Русский роман. Том III. Глава 35. По рукам!

ТОМ ТРЕТИЙ
ГЛАВА XXXV
По рукам!


Курков-Синявин прошагал мимо Сидора Кузьмича за стол и вытянулся в струнку рядом с портретом императора. С того места, где стоял купец, казалось, что замерли они в одном строю, только царь-батюшка при этом забрался зачем-то на невысокую табуреточку и сейчас скажет стих про Лукоморье. Вместо того заговорил вахт-министр.

— Миллион, — с непередаваемым сожалением сказал посланец Государственного совета. — Больше не могу. И десять процентов. Меньше невозможно.

— Мильон?

— Именно. Это, знаете ли, такое число. Спереди единичка, а за ней – шесть нулей.

Купец немного подумал.

— Чего мильон, господин вахт-министр?

— Рублей, разумеется, — удивился столь глупому вопросу пегий господин. — Не польских злотых и не финляндских марок — рублей. Даже не серебром – ассигнациями.

Сидор Кузьмич ошарашенно утих. Его величество Николай Павлович Романов строгим взглядом со стены подтвердил правильность названной суммы, но понятнее не стало. Купчина задумался настолько, что полез рукой в затылок и с хрустом почесался – что в своем дому ему строжайше возбранялось супругой. Но это помогло ему верно сложить свои мысли в вопрос:

— Кому, господин вахт-министр, мильон, и кому, прощения просим, десять процентов? Это же, если позволите, ровно сто тысяч?

— Сразу видно понимающего в делах человека! — восхитился Георгий Сергеевич. — Благославен наш край, когда есть в нем математические гении, Архимеды с Декартами, что с точностью до рубля способны высчитать десять процентов от миллиона, — вознес хвалу вахт-министр; при этом, заметил Сидор Кузьмич, его правый глаз подозрительно заблестел. И тут же он весьма буднично пояснил:

— Миллион вы внесете в товарищество по строительству моста. И не сомневайтесь: товарищество даст вам взамен на эту сумму своих акций. И такое совпадение, что тоже на миллион, — уточнил он. — Больше никак нельзя, — опечалился пегий господин, — но вы, Сидор Кузьмич, и с таким их количеством станете не обычным акционером, а мажоритарным.

— Каким?

«Экое паскудное слово», — подумал он про себя.

— Мажоритарным, — любезно повторил вахт-министр. — Это, разумеется, не синекура, ибо на вас тут же возляжет обязанность вести переговоры о закупках и строительных работах. На три миллиона… Знаете ли вы, сколько понадобится одного только чугуна?

Сидор Кузьмич при упоминании чугуна успокоился. Вот только что он паниковал как карась, что, спасаясь от щуки, выпрыгнул из воды; там, в воздухе, долю секунды провел он в чужой и враждебной ему среде — оглушенный, ослепленный и задыхающийся. Но плюхнулся назад в реку и сразу почувствовал себя как рыба в… Ну да, в воде, где же еще?

— Наводить переправы – великое дело. Соединять берега и всё такое, — философствовал пегий господин. – После чего в одну сторону начинают в огромных количествах двигаться товары, в другую — деньги. Красота! Вот только… Вам, Сидор Кузьмич, не кажется ли удивительным то, что люди, не умеющие построить мост от одной души к другой, живущие завистью и злобой, так ловки в обращении с какими-нибудь кессонами, подъемными кранами или паровыми машинами?

Он приподнял правую руку и потер большой палец об указательный и средний. «Ага!» — начал прозревать Сидор Кузьмич.

— Вместо того, чтобы возвести что-либо действительно стоящее, хотя бы узенький хлипкий мосток от одного человека к другому.

Купец взял с кресла сюртук господина вахт-министра, со всем почтением его расправил и повесил на спинку. Сам же сел и привычным жестом расправил бороду. Солидные господа не говорят о серьезном стоя. Стоя решения принимать солидным господам мешает осознание своей значимости.

Пегий господин словно и не помнил о своем запрете трогать сюртук.

— Легко сказать – мильон, господин…

— Георгий Сергеевич. Зачем же нам теперь чины, когда мы уже почти компаньоны? И предчувствую я, что мы еще с вами станем друзья.

Сидор Кузьмич почувствовал некое неудобство, которое приходит ко всякому, кто непременно должен сообщить собеседнику неприятную весть.

— Благодарствую, Георгий Сергеевич. Только мильона-то у меня нет.

— Так уж прямо и нет? – не поверил вахт-министр. Казалось, что он разочарован, такая у купца создалась видимость. Затем Курков-Синявин уточнил, особо вкрадчиво произнеся слово «лишнего»:

— Возможно, как многие до вас, вы желали этим сообщить, что нет у вас лишнего миллиона?

— Ни у кого в Родимове нет мильона, уж поверьте. Ни тебе лишнего, ни какого иного. Чай, не столица. Мы тут проживаем скромно, регулярно бедствуем. – Он натужно покашлял. – То и дело хвораем…

— Ни у кого? – еще больше расстроился пегий.

— Совершенно ни у кого, — уверил его купец. – Уж я-то свой город знаю.

— А ведь я был гораздо лучшего мнения о вашей памяти. Как же вы забыли? – сокрушенно покачал головой вахт-министр. – Ай-яй-яй!

— Да-да-да…

— Как скверно…

— И даже хуже того того что скверно…

Оськин собрался было рассказать, как третьего дня должен был ужинать сухариком с несладким чаем; он расслабился и уже открыл рот, но вдруг прозвучало:

— Меж тем как ваши махинации, Сидор Кузьмич, те что с парусиной и пенькой, в кооперации с аглицкими торговцами очень известны. Вы этим басурманам только в четыре последних года сколько на пошлинах денег сберегли? Полагаю, что тысяч около шестисот…

Господин Оськин решил, что ослышался. И даже подумал: «Да нет, не может быть. Показалось».

Вахтмистр тем временем всё говорил:

— Меж тем живете вы скромно, в безумствах не замечены. При том, что дом у вас плохонький, а выезд скверный. Копите, значит… И какую, позвольте полюбопытствовать, часть этого уворованного из казны прибытка в своей кубышке держите? Или из одной лишь симпатии к благим делам вы господам Маккормику и Форсайту помогали?

Сидор Кузьмич, те фамилии услышав, ощутил себя так, будто подкрался к нему сзади Карачун и здоровенную сосульку в спину вогнал. Аж сердце насквозь прошиб, проклятый. А в княжеском кабинете стало вдруг заметно темнее.

— Откуда же вам, Георгий Сергеевич, это известно? – оторопело прохрипел мгновенно вспотевший купец. – Нет, это всё, разумеется, поклеп, но откуда?..

— В вашем прелестном городке ежели кто на одном конце чихнет, то с другого ему немедленно носовой платок протянут. А вы уж так о ловкости своей хвастать любите, что уже и до Санкт-Петербурга слухи дошли. До самого Николая Павловича, — показал он, не оборачиваясь, себе за спину, на портрет. – Но еще раньше из Лондона описание ваших фокусов поступило. На аглицком языке на вас донесли, представляете? Но кому надо – те разобрались. Вот она чем оборачивается, дружба с форсайтами да маккормиками всякими.

Купец вдруг понял, как ощущает себя каша, когда полная миска, ею заполненная, вывернется на скатерть. Комком жидкой, лишь слегка загустевшей манки сполз он со стула, оказавшись на коленях.

Над краем стола виднелись теперь только его испуганные глаза, которые никак не мог он отвести от портрета за спиной вахт-министра. Прямо перед его носом всё еще дымилась в пепельнице сигара, дымок причудливо вился – и его величество Николай Павлович вместе с ним, казалось, неприлично корчился в развратном танце, более приличествующем какой-нибудь Сильфиде, чем православному царю.

В прошлом году в Родимов впервые заехала балетная труппа и Ирина Ильинична сводила Сидора Кузьмича на спектакль. Так что в балете он теперь разбирался, а для купца так и вовсе был знаток по части сценических плясок. Но извивающийся на стене император высокодуховных утех не предвещал. Совсем иного следовало ждать от вихляющего бедрами царя-батюшки.

— И что теперь? В каторгу?

— Если пожелаете, то можно и туда.

— Нет!

Даже одно-единственное это слово выдало, в какой панике пребывает Сидор Кузьмич.

— Если же нет, то могу вам открыть, что его величество очень веселился, когда услышал еще историю о том, как надули вы британцев, подсунув им вместо груза сибирской лиственницы обыкновенную сосну, что неизвестно почему открылось только в Венеции, когда там уже и сваи забивать начали. Замечательно смешно получилось!

— Я старался… – и сам не понимая того, что произносит, пробормотал купец.

— Смешно и выгодно, — уточнил вахт-министр. — На одном этом деле пришло вам тысяч четыреста.

— Триста шестьдесят, — простонал купец. Казалось, что его отчаянию нет предела.

— Его величество изволили сообщить, что ваше стремление околпачить в первую очередь иноземцев, а уж затем родное казначейство выдает в вас человека верного и патриотически настроенного. Такого следует непременно привлечь к делу. От себя добавлю: привлечь, если не станет он оспаривать уже озвученных сумм.

Сидор Кузьмич зримо представил себе эти суммы – и сурово насупился.

— Вы что же, ваше высокопревосходительство, — голос купца стал вдруг тверд и решителен, и даже слово «миллион» произнес он правильно, — полагаете, что так просто я возьму и отдам вам миллион?

Пегий господин с большим интересом оглядел собеседника. Тот гнев, с которым стал он вдруг изъясняться, выдавал, что вот он уже и на пределе отчаяния, и биться за свои капиталы будет до последней капли крови.

Или не будет. Даже у заяца может приключиться приступ бесстрашия, но вот станет ли он после этого противостоять волку – большой вопрос.

— Дело ваше, — весело сообщил Георгий Сергеевич, глядя на замершего на коленях Сидора Кузьмича. – Тогда обязан вам напомнить иное число – тридцать шесть тысяч.

— Это еще что? – все еще сердился купец.

— Ровно столько лиственниц – таких, знаете ли, в полтора обхвата — придется вам заготовить. Лично. Пилой и топором. Завтра и отправитесь. Ну, скажем, на реку Ишим. Знаете, где она протекает? Вы хотя бы слыхали о такой?

Купчина уткнулся лбом в край стола.

— Нет… И что, Георгий Сергеевич, скверные там места?

— Вы, Сидор Кузьмич, русский ведь человек из Родимова, а только что выразились как какой-нибудь Яков Моисеевич из Трофимова, — укоризненно покачал головой вахт-министр. И выкрикнул:

— У нас куда ни плюнь – всегда в прекрасное попадешь! Это же Россия! В нашем государстве скверных мест нет! Есть гиблые, но то другое.

Подумавши, он подвел итог:

— Вот и Ишим – хорошее место. Хотя для пожилого купца с одышкой и ишиасом и гиблое.

Вахт-министр снова взял перо:

«Даруй ты мне блаженное терпенье, молю тебя, пошли мне вновь и вновь спокойный сон, в супруге уверенье, в семействе мир и к ближнему любовь».

Уже и казнь мне прописана, и конвой, небось, ожидает за дверями, со всей отчетливостью понял Сидор Кузьмич, глядя на пишущее его высокопревосходительство. И сомлел.

— А что, — как-бы между делом поинтересовался Георгий Сергеевич, — есть ли в Родимове обычай на Ивана Купалу девкам раздеваться и нагими на венках гадать?

«Это к чему же ему такие сведения?» — в который уже раз поразился Сидор Кузьмич разносторонности интересов вахт-министра Куркова-Синявина. Тот непонятно как вопрос услышал и поспешил разъяснить:

— Насчет «завтра на Ишим» я пошутил. Все-таки живем-то мы в просвещенном государстве. И даже такого безобразника, которого можно сразу на кол сажать, следует сперва судить. Но ежели мы с вами сегодня общего языка не найдем, то не позже как к Рождеству, после суда, будете вы как те девки – нагой, в одном только нательном крестике. И ежели после того вы по слабости здоровья Ишимом любоваться не поедете, то как раз одно только вам и останется – голым венки в речную воду кидать. Весь ваш город на такое посмотреть сбежится.

Видно было, что господин Оськин сдался. Вахт-министр подошел и похлопал его по плечу:

— Ничего не поделаешь, Сидор Кузьмич, придется вам несколько времени пострадать. Но это даже полезно.

— Чего же полезного в том, чтобы – страдать?

— Сначала страдаешь. Тебе тяжко.

— Ну?

Сидор Кузьмич уже даже не понимал, как недопустимо грубо изъясняется. Но пегий господин только усмехнулся:

— А потом помрешь – и вот увидите, как сразу легче станет.

Купец окончательно сник. Весь его задор куда-то делся, голос опять стал как у юродивого, что на паперти просит копеечку:

— Хорошо, господин вахт-министр. Только не надо больше про страшное. Я уже согласный. Но… Сбавьте немного Христа ради.

— А что есть в вашем понимании немного?

— Половину…

Аж крякнул пегий господин от подобной наглости. Но, на купца поглядев, озаботился другим: как бы не окочурился этот мастер коммерции прямо здесь, в кабинете. Нет, такого допустить нельзя. Сперва деньги!

— Эх!.. Ничего не могу с собой поделать: так вы нравитесь мне, господин Оськин, что вынужден уступить. И завтра буду вместе с кассиром мостостроительного общества у вас. Вы же к полудню подготовьте полмиллиона: вам будут на эту сумму выданы акции.

Он протянул через стол ладонь:

— По рукам? Будем друзья?

Схватил протянутую к нему снизу пухлую длань и быстро добавил:

— Про десять процентов не забудьте.

Сидор Кузьмич, собираясь подняться с коленей, упер одну руку в стул, другой взялся за столешницу:

— Как такое забудешь… Пятьдесят тысяч, как-никак.

— Какие еще пятьдесят? – возопил, сразу потеряв сановную важность, вахт-министр. – Когда мы на сто договаривались?

Купец вставать передумал, голос его снова стал плаксивым:

— Так десять процентов от половины мильона…

Столичный чиновник, боязливо оглянувшись на портрет его величества, склонился над гостем и прошипел ему едва ли не в ухо:

— Тихо там! То, что я вам, любезный, в приобретении акций услугу оказал, пусть то останется между нами. Что же касаемо прочего, то это промеж нас десять процентов от полумиллиона равны пятидесяти тысячам. Мы люди простые, нам это дозволительно. А в Петербурге совсем другая арифметика! – указал он пальцем вверх, сам вдруг втянув голову в плечи. — Там высшая математика в ходу, с интегралами да логарифмами. Там десять процентов от любой суммы, что укладывается в миллион – всё одно сто тысяч!

И так натурально изобразил испуг этот столичный сановник, что Сидор Кузьмич мгновенно успокоился. Он как-то сразу поверил, что грабит его не только это высокопревосходительство, а еще кое-кто повыше его. Мелькнувшее было подозрение, что его пытаются надуть, само собой исчезло. Зато он вспомнил про акции и с удивлением понял, что достиг именно того, чего и добивался. Он же к князю пришел просить дозволения купить акций? Вот и сбылась мечта…

— Договорились? Хорошо?

— Ну-у…

Голос Куркова-Синявина стал вкрадчиво зловещим, когда один за другим стал он задавать вопросы:

— То есть хорошо, но не очень? То есть не очень хорошо? То есть плохо? Мне так и донести по команде, что доверия вам нет и с самого начала не держите вы слова?

«Господи, как получается у него так вывернуть? – ударился в панику купец. – Вот оно что означает, правильное дворянское воспитание и образование. Моим бы Петру и Павлуше такого учителя…»

— Напомните, передал ли я вам мышьяк?

Оськин вздрогнул.

— Ну сто так сто.

— Вы с коленей-то подымитесь, Сидор Кузьмич, — услышал он в ответ. – В столице ныне то мнение имеется, что надобно в народе нашем воспитывать гордость. А вы ведь – наш народ?

— Теперь – да. Ваш с потрохами.

— Тогда не унижайтесь. Пока не надо. Я скажу, когда нужно будет.

Решив деловые вопросы, они еще поговорили. Никто его за дверь не выставлял, и Сидор Кузьмич решил, что невежливо вот так сразу уходить.

Однако светская беседа, что должна была завершить эту встречу, не удалась: купец то и дело сбивался, тонких тем не понимал и на вопросы отвечал невпопад. Георгию Сергеевичу его даже жалко стало.

Принявшись прощаться, вахт-министр заложил руки за спину и с важностию сказал:

— И передавайте мои наилучшие пожелания своей супруге. Как ее зовут?

— Клементина Ильинишна.

За окном, где-то в глубине парка, бахнуло. Да так, что в окнах зазвенели стекла. Оттого Георгий Сергеевич решил, что ослышался.

— Как?

— Клементина Ильинишна, — повторил купец.

Вахт-министр перестал что-либо понимать. У него вспотели ладони и случилась неприятность с дыханием. Только с большим усилием смог он выговорить:

— Разве это не имя вашей первой супруги-покойницы?

— Да нет же, первую мою жену звали Алевтина Лукинишна и она, действительно, в пятнадцатом году аккурат на Крещенье усопла.

Купец перекрестился.

— Слабого здоровья была женщина и даже рожать не могла. Всё на бойню ходила, пила бычью кровь от бледной немочи, а померла от дурной печки, угорела. Вот как оно бывает: сколько ни лечись от разного, а всё одно не угадаешь, от какой напасти преставишься.

— А Клементина?..

— Клементина же Ильинишна – это вторая моя супружница, и она-то жива-здоровехонька. Вы, господин вахт-министр, вот хоть в бумагах своих посмотрите.

Вахт-министр опомнился, постарался сделать равнодушное лицо и взял со стола первую попавшую под руку бумагу. Это оказалось письмо к князю Верейскому от одного московского постижера с настоятельной просьбой оплатить изготовление двух париков из натурального волоса.

— Так… – внезапно охрипшим голосом пробормотал он. – Вот же указано здесь, что восемь лет назад скончалась ваша Клементина Ильинична. От дифтерита.

— Фу! – выдохнул воздух купец и с облегчением хихикнул. – Так это же про Клементину Сидоровну сведения, про дочь мою. Вот она да, действительно того, от дифтерита… И ведь говорил же я доктору, что надобно полоскание настоем черноголовки! Или ивовой корой еще хорошо горло чистить. Так нет, всё лез он к моей девочке в горло какой-то вонючей мазью.

И добавил озабоченно:

— Вы в бумагах-то поправьте, Георгий Сергеевич, что это не та Клементина преставилась, которая Ильинишна, а та, которая Сидоровна. Всякий может непорядок в государстве случиться, если живых с покойниками путать.

«Клементина – жива?!»

Куркову-Синявину показалось, что в кабинете стало совсем темно. Он, во всяком случае, перестал что-либо видеть.

— Почту за честь познакомиться с супругой выдающегося негоцианта и мостостроителя, — еле выговорил вахт-министр.

— Тогда завтра, — предложил Сидор Кузьмич. – Получу акции – и тотчас сядем отобедать. Нынче же пошлю свой экипаж за Клементиной Ильинишной. Она сейчас с сыновьями пребывает в загородном доме. Кстати, господин вахт-министр, сколько пудов масла для вас подготовить?

К Георгию Сергеевичу вернулось присутствие духа. Он сухо завершил:

— Всего – шестьсот тысяч. Ждите завтра, в полдень. Честь имею.

— Да, господин вахт-министр, — через не могу выдавил из себя согласие купец Оськин. В который уже раз за последние четверть часа он представил, как выгребает из тайника все свои деньги – и остается ни с чем, с акциями какими-то… Настроение его вновь испортилось.

— Георгий Сергеевич, — с трудом изобразил на лице улыбку купец, — так что же, удалось мне построить между нами мост, о котором вы упоминали?

— Нет. Вы просто оттолкнули от своего берега в мою сторону груженую деньгами утлую плоскодонку, — сухо и весьма недружелюбно ответил пегий господин.

В этот момент за окном затрещали выстрелы вперемежку со свистом и громким шипением. Довольно несчастному Сидору Кузьмичу почудился в этой какофонии визг забиваемой свиньи, душераздирающий крик болотной выпи и даже сатанинский хохот. По стенам княжеского кабинета заметались разноцветные всполохи.

«Так вот оно как в столицах устроено, — понял купец. – Сперва обдерут тебя как липку, а потом еще и праздник с салютами из этого устроят…»

Поклонился — и так, не разгибаясь, попятился к двери. Уткнувшись же задом в дверь, поднял взгляд: вахт-министр снова с чрезвычайно озадаченным видом скрипел пером. Видимо, решал очередные насущнейшие государственные вопросы, понял купец первой гильдии. Под очередной донесшийся со двора залп он исчез.

Дверь тихонько хлопнула, за окнами стало тихо. Георгий Сергеевич снова взялся за перо, написал две короткие записки, их сложил и сургучом запечатал.

Тут и мажордом Федор, проводив купца, вернулся. Пегий господин сунул ему целковый:

— Федор Петрович, я тут похозяйничал, так ты уж прибери здесь.

Мажордом, на рубль ошарашенно глядя, кивнул. От князя он таких подарков никогда не видал. Так, мелочь по карманам иногда попадается…

— И эти два письма распорядись доставить. Одно месье Дюфаржу, знаешь, седой такой, в «Бристоль»; второе в контору, что рядом со съезжей, кассиру.

Мажордом забормотал, что самолично корреспонденцию по адресам разнесет. Кабы ему за каждое письмо по полтиннику дарили, то он бы… Нисколько не слушая Федора, вахт-министр осведомился:

— А чего это вдруг фейерверк запустили? Не рано ли?

— Его сиятельство потребовали репетицию провести. Чтоб в пятницу ничего не сорвалось.

— Вовремя, — через силу улыбнулся Георгий Сергеевич. – И что князь, доволен остался?

— Половина зарядов не сработала, — помогая вахт-министру надеть сюртук, сообщил мажордом. – Мастера говорят, что ночи у нас мозглые, вот заряды с фитилями вместе и отсырели. Теперь они носятся там как ошпаренные, — кивнул он в сторону окна. — Его сиятельство приказал все фейерверки в зимний сад занести. Пусть, сказал, сохнут до вечера пятницы.

И с мрачной решимостью завершил:

— На конюшню сегодня ночевать пойду. А то этот дом сейчас чисто бочка с порохом.

«Весь Родимов сейчас – одна большая пороховая бочка», — подумал Георгий Сергеевич.