Крепко ты нас запомнил
В работе над первыми биографиями моих коллег меня сдерживали не только характер целей начинавшегося историко-социологического проекта и недостаток опыта в анализе и написании биографий, но и тот факт, что я писал о своих современниках, часто – друзьях, действующих или недавно ушедших, и среди потенциальных читателей многие лично знали героев моих текстов.
Два обстоятельства подталкивали меня рассказать о Голофасте: понимание специфичности его творчества и характер наших отношений. Вот что я написал о нем через час-два после получения от его дочери сообщения о скоропостижной (лег внешне здоровым и не проснулся) смерти отца.
«В течение многих лет Валерий Голофаст был одним из интеллектуальных лидеров петербургской социологии, этим определялось его место в социологическом сообществе города и России. Трудно очертить сферы его интересов и измерить глубину его знаний. Формально – это методология социологии, урбанистика, современные глобальные процессы, культурные трансформации в различных обществах и так далее.
Даже перечисленное – уже очень много. Но столь же профессионально он ориентировался в истории социологии и во многих методико-инструментальных разделах нашей науки. Знание нескольких иностранных языков, четкая ориентация в мире специальной литературы, прекрасная память были лишь предпосылками этой эрудиции. Импульсом к познанию было само желание знать. Одновременно Голофаст любил делиться знаниями и делал это мастерски. Дискуссии с ним завязывались быстро и могли продолжаться бесконечно…
Первая половина 1980-х была ужасным временем для ленинградской социологии. В Институте социально-экономических проблем АН СССР, в котором мы тогда работали, культура семинаров выродилась полностью, идеология в ее самой примитивной форме ограничивала и предмет обсуждений, и многообразие разрешенных для высказывания точек зрения, и способов аргументации. Публиковаться было негде, но если даже такая возможность открывалась, понимание невозможности излагать то, что хотелось, делало эти публикации бессмысленными. Мы почти ничего тогда не публиковали…
В тех условиях научная жизнь была возможной лишь в семинарах-беседах…и лучшим местом для этих бесед была комната, в которой размещался сектор Голофаста… приходил, выискивал стул, брал стакан чаю, и многое отступало…я помню до сих пор это чувство нежелания прекращать обсуждения…ведь, по-сути, это было возвращением из мира социальных грез в мир социальных реалий…
Четверть века назад была опубликована небольшая книга Голофаста “Методологический анализ в социальном исследовании”, детали некоторых его теоретических построений уже забылись, но во мне хранится ощущение эмоциональной приподнятости, возникавшее при чтении этой книги. Так, как писал Голофаст, дано немногим…
Была у Голофаста в отношении к социуму некая черта, свойственная ученым тех далеких эпох, когда они вынуждены были знать все и когда они действительно все знали…Как назвать ее? Затрудняюсь ответить…может быть, удивление конструктивностью мира…Голофаст очень любил механические часы…ему нравилось их разбирать, изучать, ремонтировать…видимо, в эти моменты ему хорошо думалось…
В последние годы мы несколько раз виделись в Петербурге, виделись недавно, в июне…незадолго до поездки я спросил Голофаста, что ему привезти…ответ был оглушительно неожиданным, он попросил привезти Тору на хибру и английском языке…я привез и передал ему солидный том…через пару дней он сказал мне, что комментарии в этом издании его удивили, в какой-то другой книге было иначе…
Я посмотрел мои публикации последних лет…чаще всего я благодарил в них за помощь Валерия Голофаста…спасибо Валерий…я понимаю, что без тебя мой интеллектуальный мир станет много беднее…а значит и все остальное будет серее…».
Приведу и некролог, написанный В.А.Ядовым – главой ленинградской социологической школы и одним из лидеров российской социологии:
«Кончина коллеги и друга – это всегда потрясение. И не находится слов утешения или самоутешения, кроме сентенции “все там будем”. Валерий Голофаст вошёл в нашу команду, имея за плечами филологическое образование.
Потому неслучайно феноменологический подход к социальным проблемам был ему близок. Именно это имело неоценимое значение в сообществе «жестких позитивистов». Мы учились у Валерия иной методологии на практике .
Правду сказать он не очень стремился немедля публиковать результаты своих исследований, пока не обдумает их со всевозможных сторон. Такова определенно особенность «понимающей» социологии и такова, по всей вероятности, его индивидуальная особенность.
Зато Валерий не скупился на разбрасывание интереснейших идей в ходе наших споров, причем не припомню случая, чтобы он напоминал кому-либо из коллег свое авторство. А между тем “разработчиков” голофастовых идей было немало и среди нас и среди студентов.
Он всегда оставался добрым, великодушным и щедрым другом, ничуть этого не подчеркивая своим поведением. Потому что это было свойством его натуры. И другое свойство – истинная интеллигентность, т.е независимость мышления, отсутствие самоцензуры в годы, когда это встречалось не часто.
Мы потеряли великолепного человека – Личность, влияние которого на каждого, кто с ним тесно сотрудничал или просто дружил, остается как часть нашего Я до конца жизни.
Прощай, Валерий»
Теперь, представив в общих чертах героя моей давней биографической статьи, приведу упомянутый отзыв Б.М. Фирсова об этой работе.
«пятница, 7 марта 2008 г.
Дорогой БЗ,
Прочел, не отрываясь, рассказ о Валерии Голофасте. Читая, испытывал щемящую душу печать по этому человеку (хотя мы не были друзьями). Рассказ поучителен по одной важной причине – читатель должен знать, какие редкостные люди томились в клетках советской социологии и уходили из жизни, не приблизившись к воплощению своих идеалов. Невостребованность таланта и способностей – вот причина страданий Валерия, которые он тщательно скрывал, а мы делали вид, что их не замечаем.
Сильная сторона повести о Валерии – пересечения с мирами других малоизвестных «среднему социологу» людей – Борисов, Кузьминский, Александров (так и тянет произвести археологический раскоп с целью обнаружить следы первобытной советской социологии). Стихи Валерия, письма его к тебе и другим, очень тонкие штрихи повседневности Валерия – все это делает его портрет настолько рельефным, что не хочется читать про то, как он задумывался о критике социальной жизни. Понятно, что сам он был вовсе не из той жизни, что окружала и давила на него.
Замечаний нет, хотелось бы знать больше, чем написано. Есть пара не выстреливших ружей – устремление Валерия к афористистичности работ последних лет, порывы и прорывы к понимающей социологии. Свой стиль Валерий видел в этом. Многовато приключений Саганенко, но бог с ней.
В итоге скажу, что ты начинаешь создавать шедевры, чему я искренно рад, дорогой маэстро Докторов.
Крепко ты нас запомнил. Спасибо!
Твой БФ»
Борис Максимович Фирсов – признанный в стране и за рубежом специалист в области изучения средств массовой коммуникации и общественного мнения, историк российской социологии, создатель Европейского университета в СПБ, а в то время – и его ректор. Обращение – «Дорогой БЗ» - лишь форма «высокого штиля» его письма-рецензии, мы с Фирсовым – давние друзья, связанные дружеским «ты».
Слова Фирсова и Ядова укрепили меня в обоснованности изучения биографии Голофаста, что я начал делать еще на рубеже 2006-2007 годов. Так, в конце марта 2007 года в Петербурге состоялись Социологические чтения памяти В.Б.Голофаста и в итоговую книгу была включена моя небольшая заметка «История в биографиях и биографии в истории», в которой в качества эпиграфа были взяты две строчки двадцатилетнего Валерия: «На этом жизнь кончается моя / Исчезнет все со мною без меня» и рассматривалось его понимание биографического метода в социологии. Кроме того, в заметке приводились фрагменты нашей переписки [2]. Все это много подробнее представлено в документальном рассказе «В. Голофаст, К. Кузьминский, лирическая социология» <http://proza.ru/2022/08/17/333>.
В 2008 году, одновременно с выше названной биографической статьей, увидела свет статья «Валерий Голофаст. Независимый ум», в ней были сняты некоторые «строительные леса», подмеченные Фирсовым, и уточнен взгляд на творчества Голофаста [3].
Через три года я рассказал о жизни и сделанном им в цикловой передаче на Радио Свобода. На вопрос о том, обнаруживается ли в творчестве Голофаста-социолога то, что в юности и молодости он серьезно занимался поэзией, я ответил: «На мой взгляд, да, и очень зримо. Прежде всего, в его внимании к обыденному (простому) человеку в повседневном мире. Это – сквозная тема русской литературы, вспомним, к примеру, петербургских литераторов второй половины XIX века. Но, конечно, в Голофасте-авторе социологических работ проступает его литературная выучка. В нем всегда сохранялась «дисциплина текста», присущая людям поэзии. Голофаст задумывался не только о том, что сказать о социуме, но был сконцентрирован и на мысли о том, как выразить итоги своих размышлений. За месяц до смерти он писал мне: “А меня вот тянет на афоризмы почти. Я тут начал один маленький-маленький текстик. Но его тоже трудно продолжать без читателей”» (Валерий Голофаст тосковал по свободе. <http://proza.ru/2022/03/24/171>).
И для меня важно отметить, что активизация моей работы в жанре аутоэтнографии началась в конце июня 2021 года с размещения публикаций на портале проза.ру серии рассказов об американском городке Foster City <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=1#1>, в котором я живу уже многие годы. А впервые некоторые из этих рассказов были опубликованы в материалах III Социологических чтений памяти В.Б. Гoлофаста под заголовком «Социолого-обывательские заметки об американской жизни». В кратком предисловии к этому материалу я обозначил тесную связь стиля американских зарисовок с содержанием и духом эпистолярного общения с Голофастом:
«Моя переписка с Голофастом включала не только обсуждение научных вопросов, интересовавших нас, но и зарисовки фрагментов моей повседневной жизни в Америке. Иногда мы называли это «антропологией». Я писал о моем небольшом калифорнийском городе Foster City, о магазинах и рынке, о библиотеках и медицинском обслуживании, о том, что моя внучка, ходившая еще в детский сад, наконец научилась произносить русское «р», неподвластное американцам. Ни он, ни я не противопоставляли в наших электронных беседах интересы к методологии биографического метода описанию наблюдений нашей повседневности. Скорее наоборот, была установка на синтез социологических построений и обывательского опыта восприятия жизни» [4].
Крепко ты нас запомнил, написал Фирсов в 2008 году, когда после моего отъезда из России прошло лишь 14 лет. К сожалению, не нашел в моем архиве ответа на его письмо. Однако сегодня, когда в Америке прожито без совсем малого 30 лет, я могу уверенно согласиться с ним. Я многое запомнил, постоянно анализирую то удаляющееся прошлое и пытаюсь сохранить в нашем сообществе память о тех, кто в очень сложных условиях старался честно и плодотворно работать.
1. Докторов Б. Валерий Голофаст. Фрагменты истории российской социологии как истории с «человеческим лицом» / Телескоп. 2008. №2 2. Докторов Б.З. История в биографиях и биографии в истории // Социология вчера, сегодня, завтра. Социологические чтения памяти Валерия Борисовича Голофаста / Под редакцией О. Б. Божкова — СПб.: Бильбо, 2008. С. 7-13. 3. Докторов Б. Валерий Голофаст. Независимый ум // Социальная реальность. 2008. № 3. С.67 – 82. <https://media.fom.ru/socreal/post-337.pdf>.
4. Докторов Б. Социолого-обывательские заметки об американской жизни. Социология вчера, сегодня, завтра. Новые ракурсы. III Социологические чтения памяти В.Б. Голофаста / Под редакцией О. Б. Божкова — СПб.: Эйдос, 2011. <http://socinst.ru/sites/default/files/books/GR3.pdf>.
Свидетельство о публикации №223050700180