Древняя Русь эпоха междоусобиц

Древняя или домонгольская Русь была единым государством всего лишь несколько десятков лет: в конце X — первой половине XI вв., при князьях Владимире и Ярославе. После смерти Ярослава в 1054 г. Русская земля окончательно распалась на несколько самостоятельных княжеств. Причины, мешавшие политическому объединению Руси, коренились в самой сущности властных отношений между представителями владетельной династии.

Политической культуры, как таковой, на Руси ещё не существовало. В основе порядка наследования княжьего стола лежало понятие семейного владения. Члены княжеской семьи — великий князь и его сыновья — понимали своё обладание киевским столом как семейную прерогативу на собственность (в виде полюдья и даней), переходящую из рук в руки по праву наследования. Княжение приобреталось наследованием по отцу. Но и при жизни последнего наследник великокняжеского стола, а также его братья, если таковые были, имели свою долю в этом общем владении. Их долевое участие в княжении обеспечивалось путём посажения княжих детей по волостям (волостным городам с прилегавшей областью). По сути, это был «семейный раздел, такой же, как раздел дома по отцовскому ряду согласно Русской Правде». Поскольку князь не был собственником общинных земель, то и наделение княжича волостью не имело ничего общего с земельным пожалованием. Ему предоставлялась не земля на правах частного владения, а право кормления — сбора в свою пользу с местного населения полюдья или дани, судебных пошлин и т. д.

Политическая власть князя-отца над сыновьями-владельцами волостей была продолжением власти родовой, семейной, а потому отношения детей-княжичей к отцу-князю определялись семейным правом, в силу которого дети состояли в подчинении воле родителей. Это подчинение выражалось в том, что при жизни отца сыновья никогда не были самостоятельными владетельными князьями. Если им и была дана в управление самостоятельная волость, они управляли ею в качестве посадников князя-отца, а не самостоятельных владельцев. В результате между князем-отцом и его детьми возникала своеобразная форма сюзеренитета, при которой вассальные связи целиком совпадали с отношениями семейной иерархии.

Примеры раздела в X в. мы уже знаем: в 970 году Святослав рассадил своих сыновей по столам: Ярополку дал Киев, Олегу — Древлянскую землю, Владимира отправил в Новгород.

Если отец умирал, отношения между братьями регулировал родовой принцип старейшинства, который заключался в том, что старшего брата, вступавшего на «отний стол», остальные братья должны были чтить «в отца место», то есть как родителя.

Но если у умершего великого князя были как сыновья, так и братья, то в силу вступало предпочтительное право дяди перед племянником: киевский стол должен был отойти следующему по старшинству брату покойного великого князя, а не его старшему сыну.

Старейшинство связывалось с обладанием Киевом. Остальные князья не были связаны накрепко с теми волостями, в которых они сидели (в этом отличие от удельного периода, когда волость навсегда закреплялась за князем и его потомками). Часто они перемещались из одной волости в другую в ожидании своей очереди занять великокняжеский стол.

Так сама собой выстроилась родовая лествица, которая определяла отношения старшинства между князьями, порой весьма запутанные.
Если князь умирал, не будучи старшим в роде (не посидев на киевском столе), то его дети навсегда оставались младшими, племянниками. Они могли получить волость по милости дяди или другим обстоятельствам, не связанным с родовым счётом.

Князья, отцы которых умерли при жизни дедов, получали волость своего умершего отца, но уже без права дальнейшего передвижения по волостным столам в ожидании великокняжеского престола. Полученная волость становилась наследственным достоянием в этой линии. Именно таким путём обособился Полоцк.

То есть, стоило вынуть одну ступень в родовой лествице, и дальнейшее восхождение становилось невозможным. Исключённые из старшинства князья назывались изгоями.

Прочие князья, не исключённые из старшинства, владели волостями, которые были для них отчинами. Что такое отчина? Отчиною для князя была та волость, которою владел его отец и владеть которою он имеет право, если на родовой лествице занимает ту же ступень, какую занимал и отец его, владея означенной волостью. Отчина не означала наследственного владения по частному праву, не была частной земельной собственностью. Князь был вотчинником не по отношению к самой волости, а только по отношению к другим князьям, не имевшим отчинных прав на эту волость. Иначе говоря, сын наследовал не землю, не княжество, а место на родовой лествице, связанное с обладанием отчинной волостью. Князь мог передвинуться по ней выше и тогда его дети приобретали права на другую отчину и т. д.

Поскольку Русская земля была родовым владением великокняжеской династии, то понятие общерусского единства не утрачивалось полностью в политическом сознании князей. Эти владельцы волостей шли в поход постоять за землю Русскую, а не за отдельное княжество-отчину. Постоянно действующим механизмом координации усилий были княжеские съезды — снемы — для решения общерусских вопросов. Впрочем, добиться исполнения решений от всех присутствующих на этих собраниях князей было очень трудно.
Единство страны, обеспечиваемое подобным образом, было, конечно же, чисто формальным. Принцип старейшинства был скорее морально-этической нормой, нежели правовым установлением. Семейное право не давало никаких преимуществ старшему брату перед другими. Чтить старшего брата «в отца место» было естественно и похвально, но этого требовала традиция, а не закон, поэтому на деле послушание меньших братьев старейшему покоилось исключительно на их доброй воле. Хрупкость семейно-иерархических связей между братьями после смерти отца вела к ослаблению и практически полному разрушению системы политического вассалитета. Таким образом, распределение столов между сыновьями открывало путь к дроблению Русской земли на ряд независимых друг от друга княжеств.

Родовой порядок наследования столов признавался в древней Руси как идеальный принцип, идеальная законная норма. Однако он носил в самом себе зародыши разложения. Со временем, по мере разрастания великокняжеского рода, родовые связи невероятно усложнились, отношения старшинства запутались. Оказалось, что племянники могут быть старше годами, разумнее и опытнее своих дядей; старшие родичи могут приходиться зятьями младшим и т. д. Родовое, юридическое и фактическое старшинство вступили в противоречие друг с другом.

Затем, при разрастании княжеского потомства и соответственно умножения отчинных волостей стало трудно определить порядок передвижения князей по волостям, так как ценность и достоинство самих волостей постоянно изменялись. Многие волости, которые были сильны в XI в., пришли в упадок в XII столетии, а некогда незначительные волости, наоборот, приобрели большое значение.

В условиях постоянных споров и усобиц за волости, выдвинулся на первый план чисто эгоистический принцип, который один князь сформулировал так: не место идёт к голове, а голова к месту. Князья стали добывать себе понравившиеся волости силой или дипломатическими средствами, путём переговоров и соглашений с местными городскими общинами. Последние в свою очередь стали предъявлять свои требования, считаясь с личностью князей, а не с правом старейшинства или отчины. Произошло возвышение веч главных городов. Уже в 1113 г. киевляне не пустили на великое княжение Олега Святославича, старейшего из внуков Ярослава, и посадили на киевском столе приглянувшего им Владимира Мономаха.

Естественная эволюция княжеских отношений привела в конце концов к падению общерусской великокняжеской власти. В «Слове о полку Игореве» великий князь Святослав произносит горькие слова: княжи ми непособие, князья мне не в помощь. В конце XII века на Руси оставалась только тень власти великого князя над младшими родичами, одна идея, которая нисколько не соответствовала политической действительности.
Перейдём к рассмотрению главных событий этой эпохи.

Князь Ярослав Мудрый умер в 1054 году. Перед смертью он завещал своим сыновьям жить в мире друг с другом и править Русской землёй сообща. Но потомки Ярослава быстро забыли завет отца. Всю вторую половину XI века Русь раздирали княжеские междоусобицы. В это время было совершено одно из самых гнусных преступлений в древнерусской истории — ослепление князя Василька Ростиславича.

Василько княжил в Галиче, на западной окраине Руси. Это был доблестный воин, не раз отражавший половецкие набеги на русские земли. Но его воинственность как раз и стала причиной его несчастья. Сосед Василька, волынский князь Давыд Игоревич не знал покоя. Ему казалось, что Василько может напасть на него. Давыду удалось привлечь на свою сторону киевского князя Святополка. Вдвоём они пригласили Василька в Киев. Во время дружеской пирушки Святополк и Давыд вышли из комнаты, оставив Василька одного. Тотчас же в комнату ворвались слуги Святополка. Они повалили отчаянно сопротивлявшегося Василька на пол и вырезали ему ножом оба глаза.

Это злодеяние случилось вскоре после того, как в 1097 году состоялся общерусский княжеский съезд в городе Любече, под Киевом. Князья поклялись тогда на кресте жить в мире друг с другом и не посягать на чужие отчины. Василько, Давыд и Святополк были участниками Любецкого съезда.

Хотя известие об ослеплении Василька и потрясло современников, этот способ расправы над политическими противниками с тех пор вошёл в обычай на Руси. Последней его жертвой в середине XV века стал московский князь Василий II Тёмный, который, впрочем, и сам подобным же образом калечил своих врагов.

Итак, потомки князя Ярослава Мудрого не могли ужиться мирно меж собою. Хуже того, они, по словам летописца, начали «наводить поганых на Русскую землю», то есть использовать в борьбе друг против друга отряды кочевников-половцев.

Половецкие орды стали хозяевами Великой степи во второй половине XI века.

По некоторым подсчётам, в это время южнорусские степи заселило около дюжины больших половецких орд, насчитывавших от 30 000 до 50 000 человек каждая. По мере укрепления своего могущества и влияния половцы поглощали и ассимилировали других обитателей степи — торков и печенегов. В области социально-экономических отношений половцы находились тогда на начальной, так называемой таборной стадии кочевания, для которой характерна чрезвычайная подвижность степняков в связи с отсутствием у них постоянных мест кочевий. «Это племя, — замечает византийский церковный писатель XII в. Евстафий Солунский, — не способно пребывать устойчиво на одном месте, ни оставаться [вообще] без передвижений; у него нет понятия об оседлости, и потому оно не имеет государственного устройства».

Действительно, каждая половецкая орда представляла собой обособленный родоплеменной коллектив, возглавляемый старейшинами — беками и ханами. По словам рабби Петахьи Регенсбургского (XII в.), «куманы не имеют общих владетелей, а только князей и благородные фамилии». В случае нужды они могли создавать временные военные союзы, но без единого руководства.
Быт половцев был скуден и неприхотлив. Жилищем им служили войлочные юрты и крытые повозки; обыкновенный их рацион состоял из сыра, молока и сырого мяса, размягчённого и согретого под седлом лошади. Хлеба они не знали вовсе, а из зерновых культур употребляли в пищу только рис и просо, добываемые посредством торговли.

Недостаток съестных припасов, изделий ремесленного производства и предметов роскоши половцы восполняли путём набегов на окрестные земли. Одной из важнейших статей добычи были рабы, которых сбывали на невольничьих рынках Крыма и Средней Азии.

Тактика грабительских налётов («облав») была доведена половцами до совершенства. Основной упор делался на стремительность и внезапность нападения. Участник Четвёртого крестового похода, французский хронист Робер де Клари, поражался тому, что половцы «передвигаются столь быстро, что за одну ночь и за один день покрывают путь в шесть или семь, или восемь дней [обычного] перехода… Когда они поворачивают обратно, вот тогда и захватывают добычу, угоняют людей в плен и вообще берут все, что могут добыть». Евстафий Солунский даёт половцам сходную характеристику: «Это летучие люди, и поэтому их нельзя поймать»; народ этот «в одно и то же время... близок и уже далеко отступил. Его ещё не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз».

Даже такие полноводные реки, как Днепр, Днестр и Дунай, не являлись для половцев непреодолимой преградой. Для переправы кибиток они использовали своеобразные плоты, изготовленные из десятка растянутых лошадиных шкур, крепко связанных одна с другой и обшитых по краям одним ремнём. Воины переправлялись сидя верхом на кожаных мешках, набитых соломой и так плотно зашитых, что ни капли воды не могло просочиться внутрь. Те и другие «плавсредства» привязывали к хвостам лошадей, которые доставляли их на тот берег.

Основной тактической единицей половецкого войска было родовое ополчение численностью от нескольких десятков до 300–400 всадников, со своим предводителем — беком и знаменем (бунчуком). В целом каждая половецкая орда могла выставить примерно от четырёх до семи тысяч взрослых мужчин-воинов. Из-за слабости своего вооружения (главными видами их оружия были луки и копья, доспехами — плотные кожаные и войлочные куртки) половцы старались не вступать в лобовое столкновение с противником, предпочитая засады, притворные отступления и обходные манёвры. Города и крепости, даже плохо укреплённые, почти всегда оставались для них неприступными. Не имея никаких осадных устройств, половцы крайне редко решались брать город «на копье», если только не рассчитывали застать его защитников врасплох. Обычно они стремились измором вынудить осаждённых к сдаче, однако не были способны на ведение длительных осад, поскольку необходимость строго соблюдать режим сезонных перекочёвок не позволяла им слишком долго задерживаться под городскими стенами.

На войне половцы придерживались степного кодекса чести: свято соблюдали законы гостеприимства по отношению к вражеским послам, в бою стремились не убивать знатных противников, а захватывать их в плен с тем, чтобы затем получить за них выкуп. В качестве союзников или наёмников они, как правило, проявляли исключительную верность. Но соседи из них были плохие. Договоры, ручательства, клятвы не значили в их глазах ничего, а вероломство рассматривалось как похвальная хитрость. Византийская писательница Анна Комнин (ум. около 1153 г.), дочь императора Алексея I Комнина, жаловалась на «податливость», «изменчивость» образа мыслей и «непостоянство» половцев. Такими же ненадёжными и беспокойными соседями они стали и для Русской земли.

Особые симпатии к этим врагам Руси питал один из внуков Ярослава Мудрого — черниговский князь Олег Святославич. Олег стал первым русским князем, призвавшим половцев на Русь.

История сохранила нелицеприятный портрет этого князя. Олег был беспринципный честолюбец, заботившийся исключительно о личной наживе. Он постоянно посягал на владения своих братьев и дядей. А так как собственных сил у него не хватало, он принял за правило опираться в своих военных предприятиях на половецкие орды. Платой за эту услугу были русские города и сёла, которые Олег безжалостно отдавал на разграбление степнякам. Современники с ужасом свидетельствовали, что население некогда богатых и многолюдных областей толпами уводится в половецкий плен.

Нужда заставила остальных русских князей объединить свои усилия в борьбе против общего врага. В последние годы XI века Олег был усмирён и поумерил свои аппетиты. Однако и тогда он уклонялся от общерусских походов на половцев и укрывал у себя половецких ханов.

На Руси Олега прозвали Гориславичем, то есть человеком, принёсшим много горя Русской земле. Вспоминая те времена, автор «Слова о полку Игореве» с горечью писал: «Тот Олег мечем крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Тогда по Русской земле редко пахари перекликались, но часто вороны каркали на трупах, и галки слетались на поживу».
Среди русских князей XI века встречались разные люди — святые и преступники, талантливые государственные деятели и пожизненные неудачники. Но один князь стоит особняком в этом ряду. Это — полоцкий князь Всеслав. В народной памяти он остался князем-колдуном, князем-оборотнем.

О Всеславе рассказывали невероятные чудеса. Ходила молва, что он родился от волхования, в сорочке. Раньше «сорочками» называли ещё и разные плёнки, — скажем, ту, которая находится под скорлупой яйца. Изредка случается, что новорождённые являются на свет с головками, покрытыми тоненькой плёнкой околоплодного пузыря, которая затем скоро спадает. Наши предки считали такую плёнку счастливой приметой.

Это поверье было широко распространено у славян и других индоевропейских народов. В основе его лежали древние языческие представления о том, что сорочка является вместилищем добрых духов.

«Повесть временных лет» сообщает, что таким счастливчиком был полоцкий князь XI века Всеслав Брячиславич. При его рождении волхвы посоветовали его матери повязать «сорочку» на ребёнка в качестве амулета. Благодаря этому, если верить летописи и «Слову о полку Игореве», Всеслав счастливо избегал козней своих врагов и даже умел превращаться в волка. В волчьем обличье он будто бы мог пробежать за одну ночь из Киева до берегов Чёрного моря. Ему ничего не стоило в синей полуночной мгле исчезнуть из осаждённой крепости под видом рыси. А в случае надобности Всеслав мог ворожбой добыть себе коня. Говорили также, что, когда в 1068 году Всеслав захватил Киев, он каждое утро из окна княжьего терема слушал, как звонят колокола в его родном Полоцке.

Всеслав Полоцкий послужил прообразом былинного богатыря Волха Всеславьевича.

Надо сказать, что Полоцк вообще слыл на Руси городом, где творилась всякая чертовщина. Например, под 1092 годом в летопись включён рассказ о том, как бесы издевались над полочанами. По ночам они рыскали по улицам и стонали человечьими голосами. А если потревоженные шумом горожане выходили из дома, на них насылали неизлечимую язву. Затем бесы обнаглели до того, что стали разъезжать среди бела дня верхом на конях. Но при этом не было видно ни коней, ни их самих, только на земле отпечатывались следы конских копыт. Полочане не знали, как им одолеть эту напасть. Но к счастью для них, по прошествии нескольких дней злая нечисть сгинула так же внезапно, как и появилась.

[В то же лето (1092)] Посем же начаша въ день являтися на конех, и не бе их видети самихъ, но коне ихъ видети копыта; и тако уязвляху людие полоцкиаи ихъ область.

Самой известной русской княгине конца XI века была Евпраксия —наверное, самая трагическая женская фигура древнерусской истории. Надо заметить, что мы, как правило, знаем только о тех женщинах древней Руси, которые были несчастливы в браке — о счастливых супружествах летописцы просто умалчивали. Так вот несчастье Евпраксии заключалось в том, что её угораздило стать женой императора-извращенца.

Она была дочерью киевского князя Всеволода, сына Ярослава Мудрого, и сестрой Владимира Мономаха. По тогдашнему обычаю, её очень рано выдали замуж. Первым её мужем был саксонский маркграф Генрих Длинный, который умер, когда ей едва исполнилось 16 лет. Евпраксия пошла под венец прямо из кельи Кведлинбургского монастыря, где она несколько лет изучала латынь и основы католической веры. Туда же она удалилась и после смерти мужа.

Вскоре после этого в юную вдову страстно влюбился император Священной Римской империи Генрих IV, тоже недавно овдовевший. Летом 1089 года они поженились, и княгиня Евпраксия превратилась в императрицу Адельгейду.

Но охлаждение между супругами наступило быстро, стремительно принимая скандальные формы. Генрих принудил Евпраксию сделаться участницей непристойных оргий в императорском дворце. Некоторые хронисты обвиняют Генриха IV в том, что он принадлежал к сатанинской секте николаитов, мистерии которой заключались в надругательстве над церковными обрядами и таинствами. На обнажённом теле своей русской супруги император служил кощунственные мессы. А однажды он предложил Евпраксию своему сыну Конраду. Тот, впрочем, с негодованием отказался и вскоре восстал против извращенца-отца.

В конце концов Евпраксии удалось сбежать от мужа. На церковном соборе 1095 года в Констанце она выступила с публичным разоблачением Генриха IV. Кстати, именно на этом соборе папа Урбан II впервые обратился к Европе с призывом к Первому крестовому походу. На соборе присутствовало более 4 тысяч духовных лиц и около 30 тысяч мирян. Получив полное отпущение своих невольных грехов, Евпраксия уехала обратно на Русь, где постриглась в монахини. Она умерла в 1109 году и была похоронена в пещерах Киево-Печерской лавры.

Что касается Генриха IV, то после разоблачительного выступления Евпраксии политический авторитет императора был сильно подорван. И хотя он сумел продержаться на престоле ещё почти 10 лет, конец его был предрешён. В 1105 г. его второй сын Генрих V изменой заманил отца в крепость Бекельхайм и 31 декабря принудил его к отречению. После вынужденного отречения Генрих бежал в Льеж, где вскоре умер в возрасте 55 лет, всеми забытый (1106).

Во второй половине XI века на Руси участились языческие выступления. В разных русских городах колдуны и жрецы пытались возбудить народ против Церкви. Любопытно, что язычники, как некогда и первые христиане, очень рассчитывали на чудеса и помощь свыше. Но старые боги были уже бессильны помочь своим приверженцам.

Один такой языческий пророк в 1071 году объявился в Новгороде. Он открыто ругал христианскую веру и привлёк на свою сторону почти весь простой народ. Людей соблазнило его необычное обещание. А обещал он не много, ни мало, как перейти у всех на глазах Волхов. Этим эффектным чудом он надеялся доказать превосходство своей религии над христианством.

Новгород разделился надвое. Новгородский князь Глеб Святославич, бояре и духовенство остались верны Церкви. Прочие же новгородцы повалили на берег Волхова, чтобы не пропустить обещанное чудо. Христиане, очевидно, боялись, как бы колдун и в самом деле не пошел по воде аки посуху, поэтому решили прервать опасное представление. Князь Глеб, спрятав под плащом топор, подошёл к волхву и громко спросил его, может ли он предсказывать будущее. Народ замер в ожидании ответа своего вождя. Тот важно отвечал, что ему известно все на свете. Тогда Глеб попросил его сказать, знает ли он, что с ним произойдёт сегодня. «Чудеса многие сотворю», - ответствовал колдун. Тут Глеб выхватил из-под плаща топор и раскроил ему голову.

Столь наглядный аргумент подействовал на народ безотказно. Убедившись, что пророку грош цена, новгородцы разошлись по домам.
Правителем, которому удалось на время возродить былое единство Русской земли, был великий князь Владимир Мономах, названный в крещении Василием. Он занимал киевский стол с 1113-го по 1125 год. Это был один из самых замечательных правителей древней Руси, оставивший по себе громкую славу и добрую память. Достаточно сказать, что московские государи XVI—XVII веков венчались на царство венцом, который назывался шапкой Мономаха.

По происхождению Владимир Мономах был наполовину грек. Он родился в 1053 году от брака князя Всеволода Ярославича с греческой царевной Анной, дочерью византийского императора Константина Мономаха. Отсюда происходит и греческая фамилия Владимира.

В свою бытность киевским князем Владимир сделал большое государственное дело. Ему удалось на время приостановить начавшийся распад Руси, сосредоточив под своей властью две трети русских земель. Чувствуя свою силу, Владимир также активно вмешивался в дела близкой ему Византии. Позже на Руси появилось сказание, что византийский император пожаловал ему царский титул и прислал знаки царского достоинства, — в том числе и знаменитый венец. Легенда? Историки полагают, что да. Однако в ней, несомненно, содержится историческое зерно. Ведь до нас дошло около 25 золотых медальонов Владимира, на которых выбиты его греческая фамилия и пышный царский титул. А раз был царский титул, значит был и царский венец. Конечно, он вряд ли походил на известный экспонат Оружейной палаты Кремля. Но своё имя шапка Мономаха носит по праву.

На рубеже XI—XII веков главными внешними врагами Русской земли оставались кочевники-половцы. Многочисленные попытки завязать с половцами мирные отношения ни к чему не приводили. Мономах говорит о себе, что в конце XI — начале XII вв. он сотворил с половецкими ханами 19 «миров», то есть мирных договоров, каждый раз давая половцам много денег и роскошных одеяний. Но половцы брали подарки и на следующий год снова приходили за военной добычей. Даже династические браки с половецкими ханами не гарантировали спокойствия их русским родственникам. В 1094 г. великий князь Святополк «поял» за себя дочь хана Тугоркана. А спустя два года ему пришлось хоронить своего тестя, явившегося пограбить волость своего зятя и павшего в бою с объединёнными дружинами Святополка и Мономаха на реке Трубеж под Переяславлем.
Несколько десятилетий подряд русские князья с переменным успехом отражали половецкие набеги. Ответный контрудар степнякам русские нанесли только в княжение Владимира Мономаха.

Весной 1111 года Владимир Мономах созвал русских князей на военный совет. Он предложил, не дожидаясь очередного половецкого набега, разбить половцев прямо в их кочевьях. Такая постановка вопроса для русских князей была внове, и они засомневались. Ведь весна на Руси — это время пахоты. Как же отрывать земледельцев и их коней от полевых работ? На это Владимир, согласно летописи, сказал: «Удивляюсь я тому, что вы жалеете пахарей и их лошадей, а того не сообразите, что приедет половец, ударит мужика стрелою, лошадь его возьмёт и семью угонит в полон!» Аргумент подействовал, и князья дали своё согласие на общерусский поход в степь.
Владимир не зря торопил князей. Весна была тем временем года, когда отощавшие за зиму половецкие кони только-только начинали набираться сил на весенних пастбищах. Владимир тонко учёл это обстоятельство и не ошибся в расчёте. Поход увенчался полным успехом. Половцы были дважды разбиты наголову, а русские дружины возвратились домой с великой славой и большой добычей.

По свидетельству самого Владимира Мономаха, за свою жизнь он 19 раз воевал с половцами. Во время этих походов русские захватили в плен больше 100 половецких ханов и две сотни более мелких князьков. Имя Владимира Мономаха сделалось настолько грозным для степняков, что бывало они обращались в бегство при одной только вести о приближении дружин победоносного русского князя.

Военное могущество половцев было подорвано, родоплеменная знать большей частью истреблена. Половецкие орды вступили в длительную полосу политического упадка.

Днепровское и донское объединения половцев распались, большинство входивших в них орд откочевали далеко от прежних мест обитания. Когда сын Мономаха Ярополк Владимирович в 1120 г. повторно «ходи на половци за Дон [Донец]», то уже «не обрете их» и без боя «воротися вспять». Правда, в 1125 г., прослышав о смерти Мономаха, какая-то половецкая орда вторглась в Переяславское княжество, «хотяще повоевати Русскую землю», но была рассеяна решительным ударом переяславских дружин. А в 1129 г. другой Мономашич, Мстислав Владимирович, отбросил степняков еще дальше на восток — «загна половци за Дон и за Волгу, за Яик».

Происшедшие в степи перемены почувствовали не только на Руси, но и в соседних странах. Волны половецкой миграции разошлись во все стороны. Венгерские хроники сообщают, что в 1124 г. король Стефан II принял к себе половецкую орду хана Татара. Поселившись на отведённой им земле, половцы несколько столетий играли заметную роль в жизни Венгрии, окончательно омадьярившись только в XVIII в. По данным грузинской летописи, сын Шарукана, хан Атерак («Повесть временных лет» знает его под именем Отрок), чья дочь, красавица Гурандухт, в начале 10-х гг. XII в. стала женой грузинского царя Давида IV Строителя, получил от своего тестя приглашение переселиться в Грузию и в 1118 г. увёл туда свою орду, насчитывавшую будто бы до 40 000 человек. Давид обеспечил половцам свободный проход через страну осетин и предоставил им в Грузии плодородные земли для поселения. Орда Атерака сделалась ядром армии Давида, а отборный пятитысячный отряд половецких всадников составил гвардию грузинского царя. Половцы сопутствовали Давиду в его походах в Персию, Ширван, Великую Армению; в 1121 г. воевали против турок-сельджуков и вернули царю его столицу — Тбилиси. Лишь после смерти Владимира Мономаха в 1125 г. Атерак осмелился вернуться в родные степи.
В киевской летописи сохранилась поэтическая легенда о возвращении Атерака, очевидно взятая из половецкого эпоса. По смерти Владимира Мономаха брат Атерака, Сырчан отправил в Грузию гонца, велев передать Атераку такие слова: «Володимер умерл есть, а воротися, брате, поиди в землю свою». «Молви же ему моя словеса, пой же ему песни половецкия, — напутствовал Сырчан своего посланника, — оже ти не восхочеть [вернуться], дай ему поухати [понюхать] зелья [траву], именем емшан [полынь]». Выслушав братнего посланника, Атерак поначалу заупрямился, но, поднеся к лицу пучок полыни, заплакал и сказал: «Да луче есть на своей земли костью лечи, нежли на чюжей славну быти». И приде во свою землю».

Меньше повезло орде хана Аепы, ушедшей к границам Волжской Булгарии. «Повесть временных лет» передаёт, что в 1117 г. «приидоша половци к болгаром, и высла им князь болгарьский питие с отравою; и пив Аепа и прочии князи вси помроша».

Остатки же половецких орд, прижатые к побережью Азовского моря, влачили жалкое существование, подобно брату Атерака, хану Сырчану, который вместе со своими соплеменниками бедствовал в низовьях Дона, добывая скудное пропитание рыбной ловлей.

Вокруг южных и юго-восточных границ Русской земли на несколько десятилетий возник безлюдный «санитарный пояс», шириной от 100 до 200 и более километров. Только во второй половине 30-х гг. XII в. в этих местах стали вновь разбивать свои вежи кочевники, называемые в летописи «дикими половцами». По-видимому, это были разрозненные племенные группировки, отколовшиеся от старых, хорошо известных на Руси орд. Они крайне редко отваживались тревожить своими набегами древнерусское пограничье, зато охотно нанимались на службу к русским князьям, роднились с ними и перенимали христианскую веру. Такое положение в южнорусских степях сохранялось вплоть до 50-х гг. XII столетия.

Наступление Руси на степь совпало по времени с началом крестовых походов в Святую землю. Конечно, при всём внешнем сходстве эти военные предприятия нельзя рассматривать как явления одного порядка — истоки и цели их были принципиально различны. Крестовые походы были первым опытом западноевропейского колониализма, пускай и облечённого в форму вооружённого паломничества. Духовное руководство ими осуществляла католическая Церковь, движимая преимущественно стремлением решить внутренние проблемы христианского Запада, раздираемого скандальными войнами между единоверцами, и одновременно рассчитывавшая заполучить в свои руки средство господства над непокорным классом светских феодалов. Провозглашённая ею мистическая идеология крестоносного воинства — стяжание небесного Иерусалима путём завоевания Иерусалима земного — оказала, по крайней мере, на первых порах, чрезвычайно сильное воздействие на умы людей Запада, рыцарей и крестьян. Но вне зависимости от того, какие побудительные мотивы определяли сами для себя участники Крестовых походов, жажда заморских земель и богатств, несомненно, увлекала их больше всего.

Между тем Русь вела борьбу с половцами на совершенно иных политических и идейных основаниях. Это была сугубо оборонительная война, организованная и руководимая светской властью, которая действовала, исходя из своей прямой государственной обязанности «постоять за Русскую землю». Русские князья не искали святынь в чужих странах — они защищали церкви, монастыри и реликвии, находившиеся в их собственных владениях. Перспектива захвата военной добычи, наверное, увлекала как князей, так и рядовых ратников, но, безусловно, не являлась для них главным стимулом, а религиозный аспект походов в степь исчерпывался вполне понятным воодушевлением при виде торжества христианского оружия над «погаными».
Таким образом, русско-половецкая граница не была «северным флангом» в той грандиозной битве за Ближний Восток, которую на протяжении всего XII в. вели между собой Европа и Азия.

Если русские люди XII века и устремлялись в Палестину, то отнюдь не из желания встать в ряды освободителей Гроба Господня. Крестовые походы повлияли на Русь лишь в том отношении, что вызвали здесь бурное оживление интереса к паломничеству к святым местам, который привёл даже к появлению новой социальной группы — «калик перехожих» (от греческого названия специальной обуви, которую носили паломники во время своих путешествий — «калиги»), ставших неотъемлемой частью древнерусской жизни и литературы. Кое-кто из этих странников потрудился записать свои дорожные впечатления.

Наиболее известным памятником такого рода является «Хождение» в Святую землю игумена Даниила. Этот образованный и наблюдательный представитель южнорусского духовенства посетил Палестину между 1101 и 1113 годами, пробыв там, по его собственным словам, 16 месяцев. Жил он преимущественно в Иерусалиме, на подворье православного монастыря святого Саввы, откуда предпринимал странствия по всей стране, имея в качестве своего руководителя «добраго вожа», одного из сведущих старцев приютившей его обители. Иерусалимский король Балдуин I (1100–1118 гг.), ставший во главе крестоносцев после смерти Готфрида Буйонского, оказывал Даниилу всякое содействие в его разъездах по Святой земле и посещении христианских святынь (сам Балдуин был женат на старшей внучке французской королевы Анны Ярославны).

Называя себя «игуменом Русьскыя земли», а не какого-то отдельного княжества, Даниил усматривал одну из главных целей своего паломничества в том, чтобы помолиться «во всех местех святых» за всех «князь русскых, и княгинь, и детей их, епископ, игумен, и боляр… и всех христиан», и ставил себе в заслугу то, что  вписал в синодик монастыря святого Саввы «имена князей рускых»: «толко [сколько] есмь их помнел имен, да тех вписах… И отпехом литургии за князи русскыя и за вся христианы 50 литургий, и за усопшаа 40 литургий отпехом». Другую великую удачу своего «хоженья» в Святую землю Даниил видел в том, что ему удалось за некую мзду, данную ключарю гробницы Спасителя, получить доску, «сущую во главах Гроба Господня святаго».

Вот в этой доске и ещё нескольких подобных реликвиях, добытых русскими паломниками в Палестине в XII — первой половине XIII вв., и состояла вся «добыча» Русской земли с крестовых походов.

Вернёмся, однако, к Владимиру Мономаху, который знаменит не только своими государственным и полководческими талантами. Кроме того, у него был и несомненный литературный дар. Владимир Мономах единственный из древнерусских князей оставил нам нечто вроде своей краткой автобиографии. Она носит название «Поучение Владимира Мономаха своим детям». Благодаря этому произведению мы можем полнее представить себе повседневную жизнь русского князя XI—XII веков.

Главное, что поражает в личности Владимира Мономаха — это его неистощимая энергия. Вся его жизнь с 1068 по 1125 год представляет собой непрерывную череду походов и разъездов. Владимир припоминает 83 только больших путешествия, а «остальных не упомню», признается он. Будучи черниговским князем, он около ста раз ездил к своему отцу в Киев, покрывая все расстояние, — а это примерно 85 верст, — верхом за один день. Поэтому его главный совет детям звучит так: не ленитесь, не позволяйте солнцу застать себя в постели.

Но, может быть, вернувшись с войны или из путешествия, князь давал себе отдохнуть? Ничуть не бывало. Основным княжеским развлечением в мирное время была охота. Причём занятие это тогда было не менее опасным, чем война. Послушаем самого Мономаха: «Два тура метали меня рогами вместе с конём, олень меня бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Кабан у меня на бедре меч оторвал, медведь мне колено укусил, лютый волк вскочил мне на бёдра и коня со мною опрокинул. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, руки и ноги повреждал. Но Бог сохранил меня невредимым».

Такова была повседневная жизнь человека, которого летописцы с гордостью называли «чудным князем» и «добрым страдальцем за Русскую землю».
Фигуры выдающихся исторических деятелей выглядят вдвойне привлекательными, если их политические деяния сопровождаются общим культурным подъёмом страны. Подобное сочетание мы наблюдаем на Руси в первой четверти XII века, в правление Владимира Мономаха. Это было время блестящего взлёта древнерусской культуры, памятники которой с той поры сделались неотъемлемой частью мирового культурного достояния.
Особенно замечательна тяга русских людей того времени к образованию. Это стремление отлично иллюстрирует одна археологическая находка — деревянная прялка, на которой какая-то учившаяся грамоте девушка нацарапала древнерусский алфавит. В 1086 году сестра Владимира Мономаха уже основала в Киеве специальную школу для девушек — кстати говоря, первое женское учебное заведение в Европе. А Киево-Печерский монастырь превратился в высшее учебное заведение, ничем не уступавшее тогдашним западноевропейским университетам. При Мономахе русские города становились территориями почти поголовной грамотности. Нигде в мире тогда не наблюдалось ничего подобного.

Поэтому совсем не случайно было появление на Руси в конце XI —первой четверти XII века целого ряда замечательных литературных произведений. Венцом древнерусской литературы того времени стала монументальная «Повесть временных лет». Ни один народ мира не имеет исторического труда, в котором бы на протяжении почти восьми столетий, год за годом летописцы фиксировали историю своей страны. При этом поразителен историко-географический кругозор составителей нашей древней летописи. Если, скажем, западноевропейские хронисты вообще редко заглядывали за пределы своей округи, то «Повесть временных лет» живо интересуется всем происходящим на огромном пространстве от Британии до Китая. Позже Достоевский назовёт это качество «всечеловечностью» русского национального духа.

Кстати, скажем несколько слов и об общепринятом названии нашей древней летописи — по первым словам, с которых она начинается: «Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, и кто в Киеве первее нача княжити».

Между тем название это для современного человека уже не совсем понятно. Действительно, какой смысл имеет выражение «временные лета»?
Самое распространённое толкование гласит, что «временных» в данном контексте значит «минувших», «прошедших». Действительно, уже составитель так называемого Тверского сборника, живший в конце XV — начале XVI века, перевёл летописное название следующим образом: «Повести древних лет». Следуя этой традиции, академик Лихачёв в своём классическом переводе летописи на современный язык тоже начинает так: «Вот повести минувших лет…».

Однако у слова «временной» есть и другое значение: «не всегда, не вечно существующий; земной, преходящий». Смысловой упор тут делает на противопоставлении течения «временных» (то есть земных) лет — неподвижной вечности, в которой пребывает сакральный, небесный мир.
И вот это значение древний летописец несомненно имел в виду. Дело в том, что «Повесть временных лет» предназначалась, собственно, не князьям, не образованным современникам летописца и даже не потомкам. Подразумевалось, что главным её читателем был сам Господь Бог. Летопись отмечала дела и события, по которым будут судить Русскую землю на Страшном суде. Это был своеобразный отчёт о прегрешениях и праведных поступках нескольких поколений русских людей. Не случайно, волынский князь Мстислав, против которого жители Берестья подняли мятеж (1289), пригрозил им, что «вписал есмь в летописец коромолу их».

Таким образом, наши далёкие предки не воспринимали «Повесть временных лет» просто как историческое сочинение, или рассказ о прошлом. «Временные лета» для них были чётко ограниченным отрезком времени, протяжённостью в 7000 лет: они начинались с сотворения мира, имели «сюжетную кульминацию» в виде крещения Русской земли и заканчивались Страшным судом, который, согласно пасхальным таблицам, должен был наступить в 1492 году от Рождества Христова. Описывая прошлое, летописец имел в виду будущее, а название летописи призывало помнить не о минувшем, а о вечном.

И, может быть, ни в какой другой области древнерусской жизни объединительные тенденции не проявлялись с такой силой, не были так заметны, как в области культуры. С культурологической точки зрения процесс децентрализации, обособления земель и волостей, собственно, и был не чем иным, как просачиванием господствующей культуры, — а она была, по существу, единой культурой, — от элиты немногих крупных городов вширь по всем землям и вглубь общества — вниз по социальной лестнице. Киев даже в период своего политического упадка продолжал служить источником права, богатства, знания и искусства для всей тогдашней Руси. Получая волости в отчинное владение, князья старались устроиться там по-киевски путём перенесения в свои областные грады как столичных формы архитектуры, так и столичных общественных вкусов и понятий. Таким образом «в разные углы Руси вносились обстановка и формы жизни, снятые с одного образца… Перелётные птицы Русской земли, князья со своими дружинами, всюду разносили семена культуры, какая росла и расцветала в средоточии земли, в Киеве» [Ключевский. Сочинения, I, с. 207]. А эта господствующая культура приучала смотреть на подвластные русским князьям земли как на что-то цельное. Устами первых же своих представителей она выработала синтетическую модель самосознания, опиравшуюся на понятия общей территории под названием «Русь», «Русская земля», общей истории, общей законной династии, общего «словенского» языка, который един с «русскым», и общей веры. Все эти ключевые моменты национально-государственной и религиозной идентичности запечатлевались и в сознании местных обществ, прививая им более широкий кругозор и возвышая до идеи общего отечества, благодаря чему к началу XIII в. мысль о земском единстве Русской земли укоренилась в гораздо большем числе голов, чем когда-либо прежде.

Рябь на поверхности древнерусской политической жизни не должна заслонить от нас её глубинное течение. Иными словами, главным содержанием периода «раздробленности» были всё-таки не хаотические княжеские склоки, а поиски путей восстановления нарушенного равновесия.