виселица и веревка

однажды маленький мальчик, пока я стояла в очереди душной аптеки, спросил у бабушки, смотря на брошюру, где было изображено сердце, поврежденное табаком:

— что случилось с сердцем, бабушка? у меня оно тоже будет таким?

она потрепала его по светлым волосам морщинистой сухой рукой и, улыбнулась как-то по-особенному мягко, словно знала ответ, но хотела смягчить его.

— просто нельзя иметь вредных привычек, ванюша. тогда твое сердце будет здоровым. занимайся спортом, вовремя ходи в больницу и люби жизнь. а вместо сигареты выбирай какой-то фрукт. вредные привычки способны убить жизнь даже в самом здоровом организме.

тогда я уже выкурила четыре тонкие ванильные за утро, надеясь на что-то. тогда тебе уже не было в моей жизни.... третий день? неделю? месяц? я не помню, потому что без тебя все мои дни слились в одну нескончаемую кляксу. тогда я крепче сжала деньги в ладони, ощущая, какими влажными становятся руки. нечем было дышать без тебя. пришло уведомление, хаотично попыталась найти телефон, роняя деньги к ногам. знакомая в очереди взглянула на меня как-то странно и покачала головой. в этом взгляде было так много сожаления и сочувствия, словно она понимала, что я чувствую, будто это ее мир рушился, а она не могла ничего сделать: только смотреть, как некогда любимый дом, согревающий все это время, в которого было вложено так много сил, падает к ногам.

уведомление не от тебя. снова минздрав о вредности курения и здоровом образе жизни. мне стало мало воздуха и, будто человек, забывший, кто он такой, я поспешила уйти из удушающего помещения, в котором запах медикаментов разъедал внутренности. захватила брошюру, стоя на крыльце и сжимая жалкую рекламу с таким отчаянием, словно это было спасательным кругом.

ты моя вредная привычка?

нет, ты мое все.

почему она не рассказала, что всему виной не курение, а любовь, которая делает с сердцем вещи пострашнее инсульта?

только курю я тоже много. в те редкие моменты наших ссор, когда мне кажется, что это конец.

я боюсь конца. всегда боялась этого. словно ты можешь вырвать мое сердце из груди и подарить его кому-то другому, либо же оставить на обочине, как никому ненужную ссобаку. будто ты заберешь и мою жизнь с собой.

мне снилась твоя улыбка, твой голос, смех. твои руки. я не видела твоего лица. я искала тебя наощупь, ориентируясь в пространстве, и воздух вибрировал от твоего присутствия. каждую ночь, закрывая глаза, опьяненная не твоей любовью, а двумя бутылками вина и пачками сигарет, из которых я вечерами складывала крепости, а затем, просыпаясь ночью, крушила рукой от потери равновесия, я просила всевышнего дать нашей любви еще один шанс. как дети просят санту простить им большую оплошность и позволить доказать, что они достойны рождественского подарка.

я помню, как ты любил заносить меня в комнату из парадной на руках, крепче держа сильными руками, будто я была самым ценным из всего, к чему ты когда-либо прикасался. помню, как ты любил с маниакальным пристрастием забирать все стики кофе из кофейни, зубочистки в белой обертке с фирменными знаками заведения, как в самый неожиданный момент они однажды сбежали из кармана твоего рюкзака, падая к ногам перед официантами, как мои щеки от смущения стали красными, как панцирь отварного рака, а ты, хохоча, подобно ребенку, с видом проказника собирал их, подгребая большими ладонями. как мы целовались под проливным августовским дождем, не в силах оторваться друг от друга, будто желая стереть губы в порошок, кусая их мягкость, зализывая соленую кровь, пока пальцы путались в мокрых тяжелых локонах, пахнущих кофе и полынью. ты любил карбонару, горечь крепких сигарет, отдающих дорогим табаком, радио, транслирующие старый джаз, и долгие разговоры по душам, на которые меня до утра не хватало. ты во всем находил свет и оправдание, не любил шоколад, и я чувствовала себя неуютно, когда ты сравнивал цвет моих глаз с плитками благородного бельгийского, как обычно говорят: «твои глаза манящего цвета виски, но один его аромат мне ненавистен». ты, конечно, ничего этого не замечал. для тебя слова всегда были просто словами, а не пулями крупнокалиберного, способными нанести увечья. я все это, конечно же, помню. быть может, в отличие от тебя. мое имя начинается с «е» или с «я»?

а еще я помню, каким жалким подбитым взглядом ты смотрел на меня, когда я узнала о твоей оплошности. о том, как общая знакомая перестала быть общей, а стала просто твоей и моей в прошлом, как бывает в глупых песнях, над которыми мы вместе смеялись (жирный акцент на «песнях» резал слух, но ты не признавал этого простого рубленного «треках», а я никогда не спрашивала почему. проще было забыть о существовании этого слова). но вышло все так, как и предсказывают в этих певчих сюжетах: до одури глупо и непредсказуемо. только моя реакция для тебя была до боли обратной. односторонней. воистину шокирующей.

я просто села в кресло, наслаждаясь тем, как кожаная белоснежная обивка холодит разгоряченную кожу, потому что в венах вместо крови теперь была вязкая магма проснувшегося от тысячелетнего сна вулкана. сигарета, зажатая зубами, холодила мятой кончик языка. закурить было приятно, это было необходимо, пока в голове крутились излюбленные строчки бродского, успокаивающие сознание.

«прощай, позабудь и не обессудь, а письма сожги, как мост…»

ты наматывал хаотичные круги по комнате, продолжая свой многострадальческий монолог игры одного актера, а я будто смотрела фильм, который не вызывал в моей душе ни сочувствия, ни интереса. сигарета тлела в пальцах, вызывая на душе осадки, омывающие с нее прошлое и настоящее, оставляя место туманному будущему. а ты все говорил, говорил, говорил, не унимаясь, словно я была виновницей этой печальной кульминации, будто я внезапно решила стать тебе чужой.

«да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост».

однажды я считала, что тебя обязательно должны предать с женщиной умнее тебя, красивее, сексуальнее, успешнее. однажды я думала, что подобное убивает в тебе тебя, но вместо ожидаемого расклада я ощутила себя выше: не такая тривиальная, как дурнушка, желающая соблазнить занятого мужчину, не такая глупая, как женщина, способная снизойти до такого осквернения себя, не серая мышь в непонятных костюмах а-ля учительница средних классов, которая пытается выглядеть вычурно, но вместо этого лишь подчеркивает отсутствие желанной особенности, и не та, что тенью прячется в овечьей шкуре, желая для всех быть хорошей.

и в один миг я просто рассмеялась. так искренне и громко, как никогда не смеялась уже очень много лет, представляя его в объятиях другой и будто ощущая облегчение от одной мысли, что он больше не принадлежит мне. словно она тоже должна была стать свидетелем дурного характера, невыносимых споров, повторения все тех же ошибок.

— тебе настолько все равно? — спросил ты, когда я, стоя с чемоданом, в который собрала только будущее, оставляя настоящее и прошлое в нашей квартире, стояла в душном аэропорту домодедово.

ты отвлекал меня собственных мыслей, зудящих в голове под тихое звучание песни imagine dragons, поэтому пришлось раздраженно поморщиться и взглянуть на тебя.

— просто не понимаю, как из миллиона красивых женщин ты выбрал ту, на которую не глянул бы ни один мужчина нашего города.
— ты так считаешь?
— так считаю не только я, но и многие мужчины нашего города. но ты даже здесь отличился.

ты посмотрел на меня как-то странно, будто вновь стал мальчишкой, чувство которого оказались разорванными в клочья. в любой другой ситуации мне бы захотелось обнять тебя и пожалеть, но сейчас в груди было тихо, как никогда раньше.

тогда я сжимала дешевую глянцевую брошюру, вспарывающую пальцы острыми углами, думая, что моей боли нет конца. теперь у нас разные пути: у тебя москва, а у меня — варшава.

однажды маленький мальчик спросил: «что такое любовь?», и старушка с теплыми руками ответила: «это чувство, испепеляющее твое сердце, но впервые тебе не страшно. впервые тебе хорошо».