Конец високосного года 23

- Хаус, - я остановился перед ним, чуть расставив ноги и уперев руки в бёлра – я в такой позе воплощение решительности, как мне самому кажется. – Кто-то из наших крысятничает – сливает телевизионщикам конфиденциальную инфу.
- Я бы на тебя подумал, - невозмутимо откликнулся мой друг.- Но раз ты сам начал…
Я слегка оторопел:
- Почему… на меня?
- Потому, что это ты – сливщик экстра-класса. И это у тебя не держится, - ещё более невозмутимо пояснил он. – Я это за неприемлемое качество не считаю, имей в виду, даже играю на нём, когда мне надо. Но давай смотреть фактам в глаза. Мои секреты, например, ты миллион раз сливал.
Мне приходит на ум коробка с крылатым причиндалом в моей спальне. И почему-то глаза режет – не то от этого представления, не то от его слов, не то от уставившихся в них «фактов». Тем не менее, поясняю:
- Это были не секреты, а гадства и хитрости, от утаивания которых тебе самому было только хуже!
Хаус молчит и смотрит выжидательно. А я почему-то начинаю глупо суетиться и оправдываться:
- Да я знал, что делаю. Я не пробалтывался. Я… я манипулировал, играл. По-правилам!
- Тш-ш… - говорит он, и у меня такое дурацкое чувство, что вот сейчас он возьмёт, прижмёт мою голову и станет гладить меня по ней, успокаивая. – В данном конкретном случае это не ты. Успокойся. Давай прикинем.
Успокаиваюсь.
- Что именно слито? – деловито уточняет он.
- Самое неприятное, что Рубинштейн. И, похоже, мои отношения с Блавски.
- Твои отношения с Блавски на виду, не считается.
- А Рубинштейн?
- Про Рубинштейн знала Варга…
- Это не Варга.
- А может, всё проще? Может, это братцы-кролики? Голливудская парочка?
Мотаю головой:
- Они бы не стали! Они сами настаивали на том, чтобы всё было тихо.
- Харт настаивал на том, чтобы всё было тихо.
- А Орли?
- Не настаивал.
- Но подразумевал?
- Орли ради дела Харта одного бросить был готов.
- В абсолютной безопасности и в руках врачей, - уточняю ради справедливости.
- Ну, и Рубинштейн смерть пока не грозит. А проекту грозит. А проект для него…
- Работа, - пожимаю плечами.
- Вот именно.
Хаусу это понятно. Он сам к работе относится с определённой долей фанатизма.
- Да нет, - говорю, немного помолчав и подумав. – Орли – козырной туз, этого проекта, с этим и Бич не спорит. Он может диктовать условия. Ему не о чем беспокоиться. Заменят начальницу – подумаешь! Бич и Харта был готов вывести, но сохранить проект.
- А что, если их киношная начальница схватит рак по ходу сюжета, нельзя, что ли, такое обыграть?
- Не знаю… Будет перебор.
- Ерунда. Бич – талантливый парень. Впишет в сюжет, да ещё и с завитушками. Так что Орли пока смысла нет поднимать тему, - вслух решает Хаус. - Наоборот, чем ближе к факту будет Бич, когда они его в этот факт ткнут, тем меньше у него будет пространство маневра, и тем проще им будет ему диктовать. Всем троим.
- Ну, ладно. А тогда кто? Если не я, не кролики, не Варга и, уж конечно, не сама Рубинштейн? Ты?
- Ага. Ещё чего!
- А больше никто не знал, - говорю.
- Значит, знал. Или мог догадаться, когда мы с ней занимались. Её смотрели в аппаратной, историю листали, говорили об этом в кафетерии.
- Да кому какое дело!
- Значит, было кому-то дело. Может, Чейз так решил тебе подгадить? Из ревности?
- Ну, нет. Он не такой.
- Он как раз очень даже «такой». И если бы речь шла о том, чтобы только тебя подставить, у него бы не задержалось.
- Перестань! Чейз мне не враг.
- Это ты об этом знаешь, а не он. Но, с другой стороны, Чейз всегда смотрит, в кого полетят ошмётки.
Мне даже предполагать такое в виде гипотезы неприятно.
- Перестань! Чейз не был бы мне врагом, даже если бы я реально с Мартой переспал.
- Забьёмся? – предлагает, и в глазах нехороший азарт и ещё что-то ещё более нехорошее.
- С ума сошёл!
- Не дозрел ещё?
- Перестань! Прекрати! Не смей! Хаус! Ты зачем искушаешь? Я ведь тебе в конце концов в зубы дам – и всё.
- Искушаю мне в зубы дать или…?
У меня уже и правда кулак чешется, но пустить его в ход сейчас значит расписаться в своей неправоте. Не просто усомниться в правоте, а расписаться в не-правоте. И Хаус это прекрасно понимает. И… как же я ненавижу этот его выжидательный взгляд. Засовываю кулаки в карманы – запихиваю с силой – так, что карманы трещат.
- Ладно, не Чейз, - вдруг легко соглашается он. – Ты-то сам что ему ответил? Бичу – не Чейзу?
- Ничего не ответил. Сделал вид, что не понимаю, о чём он. Он не настаивал, но это его не обмануло.
- Ну, и пусть остаётся при своих, - как-то слишком легко заключает Хаус.
Мне есть, что ему возразить, но у меня начинает вибрировать пейджер. Вчерашний день, но мы всё ещё пользуемся ими для внутренней связи – удобно.
Сообщение нерадостное: Ричард Байкли перестал реагировать на внешние раздражители. Загружается.
- Идём, - говорю Хаусу, и, что удивительно, он послушно следует за мной.

Байкли в коме первой степени, глубину Хаус выясняет со всей присущей ему безжалостностью. Болевая реакция на сильный раздражитель даже до «троечки» не дотягивает
- Вопрос, собственно, только в том, это уремия в чистом виде или наслоение на неё какой-то внешней интоксикации, которую мы можем убрать, - вслух рассуждает Великий и Ужасный. - В любом случае, пересадка сейчас даже от близкородственного донора это – выбросить почку.
- Возьмите у него мазок, - говорю медсестре.
- У тебя, - комментирует Хаус, - похоже, паранойя…
- И ещё возьмите мазок у Айо.
- А это кто такой?
- Сатана. Его перевели из инфекционного очага.
- А какое отношение к тому психу может иметь этот бандит? Они даже не виделись.
- Не знаю. Чутьё.
- Очень рациональное объяснение.
- В твоём духе.
- Моё обычно оправдывается, - говорит.
Моё, как это ни грустно, тоже. Буквально через пять минут Ней сообщает, что Буллит «положительный» и госпитализирован в реанимационное отделение «ПП» с семидесятипроцентным поражением лёгких.
- Он не здесь заразился, - говорит Хаус. – Не то у нас все бы полегли. Он в своём клубе заразился, и скоро у нас будет нашествие задыхающихся трансов.
- Не у нас, - говорю. – У Кадди. Или в «Центральной Окружной».
- А ты, хитрюга, предусмотрительно закрылся от приёма? Ты «в домике»? – издевается мой друг.
- Я в телике, - пытаюсь отшучиваться. – Общественность нам не простит, если вся съёмочная группа «Карьеры Билдинга» поляжет и сорвёт новый сезон. Нас забросают камнями. Я и так уже удивляюсь, что в нашем вестибюле не топчется орущая толпа тинейджеров.
- Это условие контракта, - говорит Хаус. – Полицию оплачивает Голливуд. Причём, исключительно наружку – внутрь я их пускать запретил из санитарно-эпидемических соображений. А вообще-то наши телевизионщики просто пока ничего не афишируют. «Звёзды» носят тёмные очки и подъезжают прямо на подземную парковку, остальных на улице не узнают. Неблагодарный труд всей этой тусовки – только представь: ты им делаешь шоу, а они тебя знать не знают. Настоящая опасность: Орли, Харт, Рубинштейн, Гаррисон и Джесс. Крейфиша почему-то не узнают так часто.
- А разве Крейфиш тоже здесь?
Хаус изображает злорадный смех. Ну, и я улыбаюсь. В самом деле, смешно, что Крейфиш незаметен – крепкого сложения афроамериканец буйвологлазый, в ярких гавайках или цветных рубашках с галстуками. Чем-то напоминает мне Формана – такого, каким он был у Хауса на заре своей карьеры.
И почти тотчас мне звонит Кадди:
- Твой Буллит у нас.
- Знаю. Как он?
- Не очень хорош. Знаешь, эта бяка даёт в качестве побочного эффекта внутрисосудистое свёртывание – слышал о таком?
- Слышал о таком. И что, у Буллита… оно?
- Да. Мы корректируем, как можем, но как бы ему не расстаться и с другой своей ногой.
Я поднимаю взгляд на Хауса – он слышал, о чём мы – Кадди говорит довольно громко, и я знаю, что думаем мы сейчас об одном и том же, потому что Хаус хмурится и явно готов сорваться с места, а я знаю, куда он рванёт.
- У него отрицательная реакция полимеразных цепей, - напоминаю я, не прервав ещё разговор, и Кадди спрашивает, у кого.
- У Тауба. Обширный инфаркт на фоне пневмонии. Но реакция отрицательная.
- Я же не голову ему собираюсь отрезать, - пожимает плечами Хаус. – От анализов ещё никто не умер, даже если посыл неверный.
- Ты прав. Это во мне говорит страус. Делай.
Он уносится по коридору своей стремительной рваной походкой, взмахнув тростью, как палицей. А я снова думаю о том, что надо известить центр контроля инфекционных заболеваний, что пока особенно и извещать-то не о чем, что снова нужно всех проверить ещё раз и что стоит усилить разобщение = хотя бы слегка, например, прекратить хождение пациентов и телевизионщиков между этажами и из зоны в зону. Но просто запретить выглядит административным экстремизмом, а объяснить, почему – административной беспомощностью и административной же трусостью. И мне снова вспоминается скворец. Похоже, я эту свою должность директора закусил, как ту бабочку на картинке: ни проглотить, ни выплюнуть. Отчаянно завидую Чейзу: вот кого посади в любое кресло, поелозит задницей, устраиваясь, и воцарит. А вспомнив Чейза, вспоминаю и Марту. Вот такая у меня форточка в свежий воздух. У Хауса – Блавски, у меня Марта, и я, между прочим, не ревную, когда Хаус зависает с Ядвигой в телефоне или в кафетерии…
«Ага, - говорит в моей голове злобная совесть голосом небритой хромой панды, - не ревнуешь, ага…. А Ванкувер?»
И я сдуваюсь, потому что тут он меня уел.
Но словцом перекинуться всё равно надо бы. Марта, не смотря на молодость и наивность, даёт отличные советы. Не хуже, чем Хаус, только у неё выходит без высверливания мозга до органов малого таза.
Иду её искать, и нахожу в аппаратной.
- А почему ты здесь?
- Буллит заболел. А у меня хорошая память.
Это я понимаю, следить за всеми десятью экранами в реальном времени, занося в журнал то, что важно, и пропуская остальное, новичку, действительно, не так просто. А у нас, кроме Буллита, предмет хорошо знают только Тауб и Трэверс. Но Трэверсу спать тоже когда-то надо.
- С Буллитом не очень хорошо, - говорю. И выкладываю ей – вываливаю ей – всё, что меня тревожит.
- Ты, - спрашивает, - больше эпидемии боишься или ложной тревоги?
- И того, и другого боюсь. У обоих вариантов свои «прелести».
- А в каком случае ты будешь чувствовать большую вину?
- Если пропущу заразу, конечно.
- Ну, тогда  и закрывайся.
- А телевизионщики?
- А они тоже уже в контакте. Пусть остаются. ЦКЗ так же распорядился бы.
- Но они же в гостинице живут. Как они будут ездить туда-сюда? Я же не ЦКЗ. А ЦКЗ… Да что я им предъявлю вообще?
- Зачем ездить туда- сюда? А разве у нас все палаты заняты? Те «люксовки», что ты оставлял под трансплантологическое отделение… в зоне «А»…
- Постой, подожди… А им-то самим, им я что скажу?
- Скажи, что предлагаешь им снять реалити-шоу «жизнь больницы изнутри». Скажи, что в условиях вирусного бума имитация карантинного режима с соответствующим освещением вызовет бешеный интерес и кассовый сбор. Скажи, что всё должно быть по правде, если им нужен интересный проект, и режим будет соблюдаться, как положено. А чтобы не мешать лечебному процессу, съёмочную группу нужно сократить до минимума, и этот минимум разместится прямо в больнице. А Орли скажи правду, и он легко уговорит всех остальных.
И эта комбинатор-манипулятор смотрит на меня с лёгкой улыбкой, как учительница на школьника. Не сообразившего, как решить простую задачу.
А я стою, лишившись дара речи, и хлопаю глазами.
- Просто у тебя нет детей, Джим, - говорит она, легко рассмеявшись. – Когда у тебя две дочери, и одна – с особенностями развития, ролевые игры приходится придумывать каждую минуту.