Тарасик

               
               
   Когда мы с Вилюйкой  спускаемся  гулять в овраг, то нас  за мостиком   всегда встречает  жулан  сорокопут.    Жестокий убийца с привлекательной   внешностью.  Верх – шоколадный, низ –  белый с кремовым оттенком – всё очень достойно.   Правда, через глаз идёт чёрная полоса,  как повязка  у  пирата.   Бог шельму  метит.
 И как  же  бывает в этой жизни!  Всякий раз,  когда  я  видел  на  сухой ветке   пернатого   злодея,  я   вспоминал  хорошего,  искреннего   человечка:  Толика – Тарасика.  Вернее,  одну  историю,  связанную с ним.
   
   Я учился в пятом классе.  Как – то мы  всем  классом    отправились   на  экскурсию  на  хутор  Заря,   где  находилось наше лесничество.  Хутор располагался в  4 -х   километрах от  моего села.  На хуторе местный лесник  показывал  нам  питомник, где  из  семян  выращивают    саженцы   ценных пород  деревьев,   рассказывал о деревьях,  растущих  в нашем  лесу,  предупреждал о том,  что нельзя  разводить костры, потому  что может возникнуть лесной пожар.    На этом для всех моих одноклассников  экскурсия закончилась, пришло время возвращаться домой.  Но меня пригласил в гости  мой одноклассник  Толя  Тарасик, который жил на хуторе.  Фамилия его  была  Тарасевич,  но поскольку  он был  маленького  роста, то  все звали  его  Тарасик. 

   Тарасик появился у нас в классе  недавно.  У них на хуторе была своя  школа, в которой  дети учились с первого по четвёртый класс.  В пятый же  приходилось  ходить  уже  в село.  Так  он  и появился в нашем классе.  Мы с Толиком  оказались за  одной партой. Тогда и познакомились.   Выяснилось, что  Тарасик   - мой родственник.   Об этом мне рассказала моя бабушка Мария Ивановна.  Когда  я  сообщил ему  о том, что мы родственники, Тарасик признался, что он об этом знает.  Знал и молчал.  Гордый. Ярко рыжий,  маленький,  напоминающий  рыжика соснового, Толик был   мальчишка  спокойный, серьёзный  и  самостоятельный. И когда  после экскурсии  он пригласил меня в гости, то я,  конечно, согласился. Мы  с  Тарасиком подошли к  учительнице и  попросили, чтоб она разрешила мне остаться на хуторе,  потому  что мы с  Толиком  родственники,  и  его  мама  ждёт меня в гости.  Александра  Дмитриевна,  наш классный руководитель, задала  нам несколько вопросов  и, получив на них ответы,  которые её устроили,  разрешила мне остаться.   

   Мама Толика  нас ждала.  Оказалась  она  приятной  и доброй женщиной - такой, как о ней и рассказывали  моя бабушка и мама.  Принимала она родственника очень  радушно,  хотя  было заметно, что живут они бедновато.  У них не так давно умер отец, сказались ранения, полученные на войне. Отца Толика я выдел несколько раз на колхозном дворе, где он с мужиками то что - то строил, то работал на цыркулярке, доски пилил. Видать, работал он в строительной бригаде. Был он невысокий, кряжистый - и рыжий, как и Толик. А ещё он мне показался обстоятельным, не суетным, не громким. Жил тихо и умер тихо. Теперь жене его приходилось  одной   растить  двух сыновей. По этому поводу бабушка сильно сокрушалась и всё  выспрашивала  меня о Толике:  как он одет, что он ест на переменке?
 Старший брат Тарасика Иван по прозвищу Кабанчик  - такой  же ярко - рыжий,  как и Толик,  тоже  невысокого роста, но  плотный  и  коренастый в этом году  закончил  восьмой  класс и поступил  в мореходку, вернее,  в училище речного флота.  «Будет учиться и жить на всём готовом» -  радостно сообщила  мне  женщина.  Ещё она радовалась, что сын её будет «плавать не по морям – океанам, а по реке».  "Как ты считаешь, Костик, я правильно думаю?  Ведь на реке безопасней плавать?" - поинтересовалась она моим мнением. Я тоже считал, что на реке - безопасней, о чём и сказал маме Толика. Мне хотелось сказать что - то хорошее и приятное этой доброй, искренней женщине.  Мы  с Тарасиком  жевали что Бог послал и подавала на стол его  мама, а она  расспрашивала меня  о бабушке, о маме, об отце. И тут же  всплакнула  о муже.  Толя её  попросил не плакать.  Вышло у него это как – то по - взрослому  и по – доброму: в том смысле, что  мать  он понимает, но  просто  при  госте - неудобно.  Мать успокоилась,  вытерла слёзы,  а мы с Толей встали из – за стола, я поблагодарил за угощение  и  мы  отправились в лес,  который находился у них сразу за огородом.

   Для меня всё это было удивительно.  Лес я любил, к тому же  бабушка  поощряла мои походы за грибами, но ходить мне приходилось далековато. Правда, я  в основном ездил на отцовском велосипеде.  Вначале ездил «под рамой» – «через раму» ноги не доставали до педалей.  А когда подрос, то уже нормально ездил,  на раме.  Велосипед прятал во рву, который отделял колхозное поле от леса.  А здесь – всё рядом. Тут тебе дом, тут тебе и лес. Толик показывал мне места, где зимой ставит петли  на  зайцев. Рассказывал, как он это делает. Ему, как и мне, было 11  лет.  Он был добытчик, он был надёжный помощник своей матери.   
 В одном месте я обратил внимание  на свалившееся на землю  птичье гнездо.  Я стал его рассматривать,  пытался  определить, чьё это гнёздышко?  Как оно оказалось на земле?  Было  оно не маленькое, но и не сказать,  чтоб  очень  большое. Толик, заметив  мой интерес к находке,  сказал:  «Это я его сбросил. Помучился я с ним.  Видать, цепляет он его там будь здоров».

   Я  просто опешил  от услышанного.  Тарасик разоряет птичьи гнёзда?  Я знал придурков, которые этим  занимаются  и  получают от этого удовольствие.   Но,  чтоб Толик?!  Я не мог в это поверить! Я не понимал!  Как такое может быть? Но вот оно,  гнёздышко разорённое,  растерзанное.  К тому же он и сам не отрицает  этого,  ещё и гордится… «Ты зачем это сделал?» - вырвалось  у меня.  Внутри что – то  пробуждалось нехорошее по отношению к Тарасику.  Он  мне стал  казаться  каким – то чужим  и неприятным. Толик  всё понял. Он  попытался   успокоить  меня - улыбнулся  и  сказал:  «Да это же гнездо сорокопута».  То,  что  это гнездо сорокопута  для меня мало что значило  и никак не объясняло  его поступка. Я знал  многих  птиц,  даже  умел их ловить и обращался с птахами я  бережно.  Какое – то время  птичка жила у меня дома  в клетке,  которую я сам и смастерил, потом  я  её выпускал в полном здравии. Я знал, что есть  такая птица  сорокопут.  Я слышал, что эта в общем – то небольшая птичка  очень жестокая и кровожадная.  Но я почему – то в это не верил.  Возможно, оттого, что  в   поле,  где я  каждое лето  пас  свою  корову,  от  приятелей, таких   же   пастухов,  я наслушался  столько  всяких  побасенок – страшилок  о встречах с русалками, с  коварными    лоскотухами,  которые  завлекут, уведут  и  защекочут до смерти.  Приводились  конкретные случаи:  дядя  Лаврентий искал потерявшегося телёнка  и встретил «её» в пшеничном поле,  и началось  такое…, что он только чудом остался жив.

   Рассказчик  делал большие  испуганные глаза, божился, что говорит истинную правду,  и  наконец, складывал  крестиком  указательные пальцы и  трижды их чмокал,  что должно было снять все сомнения  в правдивости  его  истории. Но я в эти сказки – страшилки  не верил.  Я  был пионер, я  много читал, верил в  науку и в победу коммунизма во всём мире. Все  разговоры  о  кровожадности сорокопута я считал такой  же выдумкой, как и сказки о коварных и жестоких   русалках  и лоскотухах.  Так что  слова  Тарасика: «…это же гнездо сорокопута»  -  меня  никак не убеждали.  Толик, видя моё  сомнение,  стал   рассказывать, что сорокопут – гад.  Что он нападает на  небольших птичек и даже ворует птенцов из гнёзд,  убивает  их ,  а затем  накалывает  свою жертву на  шип или на острый сухой сучок, где потом  и клюёт  беднягу. Я  не мог  поверить в сказанное  Толиком:  уж  очень всё было похоже на страшилку, которых я столько    наслушался. К тому же я не представлял,  как  это небольшая  птичка  может насадить на колючку другую птичку? 
  - Да ты специально всё  сочиняешь, всё выдумываешь, чтоб оправдаться за то, что сделал! -   бросил я ему в лицо.   
  - Ничего я не выдумываю!  Ничего я не сочиняю!  Нет у меня такой привычки! - неожиданно твёрдо и жёстко  ответил  мне Тарасик.
 
   Сказал -  как отрезал.  Было заметно, что его сильно задели мои слова о том, что он хитрит и выкручивает.  Его  лицо  стало бледным, глаза  увлажнились и заблестели.  Для меня его болезненная реакция была неожиданной. От его обычной  сдержанности  и следа не осталось.   Толик, заметно волнуясь, стал  называть мне конкретных птичек,  называть  деревья,  на которых  те  раньше  гнездились, выводили птенцов, а теперь, после того, как появился  здесь сорокопут – они все пропали. Одних он убил и сожрал, а другие  из этих мест улетели.  Рассказывая о пропавших птицах,  он всё больше распалялся…  От волнения  речь его стала неровной  и сбивчивой. Чтоб справиться с этим,  Толик стал напирать на согласные - выговаривал их он очень старательно  и твёрдо, будто во рту жернова ворочал. Я  не узнавал  Тарасика.  « А тты зннаешь скколько вредителей  ппрёт  из леса на наш огород?  И  ползут, и налетают?  Раньше пттички этих  врагов  полззучих  собирали на  огороде,  а теперь   все  они  отсюда улетели.  А некоторые вообще погибли. И какой  там  будет урожай?  А ты жалеешь сорокопута…».

   Я молчал…  Меня тронули его эмоции,  меня удивили  слова об огороде, о вредителях,  об урожае. Я никогда об этом не задумывался. Об этом думали взрослые – бабушка, родители…  Я понял, что получилось как – то не хорошо.  Толик очень обиделся. У него даже слёзы на глазах…  Он поэтому и отворачивается, чтоб я не заметил.  Я не хотел обидеть Толика, а  вышло так, что  обидел. «Пойдём покажу» - решительно  произнёс  Тарасик  и направился в глубь леса.  Я поспешил за ним.  Я не знал, что  тот  собирается мне показывать, но ослушаться его я не посмел. Это было что – то новое в наших отношениях.  Обычно лидером был я. Но теперь всё изменилось.  Очень скоро он остановился,  ткнул  вверх рукой и каким – то  незнакомым мне тоном  произнёс:  «Смотри!  Смотри, что творит твой сорокопут!» Вверху на  дереве,  на коротком остром сучке, торчащем из сухой ветки , висело  что – то продолговатое,  с несколькими  торчащими пёрышками.  Приглядевшись, я понял, что это  обглоданный  скелет  птички.  Уже порядком обветренный и подсушенный, на котором каким – то образом  сохранились  некоторые  маховые  перья.  Ещё несколько пёрышек  присохло  к  скелету. Эти были  мелкие, пуховые. Несколько таких же  пуховых  пёрышек  каким – то образом зацепились на  сухой ветке, из которой торчал злополучный сучок. Они держались там и не падали.  И даже свежий ветерок их не сдувал,  а только  слегка  пошевеливал  их  мягкие опахала.
 
   Я понял, что  Толик  ничего  не выдумывал.  Я напрасно на него  окрысился, не поверил…  Моё благородное негодование оказалось  глупым, пустым  и обидным для хорошего  человека…  Чувствовал  себя  я отвратительно…  Меня в гости пригласили…  Так  искренне,  так радушно  принимали…  Я не решался посмотреть Тарасику в глаза, я не знал, как мне  теперь  с ним разговаривать.

   Мы шли через  хутор  по единственной  его  дороге.  Толик  провожал меня, как и обещал Александре Дмитриевне. Шли мы молча.  От этого молчания, от всего случившегося,  было  тягостно  и неловко.  Всё это становилось  невыносимым и я  сказал  Толику, что  дорогу  знаю и  дальше  провожать  меня не надо. Кивнул на прощанье головой и прибавил ходу, будто хотел убежать. Тарасик по инерции ещё какое – то время шёл сзади, затем я понял, что он остановился. Я оглянулся - Толик стоял в выбитой грузовиками колее. Маленький рыжий, в рыжей глиняной колее  он казался ещё меньше.  Он стоял боком ко мне, будто стал разворачиваться, чтоб идти домой, но засомневался и остановился в пол  оборота...  Голова его была опущена  и немного развёрнута ко мне, но смотрел он не на меня, а немного мимо. Будто опасался встретиться со мной взглядом. Гордый Тарасик был потерянный и  несчастный... И что - то накатило на меня, что - то сдавило грудь и стало так муторно, так тоскливо, что я резко махнул  на прощанье рукой  и  ринулся прочь,  не оглядываясь. Вскоре я  вышел из хутора и оказался на поле, где дорога была мне в самом деле знакомая, и откуда  уже виднелось вдали моё село.

   Дома бабушка и мама всё расспрашивали меня о походе на хутор.  Я  в подробностях  рассказывал об экскурсии, о том что был  в гостях у родственников, об  угощении, о  своём хорошем  впечатлении  от мамы Тарасика. Но я ни словом не обмолвился  о  том, что  произошло у нас с Толиком.  Я не мог  этого  рассказать.   Чувствовал себя я неважно. Я понимал, что  случилось  что - то  нехорошее,  по моей вине, по моей глупости.  Как  же так получилось? Я ведь  плохого  не хотел, я хотел только правду отстоять…