1680. Короткий путь не всегда самый верный

1680-1710

          Ранним воскресным утром, пока роса не высохла, а огороды наслаждаются свежестью, утоляя жажду после вынужденного ночного воздержания, измученные ночным бездельем мухи загудели приветливое «ЗдРРРасте», дворовые псы отряхнулись, потревоженные на их животах многочисленные блохи перебрались в более уютные места, хозяйки выбрались из удобных и согретых постелей к потухшим очагам.
Позднее бабы подожгли лучины от «негасимой», сунули в печь, и призывно загудел огонь надежды и для шкодливого пса, и для мужиков, что накануне вернулись со строительства нового острога, и для предвкушающих пиршественное веселье мух. У них не было сомнений, ради кого ведутся эти ежедневные утренние хлопоты. Кто больше всех достоин, кто своей верностью и дружеским участием в столь ранний час заслужили искреннее внимания? Оттого и веселое и душевное «ЗдРРРасте».
          Только для них, для последних, кроме желанных за столом яств, под рукой найдется кожаная мухобойка на длинной ручке. Для большинства на том веселье и закончится. Уцелевшие свидетельницы ночной жизни, обиженные утренней расправой, предпочтут более длинный, но безошибочный  путь туда, где их дожидается ароматный завтрак – ещё не вычищенные овчарня или в коровник и укромное отхожее место в тени деревьев у покосившейся изгороди.
          А мужики ещё добрый час будут сопеть, радоваться благословенному отдыху, вполне обоснованно полагая, что все в этом мире устроено верно, и исключительно для них. И перемены могут касаться кого угодно, только не главных хозяев дома, всё и всегда решающих, прокладывающих правильный путь. И достойно заслуживших свой отдых. Да и кто посмеет быть столь неблагодарным к их заслугам, многажды подтверждённым  на виду всех днём (и в ночи!), в их многотрудной и достойной всяческой похвалы жизни! Думать иначе - значит лицемерить. А это непростительный грех!

          Матвей Осипович Кровков (Крафтгоф),  один из первых полных русских генералов, возвращался с якутского воеводства. Его обширный обоз двигался по дорогам Сибири, преодолевая её пустынные просторы, борясь с снежными заносами и преодолевая болотистые пустоши. После Тобольска, где для него отслужили торжественную обедню, генерал уверен был, что его трудности близки к завершению. И это наполняла его радостью.
          Тобольский воевода душевно принял заслуженного вояку. Им было о чем говорить, вспомнить и напомнить о своих заслугах в ратных делах. Польщённый вниманием и барским участием генерала Пётр Иванович Годунов посчитал нужным известить последнюю сибирскую заставу, для чего и выслал двоеконно казака, имея в виду достойную встречу в Верхотурье.
          По сложившейся в отношениях между воеводами неприязни наказную память Годунов велел отдать, минуя верхотурского воеводу, в руки служилым приборным людям. Таково демонстративное нарушение этики отношений между воеводами имело целью не только бесчестье подчинённого, но и «услугу» генералу, желавшему в обход таможни провезти свое имущество сверх дозволенного к вывозу из Сибири в Русь.
          Скверный характер у Петра Ивановича - тобольского воеводы. Не по праву возгордился Годунов, что он из рода, что в начале века занимал московский престол. И на том основании считал иных ниже себя. Но и Колтовский, стольник и дважды воевода Казани, ныне верхотурский воевода, имел не меньше оснований к местничеству - четвертая жена Ивана Грозного была Анна Колтовская. Для Колтовского, пережившего в Казани страшную эпидемию чумы в 1656 (а ранее и в 1654, и позднее в 57 и 58 годах были затухающие к холодам вспышки) такая «щепа́» с разрядным воеводой могла иметь куда более тяжкие последствия. Собственно, Годунов ту цель и преследовал, провоцировал, бесчестил и унижал Ивана Яковлевича!

          Но верхотурский воевода был не промах, и своего заклятого друга и коллегу знал как облупленного. Отписка, по воеводской памяти, попала-таки в руки таможенного головы. И тот, опытом неоднократно учёный, ко всяким проезжим людям привычный, выслал навстречу целовальников и служилых людей.
          Все дело в том, что таможенный голова к государю в нынешний год бил челом о недоборе. Им писано было, что воеводы, дьяки и письменные головы, а також их провожатые и служилые люди иных городов тайно ввозят на Русь многие товары, и ружьё, и порох, и свинец. И досматривать не даются. В ответ государь дал верхотурскому воеводе указание, чтобы тот досматривал всех без исключения, а излишки, выявленные против росписей в проезжих грамотах, изымал в казну.
          Следствием того стало открытие старых потаённых, забытых по времени путей на Русь. Потому пришлось следить и пресекать попытки миновать Верхотурскую заставу, для чего воевода разослал памяти слободским приказчикам: ежели, мол, поедут через слободы нужные и скорых дел гонцы Великого Государя, то с их подорожных грамот делать списки (копии). И те списки скорым делом слать на Верхотурье. А если «опричь самых Великого Государя нужных и скорых дел гонцов» поедут воеводы и дьяки без подорожных, таким подвод не давать! И там, где «…всякие люди мимо Верхотурскую заставу объезжают, … на тех дорогах … учинить заставы, где пристойно и крепкие, чтоб торговые и промышленные и всяких чинов люди, мимо Верхотурскую заставу, околными дорогами с русскими и со всякие товары и с мягкой рухлядью, не ездили».
          Вот в тех нужных местах стрельцы, целовальники, боярские дети и устроили завалы, то есть учинили засады. И если кого ловили, то мягкую рухлядь, корень бухарского ревеня копытчатого и иные товары брали на государеву казну.
          До Тобольска Матвей Осипович успешно (то есть «без досмотру») преодолел пять тысяч верст и одиннадцать таможен. Никто не хотел связываться с гневливым генералом, опасаясь его козней. Тем более, что в пределах Сибири правила не слишком усердно соблюдались, то есть убытков для государя от провоза товара не было. Иное дело провоз незаявленного и заповедного (запрещённого к торговле, например соболь) товара через Урал.
          А с 1683–1684 годов русским купцам окончательно «заповеда¬ли», дабы не сокращалось поступление ясака, «покупать и вывозить к Русе соболи…».
          О том ведали многие предшественники генерала. Так, якутскому же до него воеводе Голенищеву–Кутузову его агент в письме сообщил из Енисейска: «А на Верхотурье сидит воеводством Иван Яковлевич Колтовской, он же и обыщиком. И воеводам провесть к Русе платья и денег не дадут, обыскивают накрепко».
          Понятно, что оборотистые воеводы и ушлые разрядные дьяки имели больше возможностей для незаконного приобретения имущества и денег (к тому же, благодаря большей близости к столичным верхам, им это почасту, и даже чаще, чем то нам ведомо, сходило с рук). Зато КолтовскОй не пощадил вдову томского воеводы Авдотью Бутурлину, конфисковал большое количество мехов и меховой одежды на сумму 1170 рублей (почитай годовой доход Верхотурского городка); а у красноярского же воеводы Никитина он забрал в казну мехов на 120 рублей. У кузнецкого воеводы Ивана Кокошкина — взыскал аж 23 рубля пошлины! Все до гроша изъял, волк рязанский!
          О строгости верхотурских таможенников и воеводы писал в своем дневнике иностранный офицер, нанятый на русскую службу. В книге «Правдивое описание нашего дальнего путешествия из Москвы через город Тобольск» он, делая по возможности прилежные наблюдения, для точного осведомления интересующихся о проезде через Верхотурье, писал: «Несмотря на то, что мы имели царскую грамоту с государевой печатью о том, что он (воевода) должен пропустить нас беспрепятственно… мы были подвергнуты осмотру»
           «Покормившиеся» в Сибири воеводы, всякими «неправдами» скопившие иногда огромные богатства, боялись проезда через Верхотурье.
          Так работала верхотурская таможня при воеводе И. Колтовском. Именно он, чтобы пресечь попытки миновать Верхотурскую заставу. устроил засады.
И позднее при воеводе стольнике Павлове Родионе Михайловиче  и таможенном голове Микитке Маслове это строго соблюдалось.
          Длинный генеральский обоз, да в сопровождении своей и приданной ему тобольским воеводой охраной, двигался по сакме (конскому следу) кочевников - кратчайший и единственный, мимо болот, путь на север к Верхотурью.
          Свела судьба генерала с яркой личностью среди крестьян Чубаровской слободы. Якушка Лепёхин на тот момент подьячий у приказчика Пятко Ощепкова. Может и не было бы ничего нового в судьбе крестьянского сына, только на встрече генерал увидел на руке у Якушки ловчего ястреба. Пояснил подьячий, что любит он это дело и ловит ястребов для себя. А еще, что хотел бы он отправить с ним, с генералом, обученного к охоте кречета государю. Но знает, что на верхотурской таможне непременно у него такую птицу отберут. А отобравши,  ради дохода казенного, продадут торговым гостям с востока, из Китая или Персии.
          Разговорились о том знакомцы. Матвей Осипович тоже любил соколиную охоту. И пообещал генерал, что поможет ловцу и, по возвращении в Москву, непременно передаст сокола в подарок государю Алексею Михайловичу. Но должен и он, Якушка, помочь ему, генералу провезти его обоз мимо верхотурской таможни. Наслышан, де, он о воеводе, как о несговорчивом «обыщике», что «воеводам провесть к Русе платья и денег не дадут, обыскивают накрепко». Тому яркие примеры ему донесли, как из Енисейска с воеводства ехал в 1663 году Иван Ржевской с тринадцатилетним Ванечкой и трехлетней Настенькой и их на Верхотурье голова нажитки их все обрал и платье, и провесть не дал ничево». Тоже позднее было с воеводой Красного Яра Ондреем Веригиным, зачинателем и строителем большого и малого острогов Красноярска.
Верных проводников дал генералу подьячий, чтобы провели они тележный обоз коротким путем.
          Попутал ли генерала бес (или проводники, а думать иначе - это непростительный грех!), только свернул он с бабиновской дороги на тагильский волок. На «русскую», то есть, ведущую «к Русе» дорогу, где испокон поста таможенного не было. Не ведал подьячий, что на месте пересечения «русской» дороги и реки Тагил (в черте современного города Нижнего Тагила), стояла застава из двух казаков, сразу же перехватившая обоз.
           Конные служаки потребовали предъявить проезжую грамоту. Из нее следовало, что генерал мог двигаться всего на двух подводах и крытом возке для своей персоны. Тут и служивые с Верхотурья подоспели.
          Генерал по месту службы был скомпрометирован (но не уличён!) в злоупотреблениях и притеснениях местного населения. И за что? Всего лишь на всего с его попустительства и желания вознаградить себя за сорокалетнюю военную службу, его служилые по нескольку раз (несмотря на прямое указание государя об однократности) приезжали выбивать ясак. Якуты в челобитной писали: «по его ярлыкам … нас, холопей ваших, и родников наших грабят и разоряют и берут на себя соболи и лисицы добрые, и скот, и шубы наши якутцкие и санаяки и торбосы и малахаи и поясы бисерные и котлы, и топоры, и ножи, и пешни, и пальмы, и седла, и узды. А у кого у нужных (т.е. в нужде) людей в посул взять нечево, и у тех берут жён и дочерей и держат себе в холопстве и блуд с ними тво́рят».
          Двенадцать телег, заполненных добром, вызвали подозрение. Далее его «поезд» вели под караулом до таможенного поста. До последнего перед Русью досмотра багажа. С тем, чтобы не было вывезено беспошлинно пушнины и иного незаявленного «живота».
          От Тагил-реки до Верхотурья 60 верст. Генерал счел личным оскорблением постыдное сопровождение. Он, де, служил русскому государству более 40 лет! И не только «со своими полками сражался с немцами, поляками, крымскими татарами, турками, ходил войной на калмыков, башкир, но и бился не щадя себя с бунтом "вора" Стеньки Разина, и с иными многими иноземцы». Он, генерал! И был послан на Лену в Якутск "за многие службы и за раны и за кровь детишек своих" для "окупления долгов и выкупу деревнишек".
          На ломаном русском отставной воевода кричал «тупым и немытым татарам», что он, де, «на многих боях избит весь и коньми растоптан и изувечен», и как европейский человек не позволит быдлу и изменникам касаться его вещей. Тем более, в составе была одна, особенно охраняемая,  повозка с телом его жены в гробу (на таможне и его вскроют!). Таких «изменников», он, подвергнув допросу и пытке, четвертует и посадит на кол! Угрозы в свой адрес служивые пропускали мимо ушей.
Как известно, короткий путь не всегда самый верный.
          Заслуженный отдых генерал Кравков получит в своем имении Бердыш, что затерялось в глухих лесах Муромского уезда, а может в Вологодском, Владимирском и Кашинском. Там тоже он успел приобрести «деревнишки» ещё до назначения командиром выборного полка.
           А соколов лепёхинских генерал по обещанию доставил и передал государю. Через год Яков с благословения воеводы сам отправился в Москву к государю. И новыми кречетами и ястребами порадовал Алексея Михайловича. Обратно вернулся с грамотой от царя «чтоб и впредь кречетов ловить».
_____________________________________________________
          На скамье у крылечка дома Филиппа Ячменева, старосты верхотурских посадских людей, собрались деревенские старушки. Из-за леса по небу низясь, настороженно прячась, словно опасаясь возврата зимних козней, плывут, остроконечным частоколом елей изорванные, лохмотья весенних облаков. Пятном пустынным, одиноким, запущенным сквозь их промоины скудно пробивается лунный луч. Он словно ищет чего-то, переползает с места на место. Рыщет с места на место, иной раз возвращается, будто вспомнить хочет что-то важное, им упущенное, но нигде не задерживаясь. И, кажется, что за пределами этого пятна уже ничего нет, но что-то прячется, медленно и неуклюже. И сил нет, чтобы за лунным светом поспевать. Приходится таиться до следующего раза.
          У семидесятисемилетней Федосьи, матушки Филиппа, тоже нет сил по деревне ходить. Это все знают и, уважая ее хозяина, собираются по праздникам и вечерам субботним у неё.
          Ульяна уже сидит с ней на крылечке, невольно взглядом тянет вслед за лунным пятном. С высокого места и долина видна и дальний лес, и погост, и лужок после него.
          На опушке деревенский погост разросся, из леса выпирает и по склону к реке переползает грустными и памятливыми холмами. Высветился один крест, старый, с двускатной кровелькой, укрывшей его от снега и дождя, плахи уже мхом обветшали. Тронь голбец – и он сверзнется. И другой – поменьше и покрепче. А под ним, в основании, замшелый камень, ликом к небу. По телу плиты вытянулись разной толщины начерки букв без пробелов меж словами, а пустоты по-солдатски строгих и твердых согласных, умягчая их суровую поступь, заполнили втиснутые сверху и снизу округлые буквицы гласных.
          С’ВыШНиХ’ПРиЗиРаЯ’ПРиеМЛю’
          ВоЗРъ’оЧМИ’СВоиМА’
          оТ’СеРДЦа’ВоПию’К’ТеБе’СЛоВе’
          яКо’МиЛоСТиВ».
          А ниже, помельче:
          «яков’медведев’
          год’7138’майя’ 23».

          Ныне это затёртые, обкрошившиеся от времени, но тёплые слова памяти. Пробелов меж слов нет, так, чтобы человек не смел остановиться – начав сначала, должен до конца дочитать, как и жизнь человеческая, начавшись в одном веке без отдыха грядет до своего конца. Иные буквы и насечки только тонкие детские пальчики еще могут нащупать. Так и следы ушедшей жизни – всегда полустёртые штрихи да тихие звуки в памяти живых.
          Только кому их честь? Все реже близкие люди по праздникам посещают место печали и покоя.
          Загостилась Ульяна. Устала. И по своему углу заскучала.
Ульяна в 50 лет овдовела (1680 году) и теперь у сынов с осени гостит. Три сына по соседству одним гнездом поселились в Ячменевском десятке, что на речке Реж вверх по Невье. Деревня Ячменева еще в дозоре Михайлы Тюхина отмечена, как ставленая в 1621 году поселенцами прибора Федора Тороканова (Тараканова).
          А её дом в Арамашевой слободе, там любимый младшенький Фетка с жёнкой Матрёной и внуками – два Ивана пяти и двух лет, да годовалой Улёнькой в полусотне верст от братьев укоренился. Глубоко корни пустил - не выкорчевать! В доме отца остался, чтобы отца с матерью содержать. Ей, Ульяне, сорок пятое лето  было, когда он народился - теперь ему уже тридцать пять.
          И в соседях у них Степан Казимеров, арамашевсий приказчик с молодухой Пелагеей и с братом своим.
          Сам хозяин, Филипп Ячменев, накануне прибыл с Верхотурья. Призывал его, и других верхотурских именитых людей, к себе стольник и воевода Пётр Травин. По делу важному, царем Петром Алексеевичем предписанному. По указу, по его, по царскому, должен воевода провести перепись населения. Имяную (и последнюю, далее будут только статистические).
          Выслушав Петра Ивановича, «именитые посадские люди» сказали: «Будет в сих вышеписанных переписных их книг кого они у сей переписки мужеска и женска полу от мала и до велика и детей их и братьев и племянников и внучат и работников и приимышев, хотя одного человека утаили и в си в вышеписанные переписные книги кого не написали, и про то впред сыщется или кто на них про ту утайку доведёт, и за ту б их лживую перепись и утайку указал бы великий государь их лутчих посадских людей Филипа Ячменева, Игнатья Енталцова, Максима и Якова Маслова кажнити смертию».
          И подписаться под теми словами обязаны были. А подпись многое значит! С воеводы государь Петр Алексеевич спросит немилосердно за промашку в деле им порученном, а чтобы того не случилось Пётр Иванович наперёд своим служкам твердо и нелицеприятно пообещал полное скорое наказание. Это могли быть и палки и батоги.
          И за меньшие провинности иные оказывались в «великой опале. Так зимой 1697 года верхотурский воевода Козлов велел наказать батогами безо всякой пощады по¬садского старосту Бутакова за то, что население города отказалось выслать работ¬ников для казённой винной продажи (это было для них дополнительной повинностью).
          Только «к сей скаске вместо посатцкого старосты Филипа Ячменева по его велению казачей сын Леонтей Качегаров руку приложил». Сам дальновидный Филипп в то время уже у себя на Ячменеве деревне, что на Реже реке, был.
          У Филиппа именитого родства на Верхотурье нет. Его прадед был пашенным крестьянином из Федорова прибору Тороканова, поселился на Невье в 1621 году и все его потомки корни пустили там же. Снимает он на время приезда место на дворе у верхотурских посадских людей.
          У братьев же у Якова и Максима, отец Микита Маслов бывал верхотурским таможенным головой.
          Верхотурский таможенный двор значение имел наиважнейшее, самим государем надзорное. Как и кабацкое дело, давала таможня постоянную и крупную статью «государевых доходов». Иной период  более половины бюджета города. К тому же было распоряжение из Москвы подвергать досмотру не только купчин и простой люд, но не выпускать из Сибири, без взятия пошлин, и воевод, и бояр, «да их людей обоих полов, обыскивать накрепко, не страшась в пазухах и в штанах, и в зашитом платье». А это, согласитесь, невольно вызывало почтение. И не хочешь, а шапку перед головой снимешь, и путь уступишь, и слова, если какие на языке или в уме сыщутся, достойные скажешь.
          Сыновья таможенного головы, Яков и Максим, были достойны своего отца. И ехать им некуда. Подписались.
          И Игнатей Енталцов, проживавший на Верхотурье, свою подпись в обязательстве поставил. Дед его, Мишка Янтулцов, при воеводах Головине Иване Васильевиче и Сомове Федоре Ивановиче в добрых ямских охотниках слыл. Гонял он всякие царские службы, зимние и летние, ежедённо, на шесть дорог: к Соли Камской, на Чусовую, на Епанчин, на Пелым, на Лялю, на Тагил. Верст по четыреста и по пятисот, через «снеги на Камени», по  до¬рогам, кои буреломило лесами непроезжими, через реки бродом мимо мостов ветхих, старостью поверженных. А за теми заломам и звери дикие, и лялинские и тагильские вагулятины, и воровские тотаровя, и лихие люди его подстерегали. За эти многие гонебные службы сам государь Михаил Федорович всеа Руси жаловал Мишку своим денежным и хлебным жалованием. С придачей от воевод, какая пригожа будет
          И Мишкин сын ямские службы исполнял. А Игнатей дедово и отцово дело не продолжил, но проживал в Верхотурье с дряхлой старушкой-матерью и тремя сыновьями, еще в возраст не вошедшими. По дому ему помогала молодая наемщица Наталья. Баба она одинокая, ей уже сорок лет, толк в жизни познала, иных щедрот не искала. Такая от добра на сторону не свернет. И Игнат хозяин надежный. Она за его сынками малолетними уход обеспечивает достойный. На том и сошлись. И мир принял, хотя глазом косил – не венчаны по закону.
          Соседский поп шибко был недоволен – «знаменные деньги» упущены, но стерпел. Именитый сосед, к самому воеводе вхож! И по великим праздникам: к Рождеству, к Пасхе,  и к Петрову дню к столу приглашаем ежегодно! Являлся, как положено «лутчим» жильцам, с приношениями - «почестями» и «помин¬ками». А то могли быть и меха, и меховая одежда. И поп рассудил здраво: вокруг аналоя Игнатея с его бабой не водил, но банный веник в том деле тоже истинный свидетель.
          Тем более, что праздничные «великоденские деньги» для воеводы обычно передавались «лутчему» посадскому человеку Игнатью, но с припиской. Из неё воевода мог знать, от кого и сколько поступило «прямых нажитков», то есть добровольных приношений в «почесть». И будет тогда человек привечен, и добрым словом отмечен. Совсем «бескорыстное» исполнение обязанностей в XVII века (да, и позднее тоже!) было не понятно служивым и не принято. А если каким случаем, к какому дню  появиться к столу не пришлось (как нынче, например, к Пасхе), то в другой раз непременно и вдвое.
          Сейчас Филипп сидел у раскрытого окна, ковырял пальцем в ухе. Смотрел на матушку и старушек деревенских. Думал. Прислушивался к их разговорам. С матушкой можно и поговорить и посоветоваться. Плохого не подскажет. Мудрая старушка.
          Сам Филипп живет тоже в Ячменевсой. И семья у него немалая – трое сыновей, старшему Михайле 17, да две дочери. 18 летняя Лукерья тоже заневестилась. А Насте восьмой годок, с братьями Гаврилой и Василеем по дому помогает, да братьями от бед спасается. В дому с ними живет матушка Филипова. Федосье 78 исполнится по осени, всё по хозяйству хлопочет, в меру сил помогает Марье - хозяйке дома.
          С материнского совета, еще до входа в мужицкий возраст, Филипп прибился к верхотурскому правлению. Авторитет у него немалый проявился с того, что он всех своих родственников сумел приблизить и помочь «Арамашевы слободы прикащику Степану Казимерову»  одолеть надвигавшуюся на Ячменевский десяток беду. Объявились на селе «ревнители благочестия» Ожидая конец света, который, по мнению витавшему в тогдашней среде церковной, а от них и в народе нередко, должен наступить в 1666 году от Р.Х., блажили и соблазняли уходом от жизни неправедной к небесному житию через сожжение. Не следует, мол, ждать прихода Антихриста. Новая жизнь, там, в Царстве Божием. Отсюда вывод делали страшный: лучше избавиться от грехов в пламени очищающем.
          В ту пору Фильке было всего двадцать три, а голос имел сильный, мысли ясные. Он тогда твердость проявил и мудрость не по годам - изгнал из Ячменевской пришлецов.
          А еще уж больно велика семейная община. Мало, что у самого Фильки четверо братьев (один, правда,  Стёпка, помер еще сорок лет назад). И у всех потомство достойное. Вот, к примеру, хотя бы племянник его Исаак, Федоров сын. Его хозяюшка чуть не каждый год приносит в дом то сыночка, то дочку, а то и двоих сразу, как в 705 годе – Онтонку и Офонку. И так за последние десять лет шестерых. А до того еще восьмеро были. Правда, первые двое еще младе́нями от болезней померли, да один, первенец, при родах не пережил. Зато дочки удались – всех замуж выдал, за своих же, за деревенских. А это почитай родня. Не подведут и всегда рядом окажутся.
          У других его племянников не столь богаты дома, но тоже у кого трое, у кого пятеро. И все вперемежку – парни, да девки народились. А всего по Ячменевскому десятку, да в самой деревне Ячменевой, из двадцати пяти дворов почитай боле половины ячменевского роду! А это из 105 душ мужеского полу 43 прямо носят фамилию, да столько же замужем за иными жителями!

          А когда-то всего четыре двора было! О девках и не мечталось - всё парни да мужики, да старые бабы, что прибыли с первыми поселенцами. Но даже трава на новом месте не враз вырастает!
          Крестьянская мудрость в том состоит - чем длиннее дорога, тем больше времени на раздумья! А короткий путь не всегда самый верный