Бог или как его там

Я ехал. Она положила ладонь поверх. Так всю дорогу до самой постели. Нет, я ничего такого. Хочу сказать, понял, мы связаны. Не знаю, чем. Это как судьба. Рок. Она просто первее это почувствовала. Я ведь тогда и не понял сразу, что произошло. Свист, бахает. Как сдувает что-то. Бац, уже валяешься враскоряку. Не понимаю, что где. В голове мешанина. Она как фурия носится. Совсем не такая была. Давай, кричит, давай. Что давать? Куда бежать? Потом сообразил – я по форме был, к кому ей ещё обращаться? Ну и чего. Ничего. Багажник там распахнул, побежал туда-сюда, сам уже ребятам моим кричу что-то, командую. На куртку стали мы его этого. Укладывать, короче, но там уже мясо. Лет шестнадцать, наверное. Нет, не сын. Это позже понял. Я не доктор, конечно, но спасти было уже никак. А она всё кричит – быстрее, быстрее, едем, едем! А у того артерия прям видно как пульсирует. Можно сказать, ещё живой был. Но, конечно, уже всё. Объяснять было бесполезно, она бы не поняла просто. Но ведь так и лучше. Что-то делать, чем стоять просто, смотреть. Вообще не знаю, как в таких случаях себя вести, куда девать. Места в машине, естественно, не осталось, я ребятам махнул на располагу двигать, сам погнал. На блок-постах, считай, и не тормозил, достаточно было назад показать. По Сосюры шпарю, а сам думаю, как мы его тащить будем, там же с проспекта метров пятьдесят по буеракам. Где-то есть заезд, но искать надо, время уйдёт, я не был ни разу. Она пальцы сжала, кулачки аж белые, сама где-то не здесь, вперёд взглядом сверлит, а у меня в голове – интересно, длинные у неё ногти или нет, не обратил внимания, ведь так сжимать, можно и ладони проткнуть. Лак ещё ничего, если гель-лак, точно поранит. Если, допустим, у неё маникюр, симпатичная она или нет? Не могу понять. А может, нас вообще не примут, госпиталь для военных, а гражданским куда-то не сюда. Тогда надолго с ней встряну. Надо чтоб замолвил слово кто-нибудь. Есть тип один, вроде завхоза или администратора, но сам в глаза его не видел, другие что-то о нём говорили. Позывной странный – «орхидея» или «бабочка», что-то в этом роде, не могу вспомнить. Вот и госпиталь. Примерно прикинул, с ходу крутанул в объезд, точно – вон часовые, невдалеке остовы сгоревших «скорых». Тормозят. Гражданские? К кому, мол, откуда. Позывной Колибри, говорю, все в курсе. Они только рацию к губам поднесли, я тронул, не ждал. И она так с благодарностью на меня посмотрела. Повернулась, смотрит, будто только сейчас заметила, что рядом человек, тачка на ухабах раскачивается, а она меня рассматривает. Так и сидела, когда к крыльцу подогнал и из машины выскочил. Бойцы рядом спохватились за носилками, я багажник открыл, из здания уже выскочил этот Колибри, а может, и кто-то другой, доктор, в общем. Тишина нездоровая. Никто не бегает, все стоят, молчат. Дверь хлопнула, это она из машины вышла, четыре шага глухо процокали, встала со всеми. Смотрим все в багажник и мысли такие глупые, что вот надо же как вывернулось человеческое тело. Вообще, мертвецы здесь всё время в неестественных позах, часто замечал. Может, мышцы отпускают натяжение и тело гуттаперчивое становится, не знаю, живым так не изогнёшься. Это, получается, в миру мы ложимся умирать, ровно всё, чинно, без спешки, неплохо получается. А тут – как застанет. Всё в жалких позах каких-то. На бегу, бывает, или сжавшись в комочек, или в немыслимом кульбите. А у этого и тела не видно, всё навыворот и залито. Ничего уже не пульсировало. Наконец кто-то спросил негромко «куда это ваще теперь», Колибри махнул рукой в сторону, закурил, взял её за локоть, отвёл, там стал записывать что-то. Я не слышал, помогал выгружать. Мешки у этих неплохие, крепкие, дерматиновые, даже если полный фарш, не вывалится, всё будет на месте. У нас там из плотного полиэтилена, бывает, рвутся края, когда пальцами тянешь. Зато наших мешков много можно взять, места не занимают. Ну это не знаю, что лучше. В общем, прямо с моей курткой и погрузили. Я в машину сел, ехать или нет, думаю. Помог чем мог, больше не нужен. Сам стою, не завожусь. А в голове какая-то чушь. Просто устал видеть некрасивых людей. Несчастные некрасивы. Тем более женщины. И вот это утомляет, выматывает. Как нехватка солнца, что ли. К чертям бы всё. Вот, села. Не знаю, подкатил бы к ней, если в иных обстоятельствах? Ничего не могу сказать, красива ли. Непонятно. Другое что-то. Спросил, куда дальше. Она махнула рукой, тронулись. Поехали. Вечерело вокруг, каждый думал о сво;м, и тут она свою ладонь на мою положила. Ничего не сказала. Я переключал скорости, ощущал её пальцы, прижатые к моим, рулил вперёд. Мысли не собирались в кучу. Так и ехали до её дома. В квартиру поднялись, она за руку держала, спокойно, уверенно. Многоэтажка, как обычно. Электричества нет, фонарик в прихожей на полочке. Обуви ничьей кроме её. Скинули верхнее, показала пройти в комнату, там кровать только и мебель какая-то. Слышал, рюмка звякнула. Принесла самогона и мне. Не стал. Подумал, наши ищут уже наверное. Связи один фиг нет, не побеспокоит никто. Самое лучшее – лечь и закрыть глаза. Слышал, как гремела на кухне, газ включала, с духовкой возилась. Может отравиться захотела или взорвать всё к херам? Побоялся мешать. Как можно мешать в такой момент? Пусть делает что считает нужным. Просто доверился. Осточертело всё. Потом пришла, легла рядом. Свернулась, спину под меня подоткнула. Я одеяло потянул, накрыл обоих, обнял, вроде теплее стало. Так и лежали. Не приставал совсем. Наоборот, боялся, чтоб не начался отчаянный разврат. Ну как бывает по пьяне. Мало ли, захочется ей отблагодарить или почувствовать себя не одинокой. Не знаю ведь, что у неё в голове. А я теперь не могу, чтоб деваха рот открывала, когда это самое. Вишь, после того как видел их тела, когда заходишь в квадрат. Взрослые, юные. В подвалах, квартирах. Рты открыты. А крика нет. Развидеть бы всё. Когда это кончится, боюсь, долго догонять будет. Странно, ведь если всё пройдёт, наверное, и медальку дадут. За что, спрашивается. Ведь просто зритель, обслуга, никакой не герой. Таких много, как я. Не бойцы даже. Винтики. Вот и медалька предусмотрена, чтоб молчать. Чтоб хотелось лгать как геройствовал. Школьников соберут, а я отмахнусь, да ладно, дети, нечего тут рассказывать. Действительно нечего. А захочешь рассказать что угодно, то всё равно ведь не объяснишь. Так, оказывается, с любыми словами. Вот, например, кот. Можно сказать, что это шерстистая плутоватая тварь с хвостом и ушами, но настоящий кот – это то, что урчит. Не думал об этом раньше, а тут подобрали одного. Ходит теперь по располаге как у себя. Кто ощущал, поймёт, кто не видел, тому не объяснишь, бесполезно. А что такое страх? Так во всём. В общем, я лежал и не шевелился, такие мысли в голову лезли. Она затихла совсем. Согрелась, вроде. Дрожь ушла. Понял, духовку зажгла для обогрева. Так местные делают, если газ есть. Кирпич кладут, чтоб накалялся. Надо потом пойти, газ выключить, кислород сжигается. Так и лежали. А дальше ничего не было. Засыпал ненадолго, включался, снова глядел в темноту. Может, это сон такой был. Идти некуда, комендантский час. Наедине со своими мыслями. Редко такое бывает. Обычно заботы какие-нибудь, планы. А тут просто лежал. Сейчас, когда думаю об этой ночи, кажется, ощущал покой. Только ещё тревога какая-то и хрупкость. А всё вместе будто даже что-то хорошее. Странно всё. Теперь себя боюсь спросить. Точно знаю, нет никого ближе. Какие-то прорези на мне нанесены и кого не ищи, тетрис не сложится. Хотя б один человек на планете должен быть, с кем не надо слов. Лежал, боялся потревожить. Перед рассветом собрался, ушёл. Она спала. Конечно, думаю теперь. Может, эта вся история не за прошлое, а про завтра. Сложится, не сложится, какая разница? Всё равно не отвертишься уже. Всё уже случилось. Неотвратимо потому что. Я же знаю, вижу – кто не при делах, тому и прилетает. Только вот хочется спросить, почему так резко с судьбой происходит, шлёп, и всё. Бестолково как-то. Рулетка, где ты даже барабан не крутишь. Но и спросить не у кого. Только поднять голову, да крикнуть: эй!?