1917 ГОД ОТ ЛЬВОВА ДО ЛЕНИНА
ОГЛАВЛЕНИЕ
БЕССИЛЬНАЯ ВЛАСТЬ И БЕЗВЛАСТНАЯ СИЛА
«БЕЗ АННЕКСИЙ И КОНТРИБУЦИЙ»
ВОКЗАЛ ДЛЯ ДВОИХ
ПЕРВАЯ УСТУПКА: КОАЛИЦИЯ
В ПРЕДДВЕРИИ ПЛАНОВОГО ХОЗЯЙСТВА
МАЙ-ИЮНЬ: ТЫЛ И ФРОНТ
ИЮЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ
КОРНИЛОВСКИЙ МЯТЕЖ
ОСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ
ПОСЛЕДНИЙ ПОРОГ: ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ СОВЕЩАНИЕ
ТЕ ЖЕ И ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КОМИТЕТ
ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ
ЭПИЛОГ
Ах, худо, друг мой, очень худо.
Мы так надеялись на чудо,
А чуда так и нет покуда,
А чуда не произошло.
Вероника Долина. «Средневековый диалог»
В советское время переворот, совершившийся в октябре 1917 года, торжественно именовали «Великой Октябрьской социалистической революцией» и трактовали как начало новой эры в истории не только СССР, но и всего человечества. Свержение царского режима, совершившееся восьмью месяцами ранее, считалось всего лишь промежуточной ступенью на пути к судьбоносному Октябрю. Такие оценки и сегодня разделяют очень многие. Другие, напротив, утверждают, что Февраль 1917 года открыл перед Россией путь к демократии и процветанию, а октябрьский переворот – всего лишь нелепая загогулина, случайное уклонение от закономерного процесса исторического развития. Что же касается немногочисленных сторонников воссоздания наследственной монархии, то они как раз в Феврале видят корень зла, а Октябрь рассматривают как его логическое продолжение.
Между тем история редко бывает последовательной. В любой момент времени в мире в целом и в каждой стране в отдельности действуют множество разнонаправленных процессов; лишь рассматривая их задним числом и за очень длительный период, можно более-менее правильно определить равнодействующую, именуемую прогрессом.
Под революцией обычно подразумевают бурные и кратковременные события, приводящие к смене политического режима, а иногда и к изменению социального устройства. Но любая революция является следствием сдвигов в психологии разных общественных слоёв, а такие сдвиги не происходят одномоментно. Большевистский переворот стал следствием эволюции общества между февралём и октябрём. Мы увидим, как умные и дальновидные политические лидеры – Гучков, Милюков, Церетели, Дан, Чхеидзе, Керенский, – каждый по своему пытались удержать ход событий в той или иной точке и как их усилия неизменно терпели крах под напором общественных настроений.
БЕССИЛЬНАЯ ВЛАСТЬ И БЕЗВЛАСТНАЯ СИЛА
В своё время кадет В. А. Маклаков сравнил царское правительство с безумным шофёром, которого невозможно оторвать от руля без того, чтобы автомобиль не потерпел аварию. И вот в конце февраля 1917 года руль у «безумного шофёра» отобрали. На необъятных российских просторах не нашлось ни одной губернии, ни одного города, чьё население встало бы на защиту привычной, но всем опостылевшей власти. Страна, до предела централизованная вековыми усилиями своих государей, вслед за столицей дружно шагнула в туманное революционное будущее.
На некоторое время «автомобиль» остался вовсе без управления. Крестьянский сын Фёдор Иванович Шаляпин, которому 1 февраля (по ст. ст.) 1917 года исполнилось 44 года, так описывает положение в Петрограде в марте: «Достаточно было выйти на Невский проспект, чтобы сразу почувствовать, как безумно бушует в народе анархическая стихия. Я видел, как солдаты злобно срывали со стен какие-то афиши, которые упорно наклеивали другие "граждане", и как из-за этого в разномыслящей уличной толпе возникали кровавые драки».
В провинции власти от губернаторов до рядовых полицейских чинов разбежались либо были арестованы самозваными комитетами. В деревнях крестьяне самовольно захватывали помещичьи земли, жгли и грабили усадьбы убивая их хозяев и забирая хлеб, семена, скот, машины, орудия.
Политический пейзаж России в считанные дни изменился до неузнаваемости. Организации крайне правых, всегда немногочисленные, но сильные царской поддержкой и создававшие много шума, растворились без видимого осадка. Реакционеры, ещё вчера ненавидевшие кадетов, теперь уцепились за них как за якорь спасения в бушующем революционном море. А широкие массы, недавно голосовавшие за кадетов, теперь качнулись в сторону эсеров – очень левой и очень революционной партии с неопределённой идеологией, зато со славным террористическим прошлым и с новообретенным популярнейшим вождём – Керенским; эсеры всегда стояли за передачу помещичьей земли крестьянам без выкупа.
В Российской империи даже после манифеста 17 октября 1905 года кабинета министров как единого целого не существовало: каждый министр отчитывался непосредственно перед царём. После революции ситуация если и изменилась, то только к худшему. Царя не стало, а министр-председатель, князь Георгий Евгеньевич Львов, руководить министрами даже не пытался. «Сильный человек» Александр Иванович Гучков, занимавший пост военного министра, держался особняком. Он часто болел, а главное, уже тогда начал понимать, что спасти Россию от неё самой невозможно. Единомышленников-кадетов в правительстве было всего трое: министр иностранных дел Павел Николаевич Милюков, министр земледелия Андрей Иванович Шингарёв и министр просвещения Александ Аполлонович Мануйлов. Наибольшим влиянием пользовался министр юстиции Александр Фёдорович Керенский – «трудовик» (то есть член левой думской фракции, именовавшейся «трудовой г8руппой»), объявивший себя эсером, но в правительстве опиравшийся на своих «братьев» по масонской ложе – министра путей сообщения Николая Виссарионовича Некрасова (кадет, стоявший в оппозиции к руководству своей партии) и министра торговли и промышленности Александра Ивановича Коновалова (прогрессист). К ним примыкал молодой беспартийный миллионер, министр финансов Михаил Иванович Терещенко, а также государственный контролёр Иван Васильевич Годнев и обер-прокурор Синода Владимир Николаевич Львов, по выражению Милюкова, «совершенно порабощённые авторитетом Керенского».
Несмотря на тлеющий раскол, Временное правительство активно проводило демократические преобразования: отменило смертную казнь, объявило всеобщую амнистию, провозгласило независимость Польши, сняло все национальные ограничения, ввело восьмичасовой рабочий день (и это в условиях войны, когда в других воюющих странах рабочий день вырос!).
Самая сложная задача выпала на долю министерства земледелия. Династия Романовых создала систему землепользования, в которой друг другу противостояли не просто два сословия, но две различные цивилизации. Александр II, освободив крестьян, даже не попытался разрешить это основное противоречие российской жизни. Николай II скрепя сердце разрешил запоздалую и растянутую на десятилетия «столыпинскую» реформу. И вот теперь министра Шингарёва упрекали в медлительности! Но именно потому, что правительство всё делало в законном порядке, оно не могло раздать помещичью землю с четверга на пятницу, как этого хотели крестьяне. К тому же в условиях войны подобный раздел привёл бы к бесконечным тяжбам, поставив под угрозу урожай, а с ним и снабжение хлебом фронта и тыла.
Однако никакие, даже самые героические усилия «буржуазного» правительства не смогли бы создать ему популярность среди рабочих и солдат, чей голос в политике стал теперь решающим. Единственным органом, пользующимся беспрекословным авторитетом во всей России, оказался Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов (далее Петросовет) и его исполнительный комитет (Исполком). Преобладали здесь эсеры и социал-демократы (меньшевики). Всероссийское совещание Советов, прошедшее с 29 марта по 3 апреля, одобрило политику Исполкома и преобразовало его во Всероссийский Центральный исполнительный комитет - ВЦИК, пополнив шестнадцатью представителями социалистических партийных фракций.
Депутат-социалист французского парламента Марсель Кашен, объясняя своим соотечественникам положение в России, констатировал: «Десять миллионов штыков русской армии находятся в полном распоряжении Совета». При этом сам Совет представлял собой довольно рыхлую структуру. Внутри разросшегося Исполкома существовал президиум и отдельно – влиятельнейшая «группа президиума» во главе с меньшевиком Ираклием Георгиевичем Церетели, который не входил в президиум и даже не имел решающего голоса в Исполкоме.
О Церетели надо сказать отдельно. Один из лидеров социал-демократической фракции во II Думе, он ещё в 1907 году был отправлен на каторгу и вернулся в Петроград только в середине марта 1917 года. «Церетели был одарённым, энергичным и мужественным человеком, который вскоре стал одним из лидеров "революционной демократии"» – характеризует его Керенский. Милюков, в чьей скорой отставке Церетели сыграл ключевую роль, отмечает его организаторские способности: «Из правоверного марксиста и прирождённого миротворца вышел замечательный специалист по междупартийной технике, неистощимый изобретатель словесных формул, выводивших его героя (Керенского. – А. А.) и его партию из самых невозможных положений».
Не желая нести ответственность за деятельность «буржуазного» Временного правительства, руководители Петросовета отказались войти в его состав, но фактически диктовали ему линию поведения через т. н. «контактную» комиссию.
Только благодаря деятельной и в то же время осторожной позиции Исполкома переход власти после падения царизма совершился без катастрофических последствий. Сохранился фронт; прекратилась, несмотря на сопротивление ряда местных советов, всеобщая забастовка, восстановилась дисциплина на заводах и фабриках; было обеспечено снабжение Петрограда продовольствием. Вынужденный неодолимой силой обстоятельств издать пресловутый «приказ № 1», узаконивший солдатские комитеты и уравнявшие солдат с командирами, Исполком в меру своих возможностей пытался нейтрализовать его деморализующее воздействие, наладить отношения между офицерством и нижними чинами.
«БЕЗ АННЕКСИЙ И КОНТРИБУЦИЙ»
Война оставалась главной проблемой.
После нескольких лет мировой бойни все воюющие страны испытывали тяжкие лишения. Миллионы людей гибли или возвращались с фронтов ранеными, изувеченными или психологически надломленными. Мирное население жило впроголодь, стояло в очередях за продуктами и отказывало себе в самом необходимом.
Россия за время войны потеряла людей лишь на четверть больше Франции, которую превосходила по населению в 3,5 раза, и на 10% меньше Германии. Зато военная разруха приняла самые угрожающие масштабы. Вылезли наружу и невероятно обострились все застарелые проблемы: общая хозяйственная отсталость, низкий душевой ВВП (в три с лишним раза меньше британского и в два с лишним раза меньше французского), плохое состояние путей сообщения, малая протяжённость железных дорог, слабость финансовой системы, зависимость от иностранных займов. Хозяйство России оказалось на грани краха. Проблемы были гигантские; но не менее важно, как их воспринимало население.
Средний француз твёрдо знал, что Германия – исконный враг свободолюбивой Франции, вечный агрессор, присвоивший часть французской территории – Эльзас и Лотарингию. Средний немец свято верил, что только Германия способна (и даже обязана) привить безалаберным французам и примитивным славянам привычку к порядку и дисциплине. Средний англичанин не столько осознавал, сколько инстинктивно ощущал необходимость остановить германскую экспансию, угрожающую Британской империи.
В России три четверти населения (крестьянство) не имели ни малейшего представления ни об истории, ни о геополитике, и соответственно не понимали, из-за чего им приходится страдать. Образованная, хотя бы относительно, часть населения (читатели газет) тоже отличалась значительным своеобразием. Российский обыватель тогда, как и сегодня, категорически не желал принимать во внимание корни проблем (например, общую экономическую отсталость и низкую производительность труда). Винить во всех бедах у нас принято друг друга, а в особенности власть, которая, согласно нашим понятиям, «может вс», а не делает только ввиду своей глупости или злокозненности. В 1915–1916 гг. от царского правительства ждали чуда и никак не могли взять в толк, почему оно отказывается его сотворить. Сначала винили Распутина, после его убийства – царя с царицей. И вот их свергли, а чуда всё не было…
Продолжали расти цены, в том числе «твёрдые», определяемые правительством: в марте 1917 года они были официально повышены в среднем на 60–70 %. Летописец революции Николай Николаевич Суханов приводит свой разговор со знакомой женщиной из простонародья:
- Больше ли стало порядка, меньше ли хвосты (очереди)?
- Ну, хошь порядок всё одно, а хвосты ничего не меньше, должно, больше стали… Стоишь, как и прежде, по полдня.
- А что говорят?
- Что говорят? Говорят, слобода-слобода, а нам всё равно ничего нет. Говорят все одно – богатые бедных обдирают, одни лавочники наживаются.
Поскольку ключевые вопросы общественное сознание игнорировало, копившийся пар выпускался в горячих спорах по вопросам второстепенным – особенно о целях войны. На первый взгляд это кажется вполне закономерным: должны же люди знать, за что приносят жертвы. Однако логика здесь оказалась вывернутой наизнанку. В 1914 году, когда объявляли войну, никто не спрашивал, почему и зачем: все дружно грозились разбить немца. А теперь вдруг очень заволновались, как бы Россия в результате войны не приобрела ненароком новые территории.
Во время войны цель может быть только одна – победа над врагом. То, что вопрос этот оказался в центре общественной полемики, по сути означало: народ засомневался, нужна ли ему победа такой ценой.
Временное правительство сформировали представители статусной интеллигенции с примесью крупных предпринимателей, желавшие победоносного завершения войны плечом к плечу с союзниками. Ведь не зря же Александр III в своё время заключил военный союз с ненавистной ему республиканской Францией, чтобы Россия в случае войны с Австро-Венгрией и Германией не осталась, как в Крымскую войну, совсем без союзников! Однако «революционному» правительству приходилось считаться с настроениями масс.
Перемены в этих настроениях происходили исподволь. В февральские дни и непосредственно после них антивоенные тенденции практически никак не проявлялись. Не только официальные лица, но и «общество», и даже простонародье, включая солдатскую массу, отвергали всякую мысль о «похабном» сепаратном мире с Германией и Австрией. Агитаторов, призывавших к такому миру, попросту били. Но при этом призывники не спешили попасть в армию, солдаты в тылу больше всего боялись отправки на фронт (что и стало одной из главных причин февральских событий в Петрограде), а фронтовики не желали идти в наступление.
Хрупкое равновесие противоречивых, смутных желаний разных слоёв общества нашло отражение в лозунге «мир без аннексий и контрибуций». Означал он следующее: «Мы к победе над противником стремимся всей душой, воевать не отказываемся, но только при условии, что война будет справедливой, а не захватнической» (чего в принципе не могло быть: и страны Антанты, их противники в случае победы намеревались компенсировать свои военные расходы за счёт побеждённых). «Мир без аннексий и контрибуций» стал официальной линией Советов в вопросе продолжения войны.
Между тем Милюков, заняв пост министра иностранных дел, доложил правительству о секретных договорах, предусматривающих, по выражению Керенского, «грандиозный раздел военных трофеев между Францией, Англией и Россией». Министры были поражены. Они решили переубедить союзников, или, во всяком случае, привести политику России в соответствие с «новыми убеждениями нашей общественности» (Керенский). 27 марта в Декларации о целях войны правительство заявило, что цель свободной России – не захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. «Русский народ не добивается усиления мощи своей за счёт других народов. Он не стремится к порабощению и угнетению кого бы то ни было».
ВОКЗАЛ ДЛЯ ДВОИХ
Сложная эквилибристика вокруг «мира без аннексий» была нарушена возвращением из эмиграции руководителя большевиков Владимира Ильича Ульянова-Ленина. Суханов оставил колоритное описание этого события.
Вечер 3 апреля. Поезд ждали часам к одиннадцати. Площадь перед Финляндским вокзалом была забита народом, трезвонящие трамваи с трудом протискивались сквозь толпу. Над бесчисленными красными знамёнами растянулся шитый золотом стяг с надписью «Центральный Комитет РСДРП (большевиков)» У бокового входа в бывшие «царские комнаты» выстроились воинские части. Пыхтели многочисленные автомобили, кое-где высовывались «страшные контуры» броневиков, а с боковой улицы, разрезая толпу, двигался массивный прожектор, выхватывавший из темноты многоэтажные дома, столбы, провода, трамваи и скопления людей. В «царских комнатах» в ожидании не слишком приятных гостей томились руководители Исполкома Петросовета – мрачный председатель Николай Семёнович Чхеидзе и его от души веселившийся заместитель Матвей Иванович Скобелев. За стеклянными окнами завистливо лепились делегаты заводов и фабрик; слышались негодующие женские голоса:
- Партийной-то публике приходится ждать на улице, а туда напустили… неизвестно кого!
В конце платформы, занятой рядами воинских частей и увешанной красными стягами с революционными лозунгами, ждали своего вождя руководители питерских большевиков.
Наконец показался поезд. Оркестр заиграл «Марсельезу», раздались приветственные крики. Ленин вышел из вагона, поздоровался с товарищами по партии и проследовал туда, где его ожидали руководители Совета. Перед ним следовал член Исполкома, большевик Александр Гаврилович Шляпников, по характеристике Суханова, «с видом доброго старого полицмейстера, несущего благую весть о шествии губернатора», без необходимости покрикивая «позвольте, товарищи, позвольте! Товарищи, дайте дорогу!» За Шляпниковым в сопровождении небольшой кучки людей в комнату вошёл почти бегом Ленин – в круглой шляпе, с иззябшим лицом и с роскошным букетом в руках. «Добежав до середины комнаты, он остановился перед Чхеидзе, как будто натолкнувшись на совершенно неожиданное препятствие». Председатель Исполкома, не меняя траурного выражения лица, произнёс приветственную речь, выразив надежду, что прибывшие будут работать совместно с Советом ради сплочения демократии во имя революции. Ленин «стоял с таким видом, как бы всё происходящее ни в малейшей степени его не касалось: осматривался по сторонам, рассматривал окружающие лица и даже потолок "царской комнаты", поправляя свой букет (довольно слабо гармонировавший со всей его фигурой)». Когда Чхеидзе закончил речь, Ленин, совершенно уже отвернувшись от делегации Исполкома, заговорил:
- Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице…, и т. д., и т. п.
Он говорил о кипящей Германии, о Карле Либкнехте, о близком крахе всего европейского капитализма и закончил словами «да здравствует всемирная социалистическая революция!
Вновь грянула «Марсельеза». Под крики толпы Ленин, освещаемый прожектором, вышел на парадное крыльцо и сел в пыхтящий бронированный автомобиль, однако масса запротестовала. Тогда он вышел из броневика, забрался на его крышу и произнёс ещё одну речь:
- Участие в позорной империалистической бойне… ложью и обманом… грабители капиталисты… истребление народов ради наживы кучки эксплуататоров… Защита отечества – это защита одних капиталистов против других…
Затем броневик с Лениным медленно двинулся следом за прожектором, сопровождаемый оркестром, знаменами, рабочими отрядами, воинскими частями и огромной толпой. Чуть ли не на каждом перекрестке Ленин с броневика обращался всё к новым и новым толпам. В особняке Кшесинской, где помещался ЦК большевиков, Суханова остановил широко улыбающийся П. А. Залуцкий, ещё один член Исполкома Петросовета от большевиков:
- Что, Николай Николаевич, батько приехал? А?
Ленин тем временем, уже охрипший, кричал те же слова с балкона второго этажа дома Кшесинской. Суханов, стоя в толпе, слышал разговор солдат:
- Вот такого бы за это на штыки поднять… А? Что говорит!.. Слышь, что говорит!.. А?.. Кабы тут был, кабы сошел, надо бы ему показать! Да и показали бы! А?.. Вот за то ему немец-то… Эх, надо бы ему!..
В отличие от руководителей Петросовета, считавших, что между буржуазной революцией и революцией социалистической лежит длительный период свободного капиталистического развития, Ленин пришёл к убеждению, что Россия созрела для социализма: есть крупные монополии, есть какой-никакой пролетариат (правда, сильно прореженный войной), есть передовая марксистская партия (его собственная). Согласно теории Карла Маркса, между капитализмом и грядущим торжеством пролетариата будет лежать длительная полоса межнациональных и гражданских войн. Поэтому Ленин был настроен на «превращение войны империалистической в войну гражданскую». Огромные жертвы его не пугали: надо – значит надо.
Уже 7 апреля в большевистской газете «Правда» появились его «Апрельские тезисы», провозгласившие переход ко второму этапу революции, «который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоёв крестьянства». В финансах предлагалось «создание общенационального банка под контролем Совета рабочих депутатов»; в промышленности – установление контроля Советов рабочих депутатов «над общественным производством и распределением продуктов», хотя и с оговоркой, что построение социализма не является непосредственной задачей; в аграрной сфере – конфискация помещичьих земель с передачей её в распоряжение Советов батрацких и крестьянских депутатов, создание «образцовых общественных хозяйств, работающих под контролем бедняков для общественной пользы». На состоявшейся вскоре партийной конференции Ленин заявил, что как только крупнейшие капиталистические синдикаты будут поставлены под контроль Советов рабочих депутатов, «Россия одной ногой станет в социализм».
Словом, всё «гладко было на бумаге…».
Для остальных большевистских вождей такой подход был полной неожиданностью: они привыкли к более скромным задачам. Позицию Ленина с ходу поддержали только дочь французского оперного певца Инесса Арманд и Александра Коллонтай – недавняя меньшевичка, жена Шляпникова и троюродная сестра знаменитого поэта Игоря Северянина. 8 апреля «Правда» опубликовала статью Л. Б. Каменева «Наши разногласия». «Что касается общей схемы Ленина, – писал его соратник по большевистскому ЦК, – то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитывает на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую».
А вечером 8 апреля на Финляндском вокзале встречали эсеровских вождей – Виктора Михайловича Чернова, Николая Дмитриевича Авксентьева и Бориса Викторовича Савинкова. «Без Чернова – пишет Суханов – вообще не было бы эсеровской партии, как без Ленина не было бы большевистской, поскольку вокруг идейной пустоты вообще не может образоваться серьёзная политическая организация».
Встреча получилась пышная, но по части организации эсеры сильно уступали большевикам: порядка на вокзале было значительно меньше. Вместо марксистского «Пролетарии всех стран…» висели эсеровские лозунги – «Земля и Воля» и «В борьбе обретешь ты право своё». Пришёл Керенский, старающийся вписаться в чуждую ему эсеровскую среду, но не дождался опаздывающий поезд и убежал, перепоручив миссию Зензинову.
Как и Ленин пятью днями раньше, Чернов вышел из вагона под звуки «Марсельезы», получил дежурный букет и, широко улыбаясь, протиснулся через толпу в «царскую комнату». Приветствия длились долго; знатный гость ответил длиннейшей речью, «и не один я, – вспоминает Суханов, – а и многие эсеровские партийные патриоты морщились и покачивали головами, что это он так неприятно поёт, так странно жеманится и закатывает глазки, да и говорит без конца ни к селу, ни к городу!»
Как и Ленин, Чернов с самого начала войны стоял на позиции Циммервальдской конференции социалистов, провозгласившей вслед за Марксом, что у пролетариата нет отечества. По приезде в Петроград он попытался добиться от Керенского «циммервальдской» линии, но потерпел неудачу и в Исполкоме следовал в фарватере Церетели. «Опутали, конечно, куда ему! – жаловался Суханову крайне левый эсер Александрович. – Да что там: вот Натансон приедет!» ( М. А. Натансон – лидер левых эсеров).
На Ленина, нарушившего царившее в верхах всеобщее согласие, обрушился шквал обвинений со стороны «буржуазной» прессы. Его возвращение в Россию через Германию в «пломбированном вагоне» само по себе было достаточно скандальным, и фельетонисты изощрялись в описаниях немецких железнодорожников, пропускающих поезд с Лениным впереди составов с боеприпасами. Заодно поминали известных большевиков, оказавшихся тайными агентами царской полиции – бывшего выпускающего редактора «Правды» Черномазова, секретаря союза печатников Михайлова, а особенно бывшего руководителя думской фракции большевиков Романа Малиновского, которого Ленин продолжал защищать от обвинений в провокаторстве. Но основные нападки сосредоточились на фигуре Ленина. «Лозунг "Долой Ленина – назад в Германию!" стал достоянием самых широких масс около середины апреля, – пишет Суханов. – Он стал крайне популярен среди мещан, делающих "общественное мнение", и не только пошёл по казармам, но и по заводам». 14-16 апреля все газеты облетела резолюция предельно революционных матросов балтийского флотского экипажа, встречавших Ленина на Финляндском вокзале в составе почётного караула. «Узнав, что господин Ленин вернулся к нам в Россию с соизволения его величества императора германского и короля прусского, мы выражаем своё глубокое сожаление по поводу нашего участия в его торжественном въезде в Пероград. Если бы мы знали, какими путями он попал к нам, то вместо восторженных криков "ура" раздались бы наши негодующие возгласы: "Долой, назад в ту страну, через которую ты к нам приехал"». Солдатская исполнительная комиссия и Московский солдатский Совет вынесли резолюции о защите от Ленина и его пропаганды; гимназисты в Петрограде устроили демонстрацию против Ленина; около дома Кшесинской, где, по утверждениям прессы, Ленин жил «с царской роскошью», бушевали враждебные манифестации. Газетчики уверяли, что Ленин дважды выходил на балкон и пытался оправдываться, объясняя, что его неправильно поняли. Толпы людей требовали его ареста; в правительстве на этом же настаивал Милюков. 17 апреля «Известия», орган эсеровско-меньшевистского Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов, посвятила передовую статью защите Ленина от травли. Статья характеризовала его как «человека, отдавшего всю жизнь на службу рабочему классу, на службу всем обиженным и угнетённым». Но в тот же день в Петрограде состоялась грандиозная демонстрация инвалидов – в повязках, безруких, безногих из столичных лазаретов. Кто мог идти, шёл сам, кто не мог, ехали на извозчиках, в грузовых автомобилях, линейках (длинный конный экипаж, в котором пассажиры сидели по бокам лицом друг к другу). На знаменах были надписи: «Война до конца», «Полное уничтожение германского империализма», «Наши раны требуют победы». Суханов уверял Милюкова, что Ленин до такой степени ни для кого неприемлем, что совершенно не опасен. «Мы не допускали, чтобы Ленин остался при своих "абстракциях". Тем более мы не допускали, чтобы этими абстракциями Ленин мог победить не только революцию, не только все её активные массы, не только весь Совет, но чтобы он мог победить ими даже своих собственных большевиков.
Мы жестоко ошиблись…
Своих большевиков он заставил целиком воспринять свои "бредовые идеи". И в недалеком будущем всё бывшее для самих большевиков явной несообразностью, явной утопией, явным кричащим уклонением от всего того, чему искони учила социал-демократия – всё это стало единственным истинным словом социализма, единственно мыслимой революционной политикой в отличие от бредней социал-предателей и прихвостней буржуазии».
Пытаясь понять, каким образом Ленину это удалось, Суханов выделяет несколько факторов, и прежде всего его личность: «Ленин есть явление чрезвычайное. Это человек совершенно особенной духовной силы… Тип этого деятеля представляет собой исключительно счастливую комбинацию теоретика движения и народного вождя». Суханов без колебаний называет Ленина гениальным, «памятуя о том, что заключает в себе понятие гения… Это сплошь и рядом человек с крайне ограниченной сферой головной работы, в каковой сфере эта работа производиться с необычайной силой и продуктивностью… это человек до крайности узкий… не понимающий, не приемлющий, не способный взять в толк самые простые и общедоступные вещи».
Второй причиной победы Ленина Суханов считает его монопольное положение в партии в течение долгих лет: «Большевистская партия – это дело рук Ленина, и притом его одного». В качестве третьей причины он называет, говоря нынешним языком, популизм. «Разудалая "левизна" Ленина, бесшабашный радикализм его, примитивная демагогия, не сдерживаемая ни наукой, ни здравым смыслом, впоследствии обеспечили ему успех среди самых широких пролетарско-мужицких масс, не знавших иной выучки, кроме царской нагайки».
ПЕРВАЯ УСТУПКА: КОАЛИЦИЯ
Согласившись с Сухановым, добавим главную причину удивительно быстрой (в течение нескольких месяцев) победы ленинизма в масштабах России: на фронтах продолжала литься кровь. Английские, французские, немецкие, австрийские фронтовики испытывали сильнейший и очень длительный стресс. А русская армия, утратившая в окопах Веру, лишившаяся Царя и не понимавшая, что значит «Отечество», на третьем году войны просто надорвалась. И пока в тылу солдаты, матросы и инвалиды войны устраивали антигерманские и антиленинские демонстрации, на фронтах солдат с каждым днём всё труднее было заставить воевать. Чтобы не кормить вшей в окопах и не ходить в атаку под пулемётным огнём, они готовы были поверить кому угодно, – тем более тем, кто обещал им разом и мир, и землю.
В тылу нарастала разруха, а «революционное» Временное правительство, лавируя между противоположными общественными течениями, в конечном счёте не могло угодить никому.
Ещё в первых числах апреля Исполком Петросовета постановил праздновать 1 Мая вместе с пролетариатом всей Европы – по новому стилю, то есть 18 апреля по старому. Долго решали, какой лозунг поместить на праздничных знамёнах – «Пролетарии всех стран…» или «В борьбе обретешь…»; в конце концов незначительным большинством приняли оба. 17 апреля главнокомандующий войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов издал (ирония истории!) приказ № 170-а: «Завтра 18 апреля (1 мая) по случаю всемирного рабочего праздника в войсках вверенного мне округа занятий не производить. Войсковым частям с оркестрами музыки участвовать в народных процессиях, войдя в соглашение с районными комитетами».
Сразу после праздника разразился первый после революции политический кризис. Причиной стал пресловутый «мир без аннексий».
Сейчас читателю надо растолковывать, что такое «восточный вопрос». Изгнание турок из Константинополя (Стамбула), освобождение православных славян из-под турецкого ига и объединение их вокруг России, захват контроля над Босфором и Дарданеллами – таковы были приоритеты российской политики с XVIII до начала XX века. Милюков вполне их разделял. На одном из заседаний кабинета он заявил: «Победа – это Константинополь, а Константинополь – это победа, и посему людям всё время необходимо напоминать о Константинополе». Гучков резко возразил: «Если победа – это Константинополь, то говорите только о победе, поскольку победа возможна и без Константинополя, а Константинополь без победы невозможен… Думайте что хотите, но говорите лишь о том, что способствует укреплению морального духа на фронте».
Почему Милюков, человек очень умный и очень дельный, в качестве министра иностранных дел вёл себя столь «недипломатично»? Можно сослаться на то, что он, будучи прежде всего учёным, добивался в политике ясности, которой в ней не может быть по определению. Но вряд ли дело было только в этом.
И Милюков, и его коллеги по Временному правительству, и руководители Петросовета делали всё, чтобы Россия продолжала воевать. Но, кажется, только Милюков чётко осознавал, что «мир без аннексий и контрибуций» – всего лишь маска, за которой скрывается измена союзникам и заключение сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией. Рано или поздно нарыв всё равно прорвался бы, и Милюков, выстраивая свою линию поведения, предпочёл, чтобы это произошло быстрее. К тому же он понимал, насколько нелепы попытки уговорить союзников отказаться от перекройки карты мира. Какое, к примеру, французское правительство, хотя бы и самое социалистическое, могло оставить Германии Эльзас и Лотарингию? Между тем вожди российской «революционной демократии» искренне надеялись убедить волков в преимуществах вегетарианства. Иногда казалось, что это у них получается: под их натиском посещавшие Россию министры и депутаты союзных стран предпочитали «сбросить балласт», заверяя, что всегда стоят за абсолютную справедливость; главное – победить, а там уж всё будет исключительно гуманно и эстетично…
И вот теперь Петросовет, учитывая настроения масс, потребовал, чтобы правительство официально в виде ноты довело до сведения союзников Декларацию 27 марта. В противном случае Совет грозился не поддержать «заём свободы», с помощью которого правительство рассчитывало несколько подлатать трещавший по всем швам бюджет.
17 апреля на квартире больного Гучкова министры единодушно одобрили текст ноты, составленной Милюковым. 18 апреля нота была направлена правительствам союзников, о чём князь Львов на следующий день уведомил Петросовет. Однако когда сделался известным её точный текст, разразился скандал. Сама нота лишь сообщала о поручении Временного правительства России своему министру иностранных дел довести до союзников Декларацию 27 марта; в комментариях же говорилось: «Высказанные Временным правительством общие положения вполне соответствуют тем высоким идеям, которые постоянно высказывались вплоть до самого последнего времени многими выдающимися государственными деятелями союзных стран… Продолжая питать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны в полном согласии с союзниками, Временное правительство совершенно уверено в том, что поднятые этой войной вопросы будут разрешены в духе создания прочной основы для длительного мира и что проникнутые одинаковыми стремлениями передовые демократии мира найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые необходимы для предотвращения новых кровавых столкновений в будущем».
Комментарий произвёл впечатление разорвавшейся бомбы. До этого Исполком постоянно подчёркивал, что Декларация 27 марта является первым с начала войны актом отказа от всяких империалистических притязаний. А тут получалось, что правительство революционной России просто согласилось с этими притязаниями, признав их справедливыми.
С утра 20 апреля на улицах Петрограда начались демонстрации под лозунгами «Долой Милюкова», «Долой Гучкова» и даже «Долой Временное правительство». Подавляющее большинство манифестантов было уверено, что таким образом оказывает поддержку Исполкому. Особо важную роль сыграл в этот момент член Исполкома Ф. Ф. Линде – молодой беспартийный социалист, математик и философ, искренний оборонец, служивший рядовым в Финляндском полку. Поднятый им полк в боевом порядке окружил Мариинский дворец – резиденцию правительства. Следом подошли полки Московский и 180-й. Возбуждённые солдаты собирались арестовать Милюкова или даже всё правительство. Однако ни премьер Львов, ни министр путей сообщения кадет Некрасов, крайне недовольные Милюковым, не соглашались поставить вопрос о его отставке.
Вечером на заседании Петросовета большевики призывали рвать с правительством, не боясь гражданской войны: она, по их мнению, уже началась, и только через неё народ добьётся освобождения. «Это были новые и очень страшные слова, – вспоминает Суханов. – Их договаривали до конца. Они попадали в центр настроения и находили на этот раз такой отклик, какого ни раньше, ни долго после не встречали в Совете большевики». Церетели пытался охладить депутатов: «В возбуждённой атмосфере нам легко поднять массы против правительства, но очень сомнительно, что, развязав эту энергию, мы окажемся в состоянии удержать движение под своим контролем и помешать его превращению в общегражданскую войну». Трудовик В. Б Станкевич, указывая на часы, говорил:
- Вот видите, сейчас без пятнадцати минут семь. Постановите, что правительство должно уйти в отставку, и к семи часам его не будет – никто не подумает сопротивляться. Но как сформировать новое правительство, которое поддержат все слои населения?
В десятом часу вечера состоялась встреча Исполкома с Временным правительством. Львов начал с того, что обвинил Совет в недоверии к правительству: «Острое положение на почве ноты 18 апреля есть только частный случай. За последнее время правительство вообще взято под подозрение. Оно не только не находит в демократии поддержки, но встречает там попытки подрыва его авторитета… Мы должны знать, годимся ли мы для нашего ответственного поста в настоящее время. Если нет, то мы для блага родины готовы сложить с себя полномочия, уступив место другим».
Для Милюкова такая постановка вопроса оказалась полной неожиданностью. По его мнению, Временному правительству, получившему власть из рук комитета Государственной Думы, ни в коей мере не следовало искать поддержки Исполкома: «Исполнительный комитет был партийной организацией, и не представлял "воли народа", перед которой "мы" должны были склониться».
Чтобы заседание не выглядело выволочкой правительству, его превратили в отчёты министров. Получилось довольно гладко, хотя министры рисовали весьма неприглядную картину. Гучков обрушился на «пацифистские идеи, хлынувшие на армию». Пропаганда всеобщего мира, говорил он, какими бы оговорками о защите страны она ни сопровождалась, деморализует солдат, которые слишком прямолинейно её понимают.
Милюков общего доклада делать не стал. В ответ на критику ноты 18 апреля он сказал, что МИД пытался рассеять распространившиеся слухи, согласно которым Россия стремится отделиться от союзников. Тогда представители Исполкома перешли к общей критике деятельности Милюкова на посту министра иностранных дел. Виктор Чернов, по мнению Церетели, «очень сдержанно», а по характеристике кадета В. Д. Набокова, «со свойственными ему пошлыми ужимками, сладенькой улыбкой и кривляньями», заявил, что «и он, и его друзья безгранично уважают П. Н. Милюкова, считают его участие во Временном правительстве необходимым, но, по их мнению, он бы лучше мог развернуть свои таланты на любом другом посту, хотя бы в качестве министра народного просвещения». Милюков резко ответил, что его не испугают «кучки людей», никого, кроме себя, не представляющих (это можно было понять и как характеристику манифестантов, и как выпад против Исполкома): «Временное правительство будет защищать положение, при котором никто не посмеет упрекнуть Россию в измене. Россия никогда не согласится на сепаратный мир, на мир позорный». От него требовали опубликовать новую ноту; он отказался. В конце концов изобретательный Церетели нашёл выход из патовой ситуации, согласившись на разъяснение двух мест ноты, которые вызвали особенно резкую реакцию.
Днем 21 апреля демонстрации возобновились. С окраин к Марсову полю двигались колонны рабочих и отряды вооружённых красногвардейцев – большевистских боевых друдин. Сторонники правительства усмотрели в этом козни Ленина. Возникли контрдемонстрации с лозунгами «Долой Ленина»; в них наряду с интеллигенцией принимали участие и солдаты. «Если не гражданская война, то гражданское побоище как будто приближалось и становилось неизбежным», – констатирует Суханов. В момент наибольшего обострения ситуации генерал Корнилов вывел на Дворцовую площадь воинские части с артиллерией, но Исполком призвал солдат не выходить с оружием на улицы без его санкции.
Милюков убеждён, что «уже к вечеру 20 апреля – и особенно в течение 21 апреля – настроение, враждебное ленинцам, возобладало на улицах». По словам Церетели, большевики использовали события для агитации, «но огромное большинство манифестантов, особенно солдаты, несмотря на крайнее возбуждение, обнаруживали к ним такое недоверие, что большевистская организация с Лениным во главе держалась в эти дни по вопросу о свержении правительства с крайней осторожностью». ЦК большевиков принял две резолюции, отвергающие обвинения в развязывании гражданской войны и трактующие демонстрации в духе свободы критики: «В такой момент необходимо подчинение воле большинства населения и свободная критика этой воли недовольным меньшинством; если дело дойдёт до насилия, ответственность падёт на Временное правительство и его сторонников… Только тогда мы будем за переход власти в руки пролетариев и полупролетариев, когда Советы рабочих и Солдатских депутатов станут на сторону нашей политики и захотят взять эту власть в свои руки».
Уже 21 апреля правительство вопреки возражениям Милюкова выступило с разъяснениями, что в злополучной ноте под санкциями и гарантиями подразумевалось ограничение вооружений, международные трибуналы и пр. Исполком 34 голосами против 19 счёл инцидент исчерпанным. Общее собрание Петросовета горячо одобрило это решение двумя тысячами голосов против тринадцати, при возражениях немногочисленных большевиков, а на следующий день почти таким же большинством поддержало «заём Свободы».
Когда Петросовет обсуждал достигнутый компромисс, пришли сообщения о кровавом столкновении на Невском проспекте между двумя группами манифестантов. Это окончательно охладило страсти: подавляющее большинство столичных обывателей в тот момент (как позднее москвичи в 1991 году) категорически отвергало саму возможность кровопролития. Демонстрации разом прекратились. 23 апреля Линде в письме в газету «Новая жизнь» взял на себя ответственность за выступление Финляндского полка. Полковой комитет осудил Линде и отправил его на фронт. Исполком рекомендовал проштрафившегося товарища на должность помощника комиссара армии, и на этом посту Линде энергично взялся за восстановление дисциплины.
События 20–22 апреля показали, что отношение масс к войне меняется, однако руководство Петросовета истолковало их только как поддержку своей линии. Церетели в воспоминаниях сочувственно цитирует своего коллегу Войтинского: «По существу, в исторической перспективе, это было начало борьбы Ленина против большинства исполнительного комитета. Мы интерпретировали мотивы толпы слишком интеллигентски и идеалистически, как стихийный взрыв интернационализма против националистической политики Милюкова. На самом деле в апрельских демонстрациях было очень мало интернационализма. По существу, это были демонстрации за мир, немедленный мир, мир во что бы то ни стало… Полк пошёл за Линде потому, что солдаты считали, что, отказываясь от аннексий и контрибуций, они приближают мир, а Милюков, настаивая на гарантиях, увеличивает для каждого из них опасность продолжения войны». Вместе с тем Церетели отмечает, что «всякий призыв к немедленному миру встречал со стороны солдатских масс (стоит уточнить – тыловых солдатских масс) самый решительный отпор и часто приводил к яростным попыткам расправиться с такими агитаторами».
Отношения внутри правительства после скандала с нотой накалились до предела. Ясно обозначился выбор: послушно следовать за Петросоветом либо попытаться освободиться от опеки. Ф. Ф. Кокошкин, один из лидеров кадетской партии, предложил возложить на Советы ответственность за кризис и искать поддержки у «общественности», но его не поддержали даже близкие к Милюкову Мануйлов и Шингарёв. 26 апреля правительство выступило с обращением к «живым силам» России, объявив, что намерено искать выход из кризиса путём привлечения в свой состав представителей Петросовета. В тот же день заместитель председателя Петросовета Керенский демонстративно подал в отставку с поста министра юстиции, заявив, что не в состоянии дальше в одиночку представлять в правительстве революционные массы: «силы организованной трудовой демократии» не могут более уклоняться от ответственного участия в управлении государством.
27 апреля на торжественном заседании в Таврическом дворце по случаю одиннадцатой годовщины созыва I Государственной думы правые ораторы один за другим требовали признания полноты власти за Временным правительством и восстановления старых целей войны. Премьер Львов по обыкновению восторженно прославлял «великую русскую революцию, поистине чудесную в своём величавом, спокойном шествии». Шульгин в речи, проникнутой, по характеристике Церетели, «то печальным лиризмом, то иронией и сдержанной страстью», отметил неразрывную связь нового строя жизни с революцией, но вдребезги раскритиковал «часового, приставленного к честному и даровитому правительству» (то есть Петросовет) и в особенности «людей с Петроградской стороны», выступающих «под фирмой Ленина». Церетели защищал «революционную демократию», к которой причислял и Ленина: «Ленин ведёт идейную, принципиальную пропаганду, и эта пропаганда питается теми безответственными выступлениями, которые совершает депутат Шульгин… Это, конечно, поселяет в некоторой части демократии отчаяние относительно возможности соглашения с буржуазией». Если бы вся буржуазия поддерживала «идеи Шульгина», то он, Церетели, сказал бы: «В России не осталось пути спасения, кроме отчаянной попытки теперь же объявить диктатуру пролетариата и крестьянства. Потому что эти идеи – это и есть единственная реальная опасность гражданской войны».
Вожди Исполкома ещё свято хранили традицию солидарности всех демократических сил – от социал-демократов до кадетов, которая для ленинцев давно уже стала пустым звуком!
В Петросовете предложение о вхождении в правительство вызвало ожесточённые дебаты. Чхеидзе, как и два месяца назад, выступил резко против: «Когда мы защищаем от нападок буржуазное правительство, мы говорим, что лучшего не найти, и массы нам верят. Но если мы сами войдём в правительство, мы пробудим в массах надежду на нечто существенно новое, чего на самом деле мы сделать не можем». Его слова оказались пророческими.
28 апреля состоялось голосование, от которого некоторые члены Исполкома уклонились. Участие в правительстве было отвергнуто 24 голосами против 22 при 8 воздержавшихся. В тот же день Львов явился к Милюкову с мольбой: «Запутались, помогите!» Милюков вопреки обыкновению вышел из себя и накричал на премьера: «Надо или расстаться с Керенским, создать наконец твёрдую власть и оказать сопротивление Совету, или согласиться на коалицию, вызвав дальнейшее ослабление власти и распад государства. Вы свой выбор уже сделали!» Заявив, что на перемену портфеля не пойдёт и предоставляет кабинету решить его судьбу без него, Милюков вместе с Шингарёвым сразу же уехали в Ставку верховного главнокомандующего генерала М. В. Алексеева. Зачем? Ответ напрашивается сам собой: искать поддержки военных на случай конфликта с Советами. Рассчитывали они и на твёрдую позицию Гучкова. Но в Ставке Алексеев показал им телеграмму Гучкова, объявившего о своей отставке с поста военного министра «ввиду условий, которые изменить он не в силах и которые грозят роковыми последствиями армии и флоту, и свободе, и самому бытию России». На следующий день подал в отставку главнокомандующий столичным военным округом Корнилов. Петросовет призвал солдат усилить борьбу за укрепление дисциплины (то есть самим себя высечь), а Мануйлов и Некрасов предложили правительству коллективно подать в отставку. 1 мая Львов сообщил об этом Исполкому, вновь попросив делегировать представителей в правительство. Исполком собрался, на этот раз в полном составе. Церетели вновь внёс предложение о вхождении в правительство, и на этот раз оно было принято почти без прений, хотя и с выражениями опасений: 44 за, 19 против, воздержались всего двое.
Милюков, не согласный с самим принципом коалиции, объявил о своей отставке, не поддавшись на уговоры товарищей принять портфель министра просвещения. Когда он прощался с членами кабинета, Львов схватил его за руку и залепетал: «Да как же, да что же? Нет, не уходите; да нет, вы к нам вернётесь». Милюков холодно ответил: «Вы были предупреждены» – и вышел из комнаты. Коалиция между «буржуазией» и «революционной демократией» стала явью.
В ПРЕДДВЕРИИ ПЛАНОВОГО ХОЗЯЙСТВА
В результате апрельско-майского кризиса кабинет князя Г. Е. Львова покинули две наиболее раздражавшие левых фигуры – А. И. Гучков и П. Н. Милюков. Военное и морское министерства возглавил А. Ф. Керенский, МИД – М. И. Терещенко. Кадеты потеснились, освободив места для социалистов. Керенского на посту министра юстиции сменил трудовик П. Н. Переверзев; министром труда стал меньшевик М. И. Скобелев, министром продовольствия – лидер небольшой народно-социалистической партии (энесы) А. В. Пешехонов, министром почт и телеграфа – меньшевик И. Г. Церетели (все понимали, что это назначение не соответствует политическому весу Ираклия Георгиевича, но ничего другого не придумали). Однако наиболее значимой в цепи перестановок стала замена кадета А. И. Шингарёва эсером В. М. Черновым на посту министра земледелия. Кадеты получили четыре портфеля: Шингарёв сменил Терещенко на посту министра финансов, Н. В. Некрасов остался в министерстве путей сообщения, А. А. Мануилов – в министерстве просвещения, а князь Д. И. Шаховской возглавил министерство государственного призрения (на современном политическом жаргоне – социального обеспечения).
Министры сменились, но проблемы остались те же: претензии крестьян на помещичью землю, нежелание солдат воевать и роль государства в разрушающейся экономике.
Древнейшие государства в Египте и Месопотамии возникли именно для того, чтобы регулировать хозяйственную жизнь. Но и мнение, что рынок не подвластен государственному вмешательству, тоже очень старо. Когда в I веке Хиджры (VII век от Р. Х.) жители аравийской Медины пришли к пророку Мухаммеду, чтобы пожаловаться на дороговизну, он ответил: «Аллах устанавливает цены, берёт и даёт; как же я могу надеяться внушить что-то Аллаху – велик он и славен!»
Мы смотрим на ситуацию 1917 года из другой точки исторического процесса. Диапазон возможных решений за последние сто лет значительно сузился. Успела родиться, пережить расцвет, сгнить и рухнуть под грузом неразрешимых проблем система, построенная на тотальной государственной собственности. С другой стороны, даже там, где на дух не переносят слово «социализм», государственное регулирование экономики давно стало повседневной практикой.
В России власти, с тех пор как правительство озаботилось модернизацией страны (т. е. со времён Петра I), оно направляло и регулировало хозяйственную жизнь. Наибольшие выгоды получал не тот предприниматель, который лучше вёл хозяйство, а тот, кому покровительствовала власть. Реформы 1850-х – 1870-х гг. в этом отношении мало что изменили, и в 1913 году руководители крупнейшего машиностроительного объединения «Путиловский завод» благодарили правительство за возможность «приобретать подвижной состав и рельсы по ценам, не зависящим от естественного возрастания всех элементов, определяющих эти цены, как-то: материалы, рабочая сила и накладные расходы».
На Западе экономика носила в целом рыночный характер, но и там вмешательство государства постепенно усиливалось, хотя по совершенно иным причинам, чем в России. На волне революции 1848 года в Германии, Франции и Швейцарии все мужчины, независимо от наличия собственности и величины дохода, получают право голоса; США приходят к тому же в 1870 году, Великобритания – в 1917-м. Беднота получает мощный рычаг воздействия на правительство. Общество мало-помалу привыкает к мысли, что государство обязано заботиться о неимущих (прежде эта забота целиком возлагалась на благотворительность). Для этого правительствам потребовались дополнительные деньги. Начинается резкий рост налогов. Даже в Англии, где любое вмешательство государства в общественные дела традиционно осуждалось, в 1842 году был введён подоходный налог, а в 1894 году – прогрессивный налог на наследство.
Теоретики европейского социализма шли гораздо дальше «государственной благотворительности». Указывая на периодические кризисы перепроизводства, на несоответствие между растущим общественным богатством и массовой нищетой работников, они утверждали, что вся организация хозяйства должна приобрести общественный характер. Теоретически всё было понятно; правда, никто не знал, с помощью каких механизмов общество будет управлять хозяйством.
Мировая война дала новый толчок вмешательству государств в экономику. Во всех воюющих странах правительства берут на себя производство вооружений и комплектующих к ним, обеспечение промышленности сырьём, а населения – продуктами питания, контролируют транспорт, определяют уровень зарплат.
В России шли те же процессы. Для обеспечения заготовки хлеба уже в 1916 году использовались вооруженные заградительные отряды. Тогда же были приняты законы о секвестре предприятий. Размещая заказ на секвестированном заводе, правительство заключало договор со своим представителем, то есть как бы само с собой, получая возможность произвольно устанавливать отпускные цены.
Революция принесла падение дисциплины и производительности труда. Возникли перегрузки на Петроградской товарной станции, сбои на речном транспорте, застопорился подвоз дров. Фабрично-заводские комитеты добивались установления рабочего контроля над всем процессом производства. Пролетариат требовал повышения зарплаты; владельцы утверждали, что из-за отсутствия сырья, топлива и денег многих придётся уволить, а летом вообще останавливать производство.
Разные школы экономистов признавали необходимость общехозяйственного плана, который бы позволил более рационально распределять ресурсы, но расходились относительно форм и масштабов планирования. По мнению М. И. Боголепова, целью должно было стать «не крупное изменение исторического бега народного хозяйства, а лишь содействие народнохозяйственным течениям и устранение препятствий на пути развития производительных сил… Экономический план должен включать в себя немногое, но зато самое необходимое. Планомерность и заключается в выборе того, чт; прежде всего по условиям момента является необходимым». Социал-демократ В. Г. Громан, один из руководителей Всероссийского союза городов,член Продовольственного комитета (а впоследствии член президиума Госплана СССР), напротив, считал, что планирование должно приобрести всеобъемлющий характер: «Глубочайшая ошибка всех мероприятий, имевших место до сих пор, как государственных, так и общественных, заключается в том, что все время желали регулировать отдельные стороны жизни страны, и в том, что не ставили во всем грандиозном объеме вопроса о целостной системе регулировки и производства, и торговли, и транспорта, и распределения, и, наконец, потребления». Фактически Громан уже тогда предлагал заменить рыночную систему производства и распределения на плановую.
Вскоре после февральской революции журнал «Продовольствие и снабжение» писал: «Взять в руки все производство, обмен и урегулировать распределение не может наша новая власть по той простой причине, что такая революция народного хозяйства возможна лишь при уничтожении всего капиталистического строя. А время окончательного уничтожения его не наступило». Между февралём и октябрём как раз и решался вопрос – когда это время наступит.
Уже первое Временное правительство (кадетско-октябристское!) приняло закон о хлебной монополии, Временное положение о местных продовольствен¬ных органах и организовало Совещание по развитию производительных сил России (позднее Экономический совет). Однако кадеты и октябристы стремились максимально избегать социалистических мер.
У большевиков не было никакой экономической программы (по крайней мере такой, с которой позволительно было претендовать на руководство страной). Н. Осинский (В. В. Оболенский), возглавивший после октября 1917 года Высший совет народного хозяйства при Совнаркоме РСФСР, писал впоследствии: «Если спросить себя, как же представлялась до 25 октября нашей партии система рабочего контроля в целом и на почве какого хозяйственного порядка её думали построить, то мы нигде не найдём ясного ответа». До весны 1917 года усилия большевиков направлялись на осуществление «буржуазной» революции, соответственно и требования их носили общедемократический характер – восьмичасовой рабочий день, еженедельный выходной, запрещение труда детей до 16 лет, государственное страхование по болезни и старости и т. п. В «Апрельских тезисах» В. И. Ленин уже предлагает установление контроля Советов рабочих депутатов «над общественным производством и распределением продуктов». Но о каких Советах идёт речь – общероссийском или местных? Это ведь вещи принципиально разные. На практике большевики после февраля поддерживали требования фабрично-заводских комитетов, стремившихся каждое предприятие поставить под контроль тех, кто на нём работает. На первом совещании представителей фабзавкомов в Петрограде 30 мая по проекту Ленина была принята резолюция: «Путь к спасению от катастрофы лежит только в установлении действительно рабочего контроля за производством и распределением продуктов». Рабочие требовали, чтобы во всех решающих учреждениях за рабочими было закреплено ; голосов, чтобы фабзавкомы, центральные и местные Советы рабочих депутатов и профсоюзы имели возможность участвовать в контроле с открытием для них всех торговых и банковских книг. Но там же говорилось о трудовой повинности и об «организации в широком, областном, а затем и общегосударственном масштабе обмена сельскохозяйственных орудий, одежды, обуви и т. п. продуктов на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты».
МАЙ-ИЮНЬ: ТЫЛ И ФРОНТ
Новое (коалиционное) Временное правительство чудес не совершило. Министр иностранных дел Терещенко в начале мая разослал союзникам ноту, уведомлявшую о новом курсе русского правительства, однако, встретив твёрдый отпор, фактически продолжил политику Милюкова. 5 мая 1917 года было образовано министерство продовольствия, но хлебная монополия фактически провалилась. 18 мая ушёл в отставку министр промышленности и торговли Коновалов, считавший, что неумеренные требования пролетариата парализуют работу предприятий. В проекте правительственной декларации по экономическим вопросам принятой 8 июня, говорилось: «Личная инициатива и частная собственность остаются непоколебимыми, но должны стать в подчиненное положение к общему интересу». В июне был образован Главный экономический комитет «для выработки общего плана организации народного хозяйства и труда», но он не обладал ни властью, ни хозяйственной инициативой.
С 3 по 24 июня в Петрограде на Васильевском острове в здании Кадетского корпуса проходил Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов; среди делегатов было 533 меньшевика и эсера и 195 большевиков. Съезд избрал Всероссийский Центральный исполнительный комитет (ВЦИК), который возглавил Н. С. Чхеидзе.
Накануне съезда анархисты, укрепившиеся на даче бывшего министра Дурново, захватили прекрасно оборудованную типографию газеты «Русская воля» и объявили, что передают её в руки рабочих. Две роты, посланные съездом, выгнали налётчиков из типографии, а министр юстиции Переверзев приказал отобрать дачу. Но оказалось, что помимо анархистов на даче размещается куча организаций, включая профсоюз булочников и Общество народных лекций, а сад при даче служит местом отдыха для всего прилегающего рабочего района. В итоге анархисты остались на даче.
Однако значительно б;льшую опасность для правительства и ВЦИК представляли большевики. К концу июня в их партии состояло тридцать две тысячи; кроме того, около двух тысяч солдат Петроградского гарнизона входили в большевистскую военную организацию («Военку»), и ещё четыре тысячи являлись членами организованного «Военкой» клуба «Правды». Под влиянием большевиков находились фабзавкомы и ряд частей гарнизона (полки 1-й пулеметный, Московский, Гренадерский, 1-й запасный, Павловский, команда Михайловской артиллерийской школы).
В пятницу 9 июня в рабочих районах появилась прокламация, подписанная ЦК РСДРП (б) и Центральным бюро фабзавкомов, с призывом выйти в субботу в 2 часа дня на улицу с лозунгами «Долой десять министров-капиталистов!», «Вся власть Всероссийскому съезду рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!», «Да здравствует контроль и организация промышленности!», «Пора кончать войну!» и т. п. Анархисты и левые большевики готовили планы захвата арсенала, вокзалов, банков, почты, телеграфа. Съезд Советов запретил на три дня все демонстрации и разослал агитаторов в районы. По городу разъезжали патрули, ходили слухи о прибытии с фронта казаков и введении военного положения; правительство эти слухи опровергало. Утром в субботу «Правда» аршинными буквами на первой полосе известила, что, подчиняясь воле съезда, ЦК постановил отменить демонстрацию. 10 июня прошло тихо. На 18-е руководители Советов сами назначили демонстрацию, рассчитывая на поддержку масс, однако большинство манифестантов вышли под теми же большевистскими лозунгами.
22 мая генерал А. А. Брусилов сменил М. В. Алексеева на посту верховного главнокомандующего. В тот же день он приказом № 561 санкционировал формирование «особых ударных революционных батальонов, навербованных из волонтёров в центре России, чтобы этим вселить в армии веру, что весь русский народ идёт за нею во имя скорого мира и братства народов». Кое-где «ударники» наводили порядок в разложившихся частях, расстреливая без суда и следствия, однако на общее положение дел они повлиять не смогли. Брусилов пишет в воспоминаниях: «Я понимал, что, в сущности, война кончена для нас, ибо не было, безусловно, никаких средств заставить войска воевать. Это была химера, которою могли убаюкиваться люди вроде Керенского, Соколова и тому подобные профаны, но не я». Так, главнокомандующий Западным фронтом А. И. Деникин доносил, что 2-я Кавказская гренадерская дивизия выгнала всё начальство, грозя убить каждого, кто вздумал бы вернуться, и объявила, что идёт домой. После уговоров Брусилова дивизия согласилась принять командиров обратно и даже обещала оборонять рубеж, но наотрез отказалась от любых наступательных действий. Таких случаев было много.
Временное правительство, как могло, оттягивало обещанное союзникам наступление, но 18 июня оно наконец началось. Главный удар по противнику предстояло нанести на Юго-Западном фронте (главком А. Е. Гутор). В первые дни русские войска добились значительных успехов. 8-я армия Корнилова прорвала позиции австрийской армии западнее Станиславова; австрийцы бежали, увлекая за собой подоспевшую им на помощь немецкую дивизию. С 23 по 29 июня, когда на других направлениях наступление уже захлебнулось, 8-я армия заняла Галич, захватив в плен около 12 тыс. австрийцев и 200 орудий. Однако 11-й армия, разложившаяся под влиянием большевистской пропаганды, бежала, несмотря на своё огромное превосходство в численности и технике, и первоначальные успехи был сведены на нет. Комиссар Юго-Западного фронта, знаменитый эсер-террорист Борис Савинков телеграфировал: «Большинство частей находится в состоянии всё возрастающего разложения… О власти и повиновении уже нет и речи… Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противников. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами на митингах, почему поддержка запаздывала на сутки… На протяжении сотни вёрст в тыл тянутся вереницы беглецов».
27 июня переутомлённый Владимир Ленин с сестрой Марией уезжает в финскую деревню Нейвола на дачу к В. Д. Бонч-Бруевичу. Он бродит по лесу, купается в озере.
ИЮЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ
1–2 июля (14-15 по н. ст.) министр труда меньшевик М. И. Скобелев и исполняющий обязанности морского министра эсер В. И. Лебедев посетили 5-ю армию Северного фронта, отказавшуюся выполнять приказы командиров. Министры выступали перед солдатами, призывали «всё отдать за свободную Россию». Слушатели в ответ кричали «ура!», «готовы умереть за свободу!», «выполним свой долг до конца!», но энтузиазм выветривался сразу после митингов. Солдаты Петроградского гарнизона, прежде всего участники «Военки», опасаясь отправки на фронт, требовали свергнуть правительство; большевикам стоило большого труда сдерживать их пыл.
В начале июля поставки в столицу зерна упали до трети необходимого минимума. Министр продовольствия Пешехонов сообщил, что даже при сокращении рационов хлеба едва ли хватит до сентября. Финляндия задерживала поставки молока в связи с валютными проблемами, яйца и овощи тоже поступали плохо – несколько губерний запретили их вывоз. Рабочие деревообделочной промышленности достигли соглашения с хозяевами и прекратили забастовку, зато готовились бастовать почтово-телеграфные служащие.
В это время Украина выразила намерение отделиться от России. В конце июня Керенский, Церетели и Терещенко достигли соглашения с Центральной Радой, но на заседании кабинета поздно ночью 2 июля кадеты Шингарев, Мануйлов, Степанов и Шаховской отказались одобрить это соглашение и подали в отставку. Некрасов, напротив, вышел из кадетской партии и остался министром.
Тем не менее большевики в это время ещё не ставили задачи свергнуть правительство против воли Советов. Ночью 3 июля (16 н. ст.) их ЦК, несмотря на возражения руководителей «Военки» Н. Подвойского и В. Невского, принимает решение избегать решительного столкновения. Но 4 июля город охвачен забастовками и волнениями. К бастующим официантам присоединяется персонал гостиниц и меблированных комнат, требующий, помимо твёрдой зарплаты, доли от доходов. По воспоминаниям Невского, руководители Военной организации в тот день ждали от ЦК сигнала «довести дело до конца».
Ленин о волнениях в Петрограде узнаёт утром 4-го (17-го). Он срочно возвращается в столицу, приезжает в особняк Кшесинской и тут же идёт на балкон выступать, бросив по пути членам «Военки»: «Бить вас всех надо!» В своей речи Ленин подчеркивает мирный характер демонстрации, вызывая у слушателей недоумение – зачем же сказали выходить с оружием? Моряки-кронштадцы рвутся в бой. По дороге от дома Кшесинской к Таврическому дворцу они вступают в перестрелку со снайперами, засевшими на крышах и верхних этажах ломов, врываются в квартиры, наводя ужас на обывателей. Однако у этого стихийного мятежа отсутствует центр, события развиваются разрозненно и разновременно.
ВЦИК и ИВСКД (Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов) призвали население «поддержать то, что осталось от Временного правительства», и обратились к фронтовым солдатам с призывом восстановить порядок в столице. Министр юстиции Переверзев решает форсировать расследование немецких связей большевиков.
Ещё в апреле сдавшийся военным властям прапорщик Д. С. Ермоленко показал, что во время пребывания его в плену сотрудники германского генштаба, предлагая ему стать их агентом, говорили, что по их заданию за мир с Германией агитируют Ленин и другие большевики. В начале июля на финско-шведской границе был арестован большевик Я. С. Ганецкий, вслед за тем в Петрограде был взят под стражу другой большевик – М. Ю. Козловский. По данным контрразведки, они вместе с Лениным и ещё несколькими лицами получали деньги от германского Генштаба на проведение агитации в пользу мира с Германией. Для суда имеющихся данных явно не хватало, тем не менее Переверзев решил предать их огласке. «Я сознавал, – объяснял он спустя несколько дней, – что сообщение этих сведений должно было создать в сердцах гарнизона такое настроение, при котором всякий нейтралитет станет невозможным. Мне предстояло сделать выбор между предполагавшимся (когда – неизвестно) окончательным выяснением всех корней и нитей грандиозного преступления и немедленным и верным подавлением мятежа, грозившего ниспровержением власти».
Сейчас можно уверенно сказать: руководство большевиков действительно получало деньги от немцев, воевавших против России (хотя знали об этом лишь несколько близких к Ленину партийцев). С точки зрения обычной морали это выглядело ужасно, но Ленину и его товарищам, готовящим мировую социалистическую революцию и построение бесклассового общества, казалось сущими пустяками: какая разница, у кого брать деньги ради такой цели?
Чтобы не афишировать полицейский характер обвинений, контрразведчики передали их в печать через бывшего депутата Государственной думы от большевика Г. Алексинского и эсера В. Панкратова, двадцать лет проведшего в Шлиссельбургской крепости. Г. Е. Львов, Терещенко и Некрасов считали, что раскрывать карты рано, что это приведёт к развалу следствия. Вечером 4 июля Львов обратился в газеты с призывом снять материалы о Ленине, а Некрасов чуть ли не вызвал Переверзева на дуэль. Спустя несколько дней министру юстиции пришлось уйти в отставку, но результат его действий вполне соответствовал задуманному.
Контрразведчики пригласили представителей нескольких полков и вкратце ознакомили их с материалами дела. Солдаты были в шоке. По столице поползли слухи об измене. Около часу ночи на 5 июля полки, ранее сохранявшие нейтралитет, подтянулись к Таврическому дворцу, чтобы выразить поддержку ВЦИК и ИВСКД. Двумя часами позже ЦК большевиков постановил принять меры к прекращению выступлений. В утреннем номере «Правды» на последней странице была напечатана заметка, объяснявшая, что цель достигнута – лозунги «передового отряда рабочего класса… показаны внушительно и достойно», в связи с чем демонстрации заканчиваются.
Днём 5 июля Петроград уверился, что Ленин – немецкий шпион. Утром листовки с обвинениями Алексинского и Панкратова раздавали на перекрёстках, а газеты взахлёб писали про раскрытую шпионскую сеть. Заголовок в бульварном «Живом слове» гласил: «Ленин, Ганецкий и Козловский – немецкие шпионы!»; в правой «Маленькой газете» – «Вторая и Великая Азефовщина». Популярная внепартийная газета «Петроградский листок» поступила и того проще, озаглавив статью «Ужас!»; автор её констатировал, что 3–4 июля Петроград был фактически «захвачен немцами». «Отец русской социал-демократии» Г. В. Плеханов в «Единстве» писал: «Беспорядки на улицах столицы русского государства, очевидно, были составной частью плана, выработанного внешним врагом России в целях её разгрома».
Наиболее точную оценку дал 6 июля в открытом письме знаменитый разоблачитель провокаторов В. Л. Бурцев: «Среди большевиков всегда играли и теперь продолжают играть огромную роль провокаторы и немецкие агенты. О тех лидерах большевиков, о которых нас спрашивают, не провокаторы ли они, мы можем ответить: они не провокаторы… Но благодаря именно им: Ленину, Зиновьеву, Троцкому и т. д. в те проклятые чёрные дни 3, 4 и 5 июля Вильгельм II достиг всего, о чём только мечтал… За эти дни Ленин с товарищами обошлись нам не меньше огромной чумы или холеры».
Самыми сдержанными оказались кадетская «Речь» и меньшевистский «День», не склонные к примитивным объяснениям сложных вещей. «Речь» связывала происшедшее с расколом в правительстве: мол, солдаты отдельных полков и рабочие некоторых предприятий воспользовались этим, чтобы высказаться за передачу всей власти Советам. Советские «Известия» и «Голос солдата» вообще отмолчались на тему шпионажа, но и они отказались признать события 3–4 июля стихийными. 6 июля «Голос солдата» писал: «Господа из «Правды», вы не могли не понимать, к чему ведёт ваш призыв к «мирной демонстрации»… Вы клеймили правительство, лгали и клеветали на меньшевиков, эсеров и Советы, создавали панику, пугая призраком ещё не существующей черносотенной опасности… Теперь, по обычаю всех трусов, вы заметаете следы, скрывая правду от своих читателей и последователей».
Утром 5 июля отряд юнкеров разгромил редакцию «Правды», чудом не застав только что покинувшего её Ленина. На рассвете 6 июля специальная воинская часть, сформированная из солдат, моряков, юнкеров, курсантов артиллерийской школы и самокатчиков, заняла особняк Кшесинской. Большевики после некоторой дискуссии решили не защищать свою резиденцию. Они прорвались к расположенной неподалёку Петропавловской крепости, контролируемой их сторонниками, но и её днём 6 июля заняли правительственные силы. Кабинет министров постановил распустить военные формирования, участвовавшие в восстании, и арестовать организаторов событий 3–4 июля. Ленин и Зиновьев скрывались под Петроградом на озере Разлив под видом косцов.
Ситуация в столице развернулась резко вправо. Левые силы оказались скомпрометированными и отчасти деморализованными, позиции кадетов, напротив, укрепились. Рабочие и солдаты в значительной степени отвернулись от большевиков, однако районные Советы противились введению смертной казни и не спешили выполнять требования правительства о сдаче оружия.
КОРНИЛОВСКИЙ МЯТЕЖ
Меньшевики и эсеры попытались действовать на опережение. Исходя из постановлений I Всероссийского съезда Советов, они сформулировали «общие принципы» формирования нового правительства, в том числе:
– созвать в августе союзную (то есть совместную с представителями других стран Антанты) конференцию для выработки предложений о мире;
– в течение августа провести выборы в Учреди¬тельное собрание, открытие которого назначить на 7 сентября;
– к открытию Учредительного собрания разработать план передачи земли крестьянам;
– разработать план организации народного хозяйства.
Кадеты эти принципы категорически отвергали, требуя независимости министров-социалистов от их партий и Советов, а также ухода эсера Чернова с поста министра земледелия.
7 июля подал в отставку Г. Е. Львов, не способный примириться с предлагаемой конфискацией помещичьих земель. Керенский, вернувшийся накануне вечером с фронта, сменил Львова в качестве министра-председателя правительства. На фронте, просматривая издаваемую немцами газету «Товарищ», он пришёл к выводу, что германское командование заранее знало о мятеже в Петрограде. В Полоцке вагон-салон, в котором спал Керенский, был наполовину разрушен бомбой. Подобные происшествия выводили из равновесия и более спокойных людей, чем Александр Фёдорович – например, Столыпина. Выступая перед толпой солдат у здания Генштаба, Керенский кричал: «Проклятие тем, которые пролили на улицах столицы невинную кровь. Пусть будут прокляты те, кто в дни тяжких испытаний предаёт родину!»
Сразу после утверждения в должности министра-председателя Керенский по просьбе комиссара Юго-Западного фронта Савинкова и фронтового Совета назначает главнокомандующим фронтом Корнилова. 12 июля газета «Русское слово» печатает телеграмму нового главкома: «Армия обезумевших тёмных людей, не ограждавшихся властью от систематического развращения и разложения, потерявших чувство собственного достоинства, бежит. На полях, которые нельзя назвать полями сражений, царят сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия ещё не знала с самого начала своего существования… Меры кротости правительственной, расшатывая необходимую в армии дисциплину, стихийно вызывают беспорядочную жестокость ничем не сдерживаемых масс, и стихия эта проявляется в буйствах, насилиях, грабежах, убийствах… Смертная казнь спасёт многие невинные жизни ценою гибели немногих изменников, предателей и трусов».
Керенский и сам так считал. Тем не менее правая пресса представляла дело так, будто Корнилов требует суровых мер, а министр-председатель лишь с неохотой уступает нажиму.
16 июля Керенский встретился в Могилёве с высшим командованием армии. Генералы обрушились на Советы и правительство, обвиняя их в содействии развалу армии, правительственных комиссаров – в некомпетентности, войсковые комитеты – в подрыве авторитета командиров. Особенно резко прозвучало выступление главнокомандующего Западным фронтом Деникина, заявившего: «Вы втоптали наши знамена в грязь; поднимите их и преклонитесь перед ними, если в вас есть совесть!» Деникин предложил программу срочных мер по восстановлению порядка, включая ликвидацию войсковых комитетов и института комиссаров, восстановление власти командиров, отмену «Декларации прав военнослужащих», полный запрет политической деятельности в армии, введение смертной казни и военных судов. Впечатлительный Терещенко по обыкновению прослезился. Керенский слушал Деникина, обхватив руками склонённую над столом голову, а потом пожал генералу руку, поблагодарив за «смелое, искреннее слово» (позже, однако, он характеризовал речь Деникина как программу будущего корниловского мятежа, «музыку будущей военной реакции»).
Корнилов, который приехать не смог, получив текст выступления Деникина, телеграфировал: «Под таким докладом я подписываюсь обеими руками». Однако сам он высказывался гораздо мягче – не возражал против комиссаров, не требовал ликвидации комитетов, а лишь ограничения их компетенции. Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже 19 июля Керенский сместил Брусилова с поста верховного главнокомандующего и назначил на его место Корнилова, а на освободившуюся должность главнокомандующего Юго-Западным фронтом – генерала В. Черемисова, известного левыми настроениями. Корнилов тут же потребовал предоставить ему полную свободу действий и отменить назначение Черемисова. В конце концов был достигнут компромисс: Корнилов обещал не настаивать на немедленном выполнении своих требований, а Керенский пожертвовал Черемисовым, переведя на Юго-Западный фронт Деникина.
Между тем правительственный кризис затянулся. Кадеты категорически не желали видеть эсера Чернова в роли министра земледелия. Керенский даже подал в отставку, но остальные министры её не приняли. В конце концов представители Советов, партий и полузабытого Временного комитета Государственной Думы предоставили Керенскому полную свободу. 24 июля было сформировано второе коалиционное правительство, в которое вошли 7 эсеров и меньшевиков, 4 кадета, 2 радикальных демократа и 2 беспартийных. Чернов остался министром земледелия, Терещенко – министром иностранных дел. Керенский, помимо премьерского поста, сохранил за собой военное и морское министерства, Некрасов сделался заместителем министра-председателя и министром финансов.
Положение с продовольствием постоянно ухудшалось, им не могли снабдить в достаточном количестве даже фронт. К концу июля антибольшевистская волна начинает спадать. Ночью 26 июля в Выборгском районе собрался VI съезд РСДРП (б). Бурная дискуссия развернулась вокруг лозунга «Вся власть Советам!». Выступающие убеждали друг друга, что Советы разлагаются заживо и речь теперь может идти только о подготовке вооружённого восстания. Съезд признал передачу власти Советам мирным путём невозможной и заменил лозунг «Вся власть Советам» другим – «Полная ликвидация диктатуры контрреволюционной буржуазии».
Общую ситуацию на фронтах британский военный историк Лиддел-Гарт описывает следующим образом: «К началу августа русские были изгнаны из Галиции и Буковины, а австро-германские силы лишь по политическим соображениям остановились на границе России... Внезапная атака германцев, возглавляемая Гутьером, привела к захвату Риги, причём русские почти не оказали сопротивления… Паралич России – вначале частичный, а затем и полный – был потерей, которую в течение долгих месяцев не могло возместить даже вступление Америки в войну. И прежде чем удалось восстановить равновесие, западные союзники России были на волосок от гибели».
Левая пресса обвиняла кадетов и главковерха в стремлении к военной диктатуре и восстановлению дореволюционных порядков. Значительная часть населения, прежде всего зажиточные слои, пришла в это время к выводу, что для восстановления порядка на фронте и в тылу диктатура в самом деле необходима. Подыскивали кандидатуру на роль диктатора, перебирали имена – Брусилов, Алексеев, Колчак, но в конечном счёте большинство сходилось на Корнилове. Лидер одной из правых организаций В. С. Завойко вступил в армию и сделался при Корнилове ординарцем.
Между верховным главнокомандующим и министром-председателем продолжались переговоры. По существу оба оценивали ситуацию одинаково; разница заключалась в том, что Корнилову не приходилось оглядываться на Советы. Он выдвинул новые требования: передача в его подчинение Петроградского военного округа, находившегося в распоряжении военного министра, перевод на военное положение железных дорог, угольных копей и заводов, работающих на оборону, учреждение на них военно-революционных судов и введение смертной казни за невыполнение приказов, запрет стачек, локаутов, политических собраний, введение минимальных норм выработки, при невыполнении которых следовало бы увольнение и отправка на фронт. Переговоры затягивались. Потеряв терпение, Корнилов распорядился о передислокации некоторых близких к столице частей – то есть стягивании их к Петрограду. Своему начальнику штаба Лукомскому он заявил: «Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтоб он нигде и не собрался». В то же время он говорил, что не хочет вступать в борьбу с правительством и надеется, что в последнюю минуту с Керенским удастся договориться.
В Москве 11 августа на квартире у московского городского комиссара, члена ЦК кадетской партии Н. М. Кишкина по инициативе М. В. Родзянко состоялось частное совещание руководителей партий кадетов и октябристов и бывших членов Комитета Государственной Думы П. Н. Милюкова, В. А. Маклакова, И. Шингарева, С. И. Шидловского, Н. В. Савича. Накануне совещания с публичными обращениями поддержки главковерху выступили «Союз офицеров», «Союз Георгиевских кавалеров», «Союз казачьих войск», съезд несоциалистических организаций. Финансовую поддержку движению оказывали крупнейшие русские капиталисты: Рябушинский, Морозовы, Третьяков, Путилов, Вышнеградский и др.
На совещании 11 августа представители «Союза офицеров» полковники Новосильцев и Пронин заявили о необходимости «общественной поддержки» Корнилова. По воспоминаниям Н. В. Савича, эти доклады производили впечатление «неожиданно-наивных и по детски необдуманных»: «Нам стало ясно, что всё, решительно всё в этой авантюре не продумано и не подготовлено, есть только болтовня и добрые намерения». Выступившие от партии кадетов П. Н. Милюков и князь Г. Н. Трубецкой говорили о важности и, в то же время, о невозможности военной диктатуры, если она не будет поддержана массами. В результате складывалось впечатление, что кадеты поддерживают Корнилова. Однако об ошибочности подобной уверенности говорил Новосильцеву Маклаков: «Я боюсь, что мы провоцируем Корнилова».
В августе же одно за другим прошли три крупных общероссийских мероприятия: II Всероссийский торгово-промышленный съезд, Совещание общественных деятелей и Государственное совещание, представлявшее весь политический спектр, за исключением монархистов и большевиков. Все они выразили поддержку Корнилову. Во время Государственного совещания сам Лавр Георгиевич прибыл в Москву с охраной из текинцев – конных туркмен в ярких халатах. При большом скоплении народа он помолился у чудотворной иконы Иверской Богоматери, где обычно молились цари, провёл переговоры с генералами, промышленниками и политиками.
Керенский с большой неохотой согласился на участие в Корнилова в Государственном совещании, проходившем в Москве с 12-го по 15 августа (с 25-го по 28 н. ст.). Министр-председатель потребовал, чтобы главковерх говорил о чисто военных вопросах. Однако тот произнес яркую политическую речь, произведшую большое впечатление и воспетую в стихотворении Марины Цветаевой:
Сын казака, казак…
Так начиналась – речь.
— Родина. – Враг. – Мрак.
Всем головами лечь.
Хотя присутствовавшие на совещании солдаты демонстративно не встали при появлении Корнилова, публика встретила его речь восторженно, при выходе Корнилова забросали цветами, а юнкера и текинцы понесли его на плечах.
Керенский воспринял итоги совещаний как отражение усилившейся тяги к твёрдому порядку. 17 августа он дал указание Савинкову подготовить проекты указов в духе требований Корнилова для представления их кабинету. Корнилов тем временем продолжал снимать с фронта и концентрировать вокруг Петрограда войсковые части. Основу его сил составлял 3-й конный корпус генерал-майора А. М. Крымова, включавший 1-ю Донскую казачью дивизию и Уссурийскую конную дивизию; этому же корпусу передали Дикую дивизию, укомплектованную горцами Северного Кавказа.
Поведение Корнилова стало сигналом для всей России. Представители «Союза офицеров» во главе с Новосильцевым явились сами и выразили желание работать ради спасения армии. Прибыли делегаты от Казачьего совета и «Союза георгиевских кавалеров». «Республиканский центр», содержавшийся на деньги крупных купцов, фабрикантов и банкиров, пообещал Корнилову поддержку «влиятельных кругов» и передал в его распоряжение военные силы своих петроградских организаций. По свидетельству эсера В. М. Чернова, «генерал Крымов прислал в комитет Союза офицеров гонца с поручением выяснить, правда ли, что „что-то затевается“ и сообщить, должен ли он принять 11-ю армию, предложенную ему Деникиным, или оставаться с 3-м корпусом, которому предстоит, как он выразился, „куда-то отправиться“. Его попросили остаться с 3-м корпусом».
19-24 августа (1-6 сентября н. ст.) немецкие войска взяли Ригу. Керенский винил в этом большевиков, разлагавших армию; однако выборы в Петроградскую городскую думу, состоявшиеся в тот же день, дали неожиданный результат: большевики получили 67 мест, уступив только эсерам (75 мест). Социал-демократическая газета «Новая жизнь», выходившая под редакцией А. М. Горького, писала: «Успеху большевизма, несомненно, содействовала та беспардонная травля лидеров движения, которая всегда начиналась с такой помпой и постоянно лопалась, как мыльный пузырь. Репрессии против крайнего левого фланга революции только увеличили его популярность и влияние. Большевистская пресса была закрыта, устная агитация стеснена, но вынужденное молчание оказалось самой красноречивой агитацией». В Петрограде правые газеты уверяли, что большевики собираются устроить резню, что на заводах люди в солдатской форме призывают рабочих к выступлению. Военизированные организации правых – «Союз офицеров», «Военная лига» и «Республиканский центр» – готовили путч, намереваясь в крайнем случае инсценировать левый мятеж, чтобы затем его «подавить». В Ставку Верховного главнокомандования со всех фронтов откомандировывались офицеры, которых тут же перебрасывали в столицу.
И вот в этой наэлектризованной атмосфере на авансцене появляется Владимир Николаевич Львов (не путать с князем Георгием Евгеньевичем Львовым) – член «Союза 17 октября», депутат Государственной Думы, обер-прокурор Святейшего синода в первом и втором Временном правительстве. Человек глубоко верующий, имевший знакомства в самых разных кругах, Владимир Николаевич по собственной инициативе решил ради спасения России наладить сотрудничество Керенского и Корнилова, фактически одинаково оценивающих сложившуюся ситуацию. 22 августа Львов явился к Керенскому и сообщил, что едет к Корнилову обсудить реорганизацию власти. Позже в мемуарах Львов писал, что Керенский предоставил ему полномочия вести переговоры и даже выразил готовность при необходимости уйти с поста премьера. Керенский в своих мемуарах категорически это отрицает. По его словам, подозревая Львова в сговоре с Корниловым, он лишь слушал его, не возражал и дал возможность отправиться в Ставку, чтобы получить новые данные о настроениях главковерха.
23 августа Корнилов провёл переговоры с заместителем военного министра Савинковым, представлявшим Керенского. Савинков показал Корнилову проекты правительственных указов. Понимая, что обнародование указов вызовет массовые протесты, они договорились беспощадно их подавить. Савинков согласился на передачу Петроградского военного округа главковерху, но без частей, расположенных непосредственно в столице. Он же предложил подтянуть к столице 3-й кавалерийский корпус Крымова, однако при этом переподчинить его военному министерству и заменить Дикую дивизию регулярной кавалерийской частью. Корнилов на словах согласился, но никаких мер к исполнению договорённостей не принял.
Сразу после отъезда Савинкова из Ставки туда прибыл Львов. Он представился посланцем Керенского и попросил Корнилова высказаться по вопросу создания нового правительства. Корнилов решил, что у Керенского сдали нервы, раз он шлёт одного переговорщика за другим. Он также заподозрил, что Львов по поручению Керенского хочет выведать его намерения (это, видимо, было правдой ровно наполовину). В беседе со Львовым Корнилов потребовал, чтобы Керенский объявил Петроград на военном положении и передал всю военную и гражданскую власть верховному главнокомандующему, «кто бы таковым ни был»; в новом правительстве Керенский может занять пост министра юстиции, а Савинков – военного министра. Однако присутствовавший при разговоре В. С. Завойко, ординарец и адъютант Корнилова, безапелляционно заявил, что министерство Керенскому давать нельзя, но можно назначить его заместителем премьера. При отъезде Львова Завойко доверительно сказал ему, что Керенский нужен «как имя для солдат, но это только на десять дней, а потом его уберут».
Вечером 24 августа Корнилов отдал Крымову приказ выдвигаться на Петроград. Был составлен план занятия столицы; в частности, входящей в корпус Крымова Дикой дивизии предстояло занять Московский, Литейный, Александро-Невский и Рождественский районы, разоружить солдат гарнизона и рабочих, подавив любое неповиновение силой оружия, взять под охрану тюрьмы и железные дороги, организовать патрулирование улиц.
Савинков, вернувшись от Корнилова, заверил Керенского, что тот в случае необходимости поддержит его любыми средствами. Но во второй половине дня 26 августа в Зимний дворец явился Львов и принялся умолять Керенского срочно ознакомить министров с позицией Корнилова, а самому как можно быстрее уезжать из Петрограда ради спасения своей жизни. Премьер сначала расхохотался, решив, что Львов шутит, но тот заверил, что говорит совершенно серьёзно. Керенский предложил Львову изложить требования главковерха на бумаге, после чего отправился к телеграфному аппарату для разговора с Корниловым.
Керенский сделал вид, что у аппарата вместе с ним находится Львов. Разговор вёлся в завуалированных выражениях, смысл которых стороны явно понимали по-разному. Корнилов подтвердил, что изложил Владимиру Николаевичу (Львову) «очерк положения». Он также заявил, что «события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют решения в самый короткий срок», и пригласил Керенского независимо от хода событий приехать в Могилёв.
Корнилова беседа убедила, что Керенский сдался и готов приехать в Ставку. Керенский же окончательно уверился, что его хотят арестовать, а возможно, убить. Складывать оружие он не собирался. Арестовав Львова, он обсудил положение с Некрасовым, Савинковым и руководством военного министерства, потом созвал министров в Малахитовом зале Зимнего дворца и объявил об измене Корнилова, зачитав с телеграфной ленты состоявшийся разговор. Далее он предложил министрам предоставить ему всю полноту власти, предупредив, что ситуация может потребовать «преобразования» кабинета в директорию по образцу той, которую учредил Наполеон во времена Великой французской революции. Почти все министры согласились и тут же подали в отставку, чтобы развязать руки премьеру; резко возражали только кадеты Кокошкин и Юренев. Последнее заседание второй коалиции завершилось около 4 часов утра 27 августа.
Обеспечив себе свободу действий, Керенский отправил Корнилову телеграмму с требованием передать свой пост Лукомскому и выехать в Петроград. Ошеломлённый Лукомский телеграфировал, что «остановить начавшееся с Вашего же одобрения дело невозможно», что «ради спасения России Вам необходимо идти с генералом Корниловым» и что он «не считает возможным принимать должность от генерала Корнилова».
В полдень Керенский начинает готовиться к обороне. Он объявляет Петроград на военном положении, назначает столичным генерал-губернатором Савинкова и извещает население, что Корнилов через Львова потребовал отставки правительства. Он обвиняет главковерха в действиях, направленных на «установление в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции».
Корнилов немедленно отвечает, что «телеграмма министра-председателя является сплошной ложью»: «Свершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу отечества. Русские люди, великая родина наша умирает!.. Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского Генерального штаба, одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну изнутри… Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ – путём победы над врагами – до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни».
В Смольном институте, куда ввиду ремонта Таврического дворца только что переместились Петросовет и ВЦИК, слухи о разрыве между Керенским и Корниловым начали распространяться к полудню 27 августа. В Советах и левых партиях шли бурные дебаты об отношении к правительственному кризису и мерах по обороне столицы. Огромное превосходство левых сил сразу стало очевидным. Над городом плыли заводские гудки; рабочие выставили охрану и начали формировать боевые дружины. Все советские, рабочие, солдатские, матросские, профсоюзные и фабрично-заводские комитеты, а также Петроградская городская дума создавали милицейские отряды. В гарнизоне отменили отпуска, усилили охрану частей, формировали сводные боевые отряды. Чрезвычайно влиятельный Викжель (Всероссийский исполнительный комитет профсоюза железнодорожных служащих) направил указание путевым службам задерживать все «сомнительные телеграммы» и сообщать о передвижении войск. В городе начались аресты и даже убийства офицеров. ВЦИК и ИВСКД создали Комитет народной борьбы с контрреволюцией, в который вошли представители меньшевиков, эсеров, большевиков, Петросовета, Центрального совета профсоюзов и Междурайонного совещания Советов. Такие же комитеты начали возникать в других городах.
Ленин был против любых контактов с эсерами и меньшевиками даже ради борьбы с Корниловым. Большевистские организации мобилизовывали сторонников, рассылали агитаторов в районы, распространяли листовки; «Военка» по обыкновению требовала использовать момент для захвата власти, но действий в этом направлении не предпринимала.
28 августа цены на акции на петроградской фондовой бирже резко подскочили. День был наполнен слухами: «в Луге идут бои», «на станции Дно взорван железнодорожный мост», «солдаты Корнилова выгружаются на Николаевском вокзале», и т. п. Бывший главковерх генерал М. В. Алексеев пригрозил вождям правых организаций самоубийством, если они не откажутся от путча, и они отсиживались по кабаре в ожидании прихода корниловских войск.
Между тем части Крымова растянулись по железным дорогам на сотни километров, утратив связь и с командованием, и друг с другом. Дикая дивизия к вечеру 28-го достигла станции Вырица. Здесь железнодорожники блокировали пути вагонами с брёвнами и разобрали несколько километров рельсов. На виду у бессильных что-либо предпринять командиров солдат обрабатывали сотни агитаторов, присланных разными Советами и комитетами, мусульманская делегация, просто местные рабочие и крестьяне. Выяснилось, что горцы не так уж преданы своим генералам. 30 августа над штабом дивизии появился флаг с надписью «Земля и воля», солдаты создали революционный комитет. 31 августа дивизионное собрание военнослужащих направило делегатов в Петроград выразить лояльность Временному правительству. То же происходило с другими дивизиями. На Юго-Западном фронте Деникина арестовали солдаты, на Северном фронте его главком генерал В. Н. Клембовский подал в отставку и был заменён Черемисовым. Керенский провозгласил себя верховным главнокомандующим.
Крымов в ночь с 30 на 31 августа прибыл на автомобиле в Петроград и обнаружил, что войск нет, а город совершенно спокоен. Утром 31-го он встретился с Керенским. Генерал оправдывался, уверял, что не выступал против правительства, а лишь хотел навести порядок в столице. Керенский на него кричал, обвинял в двоедушии. Расставшись около 14 часов с премьером, Крымов отправился на квартиру к другу. Там, бросив мимоходом «последняя карта спасения родины бита, больше не стоит жить», он ушёл в другую комнату и выстрелил себе в сердце.
ОСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ
Провал выступления Корнилова больше всего ударил по Керенскому, возглавившему его подавление. Рабочие, солдаты и матросы прекрасно знали, что министр-председатель вел переговоры с Корниловым о восстановлении смертной казни и ограничении деятельности солдатских комитетов. Другие министры-социалисты тоже выглядели «махровыми реакционерами»: министр земледелия В. М. Чернов, например, осуждал убийства помещиков, а министр труда М. И. Скобелев запретил проводить собрания на предприятиях в рабочее время! Фабзавкомы левели, полковые комитеты Петроградского гарнизона один за другим переходили на сторону большевиков. Под давлением крайне левых сил правительство освободило некоторых большевистских лидеров, в том числе Л. Д. Троцкого и В. А. Антонова-Овсеенко; однако В. И. Ленину по-прежнему грозил арест, и он продолжал скрываться.
Настояв на аресте мятежного главковерха, Керенский отправил в отставку Савинкова и назначил начальником Генерального штаба генерала М. В. Алексеева. Он также запретил политическую деятельность в вооруженных силах и объявил распущенным Комитет народной борьбы с контрреволюцией. Но Комитет распускаться отказался, а солдаты и матросы, подозревавшие командиров в симпатиях к Корнилову, подолгу обсуждали любой приказ на предмет возможной контрреволюции. На селе резко выросло число нападений на помещичьи усадьбы: в июле их было зарегистрировано 1777, а с 1 сентября по 20 октября — 5140. Характеризуя положение дел в стране, Керенский говорил: «Я хотел бы найти какие-то новые нечеловеческие слова, чтобы передать вам весь трепет, весь ужас, который охватывает каждого из нас, когда мы видим все до самого конца, видим во все стороны и понимаем, что опасность и там, и здесь». Однако он все еще верил в свою незаменимость и надеялся, что сумеет провести революцию между Сциллой реакции и Харибдой большевизма. Для решения этой тяжелейшей задачи ему нужна была безусловная поддержка всех ветвей власти, военной и политической элиты; между тем ВЦИК, Петросовет, генералы, кадеты, эсеры, меньшевики, не говоря уж о большевиках и анархистах, местных Советах и фабзавкомах, – все только и делали, что мешали министру-председателю, вставляя палки в колёса. Поэтому Керенский естественным образом стремился избавиться от любого контроля. 1 сентября он провозгласил Россию республикой, а себя объявил главой Директории, в которую включил верного М. И. Терещенко, двух прогрессивных военачальников (военного министра генерала А. И. Верховского и морского министра контр-адмирала Д. Н. Вердеревского) и министра почт и телеграфов А. М. Никитина, исключенного из партии меньшевиков за чрезмерную лояльность Керенскому.
Вознося себя таким образом над правительством, Керенский пытался сыграть роль Наполеона Бонапарта – «первого консула Французской республики». Но это был Наполеон без армии. Как констатирует меньшевистский лидер Ф. И. Дан, «последние два-три месяца существования Временного правительства целиком заполнены стараниями его разрешить задачу квадратуры круга – создать опору в виде военных сил, которые сами неудержимо разлагались вследствие утраты надежды на скорое заключение мира».
Несколько слов об авторе этой цитаты. Федор Ильич Дан играл в драме 1917 года одну из ключевых ролей. Родоначальник меньшевизма, этот невысокий плотный брюнет наряду с И. Г. Церетели и Н. С. Чхеидзе принадлежал к верхушке советского руководства. В отличие от обаятельного Церетели, окруженного толпой поклонников, Дан был малообщительным, неприветливым, холодноватым человеком; к тому же, по замечанию Н. Н. Суханова, он «частенько без особой к тому нужды давал вокруг себя знать свою тяжелую руку». Будучи политическим противником Дана, Суханов тем не менее относит его к крупнейшим представителям «высшей школы политики и социализма» Второго Интернационала: «Если бы даже считать Церетели выдающимся учеником этой школы, то Дана надо признать ее профессором. Если он и не творец больших идей и новых слов, все же он, несомненно, один из самых крупных работников в лаборатории политико-социальной мысли… Человек, которого не могло что-либо ослепить, человек крайне основательный, уравновешенный, он среди правящей советской группы представлялся мне не только способным наилучше теоретически мыслить, но и практически управлять, лавируя между подводными камнями и нащупывая правильный фарватер… При этих свойствах Дан не пришел в революцию извне и даже не пришел в нее из мелкобуржуазных сфер и партий (как то было, например, с Керенским, у которого, впрочем, и не было означенных свойств). Дан – человек, вся жизнь которого органически слита с революционным движением и притом именно с рабочим, социал-демократическим. Что торжество классовых пролетарских интересов для Дана превыше каких бы то ни было соображений – в этом сомневался едва ли кто из добросовестных противников Дана. И не в пример иным своим совершенно зарвавшимся коллегам он по временам давал это чувствовать на живом деле. Враг Дана, ненавидящий, предубежденный, я помню не один случай, когда я горячо аплодировал его выступлениям». При этом Суханов возлагает на Дана едва ли не основную ответственность за нерешенность проблем, доставшихся Временному правительству и ВЦИК в наследство от царизма.
Феодально-буржуазный царский режим не мог передать помещичью землю крестьянам в силу приверженности к частной собственности; не мог он и заключить сепаратный мир с Германией – из-за вовлеченности в европейскую цивилизацию, из чувства долга перед союзниками и убеждения, что «договоры должны соблюдаться». Временное правительство, несмотря на наличие министров-социалистов, страдало теми же «пороками», хотя и в сильно ослабленном виде.
Что касается хозяйственной разрухи, то здесь после февраля положение только ухудшилось. Царские министры даже в условиях войны сохраняли способность проводить более-менее разумную экономическую политику. Временное же правительство в силу революционного происхождения было вынуждено идти навстречу желаниям масс, повышая должностные оклады, пенсии, пособия и другие денежные выплаты. Министр финансов Н. В. Некрасов признавал, что «ни одно царское правительство не было столь расточительно, как правительство революционной России». Печатались ничем не обеспеченные бумажные деньги – старые (их называли «царские», «романовские» или «николаевские») и новые (знаменитые «керенки», выпускаемые без номеров, целыми лентами). Формально они обладали одинаковой платежеспособностью, однако население предпочитало «царские». В 1914 году золотой фонд Госбанка покрывал 98 % бумажно-денежной массы, а на 1 октября 1917 года – только 7 %. Курс рубля на Лондонской бирже упал к осени до 27,3 коп., а его покупательная способность внутри страны сократилась до 7 коп. В конце августа хлебный паек в Москве и Петрограде был урезан до полуфунта в день, твердые цены повышены вдвое.
Сегодня, после десятилетий социалистических экспериментов в десятках стран, мы знаем, что рыночную экономику можно и нужно регулировать, но нельзя разрушать без тяжких последствий. В 1917 году экономисты, обслуживавшие ВЦИК, не видели никаких пределов в ограничении самостоятельности промышленных, торговых и финансовых организаций. С их подачи Советы требовали от правительства активнее «рулить» народным хозяйством. В начале сентября Экономический отдел ВЦИК констатировал, «что к проведению той экономической политики, которая намечена была в целях спасения страны Всероссийским съездом Советов Р. и С. Д. и объединенной демократией в Государственном Московском совещании, правительство в общем и целом до сих пор не приступало, а в некоторых чрезвычайно существенных пунктах деятельность правительства шла вразрез с намеченной революционной демократией платформой».
За несколько месяцев население России пережило целый ряд «судьбоносных» событий: убийство Распутина, свержение царя, кадетско-октябристское правительство, первая коалиция, вторая коалиция, Директория… А жить становилось все тяжелее.
Февральскую революцию подавляющее большинство россиян встретило с радостью, облегчением и надеждами на лучшее будущее; правда, будущее это каждый представлял по-своему. К осени с тем же единодушием требовали смены правительства – и так же расходились относительно его состава и курса.
Публика позажиточнее и поинтеллигентнее, получив в нагрузку к долгожданной свободе разруху, анархию и растущие претензии Советов, разочаровалась в новом строе. Разгром Корнилова стал для неё тяжким ударом. Единственный сохранившийся обломок дореволюционной политической палитры — партия народной свободы (кадеты) – даже реакционерам представлялась теперь якорем спасения, защитником привычного образа жизни. Количество кадетских организаций в стране выросло со 183 на конец мая до 370 осенью. Но масса простонародья видела в кадетах корень зла. Во-первых, они выступали за войну до победы. Во-вторых, они скомпрометировали себя, почти открыто поддержав Корнилова. А в-третьих, основные пункты их программы (парламентская система, гражданские свободы, восьмичасовой рабочий день, свобода профсоюзов и т. п.) были уже осуществлены, так и не принеся чаемого счастья. Твёрдо отстаивая принцип частной собственности, кадеты соглашались безвозмездно распределить среди крестьян государственные и монастырские земли, но помещичью землю предлагали выкупать. В 1905 году, при твердой власти, такая программа устроила бы большинство крестьян; но Николай II тогда и на более умеренный столыпинский вариант согласился со скрипом. Летом 1917 года, когда крестьяне, подстрекаемые вооруженными дезертирами, резали помещичьи семьи и самовольно делили их землю, кадетские условия выглядели насмешкой.
ПОСЛЕДНИЙ ПОРОГ: ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ СОВЕЩАНИЕ
Рабочие, солдаты, матросы и крестьяне последнюю надежду на мир, хлеб и землю связывали с образованием чисто социалистического правительства, без кадетов и прочих «буржуев». Уже в конце августа дислоцированные в столице Преображенский, Литовский и Волынский гвардейские полки заявили, что «со всякой коалицией все верные сыны народа будут бороться так же, как с Корниловым». Аналогичные резолюции наперебой принимали воинские части и предприятия Петрограда. В массах крепло убеждение в необходимости созыва нового съезда Советов, который образовал бы «однородно-социалистическое» правительство. Состав Советов по всей стране менялся, они наполнялись большевиками и левыми эсерами. В начале сентября Петроградский и Московский Советы приняли резолюции о власти, предложенные большевиками; впрочем, резолюции носили умеренно-социалистический характер, совпадая в основном с июльской «декларацией принципов» меньшевиков и эсеров. В этот момент даже Ленин на очень короткое время пришел к выводу, что Советы способны взять власть, обеспечив мирное развитие революции: «Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной».
Однако социалисты из руководства ВЦИК не разделяли оптимизма масс. Они прекрасно понимали, что в умении творить чудеса вряд ли превосходят кадетов. Допустим, они возьмут на себя всю ответственность за управление страной. А что дальше? Скоро обнаружится, что ничего не изменилось: немецкая армия по-прежнему на подступах к Петрограду, разруха тоже никуда не делась… И тогда им на смену придут большевики, всерьез намеренные строить в отсталой России социализм по Марксу – с национализацией банков и промышленности.
Поэтому руководство ВЦИК стремилось сформировать правительство не «однородно-оциалистическое», а «однородно-демократическое». В конце концов, кроме кадетов имелись беспартийные средние слои – кооператоры, земства, городские Думы, представители которых еще в августе на Государственном совещании поставили подписи под политической и экономической платформой ВЦИК.
Поддержав после долгих дебатов Директорию как временную меру, ВЦИК постарался побыстрее созвать «Демократическое совещание», призванное подтвердить законность власти, консолидировать общество и сформировать правительство с самой широкой социальной базой, но без крайне правых и крайне левых. Это совещание проходило с 14-го по 22 сентября в Петрограде в здании Александринского театра. 1582 его делегата представляли Советы, городские думы, земства, профсоюзы, кооперативы, армейские и флотские частиы, национальные меньшинства и т. д. Однако никаких конкретных решений совещание принять не сумело. Руководители ВЦИК быстро убедились, что их предполагаемые партнеры не осознают необходимости срочных радикальных мер, не замечают драматизма сложившейся ситуации и общего полевения масс. По меткой характеристике Дана, «переоценивая вес и значение своей “почвенной” связи с массами и относясь поэтому даже с оттенком презрения к большевизму, как к явлении мимолетному и едва ли не “столичной” выдумке, не имеющей “корней” в “низах”, представители “несоветской” демократии не только не видели необходимости в резком разрыве с политикой коалиции, но наотрез отказывались участвовать в образовании чисто демократической власти. Они не только отрицали возможность каких бы то ни было попыток образовать правительство со включением в его состав большевиков, но, ссылаясь на свой “опыт”, утверждали, что и без большевиков чисто демократическое правительство не будет “признано” населением, вызовет лишь анархию и немедленную гражданскую войну».
Дан не упоминает здесь о том, что большевики вряд ли согласились бы войти в коалицию, по существу, с беспартийными кадетами. Ленин опасался, что его политические противники все-таки сумеют договориться, что массы на это клюнут, и момент для взятия власти будет упущен. В статье «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» он выдвигает план экономических преобразований из пяти пунктов:
1) национализация банков;
2) национализация промышленных и торговых синдикатов и установление государственной монополии;
3) отмена коммерческой тайны;
4) принудительное объединение мелких предприятий в союзы;
5) регулирование потребления «за счёт введения справедливых и рациональных норм».
Ленин утверждал, что возможность мирного перехода власти к Советам ольше не существует и надо немедленно начать подготовку к вооруженному восстанию: «Взяв власть в Петрограде и в Москве, мы победим безусловно и несомненно».
ЦК РСДРП(б) расценил послания Ленина как ересь. Скрыв их от рядовых партийцев, ЦК принял меры, чтобы предотвратить выступление масс. Большевики продолжали участвовать в Демократическом совещании, которое то отвергало союз с кадетами, то допускало его. Так и не сумев ничего решить, совещание по предложению хитроумного Ираклия Церетели перепоручило задачу постоянному органу — Всероссийскому демократическому совету (в просторечии «Предпарламент»).
ТЕ ЖЕ И ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КОМИТЕТ
Фактический провал Демократического совещания, вместо дееспособного правительства родившего безвластный и нерешительный «Предпарламент», привел к дальнейшему сдвигу влево. К концу сентября партия большевиков выросла до 350–400 тыс. человек. В знак протеста против большевизации Петросовета члены его президиума Н. С. Чхеидзе, А. Р. Гоц, Ф. И. Дан, И. Г. Церетели и В. М. Чернов подали в отставку. В новый президиум, избранный 25 сентября, вошли двое эсеров, один меньшевик и четыре большевика; председателем президиума стал Л Д. Троцкий.
В тот же день Керенский сформировал третье коалиционное правительство, включив в него нескольких кадетов.
Общее число бастовавших в сентябре-октябре составило 2,5 млн. человек. Согласно обзору Министерства продовольствия по 40 губерниям, в 36 из них в конце сентября – начале октября отмечались волнения, вызванные ростом цен и нехваткой хлеба. Орган ВЦИК газета «Известия» в первых числах октября бьет тревогу: «Все расклеивается, все идет под гору: падает снабжение, падает производство, ничего нельзя достать ни за какие деньги. Рабочие чувствуют, что почва колеблется под ними… Ежедневно газетные листы приносят длинную вереницу известий о погромах. Громят в городах и деревнях. Громят лавки и помещичьи амбары. Жгут, грабят и насилуют. Эти безобразные погромы возникают на почве неудовлетворенности народных масс своим положением; не пришел мир так скоро, как его ждали; не стал дешевле хлеб; по-прежнему нет одежды, обуви, земледельческих орудий». 5 октября «Известия» констатировали «резкое полевение масс, которое товарищи большевики хотят собрать в свои житницы».
В первых числах октября немецкие войска захватили важные в стратегическом отношении острова у входа в Рижский и Финский заливы. Керенский утверждал, что все меры к обороне островов были приняты, а потеряны они из-за трусости и разложения личного состава дислоцированных там частей; в обращении к матросам-балтийцам он потребовал, чтобы они перестали «вольно или невольно играть на руку врагу». Левые, напротив, винили правительство и Генштаб в умышленном ослаблении обороны с целью оправдать политические репрессии. Страсти еще больше накалились, когда стали известны планы переезда правительства в Москву. Керенского подозревали в том, что он собирается сдать Петроград, чтобы руками немцев раздавить революцию (точно так же год назад обыватели были уверены, что царица выдает немцам военные планы). В подтверждение приводились слова, правда, не премьера, а безвластного Родзянки: «Петроград находится в опасности… Бог с ним, с Петроградом… Опасаются, что в Петрограде погибнут центральные учреждения… Очень рад, если все эти учреждения погибнут, потому что, кроме зла, они ничего не дали России». Левая печать и Петросовет выдвинули лозунг «Всероссийский съезд Советов в опасности!»
На самом деле крупного немецкого наступления не ожидалось, тем более никто не собирался сдавать Петроград. Просто Керенский был рад поводу избавить столицу от ненадёжных частей, перебросив их на Северный фронт. 6 октября командующий Петроградским военным округом полковник Г. П. Полковников направил частям гарнизона приказ готовиться к переброске на фронт. Фронтовые комитеты призывали товарищей к «подчинению революционному долгу и беспрекословным жертвам», но те отправляться в окопы не желали, утверждая, что у них есть более важная задача – гарантировать незыблемость революционных завоеваний. Например, в резолюции Егерского полка говорилось: «До тех пор, пока власть находится в руках явных контрреволюционеров, мы открываем решительную борьбу против вывода из гнезда революции – Петрограда – революционного гарнизона».
7 октября открылось первое заседание «Предпарламента», официально переименованного во Временный Совет Российской республики. Одно место в его президиуме было зарезервировано за большевиками, но оно так и осталось пустым. «Предпарламент» одобрил создание коалиционного правительства с кадетами. Троцкий огласил декларацию фракции большевиков, клеймившую «правительство народной измены» и «Совет контрреволюционного попустительства», после чего большевики покинули заседание.
Следуя за настроением масс, РСДРП(б) официально делала ставку на II Всероссийский съезд Советов, намечавшийся на 20 октября. Ленин, однако, требовал свергнуть Временное правительство немедленно, «дабы этот съезд, каков бы он ни был, встал перед свершившимся фактом взятия рабочим классом власти».
Чтобы понять позицию Ленина, надо представлять, каким ему виделся окружающий мир.
Марксизм в ленинской трактовке имел куда более драматический и разнородный характер, чем марксизм Дана, Чхеидзе и Церетели. Те усвоили прежде всего ядро учения Маркса – идеи о развитии производительных сил как движущей силе истории, о классовой борьбе и грядущей пролетарской революции. Ленин значительно острее ощущал общую ориентацию на социальный прогресс, воспринятую Марксом от французских просветителей. «С точки зрения основных идей марксизма – писал Ленин – интересы общественного развития выше интересов пролетариата, – интересы всего рабочего движения в его целом выше интересов отдельного слоя рабочих или отдельных моментов движения». Причем прогресс человечества и интересы пролетариата были для Ленина глубоко личным делом; борьба за этот прогресс и эти интересы, как он их понимал, составляла главное содержание его жизни.
Ленин любил вслед за Чернышевским повторять, что историческая деятельность – не мостовая Невского проспекта. Экономические законы задают лишь общее направление развития, ход же его зависит от множества привходящих, посторонних, случайных обстоятельств.
Еще в апреле Ленин пришел к выводу, что российские условия позволяют приступить к социалистическому переустройству общества. Меньшевики делали акцент на отсталость страны, недостаточное развитие капитализма, нерешенность аграрного вопроса, неграмотное крестьянство. Ленин в ответ указывал на крупные синдикаты, относительно многочисленный пролетариат, классовое расслоение в деревне. А главное, по его мнению заключалось в том, в России имелся пролетарский авангард – партия большевиков, им самим созданная и направляемая, сохранившая верность революционному марксизму и выступающая за поражение собственной буржуазии в мировой бойне. .
Большевикам несказанно везло: к осени они оказались на гребне широчайшего общественного движения, их популярность в обеих столицах росла день ото дня, они завоевывали все новые позиции в Советах по всей стране. История предоставила РСДРП (б) уникальный шанс; упустить его значило, по мнению Ленина, надолго, может быть, на десятилетия, отсрочить начало всемирной социалистической революции. С этой точки зрения понятия «законности», «обоснованности», «представительности» утрачивали всякое значение. Прекрасно, если предстоящий съезд Советов возьмет власть, устранив Временное правительство. А вдруг он на это не решится? Неужели из-за такого пустяка, как колебания нескольких сотен делегатов, надо рисковать судьбой величайшей революции в истории человечества?
По свидетельству Троцкого, «в Центральном комитете (большевистской партии) определились три группировки: противники захвата власти, Ленин, требовавший немедленной организации восстания, и остальная группа, которая считала необходимым тесно связать восстание со вторым съездом Советов». К «остальной группе» принадлежали, в частности, Сталин и сам Троцкий. Ленин даже заявил о выходе из ЦК, не желавшего вплотную заняться организацией восстания. Лишь 10 октября на заседании с участием Ленина ЦК десятью голосами против двух (Зиновьев и Каменев) одобрил ленинскую резолюцию: «Признавая, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководствоваться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы».
9–12 октября Петросовет по предложению Троцкого создает Петроградский Военно-революционный комитет (ВРК), возложив на него организацию обороны столицы от внешней и внутренней контрреволюции. В состав ВРК вошли несколько десятков человек – большевики, левые эсеры, анархисты, представляющие Петросовет, Совет крестьянских депутатов, Центробалт, Исполком армии, флота и рабочих Финляндии, фабзавкомы и профсоюзы. Возглавил ВРК левый эсер П. Е. Лазимир, но большевики Л. Д. Троцкий, Н. И. Подвойский и В. А. Антонов-Овсеенко попеременно исполняли обязанности председателя практически на равных с ним. Впрочем, первоначально предполагалось, что ВРК будет выполнять лишь координационные функции в разработке и реализации плана обороны столицы.
16 октября ЦК РСДРП(б) на расширенном заседании подтвердил свое решение от 10 октября. Чтобы обеспечить контроль партии за ходом восстания, был создан Военно-революционный центр из пяти человек (Свердлов, Сталин, Дзержинский, Урицкий, Бубнов); при этом ЦК подчеркнул, что центр входит в состав «советского революционного комитета» (т. е. ВРК). Руководители Военной организации ЦК РСДРП(б) (Подвойский, Невский, Антонов-Овсеенко и др.) хотели сохранить руководство восстанием в своих руках, но ЦК подтвердил, что «все наши организации могут войти в революционный центр (созданный Петроградским Советом) и обсуждать там все интересующие их вопросы».
Первоначально ставка делалась на съезд Советов Северной области, проходивший в Петрограде 11-14 октября. По воспоминаниям М. И. Лациса, «предполагалось, что он решит объявить себя властью, и отсюда пойдет начало». Но слишком многие практические вопросы еще не были решены. Большевики не успели восстановить влияние в частях Петроградского гарнизона, участвовавших в июльских событиях; не было уверенности, что удастся мобилизовать достаточное количество рабочих и солдат до начала Всероссийского съезда Советов; формирование и обучение «красной гвардии» только начиналась; не хватало оружия и боеприпасов; районные парторганизации были не готовы; не ясна была позиция железнодорожников. Невский и Подвойский добились отсрочки выступления примерно на две недели.
К 14 октября муки в Петрограде оставалось на 7-8 дней. Передовая статья в «Известиях» в тот день была озаглавлена «На волоске»: «Анархия и погромы возрастают и грозят перейти в невиданное еще в истории господство прямых разбойников – состояние, которому не придумано еще имени… Учредительное собрание, на которое возлагалось столько надежд, срывается самим населением, относящимся к этому огромной важности делу с очевидным равнодушием… У нас все находится на волоске от смерти: на волоске висит продовольствие, транспорт, финансы, промышленность, армия, флот, Петроград, Временное правительство и Учредительное собрание – все решительно».
18-го октября открытие съезда Советов было перенесено на 25 октября. На экстренном заседании Петросовета его глава Лев Троцкий заявил по поводу слухов и сообщений о готовящемся выступлении большевиков: «Никаких вооруженных выступлений нами не было назначено. Но если бы по ходу вещей Совет был принуждён назначить выступление – рабочие и солдаты, как один человек, выступят по его зову… У нас с правительством имеется конфликт. Это вопрос о выводе войск. Мы не позволяем подготовить новое корниловское наступление и, в качестве подготовительной меры, обнажить Петроград от его революционного гарнизона. Другой острый вопрос – о съезде Советов. Петроградский Совет предложит съезду взять власть в свои руки. Теперешняя кампания лжи и клеветы подготовляет вооруженную атаку против съезда Советов». Одновременно Троцкий подтвердил, что подписал ордер на выдачу 5000 винтовок для вооружения «красной гвардии».
На гарнизонном совещании, проведенном в тот же день большевиками, 15 из 18 частей Петроградского гарнизона выразили недоверие Временному правительству и твердую решимость передать власть Советам; из них половина соглашалась поддержать вооруженное выступление только в случае, если оно будет организовано съездом – или на худой конец Петросоветом.
Руководители ВЦИК созвали свое гарнизонное совещание с участием фронтовых частей, но большинство его участников отказалось даже от принятия резолюции, поскольку их встречу не санкционировал Петросовет.
ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ
Итак, официально позиция большевиков оставалась прежней. «На всех петроградских собраниях, – пишет Троцкий, – мы ставили вопрос так: 25 октября соберётся 2-й Всероссийский съезд Советов; петроградский пролетариат и гарнизон потребует от Съезда, чтобы он в первую голову поставил вопрос о власти и разрешил его в том смысле, что с настоящего часа власть принадлежит Всероссийскому съезду Советов; в случае, если правительство Керенского попытается разогнать съезд, петроградский гарнизон скажет своё решающее слово».
На самом деле власть в Петрограде уже перетекала в руки ВРК.
После того как 21 октября очередное гарнизонное совещание вновь поддержало ВРК, он начал направлять своих комиссаров в воинские части и на оружейные склады. Председатель военного отдела Петросовета А. Д. Садовский заявил, что без подписи одного из комиссаров ВРК приказы командующего округом будут считаться недействительными. Полковник Полковников ответил: «Мы знаем только ЦИК, мы не признаем ваших комиссаров. Если они нарушат закон, мы их арестуем». Троцкий обратился к гарнизонному совещанию, обвинив штаб округа в отказе вести работу совместно с представителями солдатской секции Совета: «Этим самым штаб порывает с революционным гарнизоном и Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. Штаб становится прямым оружием контрреволюционных сил… Охрана революционного порядка от контрреволюционных покушений ложится на вас под руководством ВРК. Никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные ВРК, недействительны. Революция в опасности. Да здравствует революционный гарнизон!»
В тот же день Троцкий выступает на митинге в Петропавловской крепости. По воспоминаниям секретаря Петросовта М. М. Лашевича, это была «не столько речь, сколько вдохновенная песня». Крепость перешла на сторону ВРК, ее орудия нацелились на Зимний дворец – резиденцию Временного правительства.
Воскресенье 22 октября было объявлено «днем Петросовета»; в городе проводились концерты и митинги, на которых говорили речи Троцкий, Лашевич, М. М. Володарский, А. М. Коллонтай и другие руководители большевиков. Суханов описывает выступление Троцкого в Народном доме на правом берегу Невы: «Вокруг меня было настроение, близкое к экстазу, казалось, толпа запоет сейчас без всякого сговора религиозный гимн. Троцкий сформулировал какую-то общую краткую резолюцию. Кто за? Тысячная толпа как один человек подняла руки. Троцкий продолжал говорить. Несметная толпа продолжала держать руки. Троцкий чеканил слова: “Это ваше голосование пусть будет вашей клятвой всеми силами, любыми средствами поддержать Совет, взявший на себя великое бремя довести до конца победу революции и дать землю, хлеб и мир!”
Несметная толпа держала руки. Она согласна. Она клянется…»
Казаки собирались в этот день провести крестный ход в память 105-й годовщины со дня изгнания наполеоновских войск из Москвы, но под давлением Советов отменили мероприятие. Ленин оценил этот факт как огромную победу большевиков.
Пока шли митинги, штаб Петроградского военного округа безуспешно попытался договориться с противником по-хорошему. Утром 22 октября Полковников пригласил в штаб округа представителей полковых и бригадных комитетов, ВЦИК, ИВСКД и Петросовета. Член ВРК П. В. Дашкевич от имени гарнизонного совещания вновь заявил, что все приказы военного командования должны подтверждаться ВРК.
Вечером начальник штаба округа генерал Я. Г. Багратуни попросил штаб Северного фронта прислать в столицу пехотную бригаду, кавалерийский полк и артиллерийскую батарею; однако комиссар Северного фронта В. С. Войтинский ответил, что без знания целей такой передислокации провести ее невозможно. Керенский вызвал в Петроград главнокомандующего Северным фронтом генерала В. А. Черемисова и предложил арестовать членов ВРК, но Полковников убедил его повременить. Тогда Багратуни по приказу Керенского в ультимативной форме потребовал у Петросовета отказаться от претензий на руководство гарнизоном; в противном случае, заявил генерал, военные власти примут любые меры для восстановления законного порядка.
В понедельник 23 октября Троцкий, выступая в Петросовете, признал, что создание ВРК является важным политическим шагом, направленным к захвату власти и передаче её в руки Советов. Антонов-Овсеенко доложил о мероприятиях ВРК, оправдывая их необходимостью защиты революции, созыва съезда Советов и Учредительного собрания. Однако вечером, уступая настояниям членов ВЦИК – эсера А. Р. Гоца и меньшевика Б. О. Богданова, ВРК отменил свое заявление от 22 октября; иными словами, он вроде бы уже не оспаривал у штаба округа власть над гарнизоном. Исследователь октябрьских событий А. Рабинович считает, что в это время ВРК еще «не перешел границу между действиями, которые можно было бы представить как оборонительные, и мерами, которые выглядели бы как узурпация прерогатив съезда Советов».
В ночь с понедельника 23-го на вторник 24 октября распространяются слухи, что Керенский собирает верные ему войска в окрестностях Петрограда и проводит репрессии против левых сил. ВРК рассылает «приказ № 1»: «Петроградскому Совету грозит прямая опасность; ночью контрреволюционные заговорщики пытались вызвать из окрестностей юнкеров и ударные батальоны в Петроград. Газеты “Солдат” и “Рабочий путь” закрыты. Ждите дальнейших распоряжений. Всякое промедление и замешательство будет рассматриваться как измена революции».
Позиция ВРК в отношении штаба округа вновь меняется: комитет подтверждает, что приказы его комиссаров имеют высшую силу. Во вторник утром Петросовет официально призывает к «безотлагательной подготовке восстания». Некоторые члены ВРК выступают даже за немедленное начало восстания, но Троцкий настаивает на осторожности: посылать броневики для ареста правительства было бы ошибкой, зато не ошибка – открыть закрытую правительством типографию «Рабочего пути»: «Это оборона, товарищи, это оборона».
Днем состоялось заседание большевистского ЦК (без участия Ленина). Членов ЦК беспокоило, что работники почты, телеграфа, железнодорожники находятся под влиянием умеренных социалистов. На случай, если противник захватит Смольный, решено было создать запасной штаб в Петропавловской крепости. На заседании большевистской фракции открывающегося съезда Советов Сталин сообщил: «В рамках ВРК имеются два течения: 1) немедленное восстание, 2) сосредоточить вначале силы. ЦК РСДРП(б) присоединился ко второму».
Между тем попытки Керенского мобилизовать войска в поддержку Временного правительства провалились: одни отказывались выступать, другие не смогли этого сделать из-за противодействия сторонников ВРК, третьих в пути обработали большевистские и анархистские агитаторы. С трудом хватало людей для охраны важнейших государственных учреждений и стратегических пунктов. Днем 24 октября Керенский зачем-то выступил в безвластном «Предпарламенте», пытаясь склонить его на свою сторону. Его обвинения в адрес большевиков встретили овацией, но предоставить ему неограниченные полномочия отказались. Умереннейшие социалисты требовали не репрессий, а политических решений, которые могли бы выбить почву из-под ног большевиков. После ухода Керенского Дан и Гоц отправились к нему, чтобы убедить немедленно объявить о передаче земли в руки местных земельных комитетов и о срочном обращении к союзникам с требованием переговоров о всеобщем мире. «Керенский производил впечатление человека до последней степени измотанного» – вспоминал Дан. Сначала он пригрозил уйти в отставку, но затем указал посетителям на дверь, заявив, что не нуждается в их советах.
Ленин, однако, все еще опасался, что правительство успеет принять важные политические решения и таким образом выпустит накопившийся пар. 24 октября в письмах в ЦК он требует немедленного восстания: «Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало! Промедление смерти подобно!» Не дождавшись ответа, он надевает парик и старую кепку и отправляется в Смольный.
Петроград тем временем постепенно переходит под контроль вооружённых отрядов ВРК – большевиков, левых эсеров и анархистов. Они занимают мосты, центральный телеграф, Петроградское телеграфное агентство. В столицу вызваны кронштадтские матросы, на подходе миноносцы. В рабочих районах идут митинги. Днем разводятся мосты, большинство учреждений закрывается, школьников распускают по домам, но на улицах спокойно, рестораны, театры, казино работают как обычно.
Утром в среду 25 октября Полковников докладывает Керенскому, что положение критическое – «в распоряжении правительства нет никаких войск». ЦК большевиков в Смольном уже готовит список будущих министров, которых Троцкий предлагает назвать «народными комиссарами». Около 11 часов утра публикуется написанное Лениным обращение ВРК «К гражданам России»: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства – обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
В это же время Керенский в автомобиле покидает Зимний дворец и мимо патрулей ВРК едет в сторону в сторону фронта – искать войска, сохранившие верность Временному правительству.
Около 2 часов дня Ленин появляется на сессии Петросовета, где произносит знаменитые слова: «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, свершилась. Угнетённые массы сами создадут власть».
Троцкий позже запишет в дневнике: «Не будь меня в 1917 году в Петербурге, Октябрьская революция произошла бы – при условии наличности и руководства Ленина. Если бы в Петербурге не было бы ни Ленина, ни меня, не было бы и Октябрьской революции, руководство большевистской партии помешало бы ей свершиться... Если б в Петербурге не было Ленина, я вряд ли справился бы с сопротивлением большевистских верхов, исход революции оказался бы под знаком вопроса. Но, повторяю, при наличии Ленина Октябрьская революция всё равно привела бы к победе».
Вечером 25 октября ВРК предъявляет ультиматум Временному правительству. Министры отказываются его принять и обращаются к народу с радиограммой: «Всем, всем, всем… Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов объявил временное правительство низложенным и потребовал передачи ему власти под угрозой бомбардировки Зимнего дворца из пушек Петропавловской крепости и крейсера «Аврора», стоящего на Неве. Правительство может передать власть лишь Учредительному собранию, а потому постановило не сдаваться и передать себя на защиту народа и армии, о чем послана телеграмма в Ставку. Ставка ответила о посылке отряда.
Пусть страна и народ ответят на безумную попытку большевиков поднять восстание в тылу борющейся армии».
Но стране и народу не было дела ни до судьбы правительства, ни до Учредительного собрания.
В 9 часов вечера 25 октября Керенский прибыл в Псков в штаб Северного фронта. Однако Псковский совет рабочих и солдатских депутатов уже взял под контроль транспортную сеть, и командующий фронтом Черемисов был вынужден отказаться от посылки частей в помощь правительству.
Тем временем в Петрограде крейсер «Аврора» делает несколько холостых выстрелов по Зимнему дворцу.
В одиннадцатом часу вечера открывается II Всероссийский Съезд Советов; среди его 670 делегатов 300 большевиков, 193 эсера (из них более половины — левые), 82 меньшевика (в том числе 14 интернационалистов), остальные принадлежат к мелким партиям или являются беспартийными. Правые эсеры, меньшевики и бундовцы покидают съезд в знак протеста против «заговора, организованного за спиной ВЦИК». Примерно тогда же «Аврора» начинает стрелять по Зимнему дворцу боевыми снарядами. К двум часам ночи отряды ВРК почти без сопротивления занимают Зимний дворец и арестовывают членов правительства. Около пяти утра 26 октября съезд подавляющим большинством голосов (при двух против и двенадцати воздержавшихся) одобряет переход всей власти к Советам, а вечером принимает Декреты о мире, о земле и об отмене смертной казни.
ЭПИЛОГ
На этом в рассказе о революции 1917 года можно поставить точку (хотя в жизни точек не бывает – одни многоточия). Дальше начинается история большевистского государства – РСФСР и СССР, которое побеждённые именовали Совдепией.
Большевики, как и их предшественники, не совершили чудес. Хозяйственная разруха при них достигла чудовищных масштабов. Но когда голодающие рабочие и крестьяне попытались переизбрать Советы и фабзавкомы, чтобы избавиться от большевиков, как прежде избавились от меньшевиков и эсеров, им пришлось иметь дело с ЧК – Всероссийской чрезвычайно комиссией по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР. Свободные выборы победители-большевики приравняли к контрреволюции.
С Германией заключили сепаратный мир: ведь это была уже не измена союзникам («акулы капитализма» не могут быть союзниками пролетариата!), а «вынужденная уступка империалистам ради спасения социалистической революции». Правда, вместо бесславно законченной «империалистической бойни» большевики развязали ещё более страшную гражданскую войну, но это уже, как говорится, детали. Распустив разложившуюся армию, они с нуля создали новую, Рабоче-Крестьянскую Красную армию с железной дисциплиной, поддерживаемой расстрелами в таких масштабах, какие присниться не могли ни царским властям, ни министрам Временного правительства.
Крестьянам позволили поделить помещичью землю – и тут же послали вооружённые отряды, чтобы отобрать урожай. А спустя несколько лет крестьян и вовсе загнали в колхозы, заставив работать за скудное пропитание.
В народном хозяйстве внедрили планово-директивную систему по рецептам того самого Громана, о котором Суханов в 1919 году писал: «Если бы все его предсказания и представления оправдывались хоть в десятой доле, от России, от ее государства и населения не осталось бы не малейшего следа». Те из нас, кто постарше, хорошо помнят заключительный этап этого семидесятилетнего эксперимента, закончившегося в той же точке, с которой начинался: дефицит самых простых товаров, длиннющие очереди, деньги, на которые невозможно ничего купить, и разваливающаяся на части страна.
Слава Богу, что в 1980-х годах, в отличие от 1917-го, война была холодная…
1917 год от Львова до Ленина
© Copyright: Александр Алексеев 7, 2023
Свидетельство о публикации №223050700721
Свидетельство о публикации №223050700721
Рецензии