Рапух Часть 2 глава 9

- Ворюга! Предатель! - орал Фат, стоя перед открытым настежь пустым холодильником. Всклокоченные волосы Иннокентия торчали, словно наэлектризованные. Рассыпанные по щекам веснушки побагровели.

Очнувшись вечером, он хотел продолжить возлияния. Но ту бутылку с соком Тёмной лозы, которая точно оставалась, Фат не нашёл. И Веня смылся странным образом. Естественно, что все подозрения достались именно ему, так как больше никому Иннокентий заходить в дом не позволял. И соседи это знали.
- И какого рожна я его пригрел! Нашёл кого! Интеллигенция недобитая!
Посклоняв своего дружка ещё минут десять, Иннокентий впал в состояние полнейшего к нему безразличия. Хочешь — нет ли, а завтра придётся опять тащиться на берег и лезть в нору.

С утра он сполоснул несколько стеклянных бутылок с завинчивающимися пробками и положил в рюкзак. Почему-то тёмный свой сок Лоза давала исключительно в такие бутылки. С пластиковыми она вообще его даже на порог норы не пускала. Проложил между ними газеты, чтобы не звякали. Туда же отправил верёвку, которую никогда не оставлял на месте спуска, боясь, что кто-нибудь его заменит. Идти было лень. Но желание стать тем самым «избранным» было сильнее.
Наскоро заварив лапши и съев едва половину, Кеша отправился на остановку.

Ему везло. Как только он подошёл, подъехала новенькая жёлтая «газелька». Дорогой Кеша разглядывал лица соседей по автобусу и внутренне возносил себя над ними.
«Блохи! Черви! Дрозофилы! Инфузории!» - бормотал он про себя.
Ничего не подозревающие люди, занятые своими проблемами, даже не отрывали взглядов от своих гаджетов.
«Ничего, ничего! Вы скоро у меня узнаете, кто такой Иннокентий Фат!»
Попросив водителя остановить машину на нужном повороте, Фат сошёл. Не торопясь, побрёл в сторону реки.

Вот и знакомая кучка деревьев у кручи. Листья с них уже облетели почти полностью. Только на нескольких ветках ещё болтались рыжие, в тон его куртке, листья. Привычно привязал верёвку за клён, на котором за восемь лет уже образовался заметный потёртый след. Нацепил перчатки и стал спускаться, упираясь ногами в глинистый берег. Вот и нора Тёмной лозы.

Стоп! Что это там за свет? Кто посмел? Ну сейчас он им задаст! Спрыгнув в яму, Фат сбросил рюкзак на пол и схватил мнимого воришку за куртку. Тот повернулся. Фат аж поперхнулся, не веря своим глазам. Женщина?
- Ты? Это ты? Ганька? Вот уж, не думал, не гадал… Сколько годков-то прошло уже? Десять? Двенадцать? Так ты тоже...
Ганна крутанулась, выдирая из рук Фата полу куртки.
- Тоже? Смотря что ты имеешь в виду!
В руке Ганны Фат увидел какой-то пузырёк, светящийся, словно электрическая лампочка. Этот свет отуплял его и мешал думать.
- А это что ещё? Чего ты задумала? - Кеша даже загородил от этой штуки глаза ладонью.

Ганна, вспомнив о том, как ей удалось разговорить Омута, решила попытать счастья и с Иннокентием. Отвела руку Фата в сторону, взглянула в его свинячьи глазки и выпалила:
- Что в колодце, Фат? Что ты там прячешь?
Фат изумлённо вытаращился, удивляясь осведомлённости и наглости этой нежданной пришелицы. Но тут же хрипло расхохотался.
- Себя! Я там прячу себя самого! Поняла, ты, несчастная Ганька! И тут ты тоже ничего не получишь! - Фат растопырил руки, отгораживая Ганну от Темной лозы.

Поняв, что ничего путного она от Иннокентия не добьётся, Ганна пошла ва-банк. Сделав обманное движение к выходу, она заставила мужчину метнуться за ней. А сама, поднырнув под его руку, распласталась на дне пещеры. Достала рукой до корней колючки и капнула на неё несколько янтарных капель. Та зашипела, будто сдувающийся воздушный шарик и одновременно заскрипела, словно кто-то царапал гвоздём по стеклу.

Фат опрокинулся от неожиданности на землю. И увидел, как Тёмная лоза, корёжась и выгибаясь, всё же достала колючками до лежащей на полу Ганны. И воткнула одну из них ей в руку. Прямо в ладонь, которой женщина пыталась от неё загородиться. Дальнейшего развития событий он не знал. Собрав расползающиеся, словно тараканы, последние силёнки, выскочил наружу. Буквально взлетел вверх по верёвке и, забыв решительно обо всём, рванул куда глаза глядят. Лишь бы подальше от этого проклятого места.
Услышал только шум множества птичьих крыльев. Но даже не обернулся.

***
Я бреду по тёмной непролазной чаще. Мне тяжело и тоскливо. Я плачу. Под ногами хлюпает грязь. Сырость пахнет прелыми листьями, тиной, и чем-то ещё, не менее противным. Переступаю через поваленные старые стволы, поросшие плесенью и мхом. Тёмные листья крон настолько плотно смыкаются меж собой, что света вниз практически не попадает. Колючие, стелющиеся вдоль поверхности, ветки цепляют меня за лодыжки, мешая шагать.

Вдруг замечаю, что несу в левой руке чёрный побег с длинными шипами. Он впивается ими мне в ладонь и ранит её, но отпустить его, или выбросить я почему-то не могу…
Уши мои слышат хохот и визг: «Наша! Наша! Слуга слуг! Да! Да!»
Но я не хочу этого! Прочь, прочь отсюда!
Вдруг сверху я замечаю какое-то движение. Поднимаю голову. Удивляюсь тому, что тёмные ветви надо мной начинают раздвигаться. Даже деревья вдруг отступают в стороны, давая мне свободное пространство.

Прямо над головой - солнце. Его диск огромен, но свет не слепит, а согревает и ласкает. Он высветляет колючки под моими ногами. Те, что не успевают уползти, истаивают, словно сосульки на весенней крыше.
Я протягиваю к Солнцу ладонь с побегом, прося освободить. В ответ на мою просьбу сверху начинают падать огненные капли. Я не боюсь их. Они не обжигают. Они несут воодушевление и изгоняют страх и тоску. Я вижу, что те капли, что попали на мою ладонь, становятся светляками. Теми самыми светящимися малютками, которых я уже видела в заветной пещере. «Абру» ползут по побегу, и грызут, и сжигают его.

И вот колючки уже нет. Раны, нанесённые ей, тоже затягиваются и перестают кровоточить, когда «Абру» касаются их. Постепенно тяжесть уходит, и свет заполняет меня всю до последней клеточки. Это поднимает меня над тёмным лесом к солнцу...
***
Я открыла глаза. И насторожилась. Где я? Как попала сюда?
Чужой, совершенно не знакомый мне дом. Вместо обоев— гобелены с природными пейзажами. Островерхие горы, сосновый лес, олени... Одну из стен от пола до потолка занимали полки, на которых плотными рядами стояли книги. На окнах — накрахмаленные, словно у любимой бабушки, выбеленные льняные занавески. Я лежала на диване. Под головой - странно шуршащая подушка. Сено? Вокруг тела заботливо подоткнуто стёганое лоскутное одеяло.

В эту минуту комнату зашел невысокий пожилой мужчина. Волос на его голове почти не было. А те, которые остались, седы. Движения человека сдержанны и неторопливы. А лучистые, смеющиеся глаза васильково-синего цвета внимательны и поразительно молоды. Я замерла.
- Не бойся, Ганна, не бойся. Ты у своих, - произнес мужчина приятным баритоном.
В форточку, словно услышав его, влетела галка и села ему на плечо. Я подскочила на постели.

- Гай! А где…
И увидела в клюве галки знакомое до боли гусиное перо.
«Не скучала, Птичка?» - зазвучал в моей голове голос моего внереала.
Я протянула к Рапуху ладони и вдруг заметила, что левая заботливо перевязана чистой белой тканью. Мужчина поймал мой взгляд и виновато пожал плечами.
- Извини, Ганна, аптеки в доме не держу. Всё как-то на травах привык. А тут ты так неожиданно с неба свалилась! Ну ты лежи, лежи. А я пойду чайку заварю.

Мужчина вышел, а я торопливо прижала перо к щеке.
- Боже, Рапух! Как я тут очутилась-то? И где…
Нащупав шнурок на шее, и выудив из под одежды заветный пузырёк, я ахнула: - Пустой!
«Извини, но пришлось влить его в тебя, чтоб изгнать колючку, которую Тёмная лоза успела воткнуть в твою руку. Хорошо ещё, что ты флакон закупорить не успела. Мой-то гусь вряд-ли бы открыл его своим-то клювом».
Рапух устроился у меня на подушке и начал рассказывать. Говорил он об этом настолько обыденно и спокойно, будто занимался подобными вещами каждый день.

«Ну вот. Лоза тебя ужалила. Ты сознание потеряла. Фат из норы выскочил и убежал, только пятки засверкали. Колючка от просветлённого сока усохла и истлела. Гай сказал, что Фат без неё теперь и думать не сможет — она ж бедолаге этому восемь лет мозги выедала».
- А я что?
«Лежишь. А я-то на нитке! Послал зов. Кроме моего гуся и Гая прилетела куча наших. Галка своим клювом острым нитку перебила, и я смог с гусем своим воссоединиться. Думал уже вытащить колючку из руки у тебя, да тут появился Крыло Даждьбога. Его белая цапля стряхнула с крыльев светящиеся капли. На тебя брызнула. И колючка, которая у тебя в руке торчала, выпала и рассыпалась в пыль.
Старейший велел напоить тебя из пузырька просветлённым соком. Чтоб заразу, которая успела в тебя попасть, в корне изничтожить. А потом Гай предложил отнести тебя сюда. Твоя-то собака вряд-ли за тобой ухаживать смогла бы».

- А как хоть зовут человека Гая? А то неудобно как-то…
Словно услышав мои слова, мужчина вошёл в комнату. В руках его был поднос, расписанный под хохлому. На нём — чашка горячего, дымящегося чая и сушки в плетёной из ивы сухарнице.
- А зовут меня Евгением Петровичем. Я, милая моя, давно тут обитаю. И с крылатым этим созданием давненько дружбу вожу.
Мужчина поставил поднос на табуретку и взъерошил указательным пальцем пёрышки на грудке галки. Та счастливо зажмурилась. И вдруг произнесла голосом Евгения Петровича: «Гай хороший друг. Гай умница».

- Всё верно, всё так, - подтвердил мужчина. - Только вот, рассказал мне Гай о себе совсем недавно. Всё таился раньше отчего-то. А я знал, что не всё так просто. Обычные галки столько и не живут, сколько мы с ним соседствуем. Я ж его ещё птенцом подобрал, когда он из гнезда выпал. А было мне тогда двадцать годков только. Да ты пей чай-то, а то остынет!

Я взяла чашку в ладони. Склонилась над ней и потихоньку втянула в себя насыщенный, согревающий аромат. Отхлебнула и зажмурилась. Перед моим взором возникло июльское полуденное поле. Ромашка, чабрец, цикорий, полынок… Ягодная полянка с россыпью алых, манящих ягод. Мне даже послышался стрекот кузнечиков и басовитое жужжание шмеля…
- Какой у вас чай, Евгений Петрович! Солнечный! - полушепотом выдохнула я.
- Да, милая, знаю, - довольно кивнул мой новый знакомый. - Я всякую травку тут за свои семьдесят с хвостиком выучил. И ведь каждая из них, как рифма в стихе, вписаться в общую картинку должна. Только тогда получается такой.
- Не чай — поэма! - восхищённо воскликнула я.

Мужчина улыбнулся.
- Я рад. К огоньку не хочешь? Я очень живое пламя люблю.
Поставил перед трещащей дровами голландкой низенькую лавочку, сел и приглашающе похлопал рядом с собой. Я, допив ароматный чай, переместилась к Евгению Петровичу. Тот приоткрыл кованую дверцу. Пламя весело подмигивало мне, перепрыгивая с одного поленца на другое.
- Протяни-ка мне руку твою, Ганя, - попросил мой неожиданный лекарь.
Я подала ему замотанную тряпицей ладонь. Он аккуратно развязал белую ткань и скрутил в рулончик.
- Ага… Так, так… Сама-то что чувствуешь?
- Да ничего. Чешется только немного.

Я взглянула на ладонь, ожидая увидеть болячку, но там осталось лишь круглое розовое пятно. Поняв вдруг, что раны вот так, за раз, не заживают, я спросила у Евгения Петровича: - А сколько я уже у вас?
- Да третьи сутки пошли.
Я прямо подскочила: - Ой, да у меня там скотина голодная!
- Зря переживаешь. Гай товарищей в беде не бросает. Всё мне показал. Ходил я и вчера, и тот день. Всех накормил. Сегодня вот только не был, - успокоил меня мужчина.
Сердечно поблагодарив пожилого поэта, я пообещала навещать его почаще и засобиралась домой.