Босоногое бетство. Часть1. У бабушки

   

   Родился я вдалеке от Родины на берегу очень красивого живописного озера, которое огибало старинный немецкий замок. Мне потом родители показывали красивые открытки с видами озера и замка.

      Когда мне исполнилось два года родители,  выполняя свой  служебный  долг на дальних рубежах, и опасаясь за меня, - времена были не спокойные, -  отправили в Россию на Кубань в станицу Пашковская к родне. Там жила  моя бабушка по материной линии, - бабушка Шура.

     Частный дом, в котором  мы  жили, был типичным для всех  южных городков и станиц. Одноэтажный, саманный, белёный известью, со ставнями, запирающимися изнутри, с чердаком и с большим двором. Дом  был поделён на две части. Один вход с фасада с высоким крыльцом с  широкими двустворчатыми дверьми. Второй вход с боковой стены с небольшой верандой.

   Деда Мишу я никогда не видел, только на очень старой фотографии, где он стоит рядом со своим отцом, моим прадедом Никифором. Дед Михаил погиб на войне в Донецкой области под селом Тельманово. Скончался от ран. А бабушка так и жила одна. Всегда сосредоточенная и серьёзная. Я очень редко видел, чтобы она улыбалась.

    В одной половине дома жили мы с  бабушкой, во второй, - той что побольше, - жил её сын с семьёй. Часть двора занимала летняя кухня, - времянка, - с большой печкой, в которой  бабушка по праздникам пекла пироги и не было ничего в жизни вкуснее этих чибриков,  - как она их называла.

   Слоёное тесто, посыпанное сахарной пудрой и начинённое вишнёвым, сливовым или абрикосовым вареньем. Этот вкус мне не забыть во век. Как вспомню этот кисло-сладкий с хрустящим тестом, так слюнки и бегут.

      А вкус бабушкиного «наполеона» - это что-то вообще не вообразимое. Тонкие хрупкие со вздувшимися, чуть подрумянившимися пузырями коржи с запахом ванили.  Когда бабушка пекла обрезки коржей для присыпки, она позволяла съесть несколько кусочков.

       И какая же это была радость! И что же это был за праздник! Дороже, ценней и вкусней любых лакомств. Правда, их и было-то не много. А когда весь крем был использован, бабушка отдавала кастрюлю мне. А уж я вылизывал так, что после и мыть не надо было... Вот оно — счастье! И не было человека счастливее меня.

   Мои первые яркие пятна впечатлений память сохранила в очень ограниченном виде. Наверное потому, что сидя за забором и окружённый кучей всяких запретов много увидеть было не возможно.

    Помню, как мы с бабушкой ходили в церковь. Какой именно это был праздник, конечно, я не знал.  Но запомнилось яркое свечение внутри от огромного количества горевших свечей и священника в серебряном облачении. Наверное было Рождество, потому что потом меня кормила бабушка сладкой рисовой кашей с изюмом — кутьёй.

 Оттуда, или может быть позже, но у меня родилась не любовь к изюму. Где бы он не попадался, будь то в мороженом или в булочках, я непременно выплёвывал или выковыривал его и выбрасывал.

   Очень хорошо помню пруды рядом с домом и дамбы через  них. Когда-то это был приток Кубани, река Карасун. Потом Кубань изменила своё русло, поглотив часть Карасуна. Место впадения обмелело,  заилилось, заросло и совсем потерялась связь и Карасун перестал быть рекой. Казаки насыпали дамбы, связав оба берега и образовалась цепь прудов.

  Постепенно они стали заболачиваться, зарастать водорослями. Вдоль дамбы и по берегам всегда сидели рыбаки с «пауками», это я запомнил, потому что однажды бабушка водила меня на дамбу на рыбалку. Удочку мне сделал дядя Федя. Я тогда поймал маленького карасика, которых там называют на свой манер — шаранчиками. Вот радости-то было!

    А ещё во дворе была беседка, увитая виноградной лозой «изабелла». Когда виноград поспевал грозди свешивались над большим  столом, за которым вечером  и по праздникам собиралась семья - это мамин брат с женой и два их сына-оболтуса.

     Дядя Федя - небольшого роста щуплый с впалыми щеками. Одна щека тёмного, всегда загорелого лица была изуродована осколком, жестокий след воины. Из-за этого он сильно шепелявил. И сколько я его помнил всё время курил.

    Кроме этого он был заядлым рыбаком. Я видел в сарае на вбитых в стену  гвоздях лежали удочки. Деревянные, крашенные в зелёное с большими поплавками, сделанными из куги с воткнутыми красными гусиными перьями в сердцевину и стянутые на концах тонкой проволокой. Куга — это водное растение с пористой, как губка, структурой. Высохшая она обладает очень высокими плавучими свойствами.

  Ещё у дяди были снасти на сома. Деревянное мотовило с толстой леской с колокольчиком, большими крючками, тяжёлым грузом на конце в виде ложки. Я помню небольших сомиков, которых он привозил на велосипеде с Кубани в своей чёрной хозяйственной сумке приспособленной для  рыбалки.

   Дядя сильно выпивал,  за что доставалось ему от его супруги — тёти Вали, дородной казачки, которая держала семью в узде. Было жутко смотреть и слышать вопли, когда она порола кого-нибудь из сыновей, за ту или иную шалость.

    Резиновым шлангом, как ненавистного врага: жестоко, с остервенением, не смотря на жуткие визги, стенания  и увещевания о том, что этого больше не повториться:
- Мамочка, родненькая, не надо. Я больше не не буду. Мамочка, не надо…Ай!

  Но «мамочка» была глуха к воплям и зажав голову между ног, держа огромными толстыми натруженных руками резиновый шланг продолжала охаживать мягкое место шкодника.

   Почему она так жестоко избивала своих детей?  Я не мог понять. Может быть, она искренне считала, что только так можно достучаться до их сознания и привить любовь к порядку и трудолюбие? 

   Или она, колотя детей почём зря, пыталась выплеснуть горечь реальности – пьяницу  мужа, тяжёлую, изнуряющую работу на фаянсовом заводе, детей шалопаев, несбывшиеся мечты о чём-то светлом и уже недоступном?

    Нужно признаться по совести, что пороть их было за что. Учились они из рук вон, да и постоянные жалобы соседей на их проказы давали тёте Вале повод. Бабушка ругалась на них: «Ах! Вы биссовы души».

     Давно уже произошла ассимиляция малороссийского диалекта с русским языком. Эта помесь, -суржик, -  являет собой язык совсем далёкий от литературного. Получилась очень грязная помесь. Песни же пели на том чистом языке, который сохранили от прародителей из Приднепровья. Очень красивом, напевном.
   

  Наверное традиции тоже пришли из тех же мест. Когда ругались соседки,  то они это делали почему-то достоянием всей улицы. Мало того, что эти визгливые громкие выкрики обращались не только к обидчице, но и обязательно призывали в свидетели всех жителей:
- Да вы только гляньте на неё, люди добрые. Щё вина балакае, тьфу на тэбэ.
- А вот это ты бачила! У-у  ж ты, гадюка така.
  При этом баба поворачивалась задом к супостатке, задирала юбку, приспускала трусы и показывала голый зад. На что соседка отвечала тем же. И с чувством глубокого удовлетворения, выразив, таким образом полное презрение и унизив обидчицу расходились по хатам.

   Ещё Н.В. Гоголь описывал похожий случай, как Запорожские казаки под стенами осаждённой крепости дразнили гордых, заносчивых, кичливых ляхов, дабы выманить их за крепостные ворота.

     Хорошо помню в огороде несколько рядов виноградника. Осенью созревали огромные грозди с очень крупными ягодами с синеватым отливом и  матовым налётом.  Бабушка называла этот сорт  «Воловье око». За летней кухней крытой толью росла высокая черешня и небольшая айва. Ближе к улице старая раскидистая шелковица. К её толстой, почти горизонтальной ветке были привязаны качели.

  Летом земля под шелковицей, и пешеходные дорожки за забором были усыпаны её чёрными плодами. Очень приятными на вкус. А вот айву я не понимал: мало того, что плод лохматый в прямом смысле слова, - покрыт то ли пухом, то ли какой-то шерстью, - так и укусить его было невозможно.

       На столько он был твёрд. А если и получится надкусить, то удовольствия никакого: не сочный и безвкусный. Но варенье, которое делала из айвы бабушка было совершенно неузнаваемо вкусно. Твёрдые засахаренные дольки светились топазами и напоминали мармелад, а внутри что-то приятно похрустывало.

   Когда бабушка ранним утром уходила на рынок торговать  домашними фруктами или овощами, погрузив в мою бывшую коляску, то запирала меня одного. Двоюродные братики — погодки  подкрадывались  к двери и пугали меня, царапаясь под дверью.

  Рыча и жутко воя, они, при этом, прячась под окном поднимали на палке раскрашенную жуткой рожей сгоревшую лампочку. Нужно признать, что это им удавалось, потому что, я ревел от страха и ещё долго во время болезней в температурном бреду в кошмарах эта рожа на лампочке присутствовала обязательно.

   Однажды я пожаловался бабушке, когда она собиралась уходить, что мне очень страшно, и я боюсь оставаться один, что кто-то воет и рычит под дверью, когда её нет. Бабушка быстро сообразила, кто бы это мог быть...

      В следующий раз она сделала вид что уходит, а сама осталась и научила внучка обмануть братьев - сказать им, что бабушка ушла и он один.

      Когда же представление было в полном разгаре, бабушка неожиданно распахнула дверь и грозно предстала перед опешившими «артистами» с веником в руках. Нужно было видеть весь ужас в их глазах.

      Ну, и досталось же им этим веником. Но родителям шкодников бабушка жаловаться не стала: знала, чем обернуться для пацанов их шалости. Пожалела, но строго предупредила – в следующий раз не помилует. Они тоже знали, что их ожидает в случае, если узнает мать.  Поэтому вопрос был закрыт навсегда. Не помню, - получил ли я моральное удовлетворение. Наверняка!

   А ещё у бабушки были книги. Замечательные, в красивом жёстком переплёте с золотым тиснением  на обложке. С яркими красочными картинками. И буквы были, только я читать ещё не умел. А картинки были разные и очень живописные. Богатыри в шлемах и кольчугах с мечами, копьями и щитами. Огромная голова без туловища лежала на земле и изо всех сил, раздувая щёки, дула на богатыря.

 Но была ещё одна картинка, которая вселяла в меня жуткий страх. На тёмной лесной тропинке стояла, согнувшись, опираясь на клюку страшная седая с горящими глазами старуха. Мне представлялось, что это баба яга.

   Когда, листая книгу, рассматривал картинки и очередь подходила до этого места я отворачивался и не глядя старался перелистнуть эту страницу. Если я ошибался и не угадывал, то оборачиваясь к книге сталкивался с зловещим взглядом старухи.

    От чего я зажмуривал глаза, по телу пробегала нервная дрожь и я, боясь прикоснуться, старался быстрее перевернуть ненавистную страницу. И ещё некоторое время боясь раскрыть глаза так и сидел сжавшись в комочек напряжённо пытаясь представить что-то приятное.
      
   Зим я не запомнил наверное потому, что их в тех краях почти не бывало. Не было катаний на санках, не было игр в снежки, валяний в сугробах, снеговиков, сосания сосулек. Всего того с чем у детей связано это время года. Не было и праздника Нового года. Не помню нарядной ёлки, игрушек, подарков и Деда Мороза.

  Но однажды пруды покрылись льдом. Как я оказался на льду я не помню. Зато очень хорошо запомнил, как провалился. У берега лёд уже подтаял и образовалась тонкая полоска воды через которую я не смог перепрыгнуть, а стал в нерешительности на край. Лёд подо мной и подломился.

      Потом болел. Была высокая температура. В бреду приходило чудище с очень тонкой длинной шеей и с размалёванной лампочкой вместо головы и баба яга из книжки. 

     А ещё виделись какие-то параллельные линии, которые постоянно менялись по толщине. И как только я хотел взять их, то они из толстых превращались в тонкие и в руке уже ничего не оставалось и наоборот — из тонких вдруг становились толстыми.

     Что именно в них жуткого я не понимал, но было очень страшно.  Может быть пугало отсутствие реальности?  Необъяснимость происходящего. Но они повторялись при каждой болезни.

    Ранним утром появились родители. Было пасмурно и прохладно. Они приехали в отпуск, мои родители. Мы с бабушкой вышли их встречать во двор. Отец в парадной шинели огромного роста. Бабушка была рада приезду, улыбалась. Отец радостно подхватил меня, посадил на ладонь и поднял вверх. А я испугался,- боялся упасть.
   
  А он говорил, чтобы я не боялся. Но я его не слушал и плакал, а он смеялся и говорил, что я глупый и напрасно боюсь, что он меня не уронит. Но я ему, почему-то не верил и плакал до тех пор пока он, разочарованный, меня не поставил на землю. Наверное поэтому я не запомнил остальных.

  Конечно очень жаль, но маму я так и не вспомнил. Зато помню, как со мной возилась сестра. Это было самое тёплое и приятное воспоминание, из всех что запомнились за всё время, которое я жил у бабушки. Это было, пожалуй даже приятнее, чем облизывать крем от наполеона.

    Сестра мне слепила танк из глины. И когда он хорошо высох и стал твёрдым мы его катали по песочнице. А сестра что-то строила из песка, но я плохо помню, а вот тоннель и мост над ним и наш танк, который ездил в тоннеле я помнил ещё очень  очень долго. Потому, что до этого никто со мной так не игрался. Пока братья все не поломали.

   А потом мы пошли в магазин детских игрушек. Мне купили игру в которой из пружинной «пушки» металлическим шариком нужно было попасть в отверстие под картинкой животного. Лось, медведь, кабан, лиса и ещё какие-то мелкие зверушки. Но чем крупнее зверь тем ценнее. Тем больше очков он стоил.

  Старшему брату купили машинку, а младшему резинового гуся. Все долго смеялись и поэтому я запомнил, когда младший тоже захотел поиграться машинкой и попросил брата:
     - Вась, дай мне тоже поиграться машинкой, -то старший, чтобы не дать, но и не обидеть придумал что сказать:  - Вова, а ты, гусиком, гусиком.

   Раннее детство проходило очень грустно. Выходить одному за забор было запрещено строго на строго. Бабушка пугала цыганами. Говорила, что они воруют маленьких детей и меня могут украсть.

    Но, помню однажды, летом я сбежал со двора на Карасун. Зачем не помню. Мальчишки по старше ходили купаться, мужики поднимали свои «пауки» и в них трепыхались рыбёшки. Всё было наверное очень интересно.

    Но запомнил другое. Был застигнут на месте преступления, так сказать — взят с поличным. Бабушка гнала меня к дому, подхлёстывая хворостиной, а я ревел, скакал козликом и пытался бежать быстрее, но прутик всё равно обжигал голые ноги.

  А ещё был случай, когда все вокруг стали громко кричать: - Вор! Вор!  Держите его! Ловите вора!
  Мы с бабушкой тоже вышли посмотреть. По дамбе через Карасун бежал человек. Вернее, было видно, что кто-то несёт, согнувшись пополам, огромный круглый  тюк. Он напоминал паука с короткими ножками.

    Он очень спешил, от чего часто и мелко перебирал ногами. Но несколько мужиков догнали его и вырвали из рук поклажу. Один из них махнул кулаком и вор упал. Остальные нагнулись над ним, наверное хотели помочь подняться, но тут бабушка закрыла мне глаза, развернула  и подтолкнула во двор.

 Наверное кто-то из соседей решил что-то строить. Прямо по среди улицы, напротив нашего дома  соорудили что-то прямоугольное из досок. Подъехала большая машина и высыпала содержимое в это корыто.

     Потом из вёдер высыпали кизяк, - так называют лошадиный помёт.  Бабы, подоткнув юбки, босыми ногами топтались в этой жиже. Потом в форму в виде кирпича закладывали получившийся раствор. Готовые кирпичи некоторое время сушились, прямо как были по  середине улицы, затем укладывались в пирамиду и досушивались.

   Однажды к нам нагрянули родственники. Я никогда не подозревал, что их у нас столько. Все меня тискали, называли меня неизвестным словом — крестник, трепали и всё пытались меня заставить чтобы я сказал, что я казак, но у меня получалось лучше слово  - кацап.

      Это их очень веселило и они опять меня пытали : кто я казак или кацап. И я без тени сомнения, совершенно не понимания значения слов чеканил: - Я кацап. И опять взрыв хохота.  Все пили, ели, потом пели песни. Было весело!

     Кроме этого мне подарили набор  инструментов. Там была пила в деревянной рамке с витой верёвкой вверху, деревянный молоток покрытый металлической пластиной, угольник и струбцина, - это слово я узнал позже. А ещё я узнал, что это был мой День рождения. Вот как славно все повеселились.

   Это были мои собственные инструменты. Для меня это было очень важно. Все они были закреплены на какой-то картонной подложке.  Бабушка их сразу спрятала, - от греха подальше, - как она выразилась. Я просил иногда показать их мне и она доставала и  ставила передо мной.  А я благоговейно ласкал их взглядом и трогал, чуть касаясь.

   Однажды весной случилось чудо: меня отпустили с сестрой и братьями покататься на лодке по Карасуну.  Даже не знаю, как это могло случиться. Сестра была старше нас всех и наверное смогла бабушку убедить. Да и плавала она отменно.

    Ну это были бы не братья, если бы не придумали какую-нибудь шалость. Они изготовили бомбу с помощью карбида в стеклянной бутылке. Хотели глушить рыбу. Но, что-то не сложилось. Бутылка с камешками, водой и карбидом утонула, но не взорвалась.
     Мы плавали по пруду в деревянной лодке. Гребли по очереди и когда менялись местами и переходили с места на место, то лодка сильно качалась и кренилась чуть не черпая бортом воду.  Было очень страшно. Я вцепился двумя руками в борт и трепетал.

  Вдруг на всё озеру разнёсся голос из репродуктора: - Говорит Москва! Говорит Москва!  Работают все радиостанции Советского Союза!... Передаём сообщение ТАСС!
  Мы замерли и все испугались. Потом сестра призналась,- подумала, что война. А голос из репродуктора сообщил, что впервые в мире осуществлён запуск космического корабля с человеком на борту.

  Это было двенадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Мы погребли на берег. На улицу высыпал народ. Все были радостно возбуждены.
Я запомнил, потому что через четыре месяца мне исполнялось пять лет. Уже совсем взрослый.

  Срок службы отца заграницей закончился и его перевели в Прибалтику и срок моего заключения закончился. Мне исполнилось пять лет и несколько месяцев, когда родители меня забрали жить к себе. Было очень сложно привыкать к новым людям.

     Какие они эти мои родители? Добрые или злые? Любят ли они меня или я их тяжкое бремя. Им без меня наверное жилось лучше, забот меньше. Им ко мне привыкать, а мне к ним.

      Очень было похоже на то, что никто ни к кому привыкать не собирался. Каждый жил своей собственной жизнью. Нет, не подумайте, что я в обиде на них. У отца служба, у матери работа, у сестры учёба и уже взрослые интересы. Я всё понимаю.
08.05. 23                Васильково