Древняя Русь эпоха единства

В течение Х в. государственный престиж киевских князей постоянно возрастал благодаря удачным военным походам против соседних государств и народов. Этот процесс привёл к тому, что в 970 г., в княжение Святослава Игоревича, новгородское посольство пригласило к себе княжить отпрыска из киевской династии. «В се же время, — сообщает летопись, — придоша (к Святославу) люди новгородские, просяще князя собе». Святослав дал новгородцам в князья своего несовершеннолетнего сына Владимира.

Необходимость приглашения в Новгород князя со стороны естественным образом вытекала из тех политических условий, в которых находился Новгород в первые десятилетия своего существования. Его стремление к политическому первенству в Словенском племенном союзе в значительной степени ослаблялось разобщённостью знатных родов, стоявших во главе городской общины. Вследствие постоянной внутренней вражды и соперничества новгородские старейшины не имели возможности выдвинуть «надплеменного» князя из своей собственной среды. Посылка за князем в Киев была отличным выходом из создавшейся ситуации, ибо, согласно древним представлениям, тот, кто получал отпрыска знатного рода на воспитание, как бы внутренне приобщался к «удаче» и «счастью» этого рода и мог рассчитывать на его поддержку. Отныне сознательное использование легитимной власти князей «от рода русского» станет одним из важнейших факторов возвышения Новгорода. Вместе с тем выбор новгородцев стал ярким свидетельством возросшего международного значения Русской земли и киевской династии.

После смерти Святослава власть в Русской земле наследовали его сыновья. Ярополку при разделе достался Киев, Олег сел княжить в Древлянской земле, а Владимир продолжал княжить в далёком Новгороде.

Братья не смогли ужиться мирно меж собою. Сначала мечи скрестили Ярополк и Олег. Решающая битва произошла в Древлянской земле, под стенами Овруча — стольного города Олега. Олегово войско было разбито, а сам он свалился при отступлении в городской ров и был задавлен телами убитых.

Желая отомстить за брата, Владимир повёл на Киев своих новгородцев и набранную «за морем» (в славянском Поморье) варяжскую дружину. По пути он напал на соседний Полоцк, где княжил князь Рогволод, который не захотел выдать свою красавицу-дочь Рогнеду за новгородского князя, предпочтя ему сватов Ярополка. Город был взят, а Рогволод вместе со всей своей семьей попал в руки Владимира.

Поход Владимира на Киев победоносно завершился 11 июня 978 года. В этот день Ярополк, вызванный на мирные переговоры, вошёл в шатёр Владимира и был предательски убит двумя варягами, стоявшими при входе.

Так, после кровавой династической междоусобицы, Владимир объединил южную Русскую землю и северную Новгородскую землю в одно государство. С этого времени власть великокняжеской династии распространилась на все восточнославянские племена. Русь вступила в недолговечную эпоху единства.

Став «самовластным» правителем Русской земли, Владимир постарался единство политическое подкрепить единством веры. С этой целью он приказал вынести языческих идолов, которым поклонялась его варяго-русская дружина, со «двора теремного» и поставить их в городе, на холме, для всеобщего поклонения. Тем самым Владимир старался стереть все видимые различия между завоевателями и завоёванными, превратив их в соотечественников, спаянных общими интересами и нуждами.

Владимир был храбрым и удачливым полководцем. Он предпринял несколько победоносных военных походов: отвоевал захваченную Польшей Галицию (Червонную Русь), смирил отколовшихся во время княжеской междоусобицы вятичей и радимичей, победил волжских булгар, нанёс смертельный удар Хазарскому каганату, чьё могущество было сломлено ещё во времена княжения Святослава. Восстановленное единство Руси обеспечило успех военным предприятиям Владимира. «И побеждал всех врагов своих, и боялись его все соседи. Против кого он выступал войной, всех одолевал», — пишет Иаков Мних.

Победив Хазарию, Владимир принял титул кагана («великим каганом земли нашей» величает его митрополит Иларион в своём «Слове о законе и благодати»). То был обдуманный политический шаг. Русские князья издавна стремились повысить международный престиж своего титула «великий князь русский». Однако в Византии русских князей называли всего лишь «архонтами» (термин, означающий просто независимого правителя), наравне с вождями диких кочевых племен — венгров и печенегов. Поэтому, как свидетельствует император Константин Багрянородный («Об управлении империей»), киевские князья, начиная с Игоря, желали получить «царские венцы» от византийских императоров. Византия со своей стороны проявляла крайнюю неуступчивость в этом вопросе.

Принимая почётный титул кагана, которого в официальных документах константинопольского двора именовали «наиблагороднейшим и наиславнейшим», Владимир заявлял о себе как о могущественнейшем правителе Восточной Европы — от Дона и Волги до Карпат и от Балтийского до Черного моря. Это был вызов, обращённый ко всем окрестным государям, но прежде всего — к императору Византии.

Государственное величие Русской земли, опиравшееся на материально-духовные возможности языческого общества, достигло своего предела. Дальнейшее развитие её государственного суверенитета было невозможно без коренного преобразования религиозно-политических основ княжеской власти.
С годами Владимир все отчётливее сознавал историческую обречённость язычества. Уроки бабки Ольги не прошли даром. Наши древние писатели (Иаков Мних, митрополит Иларион) свидетельствуют, что князь Владимир принял решение креститься самостоятельно, под влиянием примера княгини Ольги. А преподобный Нестор («Чтение о житии Бориса и Глеба») добавляет, что князю Владимиру было некое «видение Божие», непосредственно побудившее его к обращению. Мы знаем также, что Владимир был особенно заворожён картиной Страшного суда — именно этим устрашающим зрелищем открывается его «Церковный устав».

Однако крещение главы государства в те времена было ещё и важным политическим актом. Поэтому Владимир сделал все для того, чтобы его личный выбор возвысил Русскую землю и великокняжескую власть.

В 987 году в Византийской империи полыхала гражданская война. Удачливый полководец Варда Фока решил завладеть императорским престолом. Встав во главе большого войска, он осадил Константинополь, за стенами которого укрылся законный император Василий II. Не имея достаточных сил для того, чтобы подавить мятеж, Василий II обратился за помощью к князю Владимиру. Император просил поскорее прислать отряд русских воинов, которые славились как отменные бойцы.

Владимир не отказал в просьбе, но взамен потребовал отдать ему в жёны сестру императора — принцессу Анну. В то время породниться с императорским домом Византии было большой честью для любого европейского государя. Делать было нечего, и Василий II дал своё согласие на брак, оговорив впрочем, что Владимир перед свадьбой примет христианство.
Отныне военно-политический союз Руси и Византии, предусмотренный и предыдущими русско-византийскими договорами, должен был получить совершенно другую основу. Больше не могло быть речи об опасливых отношениях соседей поневоле, различающихся между собой во всем и прежде всего в вопросах веры. Международный ранг крещёной Руси подлежал коренному пересмотру. Ей предстояло войти в византийское содружество народов на правах ближайшего союзника василевсов и защитника христианства в северных «скифских» землях. Императоры обещали закрепить почётное место Русской земли в системе внешнеполитических приоритетов империи как на уровне государственных, так и церковных отношений (основание в Киеве митрополичьей кафедры, подчинённой Константинопольскому патриархату).

Владимир, как и обещал, послал в Константинополь несколько тысяч своих воинов. С их помощью мятеж Варды Фоки был подавлен. Со своей стороны, русский князь помог Василию II вернуть отложившийся от империи крымский Херсонес, где и состоялось венчание Владимира с царевной Анной.

В 988 или 989 году (тут возможны разночтения) Владимир вернулся из Херсонеса в Киев. Чтобы побудить колеблющихся принять новую веру, Владимир велел низвергнуть идолы языческих богов. Статую Перуна, например, с позором протащили по земле до берега Днепра и бросили в воду. Таким способом язычникам внушали мысль, что их боги ничтожны и не могут постоять за себя.

Подобный образ действий был в то время распространён и в Западной Европе. Например, когда в 1168 г. датчане взяли славянский город Аркону (на острове Рюген), где находилось наиболее почитаемое в славянском Поморье святилище Святовита, датский король Вальдемар (тёзка русского князя) велел «вытащить этот древний идол Святовита, который почитается всем народом славянским, и приказал накинуть ему на шею верёвку и тащить его посреди войска на глазах славян и, разломав на куски, бросить в огонь» (сообщение хрониста XII в. Гельмольда).

Поражённое этим зрелищем, киевское вече одобрило призыв князя всем миром поменять веру. На следующий день поутру на берегу Днепра собралось множество людей обоего пола и всех возрастов. Их разделили на группы и велели по очереди заходить в реку, которая заменяла купель. Священники читали положенные молитвы, а потом давали каждой группе крестившихся христианские имена: одно мужское — общее для всех мужчин, другое женское — общее всем женщинам. Никакого бытового неудобства от этого не возникало, так как после крещения в повседневном обиходе все равно использовались прежние мирские имена.

Вот так состоялся культурно-цивилизационный переворот в русской истории, благодаря которому наш национальный характер и наша культура со временем приобрели неповторимое своеобразие.

В далёком Новгороде введение новой веры встретило яростное сопротивление, которое вылилось в настоящее языческое восстание.

Во главе мятежа стояли языческий жрец Богомил по прозвищу Соловей и новгородский тысяцкий Угоняй. Они призывали народ умереть за своих старых богов. Возбуждённая этими речами, толпа разгромила христианские храмы и убила несколько десятков христиан. С большим трудом княжеские воеводы Добрыня и Путята привели новгородцев к покорности. Чтобы сломить сопротивление восставших, пришлось даже поджечь Новгород. Для деревянного города пожар был хуже войны. Новгородцы кинулись тушить огонь, и порядок в городе мало-помалу был восстановлен.

С этих пор на Руси возникла поговорка: «Путята крестил Новгород мечом, а Добрыня огнём».

С крещение Новгорода предание связывает и обычай ношения нательных крестов: их будто бы раздали новгородцам, чтобы отличить крестившихся от упорствующих язычников.

Дальнейшим распространением христианства занимались уже подросшие сыновья Владимира, посаженные отцом на городские княжения. Благодаря их стараниям христианская проповедь зазвучала на окраинных землях древней Руси — Древлянской, Туровской, Полоцкой, Смоленской, Ростовской, Муромской, Северской и других.

Христианизация каждой области начиналась с крещения городского населения, причем раньше других в новую веру обращали жителей того города, который на данной территории играл роль «стольного града». В этом прослеживается осознанное стремление опереться на правовую традицию славян, обязывавшую «меньшие» города беспрекословно повиноваться вечевому собранию «старейшего» города земли или волости. Повеление «быть христианами» касалось всех — «незнатных и знатных, рабов и свободных…» («Слово о законе и благодати» митрополита Илариона). Поэтому вместе с горожанами крещение принимала их домашняя прислуга.

Черед сельской округи наступил много позже, когда у Русской Церкви появилась возможность поставления священников в сельские приходы.
Князь Владимир остался в истории прежде всего как креститель Руси. Но мы не должны забывать и о другом его государственном подвиге — многолетней борьбе со степью.

В конце Х — начале XI века степное пограничье Русской земли тревожили своими набегами кочевники-печенеги. Часто разорению подвергались целые города. Археологи находят в древнерусских погребениях этого времени расчленённые тела людей и скелеты мужчин со следами сабельных ударов.

Чтобы оградить Русскую землю от беспрестанных вторжений печенегов, Владимир возвёл вдоль степной границы так называемые Змиевы валы. Эти укрепления стали самыми грандиозными военно-инженерными сооружениями средневековья. Змиевы валы представляли собой утрамбованную насыпь четырёхметровой высоты. С внешней стороны её опоясывал ров, достигавший двенадцати метров в ширину. Общая протяжённость Змиевых валов превышала 500 километров. В сочетании с руслами рек они образовывали сложную систему лабиринтов и замкнутых пространств. В стратегически важных пунктах вдоль Змиевых валов Владимир построил крепости и военные городки.

Политика князя по укреплению южной границы принесла свои плоды. Хотя степняки нередко прорывались за линию Змиевых валов, однако им так и не довелось разбить свои шатры под стенами Киева. В конце концов яростный натиск печенегов на Русскую землю был остановлен. А в последние годы правления Владимира кочевники и вовсе были отброшены далеко вглубь степи.

Последние годы княжения Владимира были омрачены неурядицами в княжеской семье, которые привели к династическому кризису.

До принятия христианства Владимир имел многочисленных жён, от которых у него было несколько сыновей. Но после христианского брака князя с царевной Анной Владимир развёлся со своими прежними жёнами. Соответственно и его сыновья, рождённые в языческих браках, потеряли право наследовать престол, несмотря на их старшинство. Отныне великокняжеский стол должен был принадлежать потомкам Владимира и Анны — братьям Борису и Глебу.

Однако старшие сыновья не согласились с таким решением отца. Первым обнаружил своё недовольство Святополк, женатый на дочери польского короля Болеслава. Святополк составил заговор против Владимира в надежде на военную помощь своего тестя. Но Владимир узнал о готовящемся мятеже. Святополк был схвачен и брошен в темницу.

В 1014 году неповиновение выказал другой сын Владимира, Ярослав, княживший в Новгороде. Разгневанный Владимир начал собирать войско для похода на север. Предстояла война отца с сыном — неслыханное дело даже в языческой Руси. «Но Бог не дал дьяволу радости», — с некоторым облегчением замечает летописец. В разгар военных приготовлений Владимир внезапно заболел. Врачеванье не помогало, и 15 июля 1015 года Владимир скончался в одной из своих загородных резиденций, на Берестове.

После смерти князя Владимира в 1015 году брат встал на брата, и первыми жертвами этой братоубийственной войны стали Борис и Глеб — сыновья Владимира от царевны Анны.

Ответственность за их убийство летопись возлагает на Святополка. Этот старший сын Владимира раньше других братьев оказался в Киеве и щедрыми подарками привлёк на свою сторону киевлян. Затем он решил избавиться от других претендентов на престол. Прежде всего он отправил своих людей расправиться с Борисом.

Борис в это время стоял с дружиной на степной границе, готовясь отразить очередное нападение печенегов. Посланные Святополком убийцы ночью окружили шатёр Бориса и набросились на спящего князя. Борис получил множество ран. Его бездыханное тело взвалили на телегу и повезли в Киев. Но там Борис внезапно стал проявлять признаки жизни. Тогда по приказу Святополка два его дружинника добили мечами раненого князя.
Вслед за Борисом пришла очередь Глеба. Он княжил в далёком Муроме и ничего не знал о смерти Владимира и убийстве Бориса. Святополк от имени отца обманом вызвал его в Киев. Неподалёку от Смоленска на ладью, в которой плыл Глеб, напали поджидавшие его убийцы. Летопись передаёт, что Глеба зарезал его личный повар, предавший своего господина.
Церковь причислила Бориса и Глеба к лику святых как невинных страдальцев. Отомстить Святополку за их смерть выпало на долю Ярославу.

Убийство Бориса и Глеба не помогло Святополку удержаться на киевском столе. В 1016 году в междоусобицу вмешался ещё один сын Владимира — новгородский князь Ярослав. Узнав о совершенном преступлении, он двинул против Святополка сильную новгородскую рать. В битве под Любечем Святополк потерпел поражение и бежал в Польшу.

Однако в 1018 году он вернулся в сопровождении многочисленного войска, которое возглавил сам польский король Болеслав. Ярослав встретил врага на реке Буге. Несколько дней поляки и русские не решались напасть друг на друга. Но вот однажды воевода Ярослава увидел на другом берегу тучного Болеслава и стал задирать его насмешками. «Иди сюда, — кричал он, — мы проколем копьём твоё толстое брюхо!» Рассерженный Болеслав действительно двинул коня в воду, а вслед за ним бросилось в атаку и все польское войско. Не выдержав внезапного нападения, войско Ярослава в панике разбежалось. Спустя две недели Болеслав и Святополк победителями вошли в Киев.

Но как только Болеслав осенью увёл своих поляков домой, Ярослав вновь появился у стен Киева с большим войском. На этот раз Святополк был разбит наголову на реке Альте, после чего навсегда исчез со страниц летописи. Летописец говорит, что он нашёл смерть в какой-то «пустыне между чехами и ляхами». Современные историки считают эти слова образным выражением, которое означает: «умер неизвестно где».

Со смертью Святополка у князя Ярослава оставался последний сильный противник, который мог оспорить у него верховную власть в Русской земле. Это был его младший брат, князь Мстислав — правитель Тмутороканского княжества на Таманском полуострове.

Действительно, в 1024 году Мстислав со своей дружиной отправился добывать киевский стол. Его поддержали черниговцы — давние соперники киевлян. Ярослав с отрядом наёмных варягов встретил врага под городом Лиственом.

Силы противников были почти равны. Однако Мстислав переиграл Ярослава в тактическом отношении. Он поставил против варягов черниговское ополчение, а свою дружину расположил поодаль, на флангах. Чтобы скрыть от Ярослава эту особенность своего боевого построения, Мстислав дождался наступления темноты и только тогда начал сражение. Между тем над полем битвы разразилась гроза. В кромешной тьме, прорезаемой вспышками молний, варяги насели на черниговцев и стали одолевать их. Но в это время дружина Мстислава охватила войско Ярослава с флангов. Теснимые со всех сторон, варяги сломали строй и побежали.

Ярослава спасло то, что киевляне отказались признать Мстислава своим князем, «не приняли его», как говорит летопись. В результате братья поделили между собой Русскую землю.

Совместное правление Ярослава и Мстислава продолжалось около десяти лет. Но в 1036 году Мстислав внезапно умер во время охоты. На этом эпоха двоевластия закончилась, и Ярослав стал верховным правителем всей Русской земли.

Мы привыкли называть этого князя Ярослав Мудрый. Однако с исторической точки зрения это не совсем верно. Прозвище Мудрый закрепилось за Ярославом только в поздних летописях XVI—XVII веков. В древности его называли иначе — Ярослав Правосуд. Этим почётным прозвищем русские люди вознаградили труды Ярослава по учреждению в стране справедливого суда. Именно в этой деятельности наши предки видели главную государственную заслугу Ярослава. Вершить справедливый суд считалось в то время важнейшей обязанностью государя.

Свод его законов получил название Русская Правда. В большинстве своём нормы Русской Правды, конечно, уже устарели. Однако одна её черта актуальна и по сей день. Нас не может не восхищать глубокая гуманность древнерусского законодательства. В его намерения не входило подвергать преступника тюремному заключению или телесным наказаниям. Более того, Русская Правда совершенно не знает смертной казни. И древнерусское общество даже не собиралось дискутировать по этому поводу. Взгляд наших предков на смертную казнь исчерпывающе выразил внук Ярослава, князь Владимир Мономах. «Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его, — поучал он своих наследников. — Если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души».

Ярослав вошёл в историю не только как мудрый законодатель, но и как выдающийся градостроитель. При Ярославе Киев был обнесён трёхкилометровой линией мощных земляных валов. По оценкам археологов, выполнение подобного объёма земляных работ потребовало бы от тысячи человек неустанного труда в течение четырёх лет. Эти укрепления надёжно прикрыли низменный район Подола от нападений со стороны степи.

Внутри Киев был украшен каменными постройками. Наибольшим великолепием среди них отличался храм Святой Софии Премудрости Божией. По замыслу Ярослава, Софийский собор должен был поражать воображение своими размерами. Его центральный купол вздымался почти на тридцатиметровую высоту. Этот памятник древнерусской церковной архитектуры был превзойдён лишь спустя четыреста лет — строителями соборов московского кремля. Недаром современники Ярослава называли Киев украшением православного мира и соперником Константинополя.

Особое внимание Ярослав уделял развитию просвещения и образования. Своим детям Ярослав дал блестящее даже по нашим меркам образование. Известно, например, что его младший сын Всеволод владел пятью иностранными языками.

Не случайно, именно в годы его правления состоялось рождение русской идеи.

В лице Ярослава христианский мир, западный и восточный, обрёл лучшего государя своего времени — образованного, целеустремлённого, деятельного, открытого к восприятию новых идей и осознанно стремившегося к тому, чтобы его государственная деятельность опиралась на идейную основу.

 Интеллектуализм был, пожалуй, самой замечательной чертой двора Ярослава. В то время ни одна европейская столица, включая Константинополь, не жила такой напряженной умственной жизнью, как Киев второй половины 30-х — начала 50-х годов XI века. Будучи человеком высокой культуры и широкого кругозора, Ярослав окружил себя людьми просвещёнными. Это были, преимущественно, лица духовного звания — священники и монахи, находившиеся при князе на положении «княжих попов». По сообщению «Повести временных лет», Ярослав содержал их в своей любимой загородной резиденции на Берестове.

 Особенным доверием Ярослава пользовался инок Иларион, «русин» по происхождению, в то время — пресвитер берестовской церкви Святых Апостолов, «муж благ, книжен и постник», по словам летописи. С его именем также связано зарождение Печерской обители, где он был первым насельником. Питая склонность к уединению, Иларион облюбовал на берегу Днепра, немного южнее Берестова, безлюдный холм, поросший густым лесом, «и ископа печерку малу, дву сажен, и приходя з Берестового отпеваше часы, и моляше Богу там втайне». Позже, когда Иларион возглавил Русскую Церковь, в его опустевшей «пещерке» поселился преподобный Антоний, вслед за которым на днепровскую «гору» пришла и первая братия Печерского монастыря, числом 12 человек.

 Начитанный и образованный княжий любимец и сам прекрасно владел пером. Вероятно, при его участии на Берестове составился целый кружок переводчиков с греческого. За несколько лет была проделана огромная культурная работа: «И собра [Ярослав] писцы многы, и прекладаше от грек на словеньское письмо, и списаша книгы многы».

 У греков искали то, чего не находили у болгар и моравов, чьи литературные богатства, пускай уже и переложенные на «словенское письмо», почти исчерпывались книгами, связанными с богослужебным обиходом (Священное Писание, творения святых отцов для чтения в храмах и т.д.). Переводили «от грек» больше книги исторические, трактовавшие всемирную историю, под которой понималась преимущественно история еврейская и византийская, с позиций церковно-религиозного мировоззрения. Но корпели над древними пергаменами и свитками отнюдь не из-за отвлечённого интереса к прошлому. В исторических штудиях Ярославова двора рождался ответ на главный вопрос, поставленный перед образованным слоем древнерусского общества всем ходом исторического развития Русской земли, — о сопряжении её национальной истории с мировым историческим процессом. Обращение в этой связи к историографическому наследию Византии было, конечно, не случайным, ибо стройная концепция всемирной истории (естественно, в христианском её понимании) была тогда разработана только в рамках византийской историко-философской традиции.
В начале византийской историософии лежал акт божественного творения и драматическое происшествие, предопределившее дальнейшее течение событий — грехопадение человека. С этого момента человеческая история становилась как бы двуплановой, или двустворчатой, разделяясь на Священную историю и историю мирскую. Каждая из них развивала свою главную тему. Священная история вершилась всецело по воле Бога и под знаком предвозвестия. Ветхий Завет возвещал Новый, перекликаясь с ним на различных смысловых уровнях по принципу аналогии, причем этот параллелизм был настолько всеобъемлющим, что для средневековых книжников воистину не существовало такого деяния ветхозаветных персонажей, которое бы не имело своего эха на евангельских страницах.

 В развёртывании мирской истории допускалась некоторая толика человеческой свободы воли, хотя и тут, в конце концов, все совершалось по божественному предначертанию. Исторический путь человечества был озарён сумрачным светом грядущей катастрофы. Мир неудержимо стремился к своему концу. Рано или поздно светопреставление должно было остановить бег времени и завершить историю. А до тех пор, пока не исполнились сроки, светоч истинной веры был помещён в государственную ограду богохранимой империи ромеев. Краеугольным камнем византийской «имперской эсхатологии» было представление о переходе власти, светской и сакральной, — от народа к народу, от царства к царству. Передача светской власти (translatio imperii) происходила в процессе последовательной смены великих держав: Вавилонской, Мидийско-Персидской, Македонской, Римской. Теперь их историческим преемником выступало непобедимое христианское царство — Византия. Наследование сакральной власти шло по другой линии — от благочестивых царей израильских. Подобно им, византийские василевсы считались помазанниками Божиими, и в этом качестве они превосходили всех земных владык. В конце времён последний властелин православного царства должен был передать свою царственную власть непосредственно самому Христу, прервав течение земной истории.

Историософская доктрина греков ничего не говорила о причастности других народов к истории спасения: политическая пропаганда и страстное чувство национального превосходства почти заглушили в ней христианский универсализм. Но она содержала общие принципы христианской философии истории и готовые формулы для встраивания частной истории в глобальный исторический процесс. Вот этот методологический каркас и был бесценной находкой берестовских книжников. И потому их переводы сыграли поистине выдающуюся роль в истории древнерусской мысли. Это была настоящая школа самостоятельной умственной деятельности. Не удивительно, что именно отсюда, из Берестова, в первые же годы «самовластного» княжения Ярослава раздалось самородное русское слово, прервавшее затяжное «русское молчание». После почти двухвекового периода безгласия и немоты русский дух, наконец, выразил себя в словесном и мысленном творчестве.

В конце 1037 или в начале 1038 года (единого мнения о дате у историков нет) Иларион преподнёс князю своё сочинение «Слово о законе и благодати». Непосредственным поводом к его написанию послужило завершение строительства «города Ярослава». Киев праздновал своё «обновление» во образе Божьего Града, и при дворе Ярослава это событие осмыслили самым ответственным образом, выработав оригинальное историософское воззрение на судьбы Русской земли.

«Слово о законе и благодати» насыщено библейским материалом и цитатами из Священного Писания. Но это совсем не богословский трактат. Илариона занимает, по преимуществу, философско-историческая проблематика, хотя и в религиозном её преломлении. Есть ли в историческом развитии человечества какая-то закономерность? Является ли вселенская история, по сути, историей только одного, «избранного» народа, через который вершится Божий замысел о мире, или же благодать Господня изливается на разные народы и страны? Кто такие русские люди: свободные и полноправные творцы христианской истории, или вся их историческая роль сводится лишь к тому, чтобы пассивно воспринимать миссионерскую проповедь со стороны более «старых» христианских народов? В каком отношении стоит христианское настоящее Русской земли к её языческому прошлому? В самой постановке этих вопросов сказывается ум, воспитанный в кирилло-мефодиевской традиции. Но никогда раньше в славянской, а, может быть, и во всей христианской письменности идея равенства народов не звучала с такой ясностью и такой силой.

Пришествие истины и благодати в мир, уверен Иларион, открыло новую эру в истории человечества. Закон, пишет он, отошел, как свет луны, померкший в лучах воссиявшего солнца. И кончилась ночная стужа от солнечной теплоты, согревшей землю. «И уже не теснится в законе человечество, но в благодати свободно ходит». Закон был несовершенен, в частности, потому, что «оправдание иудейско скупо было, зависти ради», не распространялось на другие народы, «но только в Иудее одной было»; христианская же вера «благо и щедро простирается во все края земные».

Историческое содержание эпохи благодати заключается в приобщении все новых и новых «языков» к христианскому вероучению. Христова благодать наполняет всю землю, покрывая её, «яко вода морская». Каждый народ призван стать в конце концов «народом Божиим». Таким образом, народы земли проходят в своём развитии через два состояния: «идольского мрака» и богопознания. Первое состояние — это рабство, блуждание во тьме, «непроявленность» исторического бытия, второе — свобода, полнота исторических сил, разумное и уверенное созидание будущего. Переход из одного состояния в другое знаменует вступление народа в пору исторической зрелости. С этого момента национальная история вливается в мировой исторический поток.

Иларион подчёркивает, что принятие Русской землёй христианства было предусмотрено в божественном плане мировой истории: «Сбылось у нас реченое [пророками] о языцех». Из этого следует, что и дохристианская история Руси имеет непреходящее значение. Языческое прошлое — это не то, что должно быть осуждено, отвергнуто и забыто, а то, что подлежит спасительному исцелению. Крещение не разрывает, а скрепляет связь времён. Освещая лучами благодати настоящее и будущее, оно бросает провиденциальный свет и на пройдённый путь, который теперь получает своё историческое оправдание.

Нерасторжимое единство двух эпох русской истории — языческой и христианской — в «Слове» олицетворяет князь Владимир. Воздавая хвалу крестителю Русской земли, Иларион славит вместе с ним свою страну, сумевшую за недолгий исторический срок встать вровень с великими державами мира: «Все страны, и города, и народы чтут и славят каждый своего учителя, научившего их православной вере. Похвалим же и мы, по силе нашей, малыми похвалами, великое и дивное сотворившего, нашего учителя и наставника, великого князя земли нашей Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава, которые во времена своего владычества мужеством и храбростью прослыли в странах многих и ныне победами и силою поминаются и прославляются. Ибо не в худой и неведомой земле владычество ваше, но в Русской, о которой знают и слышат во всех четырёх концах земли».

 Перо Илариона прочерчивает историю Руси одной сплошной линией, языческая старина лучшими своими сторонами крепко врастает в приближающийся век благодати. Время Владимира — не перелом эпох, а их средостение. «Великий каган» представлен наследником своих предков-язычников, за которыми, оказывается, числятся не только мерзости идолослужения, но и немалые исторические заслуги. Не превозносясь, подобно иудеям, над остальными народами («четыре конца земли» не умалены перед Русской землёй, наоборот они достойные свидетели её торжества), предшественники Владимира своими ратными трудами доставили славу отечеству, отстояли честь родной земли. В могуществе Руси, в благородстве русского княжеского рода, в величии деяний предков Иларион видит как бы залог благодатного преображения Русской земли в будущем, её историческую способность стать «новыми мехами» для «нового вина».
Христианский выбор Владимира, в свою очередь, открыл Русской земле дорогу к новым историческим достижениям. По тому, с какой нескрываемой гордостью Иларион говорит о своём времени, видно, что русские люди переживали тогда редкий и счастливый исторический момент, когда современность кажется венцом всего предыдущего развития.

Историософские воззрения Илариона, по справедливости, можно считать первой в истории отечественной мысли «русской идеей», содержавшей в себе доктрину национальной независимости и исторического оптимизма. Обращаясь к прошлому, «Слово» имело в виду живую современность, провозглашало неотъемлемое право Руси и Русской Церкви на самостоятельное историческое бытие. И в этом голос Илариона был настолько созвучен общей тональности Ярославова княжения, что сегодня «Слово» кажется чуть ли не программой деятельности «самовластца», который, продолжая дело своего великого отца, положил жизнь на укрепление государственного, церковного и духовного суверенитета Русской земли.

Ярослав пользовался уважением и известностью не только на Руси, но и далеко за пределами нашей страны. Иностранные государи почитали за честь породниться с могущественным и богатым русским князем. В период княжения Ярослава Византия, Франция, Германия, Норвегия, Швеция, Польша, Венгрия, Дания и Англия заключили с киевским двором династические браки. Другими словами, чуть ли не все правители ведущих европейских держав второй половины XI века были наполовину русскими по крови.
Самой известной русской невестой того времени по праву считается Анна Ярославна, ставшая женой французского короля Генриха I. Она привезла с собой во Францию рукописное славянское Евангелие богато украшенное и с великолепными миниатюрами. Книга эта произвела настолько сильное впечатление на французский двор, что французские короли в течение нескольких столетий использовали её при церемонии коронации. Любопытно, что во время свадебного обряда Анна поставила на брачной документе свою полную подпись, тогда как её неграмотный супруг с трудом нацарапал крест, заменивший его имя.

В 1060 году, после смерти Генриха I, Анна сделалась регентшей и управляла Францией в течении 15 лет. Кроме того, она усиленно занималась делами благочестия, за что удостоилась от папы Николая II благодарственного послания. Анна Ярославна была похоронена в основанном ею под Парижем монастыре святого Винсента. На его портале и сегодня можно видеть её барельефное изображение в короне французских королей.

В период своего правления Ярослав много воевал и почти всегда с успехом. Однако, в отличие от большинства правителей своего времени, Ярослав не стремился к захвату чужих земель. Особенно ярко эта черта его внешней политики проявилась в отношениях с Польшей.

В 1036 году Польское государство охватила небывалая смута. Знатные паны выгнали из страны законного короля Казимира I, и Польша в первый раз испытала прелести шляхетского правления. Простой люд, доведённый до отчаяния бесчинствами шляхты, восстал и принялся избивать знать и грабить богатые поместья. Социальный протест сопровождался повсеместным возвращением поляков к язычеству. Народ убивал христианских священников, сжигал церкви и монастыри. Польская государственность находилась на краю гибели.

Соседи поляков, как, например, Чехия, сразу же воспользовались ослаблением Польши и захватили ряд польских земель. А вот Ярослав повёл себя иначе. Он не стал добивать несчастную Польшу. Напротив, он оказал военную поддержку королю Казимиру. Посланное Ярославом русское войско разбило самого могущественного из мятежников — мазовецкого воеводу Мечислава. Благодаря этой победе Польша была спасена, её государственное единство восстановлено.

Сегодня, когда многие поляки считают Россию главным историческим врагом Польши, мы вправе напомнить им этот эпизод наших отношений. Нелишне также заметить, что в тяжёлые для России времена Польша ни разу не явила подобного примера политического бескорыстия и великодушия.
Во время княжения Ярослава состоялся последний поход русского войска на Константинополь. Возглавил его старший сын Ярослава, Владимир, которому в ту пору исполнилось 23 года.

В июле 1043 года около трёхсот русских ладей блокировало вход в Босфорский пролив. Византийский флот вышел из городской бухты навстречу русам. Однако до настоящего сражения дело не дошло. Внезапно на море разыгрался сильный шторм. Ветер разметал лёгкие русские ладьи, словно щепки. Больше половины русских судов разбилось о прибрежные скалы. Их экипажам пришлось возвращаться на родину по суше, через Болгарию. Княжеский воевода Вышата добровольно вызвался возглавить этот отряд обречённых. Летопись сохранила слова доблестного воеводы: «Если жив буду, то с ними, если погибну, то с дружиною».

Судьба этой части русского войска была трагична. Большая часть измученных и почти безоружных русов по дороге домой сложила головы в боях с византийцами. 800 человек, среди которых находился и Вышата, попали в плен. Греки подвергли их мучительной казни: одним выкололи глаза, другим отрубили правую руку.

Зато остатки русской флотилии, отступая, сумели восстановить честь русского оружия. В морском сражении Владимир Ярославич захватил 11 византийских кораблей, посланных за ним в погоню. Поэтому князь Ярослав смог заключить с греками мир на почётных для Руси условиях.

Влияние Церкви на развитие древнерусской государственности.
В правление князей Владимира и Ярослава Русская Церковь становится ещё одним участником древнерусской политической жизни.
Поставленное в новое для него положение государственной религии, русское христианство настоятельно нуждалось в юридическом оформлении своих отношений с обществом, которому оно предлагало новые законы и новую мораль, а также с властью, чьим сотрудником, а нередко даже и наставником оно притязало быть. С этой целью князь Владимир, а затем и его сын Ярослав издали церковные уставы — первые памятники русского церковного права, призванные очертить законодательно область деятельности Церкви по устроению общества и поддержанию государственного порядка.
 
Юридическим источником церковного права на Руси была княжеская, то есть светская власть, и потому уставы Владимира и Ярослава определил не обязанности, а права и привилегии русской церковной иерархии. Духовная власть епископов над паствой была дарована им свыше, и князь не мог ни прибавить, ни убавить архиерейских прерогатив в области собственно внутрицерковной жизни. Но Церковь желала также влиять на дела мира сего, и тут права её могли быть расширены только за счёт государственной власти. Впрочем, сами же церковные правила ограничивали мирскую деятельность духовных лиц, запрещая им, под угрозой низвержения из сана, вмешиваться в дела гражданского управления. Вследствие этого законодательная и административная власть, по уставам Владимира и Ярослава, сохранялась за князем в полной неприкосновенности, а к Церкви отходила только доля власти судебной вместе с рядом имущественных прав.
Судебная система в Русской земле была устроена весьма специфично. Политико-правовой обычай делал из неё доходную статью княжеской казны и притом весьма прибыльную. По закону русскому (древнейшему родоплеменному законодательству) и Русской Правде большинство преступлений искупалось вирами — денежными штрафами в пользу князя, который направлял этот обильный денежный поток на покорм дружине, княжим наместникам и тиунам (судьям). Суд, стало быть, был источником благосостояния самих судей (включая князя), а правосудие (за исключением собственно княжего суда) — привилегией, пожалованной князем некоторому числу доверенных лиц из его окружения. Вторжение Церкви в область древнерусского суда напрямую задевало материальный интерес этого влиятельного дружинного слоя и, несомненно, воспринималось им очень болезненно. Показательная деталь: Владимир в уставе почёл необходимым особо наказать своим тиунам (княжеским судьям) «церковного суда не обидети», то есть не вмешиваться в церковную юрисдикцию и исправно уделять епископам положенную им часть судебных пошлин. Любопытно, что приказ этот повторён дважды, и эта настойчивость, конечно, говорит о том, что на практике тиуны с величайшим трудом мирились с посягательством Церкви на их заповедные права.

Сильнейшая материальная заинтересованность княжеской власти в отправлении правосудия делала невозможным участие епископов во всех гражданских делах, как это было в Византии. Вместо этого в церковное ведомство был выделен особый круг лиц и особый круг дел и преступлений, подлежащих епископскому суду. С одной стороны, под непосредственное попечение Церкви было поставлено особое общество церковных людей, состоявшее из: 1) черного и белого духовенства, включая семейства священников 2) мирских лиц церковного причта 3) бесприютных, убогих, увечных, больных и вообще нетрудоспособных людей, пользовавшихся гостеприимством при церквях и монастырях. Это общество в целом составляло небольшую часть всей христианской паствы, зато оно было полностью подведомственно церковной власти во всех делах церковных и нецерковных. Обычный мирянин, если у него была тяжба с церковным человеком, также должен был предстать перед судом епископа.
С другой стороны, Церкви была предоставлена юрисдикция над всеми христианами, но лишь в пределах определенного круга правонарушений. Сюда относились, прежде всего, нарушения святости и неприкосновенности христианских храмов и символов, ереси и тому подобные преступления против веры и святыни; затем покушение на святость родительской власти («или сын отца бьёт или матерь, или дочь, или сноха свекровь»), развод, прелюбодеяние, двоежёнство, оскорблением словом и действием и т. д. На суд епископов был отдан также ряд уголовных преступлений — похищение, изнасилование, убийство ребёнка матерью, смертоубийство во время свадьбы.

В области суда и судопроизводства церковные судебники Владимира и Ярослава определяли границы юрисдикции Церкви, исходя из строгого различения понятий преступления и греха. К ведению церковных властей были отнесены грехи всех христиан и противозаконные деяния церковных людей. Дела исключительно «греховные», то есть нравственные нарушения мирянами божественного закона — волхование, браки в близких степенях родства, вкушение недозволенной пищи и т. п., разбирались епископским судом по церковным законам, без участия княжеского судьи. Дела «греховно-преступные», с элементами физического и материального вреда для другого человека или нарушения общественного порядка («умыкание» девиц, оскорбление женской чести словом или делом, прелюбодеяние и т. п.), подлежали суду совместному, княжеско-епископскому. Князь судил и карал провинившегося вирой (денежным штрафом), делясь пенями с митрополитом. Наконец, дела «духовные», то есть преступления, совершённые лицами церковного ведомства, поступали на суд епископа. Правда, князь оставлял за собой право вмешаться в судебное разбирательство, если церковные люди были повинны в «татьбе с поличным» и «душегублении». В этом случае вира делилась «наполы» (пополам) между митрополитом и князем.

Важной чертой уставов Владимира и Ярослава был провозглашённый в нем полный судебный иммунитет церковных людей от светской власти: «А по сем не надобе вступатися ни детем моим, ни внучатом, ни всему роду моему до века ни в люди церковные, ни во все суды их».

Христианизация Руси оказала большое влияние на саму княжескую власть. Византийское христианство в X—XI вв. уже имело достаточно разработанные представления о властях предержащих, о царе как помазаннике Божием, о его христианских обязанностях перед подданными и т. д. Эти представления привнесли новые элементы в систему поведения князя как политической фигуры — теперь уже христианского государя, монарха милостью Божией. Так, исследования Десятинной церкви и Софийского собора в Киеве показали, что во время богослужений князь с семьей занимали особое место — на хорах, возносясь там над клиром и прочими молящимися, но пребывая ниже Бога, архангелов и пророков, изображённых в верхней части храма — на купольном своде и барабане. Русские князья перенимали некоторые атрибуты суверенной власти византийских императоров — знаки высшей власти (роскошное, «царское» одеяния, пурпурные сапоги, и проч.), чеканку собственной монеты, а также образцы цивилизованного политического поведения. Словом, Церковь немало содействовала становлению политической культуры древней Руси, превращению княжей власти в государственную власть в настоящем смысле этого слова.