Шафран тростник и корица

А давай достанешь гитару, сказала она, тыщу лет ведь уже… Была третья неделя, как вернулся, чувствовалось, стресс отпустил любимую, да и сам уже вполне вошёл в обычный уклад. Только что уложили старшую, младшая, недавно оторванная от груди, липла к матери. Та, веселясь, отступала и раскачивалась, удерживая дистанцию. Ла-ла-ла, покажи как танцуешь, ла-ла-ла. Доча тянула руки и сердилась, но поддавалась матери. Время будто отмоталось назад, в далёкое прошлое – гибкий силуэт любимой, скромная обстановка съёмного жилья, бокал на столике, ла-ла-ла, ла-ла-ла – она кружится и ускользает из моих рук, я щурюсь от неловкости и ловлю её талию. Никакого вчера и завтра, только настоящий миг. Она танцует, когда переполняют чувства. Всегда млею в такие внезапные моменты. Вот и сегодня. Счастье. Только бы не вспоминать, что это где Айдар сливается с Донцом. Только не сейчас.
Может, немножко вина? Уже и забыл, что можно так просто налить себе стаканчик. Первые ноты пошли неловко, пальцы не сразу нащупали ходы, никак не всплывали заглавные слова. Голос осип за годы что не пою, а может, огрубел от нескольких этих месяцев. Плохие сигареты, холодный воздух. Любимая стала подпевать сквозь улыбку, игриво морщилась, когда фальшивил. Давай, давай мою любимую, слышал я её шёпот сквозь зуд струн. Затянул на полную. Мелкая сначала напугалась неожиданной зычности, но теперь потихоньку притопывала, поглядывая на маму. Бокал быстро убавился. Жена с непривычки подрумянилась. Всё-таки материнство, три года ни капли. Сетуя на мои упавшие способности, она уже искала в телефоне нашу ленту треков, выверенную годами. Давай вместе, давай попоём, твердила она. Ноут выдал первые звуки, я приглушил свет. Здесь есть электричество.
«Ветер как ветер… несёт нас опять по новому круууугу… чартерных рейсов… стаи людей направляются к юуууугу…» На одной руке ребёнок, в другой вино. Кажется, опьянел, хотя не выпил ещё и бокала. Губы сами вспоминают слова. Любимая обняла и покачивается вместе. Глаза совсем рядом. Родной запах. Тоже похудела. Появилась еле заметная сетка морщин. Вдруг понял, моём плей-листе исключительно иноязычные, в её – только наши. А ведь иногда необходимо петь. Есть такая потребность. Сам-то не так давно ехал на уазике по ухабистой безлюдной грунтовке и вопил во весь голос гимны юности, срываясь на петуха и давясь от неожиданных непонятных слёз. Очень странно. Получается, бывает, переполнен и нужно выплеснуть, но нет слов. А все песни мира – про это. В каждой сценарий жизни. Вот не знал, а она будто знает. Напевала что-то во все моменты, которые хочется вспоминать. Или, все моменты, которые хочется вспоминать, случались, когда она пела? Моменты. Прошлое, будущее. Скомканная бумажка, испещрённая знаками, узорами фрагментов событий. Плывёт песня, длится танец. Несвязанные события и воспоминания причудливо соприкасаются, оказываются совмещёнными. Вот уже я совсем мальчишка, подкатываю к ней, такой весь деловой. Отвергла, конечно. Но уже тогда всё знала. Небось, знает и сейчас. Выписывает рисунки в пустоте между клавиш вокал Маши Чайковской, снаружи липнут на окно снежинки, укрывая от внешнего мира, медленно тают. Здесь отопление.
Пора уже укладывать малышку. Лицом к лицу, обнявшись, втроём медленно кружим по комнате, шепча или вытягивая вверх свои формулы жизни. На словах Басты «голосами их детей» что-то непроизвольно надломилось, глаза увлажнились. Жена прижалась лбом к моему. Где-то далеко хлопнула петарда. Ещё одна. Вероятно, петарда. Чему ещё здесь хлопать? Конечно, петарда. Наверняка. Наверное. Скорее всего.
- Ты же больше не поедешь туда? – спрашивает, глядя в глаза.
Молчу. Не знаю, что отвечать. Что тут сказать? Боюсь только, чтоб не заиграла Земфира, у неё сплошь расставания. Любимая покачивается, не отводит взгляд, ждёт.
- Правда же, не поедешь?
Долго танцевали, набухая от слёз. Песня длилась и длилась.