История болезни

На Мини-конкурс Любови Кирсановой "НЕЗАБУДКИ ПАМЯТИ" http://proza.ru/2023/11/15/339

Вне конкурса


1.
Мои дедушка и бабушка с материнской стороны были знакомы друг с другом целую вечность - с детства. Родились они в Российской империи, в Себеже, в 80-тые годы 19 века, были ровесниками. Собирались пожениться, но случилось непредвиденное - деда забрали в царскую армию, где он прослужил долгих 10 лет. Бабушка его верно ждала. За это время много чего произошло - первая русская революция, русско-японская война, главное - по России прокатилась волна погромов, и хотя никто из семейства моей бабушки не пострадал, братья ее решили - надо уезжать. Продали все, что могли, и отправились в Америку. Бабушка осталась почти одна - она ждала деда со службы, никуда не поехала, на жизнь зарабатывала набивкой папирос, они с подругой их потом продавали поштучно. Заработок был копеечный, еле-еле хватало на то, чтобы не умереть с голоду, ходила в обносках. Но выжила, и деда дождалась.

Когда дед наконец-то вернулся, они поженились. Родили троих детей. Моя мама - самая младшая, родилась уже во время Первой мировой войны, за год до революции, а ее старший брат Миша (ровесник моего папы) и сестра Эмма - еще в мирное довоенное время, Миша - в 1910 году, Эмма - в 1913. Дети выросли уже при советской власти. Старшие по окончании школы уехали в Ленинград, выучились, рано обзавелись семьями. С родителями в Себеже осталась только моя мама.

Отец мамы, мой дедушка, был парикмахером. Руки у него были золотые, от клиентов отбоя не было, все стремились у него постричься. И когда закончилась эпоха военного коммунизма, а начался НЭП (в 20-тые годы прошлого века), дед решил открыть собственную парикмахерскую. Арендовал то ли амбар, то ли конюшню, в общем, какое-то подсобное помещение, отремонтировал его и стал в нем работать - уже на себя. У него даже появилось двое подручных-парикмахеров. Денег было не слишком много, но хватало на вполне пристойную жизнь. Мама училась в школе, бабушка Сара, ее мать, не работала - вела хозяйство.

К сожалению, эпоха относительного благосостояния быстро закончилось. Уже во второй половине 20-х годов НЭП стали сворачивать, частную предпринимательскую деятельность - запрещать, арендованные помещения - изымать... Дед был не глуп, он всерьез стал опасался, что его, как нэпмана, могут не только парикмахерской лишить, но и арестовать. Тогда это было в порядке вещей: эксплуататор (у него же двое наемных рабочих!) - в тюрьму его, ну или выслать куда-нибудь, где похолоднее, в Сибирь, например, или в Архангельск. Тогда такие акции проходили повсеместно, дед чувствовал, что до него у НКВД просто руки ещё не дошли. Ведь в маленьком городке, каким был Сeбеж, где все на виду, не затеряешься. И тогда дед подался в Ленинград, к детям, в надежде как-то перебраться туда.

Ничего у него, конечно, не вышло, прописаться в Ленинграде ему ни у Миши, ни у Эммы не удалось. Хотя работу с его специальностью и золотыми руками найти ему никакого труда не составляло, но без ленинградской прописки никакая работа ему не светила.

Кампания по отъему денег у нэпманов докатилась до Себежа аккурат тогда, когда дед был в Ленинграде. Пришли к бабушке двое в кожанках из НКВД, искали деда. Бабушка сказала: нету его, уехал в Ленинград. Энкаведешники поставили ее в известность, что есть сведения, якобы у них имеется припрятанное золото, которое крайне необходимо Советской власти. И золото потребовали отдать, причем немедленно. Бабушка ответила: нету у них никакого золота, было, да, но все ушло на ремонт парикмахерской. Ах, нету, - ответили ей, - ну, тогда собирайся, посидишь у нас, глядишь, и вспомнишь, куда ценности припрятали. И бабушку увели. А бедная моя мама, которой было тогда 12 лет, осталась дома одна. Родственников в Себеже - никаких, все в Ленинграде, телефона нет... Она даже адресов ленинградских брата и сестры не знала, никогда у них не была и писем им не писала. В общем, ужас, который она испытала, когда арестовали мать, не поддавался описанию: она одна на всем белом свете, никто не придет на помощь, все ее покинули... Так три дня подряд и прорыдала.

К счастью, все закончилось относительно хорошо. Бабушка честно рассказала на допросе в НКВД, где находится тайник, в котором дед держал царские золотые десятки, тайник нашли, и в нем - одну последнюю николаевскую десятку. И бабушку через три дня выпустили, поверили, что больше никакого золота у них нет.
 
Когда вернулся дед, его даже и пытать насчет денег не стали. Просто объявили: парикмахерскую национализируют, а дед остается в ней заведующим. Сказать, что дед был счастлив - ничего не сказать: жив остался, и не сослали, и работу оставили... Ну, чего еще желать, все ведь могло закончиться намного плачевнее.

То, что эпизод этот с НКВД оказался слишком серьезным для маминой психики, тогда не понял никто, все были просто счастливы, что легко отделались. Все проявилось намного позже.

2.
Мама заболела, когда мне исполнилось 14 лет

Для нас с папой настали тяжелые времена. С мамой творилось что-то совершенно непонятное. У неё начались сильные боли, причем боли эти, казалось, имели видимую причину. Так, началось всё с невыносимых головных болей, от которых никакие таблетки не помогали. Да, говорили врачи, скорей всего дело в давнем сотрясении мозга, а сейчас просто обострение. Причина - ранний климакс, ведь ей было всего 47 лет. Никаких гормональных средств для облегчения течения климакса тогда не было, папа делал ей уколы витаминов, толку не было никакого. Больничного не давали, типа климакс - не болезнь, закончится и всё пройдет, так что с этими дикими болями она ещё и работала. Кроме головных болей, её мучили приливы, по ночам она не спала, считала их, бывало до 18 приливов за ночь.

Головные боли прошли со временем, но начались боли в сердце, тахикардия. Пульс доходил до 125 ударов, сердце выпрыгивало из груди, никакие уколы не помогали, не снимали приступов. Её положили в больницу, ничем не смогли помочь, но нашли врожденный порок митрального клапана, компенсированный, о котором она знать не знала, никогда он о себе знать не давал. Списали все её сердечные недомогания на этот порок. Тахикардия закончилась - начались боли в желудке (да, есть гастрит - показало обследование), потом - боли в позвоночнике (нашли старую трещину, которая до того ни разу не причиняла боли)... Это продолжалось два года, и конца края не было болезням, которые каждый раз находили у мамы, раньше ничем не болевшей.

Климакс по-прежнему донимал её, хотя количество приливов слегка уменьшилось. Но спать она могла только со снотворным, и тоже не очень-то хорошо. Бывало, она даже не ложилась, мы с папой уговаривали ее, она объясняла:

- Я не могу лечь, у меня такое чувство, что подушка набита иголками. Можно спать на иголках?

Она сильно исхудала, носила мои платья, её собственная одежда болтались на ней, как на вешалке, потому что почти ничего не ела...

Но однажды моя тетка, мамина сестра Эмма, сказала ей, что какие-то знакомые знакомых посоветовали обратиться к известному ленинградскому профессору. Профессор - психиатр, исключительный диагност, он на таких случаях собаку съел.

-Ты что, думаешь, я сумасшедшая и все свои недомогания придумываю? - спросила мама.

- Нет, конечно, - ответила тетка, - не ты, а твой мозг.

- Мой мозг - это и есть я, - сказала мама.

- Может быть, твой мозг болен, и если его вылечить, то пройдут и все твои болезни, - ответила тетка Эмма.

И мама поехала к профессору.

Профессор не зря брал деньги, он и в самом деле оказался крупным специалистом. Он легко пришел к выводу, что нет у моей мамы никакого десятка разнообразных заболеваний, болезнь одна - депрессия (теперь это называют иначе - психо-соматическое заболевание). Хоть он и не смог отыскать самое начало болезни - откуда она вообще взялась, что послужило толчком для её появления, но диагностировал её однозначно. Выписал ей антидепрессант, сказал, как принимать, но радикального излечения не пообещал. Сказал, будут периоды ремиссии и периоды ухудшения, если будет совсем невмоготу - ложиться в психиатрическую клинику, там быстрей ставят на ноги.

Так мы и стали жить. Мама начала принимать антидепрессанты. Два раза в год - весной и осенью - у неё бывали обострения, тогда она удваивала дозу. Иногда помогало, иногда нет, тогда приходилось ложиться в больницу. Сначала периоды обострений были довольно короткими - месяц, не больше, с возрастом стали удлиняться. В промежутках она опять становилась прежней - весёлой, деятельной, но подсознательно всё время ждала, что вот-вот период ремиссии закончится, и опять придется ложиться в больницу. Мы ходили туда каждый день, папа ведь был свой, но всё равно это было ужасно, вся эта обстановка психиатрической клиники, все эти психически больные люди вокруг моей, в общем-то, нормальной мамы действовали на меня (да и на папу тоже) удручающе.

Конечно, депрессия возникла не на пустом месте. Первый надлом психики произошел ещё в детстве - помните, я писала, как НКВД арестовало её мать - требовали отдать золото, которого не было. У неё возникло тогда чувство, что она осталась одна на свете, её все покинули. И этот страх - что в любой момент её могут покинуть близкие - неважно, по каким причинам - остался у неё на всю жизнь. А жизнь только подтвердила - да, так оно и есть: погиб на фронте любимый брат, немцы расстреляли родителей, умерла от менингита старшая дочка (моя сестра), чуть не умер от туберкулёза муж, чудом удалось ей его спасти. А как она тряслась над папой, болезненно реагируя на каждый его чих, как она тряслась надо мной, я ведь бесконечно болела в детстве, да ещё очень плохо ела. Она боялась, что мы тоже уйдем - я, папа, она опять останется одна на всем свете. Всё эти неслабые удары по ее уже надломленной психике дали себя знать в период гормональной перестройки: мозг пытался заменить душевную боль на боль физическую (ту, что уже была ему знакома - типа головной боли в результате сотрясения мозга, только значительно сильнее, или боли в сердце, или боли в желудке). Мозг бил по слабым местам. Всё это я поняла далеко не сразу, только со временем стало мне ясно, какие демоны вскормили мамину депрессию...

Когда мы перебрались в Германию (маме было уже 76 лет), ей долго подбирали таблетки, но в конце концов подобрали. Она пила их до самой смерти, до 93 лет. У неё закончились панические атаки, прошли беспричинные боли. Физически она была абсолютно здорова, память у нее была замечательная: она помнила не только то, что произошло 50-60 лет назад, но и то, о чем прочла во вчерашней газете.  Правда, она редко бывала в хорошем настроении и продолжала бояться - теперь уже не НКВД, а КГБ. Когда я ей говорила: мама, ну мы же в Германии, какой здесь КГБ, она на удивление здраво отвечала мне: ты, Лина, не понимаешь, КГБ - везде...