Халха. В ночи

(Вкушая ночь, Тихомолов значительно удалился от истребителей в степь. Он не одинок: с ним карабин образца 1907-го года и мысли, и вся бесконечная многопространственная, необозримая, никак не постижимая рассудком Бесконечность.)


Ветер немного поутих, стал приятен. Теперь он - мистик, носитель таинственной силы. Свежесть, прозрачность, чистота.

Алексей опустил винтовку и прислушался... Какая удивительная ночь! Тихий стрекот - пение армии невидимых во тьме сверчков. В таинственной, девственной степи. Ветер, облака,  небо... Бесконечный океан жизни...
Кто я? Зачем я?
Посреди гармонично поющей вселенной... Наедине с великим множеством множеств...
Божественная красота... Божественная песня...

Осторожно ступая, незаметно для себя, он прошёл километра два-три. Истребители растворились во мраке. Уже не видны.
Один на один с диким полем, по которому ещё несколько столетий назад ступала нога Чингисхана.

События, давно канувшие в небытие, и то действо, что разворачивалось сейчас, казалось, были связаны одной нитью. Алексея не покидало смутное чувство, что всё это он уже видел. И эту степь. И эти облака. И эту траву. И этот пьянящий аромат безмерной свободы он уже испытывал и вкушал когда-то ранее, в глубине веков. В тёмном вареве событий бывших прежде. Но даже это время не представлялось ему чуждым и далёким. Словно всё то многое, существовавшее, было не давно и где-то, а здесь, и сейчас, и с ним.
Он чувствовал мысли миллионов, ушедших и навсегда забытых. Живших на этой планете, созерцавших, как и он, своими глазами красоту и ужас мироздания. Всех этих людей, ощутивших своей плотью тяжесть и труд бытия. Восторженных, печальных, мечтательных, разочарованных. Всех, которых объединяло одно: жажда выживания. Страстное, острое желание вкусить, прочувствовать, испытать на себе всякую сторону и всякое действие этого адского мира.

Тишина. Тишина спящего «я». Мир здесь, но что есть Он? Что есть природа этого разворачивающегося на моих глазах безумия? Глупая привычка систематизации и упорядочивания душит и губит. Не даёт насладиться таинственным великолепием жестокого мира. Безжалостная действительность. Для того чтобы познать хаос - надо быть хаосом. Для того чтобы быть, надо - быть.
Не сложно обрести смелость в крушащей всё на своем пути толпе. Сложно противопоставить себя ей. Вопрос силы - вопрос ресурса.
Покой. Как прекрасна тишина сама по себе. Сколь приятно наслаждаться ее умиротворяющим великолепием. Мир спит. Живёт. Дышит.

Алексей вздрогнул и напряг зрение. Что-то там, метрах в пятидесяти, метнулось в темноте. Может, ветер шелохнул невысокий куст? Нет. Живое. Точно живое. Он не мог ошибиться. И это что-то было похоже на человека. Откуда здесь человек? Монгольский патруль? Но патруль всегда конный, и всегда несколько бойцов. Диверсант? Сбитый японский летчик? Может, наш? Кто это? Друг или враг? Бережной - у самолетов, к тому же, он,  старый, опытный охотник, хорошо знает дикий характер человека с винтовкой, чтобы глупо, втихомолку, неслышно подкрадываться, испытывая судьбу. Так кто же это может быть?

Присел на  колено. Тихонько оттянул упругий курок, повернул и снял с предохранения. Тень замерла и слилась с кустом. Может, показалось? Может, там никого и не было? А если там все же кто-то есть? И этот кто-то уже торопливо целит в тебя? Решение надо было принимать, не раздумывая, не мешкая. Ставка - жизнь. Если там враг, то через несколько секунд ты мертвец. И уже не лётчик-истребитель, а просто груда разлагающегося мяса и костей.
Алексей быстро вскинул карабин к плечу. Прицелился. Навел  оружие чуть выше цели,  на более светлые, бегущие по ночному небу серые облака. Скорее угадывая, чем видя,  поймал целиком мушку. В тот же миг, строго по вертикали, опустил ствол. Спаял на секунду в невидимую  линию: зрачок, прицельные приспособления и то, что несло в себе опасность. Мягко потянул спуск.

Выстрел грянул раскатисто и гулко. Рассёк рваным эхом тишину. Карабин по-доброму и крепко пнул в плечо. Дульный столб пламени, словно молния, на мгновение раздвинул чащу тьмы. Ослепил яркой вспышкой.
Алексей припал на локоть и, восстанавливая способность четко видеть, прислушался.
Было ощущение, что попал.

Ударил ладонью снизу по рукояти затвора и аккуратно, чтобы не потерять гильзу, двинул стебель назад. Гильза пахла теплом, жжёным порохом и глубоким, умиротворяющим покоем.
Следующий патрон просится в патронник. Мягко клацнув, затвор закрылся.  Личинка встала на боевые упоры, надёжно заперев новую смерть в патроннике. Хорошо! Заряжен, взведён и готов к бою.

Тихомолов привстал, пристально вгляделся во тьму. Серая тень была там же, под кустом. Не двигалась. Только теперь она ниже, припала к земле. Похоже, не промахнулся.

Степь глубоко и покойно дышала простором свежести, убаюкивала ночной тишиной, успокаивала, освобождала.

***

Человек. Сколь много в тебе печального. Сколь кратко мгновение, что отведено тебе. Ничтожная искра сознания. Мельчайший, невидимый фрагмент на бесконечном узорчатом полотне разворачивающегося трагического действа. Величина презрительно малая, случайно возникшая, случайно исчезнувшая. В безбрежной бездне.

Очень часто случается так, что простой солдат, рядовой или сержант, совершивший подвиг на передовой, остается и без памяти, и без награды. А какой-нибудь отъевшийся  высокопоставленный мерзавец за чужую кровь и самопожертвование безымянных героев  получает и славу, и ордена, и прочие блага. За какие заслуги? За то, что он грел свою толстую жопу в тепле, пока другие шли на смерть?
Презрев собственные интересы, принеся себя в жертву обществу, так называемой  «Родине», солдат поднимается из окопа в атаку. Уже через двести шагов пуля, пробив ему грудь, раздробив кости, вырвав кусок плоти на спине, страшным ударом заставит упасть. Со смертельным хрипом, захлебываясь липкой кровью, в судорогах и муках адской боли он будет умирать. Проклиная всё на свете, прощая всех и всё - умирать. Какая чудовищная парадигма. Зловещий мир страдания и боли. Инфернальная реальность.

Справедливость. Не наивно ли искать её в этом мире?
               
Впрочем, чем ещё занять себя человеку в этом мире, как не поиском чего либо.  Например, поиском справедливости. «Что хорошо для меня, то и справедливо. Разве я не заслуживаю всего самого хорошего?», -  рассуждает каждый. Но мир, тот самый мир, большой, пожирающий всё и вся, перемалывающий всякую тварь, убивающий без сожаления добродетельного и непокорного, бунтовщика и бессловесного раба, убивающий без чувства трагизма, ибо смерть и тлен есть его природа, его изначальное естество, его первичная и основополагающая суть, он дышит болью, он несправедлив.  Как часто этот самый мир щедро дарит человеку то, что человек  считает для себя глубоко незаслуженным. Само рождение - дверь в сказочный мир, вместе с радостью и красками несет в себе чудовищную драму бытия - драму жизни. Мир во всей его полноте переживаний и ощущений. Смерть - ворота в нечто большее, глоток долгожданной свободы от жизни.

***

Алексей замер и вслушался в ночь. Ночь - сестра, бережно хранит тишину. Осторожно вкрадывается в сердце, дарит покой и надежду на большее счастье. Священная ночь. Священная тайна сумеречной мглы. Ах, сердце, сколько в тебе любви, сколько в тебе красоты! Сколько граней в искристом алмазе твоей безупречной чистоты!
Старлей прикоснулся к чуть потеплевшему стволу карабина. От этой теплоты на душе сделалось как-то хорошо и легко. Выскочившая из облаков луна полила степь мягким серебристым светом. Какая необыкновенная красота! Осторожно ступая он двинулся к тому месту, где по всей вероятности должен был находиться поверженный враг. Пройдя метров тридцать внимательно всмотрелся в темноту, стали видны очертания фигуры человека. Держа оружие наизготовку подошёл ближе.
Мертвец лежал уткнувшись лицом в землю, неловко вывернув левую руку. Другая  выброшена вперёд, упрямо сжимает рукоять «Нагана». Сапоги, грязная мятая гимнастёрка... На спине, промеж лопаток, зияло окровавленное, отнюдь не эстетичного вида выходное пулевое отверстие. Перевернув труп Алексей обомлел: на петлицах убитого тускло сверкали шпалы полкового комиссара, это же подтверждали и большие, шитые канителью звёзды на рукавах.
Вглядевшись в черты лица убиенного, он узнал этого довольно известного в узких кругах политработника. Неделю назад, на штабном самолете, тот отправился инспектировать удалённые аэродромы, и, судя по всему, самолет на котором он летел подвергся атаке вражеских истребителей. Сгоревший Р-5, вместе с погибшим летчиком нашли на следующий  день, а вот пассажира так и не обнаружили.   
И вот, спустя неделю он нашёлся... Вне всякого сомнения это был он. Вероятно  комиссару все же удалось выпрыгнуть из горящей боевой машины. И пройдя десятки километров в поиске своих, голодным, уставшим, измотанным, в такой близости от спасения попасть под пулю своего же боевого товарища. Скверное дело.

Да... Тут, пожалуй, могло бы и взгрустнуться. Доклад, разбирательства, осуждение сослуживцев... Но почему-то сердце наполнилось холодом, тишиной и бесконечным покоем. Мир стал ещё лучше, чем был до этого. Алексей это вдруг ясно осознал. Что-то незримое, глубокое, обширное, древнее, звучало величественным гимном эйфорического наслаждения и заставляло чувствовать, что всё произошедшее было частью некоего задуманного, неподвластного человеческому пониманию плана. И, что самое поразительное, чем-то безусловно хорошим. Таинственная ночь приняла эту жертву. Приняла с молчаливой  благодарностью. «Поэтому не будет ни доклада, ни разбирательств, ни осуждения», - с ясностью и удовлетворением  для себя отметил Тихомолов.
 
Минута шла за минутой. Бег времени ничем не остановишь. Алексею показалось что прошло уже часа три. Взгляд на часы вносит коррекцию: минуло час пятьдесят. Пространство может по разному восприниматься человеком, но холодный механизм не обманешь. «Неплохо бы вернуться к Бережному, негоже ему там оставаться одному в царстве тёмных сил», - не без юмора подумал меткий ночной стрелок.

Тишина вокруг, лишь бродяга-ветер едва колышет траву, ласково треплет и убегает растворяясь во тьме. Мир живёт, дышит. Пряный ночной воздух полнит грудь свежестью и тайной. Алексей неспешно двинулся обратно, хищно и осторожно ступая по степному ковру. Эта ночь запомнится, он заберёт её всю целиком с собой, в тот мир, в который приносят с собою только память. Память - единственное, что имеет ценность там.
 
Магическая тьма. Каждый грамм пространства напитан чем-то загадочным, пронзительным, чем-то принципиально непознаваемым, чем-то опасным.
«Смерть и жизнь одно великое целое. Смерть и жизнь здесь и сейчас, во мне, вокруг меня, в каждом грамме окружающей безбрежной Вселенной», - чувствовал Тихомолов.

***

- Эх, как хорошо! - Бережной с интересом разглядывал рваную рану с запёкшимися бурыми комками крови на спине трупа.
- Дистанция-то сорок метров. Пуля ещё имела свыше семисот метров в секунду - гидродинамическим ударом всё внутри разворотило.
- Да... В общем, прекрасный выстрел. Можно сказать идеальный. Вы, Алексей Алексеевич, ему аккурат в грудину попали, а на «вылете» позвоночник перебили.
- Это да. Ты, Николай Степанович, не брякни где, что лицезрел эту красоту.
- Это само собой разумеется. Замечу, этот комиссар такое говно был, такая мразь, что его давно надо было шлёпнуть. Только идею дискредитировал. Да-а… Высокомерная была тварь. Вот такие ублюдки, как этот, всё дело и погубят. Да ты и сам понимаешь. То, что ты его шлёпнул, есть великая польза. Одним словом, ты его не видел, я тоже. Давай-ка мы только этот кожаный мешок с дерьмом прикопаем от лишних глаз, чтобы он своим пакостным видом пейзаж не портил. Землица как раз тут помягче.
Возвращались молча. Бережной, поигрывая пехотной лопаткой, в уме прокручивал Алешкину ночную охоту, а Тихомолов просто наслаждался свежей росистой прохладой.
Нарождался рассвет.
Мир медленно просыпался. Мир, древний, который был издревле, который был всегда, который всегда будет, который жрёт сам себя, и всех, и всякого, этот самый мир медленно просыпался.