Серафим. Гонец

    (Прод.)

   Борис прибыл на Северный вокзал столицы рано утром. В поезде с пробегающими мимо пейзажами, светлыми, полутёмными, тёмно-фонарными, в голове проносились множества мыслей, главной из которых была: "Серый, как мне тебя не хватает!" Он вспоминал юность и студенчество, первую войну, Рыбинск и Волгу, приехав опустошённый воспоминаниями. На вокзале Бор выпил чашку ароматного кофе и, спросив, как добраться до Сорбонны, вскочил в трамвай, глазея по сторонам.
    Париж бурлил. По улицам и тротуарам носились мальчишки с кипами свежих газет и на ходу рассчитывались с покупателями, спешащими на работу. Гудя клаксонами, мчались навстречу друг другу автомобили, распугивая пешеходов и дымя выхлопными газами. Извозчики на облучках кисло жались по сторонам, понимая, что их век заканчивается навсегда. Разносчики газет кричали о рухнувших акциях на бирже и мировом кризисе, всерьёз добравшемся до Парижа. Французский прижимистый народ понимал - наступают тяжёлые времена, лишь бы выжить. У страны не было внешних займов, имелось много колоний по земному шару в Африке, Латинской Америке, Индокитае, но положительный торговый баланс постепенно за год растаял, так как перепроизводство промышленных и сельскохозяйственных товаров перенапрягало экономику. Дешёвые кредиты исчезли, цены на товары упали, производства начали работать вхолостую, почти без прибыли, и пошли разоряться мелкие, а потом и средние предприятия и хозяйства. Началась безработица. Из обЪявлений в газетах явствовало, что Франция ещё не переварила русскую эмиграцию...
    Сена, мосты, архитектура напомнили мгновением о Питере, но Эйфелева башня и Нотр-Дам вернули обратно и выплюнули на бульваре Сен-Жермен, куда его послал из какой-то позапрошлой жизни его лучший друг. Бор постучал бронзовым дверным кольцом и остолбенел, когда дверь открыл худой крепкий юноша, как две капли воды похожий на Серафима.
    - Вам кого? - спросил он по-французски.
    - Я Борис, друг твоего отца, Серафима. У меня для вас посылка от него, - едва находя слова от волнения, произнёс мужчина на пороге.
    - Прошу Вас, заходите. Мама, к нам гость! - позвал парень. Вверху на втором этаже произошло некоторое движение и шуршание материи, а затем на лестнице показалась красивая дама, модная и уверенная. Это была Сабрина, и Борис вспомнил её по фотографиям друга.
    - Ах, - произнесла Сабрина, у которой внутри всё ухнуло в ноги, и она пошатнулась, но удержалась за перила. Она тоже узнала Бориса по снимкам Серафима.
    - Сабрина, не волнуйтесь, у меня нет плохих известий, но есть письмо для Вас из России, которое передал мне Серафим. Я так долго добирался из-за трёх океанов, что, видимо, новости устарели. Вот всё же примите оказию и не ругайте меня, - вымолвил Бор, протягивая старую бандероль. В комнате незаметно объявилась светленькая девушка ангельского вида, внешне очень похожая на Сабрину, но с синими крупными глазами. "Мальвина", - пронеслось в голове у Бора.
    - Что же мы стоим! - спохватилась хозяйка, принимая конверт. - Проходите в гостиную. Серж принеси, пожалуйста, бокалы и вино. Никогда Бор не видел женщину, читающую письмо от любимого человека: как не владела она собой, эмоции прорывались сквозь прочитанные строки и фразы. В конце она, не скрываясь, плакала.
    - Извините, Борис, я от неожиданности расчувствовалась... Тут крупная сумма денег. Это мне?
    - Да, несомненно. Деньги на содержание его девочек, Софии и Василисы. Я могу их увидеть? - Он по выражению лица Сабрины понял сходу, что опередил рассказ женщины.
    - У них, надеюсь, всё хорошо... Это моя дочь Катрин. Ей шестнадцать. Я так поняла, что Серафим не знает о её существовании. Давайте выпьем за встречу, - предложила взволнованная хозяйка дома. - Серж попроси Франсуазу (Она появилась на секундочку, чтобы поздороваться, и далее шуршала на кухне) сварить кофе покрепче.
    Они выпили за встречу, за знакомство, за Серафима, и по-немногу неловкость первых минут исчезла, и возникло взаимное расположение. После коротких светских вопросов и ответов типа "Как доехали? - Спасибо, хорошо", началась более подробная беседа. Борис вкратце, но образно, рассказал о том, как покинул друга, семью, родной город и страну, как воевал и как оказался Херовато и в Нанте. Серж слушал с открытым ртом, не пропуская ни полсловечка, хотя, когда появлялась горничная, лёгкий румянец возникал на его щеках. Настал черёд Сабрины. Видно было, что ей тяжело вспоминать прошедшее.
    - Серафим уехал, когда началась война. Мы думали, что она продлится не долго, потому что против Германии и Австро-Венгрии объединились три империи, с запада и с востока. Год, от силы полтора, и Серафим планировал вернуться, но война затянулась, а потом пошли революции, внутренние гражданские разборки и кровавый большевизм в России. Мы получили в войну два письма от него, где он сообщал о двух тяжёлых ранениях и возвращении в город Рыбинск на восстановление здоровья.
    - Он действительно был очень худ тогда, - встрял Бор.
    - В октябре 14-го я успешно родила дочь, и мне было не до войны. Старшие дети у меня подрастали, ни в чём не нуждались, - продолжила Сабрина. - Две огненно-рыжие девочки называли меня мамой. Из странствий вернулся мой отец, был несказанно удивлён и, к счастью, рад. Внучки и внук не слезали с дедушки, который умел хорошо рассказывать о своих путешествиях. Младшую, Катрин, он постоянно носил на руках и всячески баловал.
    - Да, я помню, - вклинился Серж. - Он рисовал словесные картины, и я будто видел кино, а сестра часто смеялась с дедушкой.
    - Да-да, - подтвердила Катрин.
    - Через три месяца отец, привезший с собой целую коллекцию предметов, опять отправился в очередное плавание, в Австралию, откуда прислал открытку с рисунком семейства кенгуру. Детям исполнилось по шесть лет, и я наняла домашнего учителя, с которым нам повезло: он любил детей, много знал и умел преподнести знания.
    Был декабрь 20-го года, когда, так мне показалось, очень громко зазвонил телефон, который я провела годом ранее. На плохом французском звонили из Америки, из Чикаго. На проводе оказалась Алиса, которая справлялась о судьбе Серафима, Софии и Василисы. Я поведала ей нашу историю, и она сказала, что скоро приедет за дочерями. Алиса приплыла с американским мужем Фордом Джоном, родственником того самого знаменитого Форда Генри. Она носила его фамилию и была сногсшибательно красива и изысканна.
    Я поняла, что она заберёт девочек и подготовила их к встрече с родной матерью. В марте 21-го они пожаловали к нам. Джон тут же уехал по делам, а мы целый день рыдали наперегонки, по очереди и вместе.
    - Да, сцены были душераздирающие, - подтвердил слегка опьяневший юноша, - А тётя Алиса невероятно красивая женщина...
    - Когда мы подуспокоились, - продолжила Сабрина, осушив бокал, - я услышала заокеанскую историю Алисы.

    Рассказ Алисы в диалоге с Сабриной

     - Я прибыла в Нью-Йорк и была шокирована могущественным видом новой страны и континента. Денег оказалось достаточно, чтобы купить приличную квартиру рядом с центром города и безбедно существовать год, за который у меня появилось куча поклонников. Я посещала исключительно дорогие рестораны, театральные представления и выставки, на одной из которых в художественной галерее познакомилась с будущим мужем, Джоном. Он без ума от меня, я - от его возможностей, у нас сложилась отличная семья, особенно, после рождения двоих сыновей (опять близняшки - Алиса плодила двойни).
    - Где же они? - спросила я.
    - Дети сейчас у родственников, - ответила Алиса.
    - Как их зовут?
    - Алекс и Генри. Они похожи на меня, - сказала с гордостью гостья и достала фотографии семьи. Сабрина тоже принесла семейный фотоальбом. Они с увлечением рассматривали снимки, пока не дошли до последних, самых свежих.
    - А это мы на выставке в Нью-Йорке картин русского художника Рериха Николая Константиновича, которая произвела фурор в Америке. Никто не ожидал увидеть историческую и духовную Россию в художественном исполнении, видя с какой жестокостью проходит гражданская война и революция. Его картины и репродукции "Варяжское море", "Русь изначальная", "Сокровище ангелов", "Дочери земли", "Ещё не ушли", "Дочь викинга", "Гонец" потрясли меня. Казалось бы,  я, россиянка, должна знать Россию, где родилась и прожила полжизни, но гениальный художник открыл для меня новые горизонты сознания...
    - Вот я рядом с Рерихом. Он взглянул на меня проникновенно и молвил: "София Премудрая". Меня будто током прошибло, ведь дочерей зовут София и Василиса и обе Премудрые по русским сказаниям. Я ринулась искать Вас, и вот мы здесь. Муж меня поддержал, но из-за вечных дел на День рождения девочек выбраться не удалось...

    - Мне было тяжело расставаться с ними. Я стала их французской мамой и всегда буду рада увидеть вновь, - устало резюмировала Сабрина. - Мы обменялись адресами, фотографиями, телефонами... можете переписать. Борис достал походный блокнот и воспроизвёл адреса  и телефоны обеих женщин, долго разглядывал фотки, и вдруг у него неожиданно вырвалось:
    - А ведь она отшила меня тогда в два жеста.
    Потом он спохватился, но подробности утаил. Они мило просидели весь, выдавшийся дождливым, вечер, сойдясь на том, что "хорошо сидим - не хватает одного - Серафима". Компания проболтала до полуночи. Борис успел влюбить в себя всех домочадцев, а утром он уехал в Марсель искать брата Глеба, пообещав звонить и навещать при случае. Сержу, который поступил в Военно-морскую академию, Бор подарил свой серебряный православный крестик на цепочке:
    - Он меня везде спасал, Серёга. Носи, не погнушайся подарком. Больше у меня с собой ничего нет, а, когда увидимся, Бог весть.
    - Катрин, погоди, тебе найдём хорошего жениха. Я ручаюсь. Приезжайте к нам, в Нант!
    Он поцеловал всех на прощание, как родных, уезжая в новую неизвестность.

   (Прод. след.)