Походные заметки

О десятидневном походе на байдарках по Ладоге

2013 г.

      Природу воспринимаешь совсем по-другому, когда на какое-то время оставляешь городской быт, берешь палатку, спальник, предметы только первой необходимости и отправляешься в дикие места, где нет ни городов, ни поселков, ни даже следов человеческого обитания. Не многие любители природы готовы так напрямую взаимодействовать с ней.
      Мы отправились на Ладогу. Середина июля – солнце должно быть теплым, хотя и северное, воздух прогрет, а вода – холодной. С погодой не очень повезло: все дни (сегодня седьмой) льет дождь, дует холодный протяжный ветер, он образуется как будто в водных глубинах. Температура воздуха и воды не позволяют купаться, даже летом температура в Ладожском озере не поднимается выше 10 градусов. На мне теплые вещи, походные ботинки, носков сухих почти не осталось – что промокает, то не успевает высохнуть. Иногда приходится надевать сырые, а то и влажные вещи.
      На стоянке, у подножия скал, пришвартованы три байдарки – наше средство передвижения. Пару дней назад мы делали переход в дождь и ветер. Некоторый участок пути пришлось идти по открытой Ладоге – это понимаешь, когда волны под лодкой становятся долгими, толчковыми и плотными, как движущаяся земля. При этом дождь застилал глаза, а ветер мешал грести ровно. Вода с весла скатывалась на одежду и обувь, и я промокла насквозь, озябла и разозлилась. Хотелось раскачать лодку, бросить весла – но я поняла, что злюсь на собственное бессилие, как это часто бывает, когда обстоятельства сильнее нас.
      Я всматривалась в воду и пыталась понять ее. Меня всегда тянуло к воде, как к воплощенной тайне мироздания: она плотна, глубока, не дает дышать, но она перетекает, принимает любую форму, испаряется и исчезает. В тихой заводи (так называемой Кочерге) водяной шлейф, остающийся после прохода судна, делает поверхность озера похожей на тонкую легкую фольгу. А на большом, открытом месте вода кажется металлом.
      Первое, что поражает, когда уходишь от цивилизации, это тишина, к ней долго привыкаешь. Тишину можно увидеть. Она обволакивает деревья, стелется над водой, уводит в лес. На закате тишина становится яркой, окрашивает глубокую зелень лесов в багряный цвет.
      Карельские леса сказочно красивы. Они стройны, высоки и спокойны. Я представляю себе, что дух этого леса – красивая карельская женщина, глаза ее прозрачно голубые, долгие и неподвижные, взгляд чуть холодный и отстраненный; кожа белая, прозрачная, с мраморными прожилками; губы тонки, но не сжаты, а сложены в легкую, едва уловимую улыбку – какую бы сумел передать редкий художник. Нос ее прямой и строгий, не слышно ее дыхания. Она возникает как неподвижный лик – в ветвях, на зеркальной глади воды, в серебристом небе. И только костер (самое яркое и горячее существо этих мест) не позволяет увидеть ее, потому что он жарок и быстр, и слижет нетерпеливым языком ее еле видимые черты.
      Северная природа отличается от южной не только разницей температур и внешним обликом, но и тем настроением, которым она проникнута. Духота и сладость южного воздуха, чернота ночи и плодородность земли как будто подтверждают, что ты есть. Тепло согревает, позволяет прочувствовать тело и физические силы. Природа юга вся с тобой, вся – за тебя. И бурные грозы с ветром и ливнем все равно прощаешь, потому что они теплые. А к природе севера присматриваешься с осторожностью. Что таят в себе эти камни, на которых стоят леса? Иногда деревья падают под тяжестью собственной силы, корням не хватает глубины скудной почвы. Их выкорчевывает вместе с мелкой растительностью, оголяются свинцовые валуны. Тогда начинает казаться, что все можно свернуть, как ковер, и убрать с камней – первичной материи в черной воде.
       Человеку должно быть не очень уютно в таких условиях, но именно здесь узнаешь себе цену. Между людьми, отправляющимися в подобные путешествия, всегда существует взаимная солидарность. Природа, пусть даже самая не расположенная к человеку, дает покой, тот самый покой нетребования, которого лишены люди в условиях общественного договора. Я хотела попасть сюда, чтобы еще хоть что-то узнать о себе. Непростые погодные условия помогают в этом. Я начала с простых наблюдений над реакциями организма на внешние воздействия. Мне нравится активная физическая работа, могу работать долго и усердно, но когда вижу возможность отдохнуть, никогда не упускаю ее. В первые дни усталость морила нещадно, свежий воздух переполнял настолько, что стучал в висках.
       Лежа в палатке, головой к земле, начинаешь замечать макромир. Вызвала жалость стрекоза, родившаяся в моей сандалии. Она покинула панцирь в холодный дождливый день и не могла разлепить молодые мягкие крылышки. Я сделала для нее убежище из травинок и листьев, но на третий день ее все равно съели муравьи. Как странно: гибель того маленького, нежизнеспособного, не сознающего себя существа огорчила меня, но в то же время я нещадно убивала комаров, пауков и мокриц, заползающих в палатку. Почему одни существа нам кажутся приятными, достойными жизни, а другие – лишь назойливой помехой, которую хочется устранить? Так устроено человеческое сознание, которое все разделяет для себя на приятное и неприятное, красивое и некрасивое, полезное и неполезное. Однако то, что оно разделяет, может отнюдь и не является таким. А каким тогда? Чтобы это понять, нужно не быть человеком, потому что дождь промочит, огонь обожжет, а комар укусит – где уж тут объективность.
       Что же я узнала о себе в этом походе? Узнала, что в непростых условиях материальные запросы становятся меньше, сводятся к минимуму. У каждого, конечно, свой минимум, но фарфоровые тарелки для еды мне не нужны, а постель – только бы свежая и не очень жесткая.
       В один из дней (не из первых) во мне шевельнулось давно забытое воспоминание из детства, когда я ловила майских жуков – золотистых и бронзовых – и сажала их в банку с листьями (потом, конечно, отпускала). Это ощущение летнего покоя, защищенности давно было забыто мной. И вдруг оно пробудилось, и я поняла, зачем я здесь: ради этого ощущения, ради очищения и восстановления детского восприятия жизни. Это дается очень трудно, с усилием, больше ничего подобного не вспомнилось (за исключением того, что никогда не забывалось), поэтому держусь за это впечатление, как за чудесное откровение, и стараюсь его продлить как можно дольше.