1. Андрон, или Золотые сараи

               
         Часть II, Глава 1.1
 
         Андрон, или Золотые сараи


         В конце 60-х годов, старик по имени Андрон проживал в одном из сараев, находившемся в  дальнем углу нашего двора. Неоднозначный персонаж, смиренная и одновременно метущаяся натура. Был  он человеком неопределенной, но определенно свободной профессии.  Имел дворовую кличку «сапожник», коим он не являлся, но которая определенно была ему к лицу. Возраст его определить не представлялось возможным. Нам, детям, он казался глубоким стариком.

         Безмятежные годы проживания Андрона под крышей капитального строения, нам не посчастливилось лицезреть, так как в то благодатное время его жизни, все мы еще не были рождены на белый свет. Кроме того, что он был выгнан из дома бывшей женой и жил летом в подсобном строении среди вороха сапожных лекал, известно о нем ничего не было. Неизвестно было также, где находил он приют, когда исчезал со двора в холодное время года.

         О его образе жизни, трудовой деятельности и социальном статусе в былые времена, также, никто ничего не знал. Скорее же всего, никому из соседей Андрон просто был не интересен. Когда-то он проживал на первом этаже нашего дома в одной комнате с Машкой-кошатницей и приходился ей то ли мужем, то ли еще кем. Как бы то ни было, но по причине беспробудного пьянства, он был выставлен ею с их общей жилплощади, после чего удалился жить в их фамильный сарай. Так гласила дворовая легенда.
 
         Ряд сараев, в одном из которых нашел приют Андрон, фасадом своим был обращен на раскидистый сад. На противоположенной стороне сада, виднелся торец нашего дома. В торце находился вход в квартиру Сугробовых, бывших владельцев нашего многоквартирного скворечника. После революции они превратились в рядовых квартиросъемщиков государственного жилья и среди дворовой публики держались особнячком. Таким образом и логово Андрона и квартира владельцев сада, смотрели друг на друга и на вишневый сад, который их разделял.
 
         Сад благоухал цветами на протяжении всего лета и подмял под себя почти четверть дворовой территории. Цветов во дворе больше никто не разводил, но и на сад никто из жильцов не претендовал. У всех имелись более важные дела, чем сажать цветы и городить огороды. Жильцы любовались садом только по случаю, проходя мимо, в сторону помойки. Да еще Андрон, дверь сарая которого выходила аккурат в сад, имел возможность наслаждаться ароматом цветения и зрелищем, если он вообще чего-то изволил наблюдать.

         Сугробовы людьми были спокойными, рассудительными, культурными, с хозяйской жилкой. Дочка их, симпатичная девушка Маргарита обучалась в медицинском институте и часто мечтательно раскачивалась с книжкой в руках, лежа в гамаке, подвешенном меж старых стволов вишен.  Бывало, что по праздникам и в выходные, Сугробовы, из милосердия подкармливали Андрона, находящегося в зоне их видимости. Он же, отсыпаясь в своей летней резиденции, а попросту в сарае, и уже никому не мешая своим пьянством, продолжал вести разгульную и нетрезвую жизнь. Время от времени, гремя авоськой с пустыми бутылками, ходил он со двора, держа курс на пункт сдачи стеклотары. Бедовый был человек.

         Видели мы Андрона только в теплое время года. Зимнее проживание в сарае было невозможно, и он, как перелетная птица, исчезал куда-то поздней осенью и возвращался в свой сарай только в конце апреля. Помнила я это очень хорошо, так как в конце месяца у меня был день рождения, и я обходила всех соседей, угощая конфетами. Не обделен угощением был и Андрон, к тому времени уже перебравшийся в свою «летнюю резиденцию». Блюдечко с конфетами я оставляла на деревянном ящике внутри его всегда приоткрытого сарая. К себе «домой» он возвращался всегда поздно вечером, уже затемно.

         Одет Андрон был всегда не по погоде. Даже летом, очень тепло, можно сказать, «по-зимнему». Никогда ни с кем не заговаривая, он как на параде, с гордо поднятой головой шествовал из дальнего угла двора, ступая по незримой прямой линии, словно на параде. Не дай бог было попасться на его пути. Уверенно и тяжело вонзая в землю свой длинный, заостренный к низу посох, который был всегда при нем, он глухо стукал им о местами кирпичное дно двора.

         Обут он был даже летом в высокие светло-коричневые валенки, достававшие даже ему до колен. Валенки были изъедены молью, без калош, но со старым крепким кожаным подбоем. Независимо от погоды, на нем всегда было надето длинное драповое, повидавшее виды пальто, фалды которого чуть ли не касались земли. Оно было похоже на шинель царского образца, а цвет его был такой, что на вспаханном поле оно сделало бы Андрона совершенно незаметным. В жаркие летние дни, когда воздух прогревался до двадцати пяти градусов и выше, свое пальто он носил нараспашку. Образ завершала рыжая кроличья шапка, уши которой неизменно смотрели в разные стороны и под разными углами, независимо от времени года и температуры за бортом. Седые длинные патлы выбивались местами из-под нее, и казалось, что дворовые коты драли не только шапку, но и саму голову Андрона.

         Лицо он имел крупное, вытянутое, обветренное, с неприметными водянистыми глазами и большим орлиным носом. Нос его начинался у переносицы красивой благородной горбинкой, но опускаясь ниже, от чего-то принимал цвет  и форму близкую к баклажану. Неровная и жесткая линия его большого рта и волевой подбородок подчеркивали суровость и решительность его характера. Ростом он был велик, но возможно нам, недоросткам, собравшимся под старым тополем для игры в «ножички», это только казалось.

         Мы, дети, увидев его расступались, забывая про свои игры посреди двора. Замерев,  с открытыми ртами, интересом и трепетом  наблюдали, как  проплывал он крейсером по двору мимо нас и, наконец то растворялся за поворотом дворового проема, влекомый  своими  делами. По логике вещей,  идти он должен был в Управление социального обеспечения или как минимум в ЖЭК. Как только летняя знойная пыль из под его валенок  оседала на землю, наша малолетняя компания, с радостным визгом, бежала к его жилищу-сараю, чтоб заглянуть в неизведанное.

         Дверь в его апартаменты всегда оставалась немного приоткрыта. Сарай врос в землю и от этого дверь не закрывалась до конца. В который раз, со страхом, прокравшись и заглянув в темные недра жилища старика, мы наблюдали одну и ту же картину, пугающую нас своей фантасмагоричностью. Это было зрелище достойное Хичкока, о котором мы в то время и слыхом не слыхивали.  В темном чреве сарая, прямо напротив входа и в метрах двух-трех от него, стояли, собранные в пачку и немного распущенные как бы опрокинутым веером, несколько десятков человеческих ног. Ноги были плоские, фанерные. Это были выкройки голенищ сапог-ботфортов. То, что они стояли и то, что их было так много, вселяло неподдельный ужас в наши детские души. Такого мы не видели нигде и никогда. Это зрелище каждый раз производила на нас, детвору, жуткое, впечатление, и мы с визгом  и воплями бежали наперегонки прочь.

         Во дворе Андрона величали сапожником. Это было более чем странно, так как сапог он никогда не пошивал, не починял и со званием сапожника никак не идентифицировался. Единственное, что роднило его с сапожником, было то, что ходил он без сапог, а в валенках. Скорее всего прозвище прикрепилось к нему, благодаря сараю забитому лекалами для сапог, наводившими страх и ужас на детвору. Лекала хранились в сарае с незапамятных времен, и возможно в холода они защищали его от ветра. Являлись ли эти многочисленные лекала собственностью бедного и бездомного Андрона, перешли к нему по наследству, оставалось загадкой. Возможно даже, что когда-то Андрон был наследником или владельцем небольшого цеха по пошиву сапог. На какой-такой случай хранил он огромное количество лекал, тоже нильзя было догадаться. Возможно в ожидании лучших времен или второй волны НЭПа, которая в свое время так и не накатила. Видно, однажды  что-то пошло не так. А голенища, не выбрасывать же их, все таки добро. Вот и валялись в сарае. И как тут, глядя на них, не запить горькую.

         Как-то в детстве я, выбрав перед сном книжку, что поинтересней и пострашней, принялась за чтение романа А.К. Толстого «Семья Вурдалака». Передо мной сразу же возник образ неприкаянного, многострадального и бездомного жителя нашего двора, Андрона. Я представляла его в образе высокого старика Горчи, уверенно и широко шагающего по ночной дороге. В сумраке, под черным звездным небом, спешил он, чтоб побыстрее добраться до цели и напиться крови. Лишь луна освещала ему путь и накладывала мертвенно-бледный отпечаток на его лицо. В высоких валенках, длинном пыльном плаще и с торчащими седыми космами из-под заячьей шапки-ушанки, шагал он через мадьярские горы, с силой вонзая свой посох в каменистую тропу. Зрелище, надо сказать, получилось не для слабонервных. В ту ночь я долго не могла заснуть от страха. Я даже перебралась к бабушке в постель, так, на всякий случай, для безопасности. Вот до чего ребенка могут довести фантазии. Наш же, сосед Андрон в кровожадности замечен не был, хотя жизнь его была безрадостна и тяжела.

         Но одмим летним днем все изменилось. Андрон вдруг поменял свой имидж. Вместо заячьей ушанки стал носить светлую панаму. Драповое пальто заменил на легкую телогрейку. Через несколько дней исчезли и валенки. У Андрона на ногах были надеты сапоги, похожие на кирзовые  солдатские, но вполне приличные. Женщины двора стали ехидно перешептываться и хихикать, намекая на то, что Андрон нашел себе невесту с жилплощадью. Бывшая его жена, Машка-кошатница, никак на то не реагировала. Она продолжала, как и прежде, стоять соляным столбом на пороге квартиры в окружении своих кошек и молчать.

         В скорости оказалось , что все обстояло совсем не так, как предполагали дворовые сплетники. Андрон нашел не невесту, а подработку или даже работу. Он подрядился маляром в Никольский монастырь, что на Преображенском валу. Там затевался ремонт. Новая его жизнь продолжалось месяца два, почти до самого окончания лета. Каждое утро Андрон уходил и возвращался поздно вечером, почти ночью. Иногда пропадал на два-три дня, но потом вновь появлялся во дворе в заляпанных белилами сапогах и телогрейке.

         И вот однажды произошло то, что изменило не только жизнь самого Андрона, но и повлияло на религиозные чувства и мировоззрение некоторых соседей. В тот день Андрон вернулся днем, раньше обычного. В руке он нес тяжелый, похожий на большое ведро, рифленый металлический бочонок с ручкой. То что произошло потом, на следующий день, привело нас, детей, в неописуемый восторг. Рано утром, когда все жители еще спали, Андрон взял то самое ведро с краской, малярную кисть, притороченную к длинной палке и начал красить свой сарай. И так как краски было много, он, решительно покрасил весь ряд сараев. В ряду же сараев стояло не менее десяти. Замысел его был хорош, но реакция жильцов оказалась неоднозначной. Одни матерились, другие смеялись, а третьи просто крутили у виска. Иные же грустно смотрели, качая головой, и предвидя невеселые последствия его затеи. Дело в том, что краска в ведре была золотая. Именно такая, которой золотят купола на маковках церквей.

         Дело было в субботу. В тот же день, вновь облачившись в старое драповое пальто, валенки, ушанку и стиснув в руке свой посох, Андрон покинул двор.

         В воскресенье все было тихо, а в понедельник начали сбываться предсказания пессимистов. Около полудня к нам во двор зашли двое молодых монахов-послушников из Никольского монастыря. Они были одеты в черные рясы и излучали из себя смирение и доброту, что сразу расположило к ним детвору. Монахи спрашивали Андрона и просили показать им, где тот живет. Куда ушел Андрон никто не знал, но к его жилью мы всей детской гурьбой монахов подвели. Увидев золотые сараи, монахи потрогали высохшее золотое покрытие руками, вздохнули, трижды перекрестились и сникнув покинули наш двор. В те дни больше никто не приходил в поисках Андрона, даже милиция.

         В конце недели появился сам Андрон. У него был потрепанный, уставший и суровый вид. В руке он нес сетку-авоську, наполненную темными непочатыми пивными бутылками среди которых светилась и одна беленькая. На следующий день, ближе к вечеру во двор опять заглянули те же монахи. Поздоровавшись с жителями нашего дома, как со старыми знакомыми, посеменили гуськом к андронову сараю. Затем быстро вернулись назад, оповестив присутствующих, что тот не пригоден для общения. В руках у них было пустое ведро из-под золотой краски, которое они прихватили с собой. Этому никто во дворе препятствовать не стал, так как все давно догадались, что золотая краска принадлежала монастырю.

         На следующей неделе, в выходной, монахи в том же составе снова появились во дворе и, сопровождаемые детворой, проследовали к жилищу Андрона. Постучав в золотую, теперь уже дверь и дождавшись разрешения войти, исчезли в сумраке строения. Их долго не было, но когда они вышли во двор, на их лицах был покой и некая тихая грусть. Испросив разрешения примоститься рядом с жильцами на лавочку, передохнуть и подышать свежим воздухом, они присели. А присев, моментально были взяты в оборот и подвергнуты небольшому допросу со стороны женщин, обеспокоенных дальнейшей судьбой Андрона.

         Повествование монахов было коротко и сдержанно. Оказалось, что в тот злопамятный день Андрон был откомандирован в дружественный Никольскому, Свято-Андроньевский монастырь, что в Вороньей слободе на Тулинской. Он должен был забрать оттуда одолженную тамошними братьями краску для золочения куполов и доставить ее в Никольский монастырь, где обнаружилась нехватка оной. С первой частью задания Андрон справился на ура, а вот со второй он был не согласен и выполнить ее не смог, так как в дело вмешалась сама судьба.

         Несогласие это зародилось в нем аккурат после того, как затарился он золотой краской и присел отдохнуть во дворе одноименного с ним  монастыря. Тут вдруг, прямо как в сказке, откуда ни возмись, подсаживается к нему тетка и говорит: «Ну что, притомился касатик?». А к тому времени Андрон и в самом деле притомился и ослаб, так как уже два с лишним месяца, по причине трудового подряда в рот почти ничего не брал кроме пива. Было ему лихо и нервно. Только на работе в монастыре  забывал он о слабости своей, потому то и работал по-стахановски, от рассвета до самого заката, пока сил хватало. После же сваливался в сарае от усталости и забывался мертвецким сном.

         Тетке, он конечно, об этом рассказывать не стал. Она ему сама диагноз поставила. Определила, что сглаз на нем лежит и сильная порча. Тут же и лекарство назначила. Сказала, что золотом надо лечиться. Золото якобы, хорошо все нечистое отгоняет. Есть у меня,- говорит,- касатик, для тебя одна вещица… И уже лапку свою в его сторону протягивает. А в лапке ее что-то желтенькое, то ли медальон, то ли амулет какой.
 
         Тут Андрон ситуацию осознал с молниеносной скоростью. Понял, что не зря дорожка его привела к монастырю одноименному. Увидел он промысл божий в этом. И в том еще, что даровано ему было в монастыре этом древнем, целое ведро золотой краски. И как-то в голове его все схлопнулось, прояснилось вмиг, и пазлы сложились в картинку божественного присутствия.
 
         Встал он с лавочки окрыленный, расправил плечи, лапку теткину с медальоном в сторону отвел со словами : «Не надо, у меня есть!». Распрощался с ней,  подхватил ведро с краской, и поспешил в сторону Преображенки, воплощать задуманное.  Что было дальше, вы знаете.

         На этом монахи закончили свой рассказ, упомянув, что монастырь к Андрону претензий не имеет, так как убытки он обещал возместить из своей зарплаты, да еще и на ремонт монастыря премию за ударный труд пожертвовать. И совсем уже подведя черту словами: «Бог его простит», откланялись, распрощались с присутствующими соседями и ушли восвояси.

         Так в нашем дворе появились золотые сараи, которые оставались таковыми до самого последнего дня существования Гучков. По утрам лучи восходящего солнца отражались от стен необычно окрашенного сооружения и безжалостно били в глаза жильцов, шедших с мусорными ведрами в сторону помойки. Однако перекрашивать сараи не стали, слишком дорого. Оставили все, как есть.

         Осенью золотые сараи делались незаметными, среди оранжево-желтой листвы густо растущих рядом с ними орешников и кустов. Зимними морозными вечерами, при свете дворового фонаря, превращали образовавшиеся рядом с сараями снежные сугробы в мерцающие золотые россыпи. Жильцы дома, с непривычки, как-то стеснялись такой роскоши, про сараи никому в переулке не рассказывали и без нужды в их сторону не глядели.

         В чудеса можно верит, а можно не верить, но вскоре Андрону дали отдельную квартиру и он оставил наш двор навсегда. Это случилось еще задолго до начала глобального переселения и сноса наших переулков. Старик был первой ласточкой, покинувшей насиженное место, наши Гучки. Выходит, что не зря Андрон красил золотой краской сараи. Выходит, что сбылось предзнаменование!