Осуждун

 — Ну что, чижики, отдыхаем? — Татьяна Васильевна уселась на скамейку, и все остальные значительно подвинулись, а Григорий ещё что-то припрятал в карман. — Это вы правильно, — продолжала она. — я тоже с вами. Какой громкий звон, даже отсюда слышно!  Конечно, работа работой, а в воскресение надо отдыхать.
— Тем более Вам, — ответил Григорий. — Осунулись, вымотались. Всё геройствуете.
— Не дури мою бренную голову, какое геройство! — махнув рукой, возразила Татьяна Васильевна. — Не бросать же мне её на улице с ребёнком одну.
— Она Вам даже не родственница, — удобно рассевшись на опустевшей скамейке, ответил Григорий.
— Подумаешь! Я, знаешь ли, её мальчишку раньше, чем она, увидела. Сразу комочек такой крохотный был, с мой мизинчик, а потом стал расти. Ножки появились, ручки…
— Не рассказывайте.
— Ишь ты, какой стеснительный, красна девица! Прям с Сонькой два сапога. Зашла ко мне в кабинет, лицо распухшее, как от укусов пчёл, и всё в слезах. Аборт ей! Какой аборт! Мне б её здоровье смолоду, я б и десятерых родила.
— И всех от разных?
— Тьфу на тебя!
— А что я? — возмутился Григорий. — Я тут совершенно ни при чём.
— Спасибо хоть на этом. Не приведи Бог, попадутся мне эти негодяи… — и Татьяна Васильевна сжала тяжёлые массивные кулаки.
— Головой нужно было думать, если она у неё есть, — ответил Григорий.
— Ну что ты, что ты! Бедняжка теперь так страдает. А папаша-то как хорош! Нравится, видно, жить одному. Внука такого, вы посмотрите, ему не нужно, единственную кровинушку выгнал!
— Ну в этом я его понимаю.
— Ой-ой-ой, как зачирикал! — качнула головой Татьяна Васильевна. — Вот как свои дети появятся, я тебе припомню. Но это ты всё оттого, что их двоих вместе никогда не видел. А вот ты приходи в церковь вместе с Отцом Павлом, когда крестить будем….
Григорий подскочил, как ошпаренный, и плюхнулся обратно.
— Я?! С папой? Вы серьёзно ещё и крестить его собрались?
— Ну а как иначе? — Татьяна Васильевна пожала плечами. — Сонька хоть и простофиля, но верующая…
— Да обычная потаскуха.
— Ах вот ты какой! — Татьяна Васильевна поднялась со скамьи и поставила руки в боки. — А ты… ты… осуждун! И так и знай, я с тобой больше не общаюсь.
На добром слове она развернулась и отправилась домой.
— И Вам хорошего дня, Татьяна Васильевна! — крикнул Григорий ей вслед.
— Да всё, всё, всего хорошего!
На сем они распрощались. Григорий настороженно убедился, что вокруг больше никого, достал из кармана припрятанную перед разговором вещь и затянул струю пара с карамельным вкусом.
“Осуждун, х! — мысленно усмехнулся он. — Да разве я виноват, что не терплю глупости? Разве виноват, что знаю, каким должен быть Настоящий Человек?”
Поёжившись от холода и досады, Григорий выдохнул последнюю струю пара и отправился к подъезду.
— Ну! Пять, четыре, три, два, один! Ну! — тараторил он, отыгрываясь на лифте.
В кармане завибрировал телефон, и подъезд огласили ещё несколько дружелюбных словечек, посвящённых неуместно-толстым перчаткам, тормозной ненажимающейся кнопке и в первую очередь номеру, который отразился на экране.
— Алло!
До своего этажа Григорий уже доехал в безмятежной тишине. Треск старой мигающей лампочки нарушили только пара щелчков замка и скрип отворившейся двери. Перешагнув порог, Григорий закрыл за собой и отвлечённо осмотрелся по сторонам.
— Да пропади пропадом этот начальник! — пнув неудачно лежавший сапог, ругнулся он. — Не мог до завтра подождать. Я бы и сам уволился.
С досады наследив на полу, Григорий разделся и, не убрав за собой, прошёл в комнату.
— Чиж недоделанный! Щёголь! Старый дед! — бормоча лестные слова, Григорий лёг на диван и закинул ноги на подлокотник. — Ну и что, что он метр девяносто росту, это не делает его столпом земли! За тридцать лет только и научился, что палки в колёса вставлять. Скряга!
Немного отдохнув, Григорий принял важное решение — ни за что не говорить о своей неудаче родителям, в особенности отцу. Никто не обрадуется, узнав, что его первая работа после многолетней учёбы оказалась неудачной. Так что он умело скрыл улики дурного настроения, прибравшись у порога, и вечером ловко прикинулся солнечно-жизнерадостным, каким он и был почти всегда.
Видно, в итоге действительно сказался его простодушный весёлый нрав, поскольку утром он проснулся самым счастливым человеком. Лениво пожмурившись под солнечными лучиками, он широко улыбнулся и перевернулся на другой бок. Торопиться было никуда не надо. Осточертевшая работа осталась позади, а в том, что он сможет отыскать новую и более интересную, Григорий был уверен, как и в том, что он очень нелепо поссорился с Татьяной Васильевной.
“Загляну-ка я к ней, — решил он. — Работа у неё уже кончилась, день у меня свободный. Эх, хорошо выспался!”
На улице стоял мороз, и Григорий, вздрагивая от холода, перебежал от одного дома к другому. Дверь подъезда была подперта коробками (видно, кто-то переезжал), поэтому он беспрепятственно зашёл внутрь. В его голове замелькали образы примирения — все с крепкими объятиями, шекспировской драмой и непременно с пробивающей на слезу речью, похожей на проповедь. Чинно поднимаясь по лестнице, он продумал эту речь от начала и до конца, и лишь повторив про себя каждое слово, с трепетом нажал на звонок.
На пороге показалась Татьяна Васильевна.
— О! Гриша! Как ты вовремя! На! Отнеси до мусоропровода, будь другом.
И не успел он ничего понять, как она всучила ему огромный мешок со склянками, детскими памперсами и с кучей мусора, который ему нисколько не хотелось держать в руках. Он пулей промчался по лестничной площадке, выбросил мешок и с облегчением вернулся, замкнув дверь.
— И не наследи, смотри! Разувайся на коврике!
— Да что случилось? — не узнавая Татьяну Васильевну, спросил Григорий.
— Что случилось? Соня, неси тряпку! Протри здесь. Папка её с работы едет, вот, что случилось. Соизволил. Дочку увидеть спустя месяц.
Из спальни как раз вышла Соня и, отчего-то смутившись — то ли от появления Гриши, то ли он слов Татьяны Васильевны, стала протирать комод. Светлоглазая, худосочная, со светлым пухом на голове, похожим на одуванчик — совсем не такой представлял её Григорий. Запутавшись в своих мнениях и взглядах, он неуверенно вздёрнул плечами и метнул глазами в сторону.
— Чем мне помочь? — спросил он.
— Да чем ты тут поможешь? — ответила Татьяна Васильевна. — Времени вспять не повернёшь, прошлого не изменишь. Эх, Сонька! Какая ты лохматая, ну что за гнездо на голове! А знаешь, иди-ка с малым посиди, а ты повернись, причёсывать тебя буду.
Григорий снова пожал плечами, зашёл в спальню и, прикрыв дверь, обернулся. Мальчик лежал на застеленной кровати и смотрел прямо на него, словно стараясь изучить того, кто перед ним появился.
“Ух, какой взгляд! Настоящий профессор!” — подумал Григорий. Он продолжал смотреть на мальчика. А мальчик, размахивая руками и ногами, продолжал смотреть на него. Тогда Григорий подошёл ближе и протянул к нему руку. Мальчик по наитию коснулся её пальцами, однако придал ей не большее значение, чем какой-нибудь погремушке. Григорием для него по-прежнему оставались синие добрые глаза и лучезарная улыбка. В ответ мальчик тоже заулыбался и о чём-то залопотал на своём языке, а Григорий с философским видом приложил два пальца к своему носу и сравнил его с носом мальчика
“Да мы с ним похожи! — неожиданно осознал он. — Надо пореже здесь показываться, а не то примут меня за того самого из негодяев, и что тогда?”
— Я готова! Я здесь! — Соня заскочила в спальню и взяла ребёнка на руки. Григорий почувствовал себя лишним и оставил их одних.
Пробормотав Татьяне Васильевне невнятное прощание, Григорий стал обуваться.
— Пойдёшь?
— Пойду.
Казалось, наконец-то наступила минута передышки. В квартире был безупречный порядок, и две женщины, утомлённые ожиданием встречи, могли отдохнуть. Но едва Григорий успел набросить куртку, как прозвенел звонок.
— Ох! Ох! — пыхтя и вздыхая, прошептала Татьяна Васильевна. — Какой непунктуальный! Обещал явиться к четырём, а пришёл на десять минут раньше.
— Я открою, — вызвался Григорий. Он хотел дать им время настроиться на встречу, а сам решил сразу назвать себя сыном священника, чтобы всё прошло… хорошо.
Слова застряли у него в горле. Открыв дверь и задрав голову, он ничего не смог произнести. Перед ним, с безупречной осанкой, одетый с иголочки, метр девяносто росту, стоял начальник.
Татьяна Васильевна приветливо развела руки в стороны и изобразила гостеприимную улыбку.
— Ох, здравствуйте! Наконец-то Вы пришли. Проходите! Сонечка в спальне, а это Григорий, сын нашего священника.
Григорий пулей вылетел из квартиры и опрометью бросился вниз по лестнице. Он со всей дури врезался в коробку у входных дверей, и когда она с нещадным треском перековыльнулась, лишь коротко извинился и трусцой побежал дальше, не замечая ни слов, ни пожеланий, прозвучавших вслед.
“И что теперь будет? Зачем я пошёл?” — красный и вспотевший, он добежал до подъезда и уже на ходу стал раздеваться от жары, а дома заперся в комнате и повалился на диван, очумело уставившись в потолок.
Картины самого незавидного будущего мелькали у него в голове. Теперь все узнают о том, какой он бесстыжий негодяй. Начальник язык за зубами держать не станет. И что тогда? Больше всего Григорий переживал за отца. Неужели и на него падёт тень поступков нерадивого сына? Кто тогда поверит священнику, который не сумел воспитать даже родную кровь?
В воздух стали подниматься клубы пара. Григорий настолько погрузился в думы, что даже не заметил, как принялся за излюбленное дело и как его комната наполнилась приторным карамельным ароматом. Ускользнули от его внимания и донёсшийся из коридора шум, и скрип открывшейся двери.
— Ух, что за запах? — спросил Отец Павел, пройдя в комнату. — Ты кого сюда приводил?
Только теперь Григорий вернулся к действительности, но прятать следы преступления было уже поздно. Открыв форточку, Отец Павел обернулся и остановил строгий взгляд на источнике пара.
— Пап, это… — беспомощно стал оправдываться Григорий. — Ты пойми, это совсем не то, что курение. Оно совершенно безвредно…
— Не таким человеком я тебя растил! — хладнокровно ответил Отец Павел. — И ты почему убежал от Татьяны Васильевны, ни слова ей не сказав? Немедленно пойди объяснись с ней!
— Не пойду, — опасаясь заклятого врага, упёрся Григорий.
— Я встретил по дороге твоего начальника.
— Как?! — подскочив на месте, воскликнул Григорий. — Вы же ни разу не виделись! Ты не мог его узнать.
— Зато он меня узнал. По рясам. Подошёл, попросил благословения. Сказал, рад, что священник я, а не ты. А теперь марш с дивана, тунеядец! До ужина дома тебя видеть не хочу.
— Осуждун! — Григорий одёрнулся и сжал зубы, но воробей уже вылетел, и Отец Павел поднял седую суровую бровь.
Всего за несколько дней Григорий нашёл новую работу. Возвращаясь с собеседования, он чуть ли не вприпрыжку шагал по улицам и радовался новому началу в своей жизни. Проходя мимо церкви, он заметил на дороге маленький серебряный крестик и не задумываясь, положил его в карман, сразу же о нём позабыв. До дома оставалось недалеко, и Григорий уже собирался возвращаться в подъезд, однако новое обстоятельство задержало его во дворе.
На скамейке сидела Соня. Сложив руки на колени и склонив голову, она о чём-то горько плакала, не замечая ничего вокруг.
“Вот же ж! А лицо и правда, как от укусов пчёл!” — подумал Григорий. Он подошёл к ней и тоже сел на скамейку. Смутившись, она отвернула лицо, и Григорий ещё долго не мог выловить её взгляда.
— Ну что, что случилось? — наконец-то добившись своего, спросил он.
— Кр.. потрл…
— Что-то?
— Крестик потеряла! — и закрыв лицо руками, Соня пуще прежнего заплакала.
Григорий сразу вспомнил о своей находке, но решил не спешить.
— Сонь, подожди, успокойся, — коснувшись её плеч, сказал он. — Объясни, что за крестик. Как выглядит?
— Маленький, серебряный такой! Мне папа подарил. Он хотел стать крёстным, но не решился, потому что… Эх, он обещал, что у него поправится со здоровьем, но он крестик подарил. А я отнесла его в храм освятить и потеряла.
— Ну так ты потеряла, а я нашёл, — ответил Григорий и уже без всяких сомнений достал из кармана крестик. — Только ты знаешь, раз уж я этот крест поднял, мне б его и нести. Можно я стану крёстным отцом для мальчика?
07.03.2023