Караси

Прилёт случается так. Короткий свист. Быстрый, опережающий предчувствие, хлесткий удар. Доли секунды, меньше, чем требуется мозгу на осмысление. Испугаться не успеваешь. Кто поопытней – врассыпную, как мальки в пруду. Не я. Какая-то секунда выпадает из летописи жизни. В памяти остаётся отголосок сильного удара, а сейчас лишь хруст осколков, чей-то сдавленный рёв. Обнаруживаю себя уткнувшимся в асфальт. Грязь на зубах. Хрусь-хрусь. Мыслей в голове ноль. Оказывается, подмял под себя и случайного ребёнка. Поднимаю на ноги. Женщина кричит на меня, бросается как куропатка, хотя я и не мог повредить. Скорее, пытался наоборот. Вырывает дитя, бьёт ладонями по моим плечам и груди. С расширенными от ужаса глазами и воем, вдруг начинает хлопотать у детской шеи. На воротничке кровь. Но резко утихает и всхлипывает, указывая на мою руку. У меня кровь. Надо же, и не заметил. Наверное, при падении. Растираю ладонью, усмехаюсь. Она пучит глаза и срывается на плач. Да успокойтесь. Откуда ей знать, что…
Это у отца была привычка перед новой работой чиркать инструментом по руке. Странное суеверие, ритуал. Мол, любое настоящее дело не обходится без крови, лучше дать жертву заранее. Не то обдерёшь что-нибудь, порежешься сильно или палец прищемишь. Глупость, конечно, но работает, повторял он. На всякий случай. Лучше я себе чуток, чем ты поранишься, говорил. Так спокойней. Я криво улыбаюсь от этого воспоминания, которое сейчас кажется огромным и важным. А может, оттого что жив. Или, так сказать, голову повредило. Просто радость. Просто порез. Ничего страшного. Женщина прижимает ребёнка и скулит. Пережила сейчас поболее, чем я. Знает теперь что-то большое. Куда мне до неё.
Когда уезжал сюда, отец звонил. Он тогда заболел сильно. Пандемию пережил, а тут какая-то ещё зараза, жар под сорок. Непонятно было, что хочет сказать. Голос какой-то ломаный. То об одном, то о другом. Дети, мол, у тебя такие хорошие, всё такое. Виноград поздний в саду налился, самое время собирать. Я подумал, наверняка он звонит не просто так, что-то надо. Деньги? Нет. На всякий успокоил его, что поручил передать в деревню нужную запчасть на боливара. Отец говорит, в курсе, правда, сотрудник ещё не заезжал. Вот разозлюсь, говорит, тогда и позвоню тому, а так не хочу раззадориваться. Сказал ещё что-то, хрипя и срываясь на петуха. Я не понял даже. Бать, ты что, плачешь, не поверил я. Береги себя, сын, клокотало из трубки. Да ладно ты, бать. Не надо хоронить друг друга. Жить нам ещё и жить. Знаешь, что я тебе скажу, насчёт жить, отвечал он. Помнишь, прошлой осенью пересох оросительный бассейн за домом. Помнишь, ты ещё ведром выбирал ил, мёртвую рыбу, палые яблоки и всё прочее. Потом я лопатой дочищал, скрёб по бетону, ничего не осталось. Я ж точно помню. И знаешь, что? Вчера выходил подышать, сидел возле. И два карася. На две ладони каждый. Откуда они взялись? Вот что значит жить и жить. Жажда жизни. Не поверишь, пока не видишь своими глазами, как цепляется и прорастает. Знай это, сын. Хочу чтоб ты знал. Так что… Разговор кончился, сунув телефон в карман, я тогда долго стоял ещё, слушая ветер. Набрал сотруднику, который должен был передать в посёлок отцу запчасть и выкатил ему таких пиндюлей, каких от меня редко нисходит. Не знаю, что нашло. Просто хотел защитить. Вдруг понял, насколько отец меня любит. Сейчас, при мысли об этом, улыбка исказилась и неловко сошла. Женщина уже обхватила меня, уронила голову на грудь. Сотрясается вся. Тихо, тихо вы. Чувствую, как сыреет свитер. Бывает, ладно. Всё нормально. Вон, все вокруг тоже живы. Это ж удачно как вышло. Людное ведь место. Но та всё плачет, уже почти без звука. И трясётся, вздрагивает. Отца я так и не увидел. Если человек решил умереть, ничего уже не поделать.