Победоносец

...- Этот День Победыыыыыы порохом пропаааааах... - снова и снова пел Аркадий Никанорыч, роняя скупые слезы на соленый огурчик, которым закусил рюмочку беленькой, вспоминая своих погибших в Великую Отечественную…

…Ему было хорошо за восемьдесят. Родился он примерно за пару лет до войны, но точного дня не знал. Его семьи - матери, бабушки и старшей сестры Оленьки, не стало в сорок втором, когда они покинув свой дом, отправились в эвакуацию, подальше от линии фронта. Поезд разбомбили фашисты. Вся его семья погибла разом... Вся... Кроме него. Каким чудом в этой мясорубке удалось выжить трехлетнему малышу, не понимал никто. Аркашу подобрали с обожженной щекой и сломанной лодыжкой выжившие из других вагонов и, добравшись до крупного населенного пункта, передали его в детский дом.

Когда воспитательница спросила «как тебя зовут?», он ответил «Алкафа». Фамилию он назвать не смог. Попросили сказать сколько ему лет - он показал три пальчика. Так и записали. А день рождения ему определили 9 мая. Просто посмотрели в календарь и записали день, когда его приняли на довольствие.

В графе «Отец» поставили прочерк, так как на вопрос «где твой папа» мальчик ответил «не знаю», в графе «Мать» - «погибла». Об этом достоверно сообщили люди, которые и привезли его в приют. Отца Аркадий совсем не помнил. Наверное он ушел на фронт и там погиб. Аркадий так привык думать. Так было проще, чем считать, что отец, придя с фронта, просто не стал его разыскивать. А может он навел справки и узнал, что вся его семья погибла в том поезде. Вся. Без исключения...
 
Свое теперешнее отчество и фамилию Аркаша получил от сердобольного одноногого истопника, осевшего после тяжелого ранения в детдоме и сразу приметившего белоголового хромого пацаненка с огромными голубыми глазами и страшным багровым шрамом на левой щеке…

- Надо ж по-людски чтоб было... - качал он головой, гладя Аркашу по колючему, потихоньку обрастающему затылку. - Батька у всех должон быть! Всем детишкам, конечно, отчеству свою и фамилью дать не смогу, но за тебя, болезного, попрошу, однако... Уж больно ты на моего Сеньку образом походишь. Помер сынишка-то мой... От тифа помер... Царство небесное пацаненку... Не уберегли мы его с женой... Да и женка моя за ним вскоре собралась... Тиф он никого не милует, однако, ни малого, ни старого... Мне вот ногу на фронте миной оторвало... Сначала думал, что лучше бы совсем она меня... того... Потом пообвыкся... Вот, даже к делу пристроился... При приюте живу, пользу приношу немалую... С мужиками-то сейчас туго... Никанором меня кличут. Никанорыч будешь. Хорошее прозвище. Так еще деда моего звали-величали. А фамилья моя Кошкин. Простая такая фамилья. Тебе подойдет. Запомнить можно...

…При детдоме столовался огромный цепной пес по прозвищу Кирдык и кошачье семейство, матриархом которого была пушистая, трехцветная кошка Клякса, названная так за черное пятно на мордочке, ужасно похожее на чернильную кляксу.

Директор детдома, Мария Ивановна – Мариванна или Марья-царевна, как ее называли беспризорники за любовь к плетению кос вокруг головы на манер короны, считала, что для нормального развития детям полезно общаться с животными, дабы «взрастало в них чувство доброты и милосердия, пока они поперек лавки помещаются».

Кошек разрешали гладить и подкармливать, пса же трогать не велели. Пес был цепной и натасканный. Заглаживать его было не след - какой из него тогда сторож? Кормил его сам истопник Никанор. Никто другой не смел подходить к Кирдыку, боясь его огромной слюнявой морды, размером с две детских головы и непомерно длинных клыков.

Кирдык был псом серьезным и свирепым. На малейший шорох в ночи за оградой, он с оглушительным лаем вылетал из будки, волоча за собой громыхающую толстую цепь, и только сумасшедший рискнул бы сунуться в это время на территорию детдома. Да и что там было брать-то? Сиротское тощее бельецо? Скудную снедь, которой и на самих сирот еле-еле хватало? Поживиться особо было нечем, поэтому пес скучал без работы, накапливая нерастраченную ярость.

На день цепь перестегивали с длинной на короткую, чтобы Кирдык случайно не покалечил никого из детей и персонала. О кошках никто не задумывался, да и сами кошки прекрасно знали тропки обхода опасного пятачка, на который никому из живых лучше не соваться.

Кошки свободно плодились, вырастали, выходили во взрослую жизнь. К приютским прибивались новые кошки, и только матриарх Клякса оставалась главной и несменяемой властью над ними. Лет ей было, наверное, немало, но сколько точно - никто не знал. Управленцем она была крутым и беспощадным. Раздавала оплеухи неслухам направо и налево, не считаясь ни с размером, ни с полом. В руки никому не давалась, шипела и царапалась. Только Никанор имел к ней подходец. Ему она разрешала делать с собой практически все: и чесать пузо, и гладить крестец. Никанор вообще, похоже, знал какое-то волшебное заклинание, с помощью которого легко приручал любое, самое норовистое животное.

- В деревне я рос, - рассказывал он Аркаше. - И коней пас, и коров доил, и на охоту с отцом хаживал. Учил он меня охотничьим каверзам разным. Как птицу подбить, как рыбу без удочки ловить. А наперед всего, говорил мне, чтобы никогда я животинку не мучил бесцельно. Охота - она ради пропитания нам Богом разрешена. Не может человек одну траву есть, поскольку он не корова. Но, забирая жизнь, охотник не должен получать от убийства удовольствие. Не игра это. Вот я с детства и научился любить и уважать даже самую мелкую животную. Ящерку там, али жабу. Тож ведь живые они. Страдать умеют. И ты, сынок, люби их, малых. Не плохие они и не хорошие. Просто живут с тобой на одной Земле. У них свой обычай и свой срок. И дела у них свои у кажного. Кто-то травку ест, кто-то хищничает. А все им разрешено от Бога. Потому как чистые души. Вот над душами этими издеваться и насилию всякую вершить - противно Создателю. Запомни это. И как некоторые себе позволяют, к хвостам пустые банки привязывать или еще чего похуже творить, делать не смей! Отольются потом на тебе ихние слезы...

...Как-то раз к кошачьей приютской стае прибился маленький котенок, окраса такого странного и непривычного, что и названия ему не дашь определенного. Марья-царевна сразу окрестила его Козявкой, потому что окрас его определила как серо-буро-козявчатый.

Котенок был тощим, диким и с подпаленными усами и бровями. То ли прошел мимо какого пожарища, то ли кто решил над ним поглумиться, а он смог вырваться - никто не знал.

Козявка оказался знатным ворюгой - таскал все, что мог спереть и съесть. Крал даже кусочки серого хлеба, не говоря уже о каше или редком мясе. Котик был отчаянный и наглый. Несмотря на то, что на вид ему было от силы полгода, он показал себя самостоятельным и весьма умным. Мало кто успевал заметить, как пропадает заветная горбушка, которую ты, вроде как, только что на стол положил, почти из руки не выпуская. Козявка всегда караулил момент в засаде рядом, умело маскируясь подо все близлежащее. Благодаря его расцветке, маскировка была совершенной.

Клякса не приняла Козявку и била нещадно. Слишком он был вороватым, непокорным и привыкшим к своеволию. Поэтому к мискам, выделенным кошкам, куда добрая повариха Катя сливала из кастрюль остатки щей и каш, Козявка допущен не был и должен был сам добывать себе пропитание. Котик не роптал и уходить не собирался, хотя понял, что пришелся не ко двору. Здесь, среди людей, все-таки реально было выжить. А Клякса? Ну что ж! Кляксу за возможность поесть можно было и потерпеть.

Никанора Козявка отмечал и уважал безмерно. За что - никто не знал, но котик лишь к нему вспрыгивал на колени и мурча терся о его недлинную, кудлатую бороду.

- Это он из-за богатой растительности твоей тебя за большого кота держит! - смеялась Марья-царевна, а сама досадовала, что к ней Козявка не испытывает подобной приязни, хотя на ее голове волос было не меньше.

- Это потому что я словцо волшебное знаю! - хитро улыбался истопник, дымя козьей ножкой. - Словцо для всех животин понятное. Как прошепчу им на ушко, так они как шелковые и делаются...

- Дядя Никанор, - просил Аркаша, когда никто не видел, - скажи мне это волшебное словцо. Пожалуйста! Я никому-никому не скажу! Хочу, чтобы меня тоже звери любили... Как тебя...

- Свое волшебное словцо ты сам должен найти, - отвечал ему истопник. - Оно из души должно идти, из сердца. Иначе волшебства в нем не будет ни на грош!

- А как я пойму, что именно это слово волшебное? Слов-то много на свете! Как понять?

- Когда сердечко твое заболит-заколет, пожалев скотинку живую, то слово, которое первое на ум тебе взбредет, и будет волшебным словцом. Твоим, собственным. У меня слово другое! Оно тебе не сгодится, сынок! Словцо это родить нужно в сердце своем! Только тогда оно силу будет иметь...

...Как-то Козявка зазевался у ограды, наблюдая за нахальной трясогузкой, которая вышагивала по ту сторону забора прямо на расстоянии его вытянутого хвоста, бесстыдно трясла задком, видя алчные глаза молодого кота и, понимая, что ей ничто не угрожает, поворачивалась к Козявке гузкой.

Козявичий хвост разметал пыль у забора, пасть была приоткрыта, и из нее раздавалось почти козье блеяние: "Меееееееее, меееееееее!" Околдованный танцем трясогузки котик не замечал ничего вокруг. Маленький Аркаша в это время помогал истопнику подбирать наколотые им поленца и носить их под дровяной навес. Мальчику едва исполнилось пять лет, но он с большим желанием и даже рвением пытался помогать всем вокруг, а особенно своему одноногому другу, нося по чурочке и складывая в дровяницу.

Лязг мгновенно натянувшейся, как струна, и лопнувшей цепи резанул по ушам. Кирдык, давно наблюдавший за Козявкой и люто ненавидевший его за то, что котик и у самого Кирдыка умудрялся вытащить из миски кость, рванул с такой силой, что ржавая цепь не выдержала и порвалась. Кирдык бросился через двор к котенку. Козявка, увидев приближающуюся смерть, деранул вдоль забора в направлении Аркаши, аккуратно пристраивающего очередную чурочку в дровяную кладку.

Мальчик, обернувшись, увидел Козявку с огромными, черными от ужаса глазами, мчащегося прямо на него, и летящего наперерез котенку оскаленного Кирдыка. Сердце у Аркаши мгновенно сжалось и тут же бешено застучало. Не думая о последствиях, он раскрыл руки, принял в них Козявку и завалился на бок, подкатившись к штабелю, накрыв собой кота и быстро шепча ему:

- Милый, милый, маленький мой, не бойся, Козявочка, любименький мой! Я тебя защитю!

Никанор схватил полено и изо-всех сил швырнул его под ноги псу, что-то крича и грозя кулаком. Кирдык кувырнулся через голову в пыль, и, получив в добавок по хребтине еще и брошенной истопником палкой, замер, как вкопанный, недовольно хрюкнул и, поскуливая, подошел к Никанору, виновато крутя хвостом и клоня голову к земле.

- Я тебя! - погрозил ему кулаком истопник. - Так тебя, растак и разэтак! Ты что творишь, убивец?! Мало кормют тебя что ли? Ты что задумал, паршивец этакий! Котенка малого решил жизни лишить? Парнишку покалечить? Ах ты, изверг! Не зря тебя Кирдыком прозвали! Бесноватый ты! Иди отсель! Глаза бы мои на тебя не глядели, вражина! Геть в будку на цепь! Пошёл!

Пес послушно потрусил в сторону будки, как ни в чем ни бывало, мирно помахивая хвостом. Воспитанники, сгуртовавшиеся возле столбеющей в ужасе воспитательницы, и облепившие ее, как мураши упавшую конфетку, облегченно выдохнули и наперебой зачирикали, как стайка взъерошенных воробьев, напуганных вороной.

- Жив, сынок? - подковылял к Аркаше Никанор, крепко привязав пса толстой веревкой. - Сынок, жив? Ничо... Отойдешь... Вставай, давай... Кота-то не раздавил собой? - пытался он пошутить.

Аркаша встал. Козявка сидел на его руках смирно, даже не думая убегать. Он понял, что маленький человечек - настоящий друг, раз бросился на его защиту, подставляя себя под смертельный удар.

- Тятя, я понял... - тихо сказал Аркаша, счастливо светя голубыми глазами, как будто не избежал только что страшной опасности, а точнее даже не заметил, что пес мог порвать его в клочки из-за бродячего серо-буро-козявчатого, никому не нужного котенка. - Я понял какое это слово! Волшебное! Смотри, тятя, Козявочка меня послушал и сразу полюбил! Можно я с ним дружить стану? Только имя мне его совсем не нравится. Какой же он козявка? Козявка - это червячок маленький или букашечка, а он вон какой смелый и большой! Кирдыка не испугался! Почти победил его! Убежать успел!

- Да уж, - проворчал Никанор, - какая уж он козявка... Чистый Бедоносец, однако! Чуть беду на тебя не накликал! А не успей я?.. Страшно подумать, что Кирдык бы с тобой из-за котенка сотворил!.. Это ты смелый солдат! Ты, сынок! Не испугался смерти лютой! Защитил собой малую душу! Собой готов был пожертвовать! За то к тебе это волшебное словцо и пришло, смекаешь? Конечно, дружи, если интерес есть к этому… Бедоносцу. Так и назови его... Чуть жизни не лишил, пацана, блохастый... - бормотал истопник, направляясь к воспитательнице для объяснений.

- Бедоносец?.. Бедоносец... Какое-то нехорошее это имя... - бормотал Аркаша, сидя на поленце и наглаживая мурчащего кота. - Какой же ты Бедоносец? Мы ж победили! Значит Победоносец ты! Принес нам победу! Вот так тебя звать буду! Имя хорошее! А как подрасту немного, пойдем с тобой на войну, фашистов бить! Ты же Победоносец! Нам всем победу принесешь!..
 
...Война закончилась через год. 9 Мая. В день рождения Аркаши. Никанор выпросил разрешение усыновить мальчонку и остаток жизни посвятил ему, передав весь свой опыт, как отец сыну. Кот Победоносец прожил долгую жизнь, занимаясь своим кошачьим ремеслом по ловле мышей. Уже будучи совсем дряхлым, он как-то ушел на охоту и больше не вернулся.

- Это у них обычай такой, у котов, - успокаивал Аркадия Никанор, - уходить умирать на волю, чтобы, значит, ты не видел его конца... Это они нас жалеючи так делают. Чтобы не расстраивать. Чтоб, значит, победа над смертью, как бы, за ним осталась в твоей памяти. Ничегооооо… Он ушел, чтобы потом снова вернуться… следующей жизнью...

- А когда, отец? - Аркадий с трудом сдерживал слезы. Ему так хотелось выплакать свое маленькое горе. Но он помнил, что настоящий солдат не плачет. Настоящий солдат огорчается. - Он придет завтра? Через год?

- Нет, сынок. Завтра вряд ли... Да и обличие его, скорее всего, другим будет... Он вернётся, ты верь... Ты его узнаешь, когда увидишь, сынок...


...- Этот День Победыыыыыы порохом пропаааааах... - снова и снова пел Аркадий Никанорыч Кошкин, роняя скупые слезы на соленый огурчик, которым закусил рюмочку беленькой, поминая своих погибших в Великую Отечественную родных.

Наступило очередное 9 Мая. День Великой Победы над фашистскими захватчиками. День радости и торжества добра над злом. День воспоминаний о тех, кто не вернулся с фронтов, кто был замучен в концентрационных лагерях, погиб под бомбежками, умер от голода. День торжества жизни над смертью в прохождении Бессмертного полка…

…Аркадий Никанорыч сидел перед телевизором и смотрел Парад Победы. Всех его родных забрала война, и, наблюдая за стройными, тщательно выстроенными парадными рядами воинов, сердце старика наполнялось гордостью за свою великую страну, великий многонациональный народ, победивший нацистские орды, отдавший за победу миллионы жизней и возродившийся из пепла, как птица Феникс.

На коленях Аркадия Никанорыча сидел крупный, мохнатый кот серо-буро-козявчатого окраса, положив подбородок на стол и скосив глаза на нарезанную вареную колбасу, разложенную кружками на тарелочке.

- Мяу! - не выдержал кот и протянул лапу к колбасе.

- Что, Победоносец, и ты хочешь попраздновать? – ласково спросил старик кота и протянул ему на ладони целый кружок колбасы. – Ну, что ж, давай, милый мой, за Победу!..

Фото из сети Интернет