романа Северин Кузимский рассказывает своему знакомому писателю довольно странную историю о своём опыте преклонения перед женщиной на правых её раба, причём это необычное желание исходило от него а его кумира, которая хотя ему и подыгрывала в его необычной просьбе к ней, тем не менее не разделяла его взгляды на взаимоотношение женщины и мужчины, оставаясь в сугубо в традиционных ориентирах по этому вопросу.
В своей исповеди писателю Северин признается, что до встречи с героиней романа был безумно влюблён в статую Венеры, стоявшую в парке рядом с домом, где он в то время проживал. 
«…я люблю ее - так страстно, так болезненно искренне, так безумно, как можно любить только женщину, неизменно отвечающую на любовь вечно одинаковой, вечно спокойной каменной улыбкой. Да, я буквально молюсь на нее.»
Случай сводит Северина со вдовой их соседнего дома.
«Она лукаво улыбается. …подходит ближе и разражается звонким, почти детским смехом. Так мы познакомились.
Богиня осведомилась о моем имени и назвала свое.
Ее зовут Ванда фон Дунаева.
И она действительно моя Венера.»

Ванда играет на чувствах Северина, и это доставляет ей удовольствие. Разговор заходит о свободной греческой любви:
«- Красивые, свободные, веселые и счастливые люди, какими были греки, возможны только тогда, когда существуют рабы, которые делают все прозаические дела повседневной жизни и которые — прежде всего — работают на них.
— Разумеется, — живо ответила она. — И прежде всего целая армия рабов нужна олимпийской богине, вроде меня. Так что берегитесь меня!
— Вы хотите быть моим рабом?
— В любви не бывает никакого равенства, никакой рядоположенности, — ответил я с торжественной серьезностью. — Но если бы я мог выбирать — властвовать или быть подвластным, — то мне показалось бы гораздо более привлекательной роль раба прекрасной женщины. Но где же я нашел бы женщину, которая не добивалась бы влияния мелочной сварливостью, а сумела бы властвовать в спокойном сознании своей силы?
— Ну, это-то было бы не так трудно, в конце концов.
Тогда я сел у ее ног и прочитал маленькое стихотворение, которое я написал для нее:
Венера в царственных мехах,
Меня распни, своей божественной пятою,
 Я прах у ног твоих,
Я раб в твоей безмерной власти,
Твоею прелестью плененный адской.»

Таким образом, Мазох, в отличие от Тургенева и Лескова открыто заявляет о желании мужчины принадлежать женщине на правах её раба, и эту свою позицию он выражал не только в художественных произведениях, но и в реалиях своей жизни. На фотографии 1869 г. Захер-Мазох стоит на коленях перед Фанни фон Пистор-Богдановой в позе абсолютной преданности; в свою очередь «госпожа», поигрывающая плеткой, возлежит на софе в роскошно отороченной мехом свободной одежде, с которой он заключил договор о сексуальном рабстве:
«Г-н Леопольд фон Захер-Мазох своим честным словом обязуется быть рабом г-жи Фанни фон Пистор, безоговорочно исполнять все ее желания и приказания в течение шести месяцев кряду.
Г-жа Фанни фон Пистор, со своей стороны, не имеет права домогаться от него чего-либо бесчестного (лишающего его чести как человека и гражданина). Она, далее, должна предоставлять ему ежедневно 6 часов для его работы и никогда не просматривать его письма и записи. При каждом его проступке, упущении или оскорблении величества госпожи (Фанни фон Пистор), она может наказывать своего раба (Леопольда фон Захер-Мазоха), как ей заблагорассудится. Словом, ее подданный Григорий должен повиноваться своей госпоже с рабским покорством, принимать изъявления ее милости как восхитительный дар, не предъявлять никаких притязаний на ее любовь, никаких прав в качестве ее возлюбленного. Со своей стороны, Фанни фон Пистор обещает по возможности чаще носить меха, особенно тогда, когда она выказывает жестокость.
[Позже вычеркнуто] По истечении шести месяцев обе стороны должны рассматривать эту интермедию рабства как не имевшую места и не делать на нее никаких серьезных намеков, а все, что имело место, — забыть и вступить в прежние любовные отношения.
Эти шесть месяцев не обязательно должны следовать друг за другом, они могут на долгое время прерываться, кончаться и вновь начинаться по прихоти госпожи. Для скрепления этого договора
подписи договаривающихся.
Вчинено 8 декабря 1869.
Фанни фон Пистор Багданова.
Леопольд Кавалер фон Захер-Мазох.»

Таким образом, следуя, за героем Тургенева в повести «Переписка» Леопольд фон Захер-Мазох не только мечтал о рабстве женского доминирования, но и предпринимал для это вполне реальные шаги.

***
Не смотря на то, что тема рабской покорности мужчины перед женщиной не нашла широкого распространения в литературной среде, в 1922 г. австрийский писатель Стефан Цвейг публикует новеллу «Амок», где даёт новую трагическую трактовку латригинее.
Новелла начинается с того, что героиня, госпожа N, обращается к колониальному доктору захолустья с просьбой сделать аборт, но он истосковавшийся по европейской женщине, требует от нее интимной близости, возмущённая его бестактность она убегает, он же одержимый страстью и охотничьим азартом преследует её. В следующие раз они встречаются на балу у губернатора, и происходит метаморфоза, доктор из охотника под её взглядом превращается в её раба:
«Я хотел слышать, как она говорит, но каждый раз съеживался, точно побитая собака, под ее взглядом, изредка так холодно скользившим по мне, словно я был холщовой портьерой, к которой я прислонился, или воздухом, который слегка эту портьеру колыхал. Но я стоял в ожидании слова от нее, какого-нибудь знака примирения, стоял столбом, не сводя с нее глаз, среди общего разговора. Безусловно, на это уже обратили внимание… безусловно… потому что никто не сказал мне ни слова; и она, наверно, страдала от моего нелепого поведения.
Сколько бы я так простоял, не знаю… может быть, целую вечность… я не мог разбить чары, сковывавшие мою волю…»

С этого момента он, доктор, уже полностью принадлежал ей, но он был ей на столько противен, что она решилась на аборт у туземной знахарки, что привело её к фатальному исходу.
Теперь, когда она уже не имела сил прогнать его, он полностью посвящает себя сокрытию её тайны незаконной беременности, и вместе с её любовником, делает все возможное, чтобы правда об этом не вышла за пределы её спальни.
Она умирает и муж увозит её тело в Европу, но доктор понимает, что не смотря на ложное заключение, которое ему удалось сделать сразу после её смерти, в Европе, вся правда её смерти откроется, поэтому жертвуя собой скрыл её тайну в морской пучине:
«В ту ночь, писали газеты, в поздний час, чтобы не обеспокоить печальным зрелищем пассажиров, с борта парохода спускали в лодку гроб с останками знатной дамы из голландских колоний. Матросы, в присутствии мужа, сходили по веревочной лестнице, а муж покойной помогал им. В этот миг что-то тяжелое рухнуло с верхней палубы и увлекло за собой в воду и гроб, и мужа, и матросов.»

Так, бедный доктор, поставил точку в своём безумном поклонении своего мимолётного амока, не пожалев при этом, ни своей собственной жизни, ни жизни мужа несчастной женщины, ни жизни, ни в чём не повинных, матросов.

Примечания

/1/ Латригинея от гр. «латриа» (поклонение) и «гинекиа» (женщина) – психологическая доминанта, гипертрофированно уважительного отношения к женщине, вплоть до полного подчинения и рабского поклонения.

/2/ Режиссёр-постановщик Михаил Казаков, автор сценария Леонид Зорин, вышел на экран 11 февраля 1983.