Рай на несколько часов

 ФРАГМЕНТЫ СЕРИАЛА "ЖИЗНЬ"      
               

Вот так они и встретились – причудливо, неожиданно и не совсем обычно, с общепринятой точки зрения. Но такова и жизнь – причудливая, полная необычайностей и неожиданностей…
Арк. Аверченко

Однажды летом, во второй половине; а именно двадцатого июля, когда день уже валился за полдень, и жаркое крымское солнце поливало своими жгучими лучами тела самых стойких отдыхающих, которые, раз уж приехали на юг, то не покидают пляжа ни на миг, за исключением перерыва на еду, а то и приносят с собой на пляж фрукты и пирожки с чебуреками, наивно надеясь заменить этим полноценный обед: итак, в этот час Сашка валялся на кровати за занавеской в снятом им углу, в чем мама родила, изображая тем самым итальянское «dolce far niente».            
Вдруг… О, это «вдруг»! Я готов сочинить о нём оду. Да что там оду – поэму надо сочинить об этом волшебном слове. Это слово переворачивает всё с ног на голову в детективе и фантастике, в слезливой мелодраме и зубоскальном юморе. Да, «вдруг» – это  необычное слово во всей мировой литературе; вдруг Гамлету является тень отца, вдруг в акуле находят бутылку с запиской, вдруг последний стул оказывается пустым, вдруг Мастер встречает Маргариту, вдруг… О чём можно тут говорить – вся литература стоит на «вдруг».
Впрочем, я отвлекся.
Вдруг где-то в глубине совсем уже было расплавившихся от жары мозгов Сашки зазудело тонким комариным звоном: «Побрейся!»
Вам смешно, но читайте дальше, и вы увидите, что это не так смешно, как вам кажется.
Сашка повернулся на бок, закрыл глаза и попытался кемарнуть. Но комар продолжал зудеть: «Побрейся!» Надо сказать, что от безделья, а равно и от чувства, что он не сможет быть соблазнительным Дон Жуаном ни для одной из барышень и женщин, и его, даже выбритая до зеркального блеска, рожа привлечёт внимание вышеуказанных особ, он не брился уже девять дней, дав зарок побриться вечером накануне дня отъезда. А так, как до этой «знаменательной» даты оставалось еще целых два дня, то звенящая мысль была явно несвоевременной и неизвестно по какой причине, возникшей в его мозгу. Мало того, она ещё усиливалась с каждой минутой.
Впоследствии он уверял, что это перст судьбы, но это было впоследствии, а сейчас это стало ему надоедать, и он стал материться: сначала про себя, а потом и вслух. Всё это помогало не более чем аспирин при несварении желудка. Комар зудел, да что комар – это был уже рёв подстреленного ковбоем бизона: «Побрейся!!!»
Последний раз матюгнувшись, и поняв, что ничего не поможет, он встал, надел плавки, чешские брюки из жёлтого вельвета и вышел на кухоньку. Там он поставил чайник на огонь, включил газ на полную мощность, достал из тумбочки несессер и стал готовиться к бритью.
Неизвестно по какой причине, но брился он тщательно, будто собираясь на приём к английской королеве. Судите сами. Первой кружкой кипятка он распарил черно-рыжие от щетины щеки и шею. С помощью второй побрился, если так можно сказать, на черновую. И, наконец, с помощью третьей, сменив в аппарате «Спутник-2» кассету, он выскребся так, что первые пять минут его щеки действительно пускали зайчики, подобно зеркалу.
Аккуратно вымыв кружку и помазок с аппаратом, Сашка упаковал несессер и уложил его на место. После чего принял душ. Когда он вытирался, в душЕ пели, как сказал классик «фужеры и виолончели». Хотелось немедля известить весь белый свет о таком «сверхъестествен-ном» явлении.
Первыми «жертвами пали» внучки бабы Дуси, у которой он снимал жилье – Светка и Ольга. «Ну, как?» - гордо осведомился он. «Что, как?» - не поняла Светка. Он молча провел по щекам ладонью. «А-а-а, побрился…» - сказала Ольга равнодушно.
Пришедшие через полчаса две москвички, также квартирующие у бабы Дуси, тоже не оценили его подвига.
Печальный Сашка сидел у стола и тут (ещё одно) вдруг увидел, что к дому по лестнице поднимаются две пожилые женщины и у одной в руках какая-то тетрадь. Как будто шестым чувством он понял, что их надо опасаться и двинулся к дому. Дамы свернули в соседнюю квартиру, а из дома выбежала баба Дуся и громким шепотом выплеснула Сашке в ли-цо: «Проверка!» Тот моментально всё понял. Поскольку он жил не про-писанным, встреча с ними была чревата, и Сашка, схватив свою футболку бледно-розового цвета, но с надписью (по-английски) «действительно серый «Адидас», ссыпался по ступенькам на Севастопольское шоссе.
- Надолго ли пожаловали незваные гостьи? Куда пойти? – эти вопросы подобно крокетным шарам катались у него в голове. На первый вопрос ответ был классическим: «Ч.Е.З., то есть, чёрт его знает…», а вот второй…
Дело в том, что Сашка был в Алупке уже в шестой(!) раз. Правда, первые три раза с родителями в далёком детстве. Весь дворцовый парк был исхожен вдоль и поперек. Он знал в нём все тропинки и дорожки, все примечательные деревья, в том числе одно с таким дуплом, что он мог запросто в нём поместиться, неоднократно лазил по камням Большого Хаоса и бывал на могиле графской собаки.
Поэтому и было для него проблемой куда пойти. Можно было, конечно, отправиться на пляж, но он не захватил с собой пляжных принадлежностей.
Так размышляя, он постепенно спускался по изгибающейся, подобно боа-констриктору, улице Войкова. На одном из изгибов улицы-удава находилось (лся?) кафе-магазин «Арго», в котором несколько человек восточного типа, возможно крымские татары, готовили на кооперативных началах шорбу, чебуреки и фирменный напиток «Арго»; вкусный, но непонятно из чего. После того, как Сашка траванулся чем-то столовским, он стал завтракать и ужинать в «Арго», а в обед варить суп из пакетов. Кроме того, так было дешевле; рубль за завтрак или ужин – три чебурека и стакан напитка.
Проходя мимо «Арго», он замедлил шаги и бросил взгляд в открытую дверь. Есть пока не хотелось, и он прошел мимо. И (Боже!) вдруг что-то остановило его. Он повернул назад и вошёл в кафе.   
Зайдя, Сашка приблизился к небольшой, человек в пять, очереди и молча (а что тут спрашивать, и так всё ясно) стал за спиной женщины, стоящей последней. Очередь не двигалась в ожидании свежей порции чебуреков, и он стал рассматривать свою соседку.
Она была блондинка (Сашке нравились блондинки!), у неё были крутые, подобные греческой амфоре, бёдра, которые не могла скрыть широкая и длинная юбка (Ему нравились такие бёдра!). Кроме юбки, довольно пёстрой, как у цыганки, на женщине была кофточка ли, маечка ли с тонкими бретельками, похожая на сетку-авоську, только отверстия были поменьше. От «скорпионьего» Сашкиного взгляда не укры-лось и то обстоятельство, что надета эта кофточка была на голое тело.
- Интересно бы поглядеть, как она смотрится спереди?.. – мелькну-ла мысль, и женщина, словно подслушав её, направилась к рукомойнику, стоящему у входа, и стала мыть руки. Вымыв их, она повернулась лицом и телом к очереди (и соответственно, к Сашке), чтобы идти назад… 
- Бах-бах!!! – дуплетом выстрелили по его глазам, нервам и чувствам два прекрасных соска на двух не менее прекрасных грудях. Он судорожно сглотнул, что-то заныло под ложечкой, а ниже появилось слад-кое ощущение истомы…, и внезапно он понял. Понял, почему он вернулся в «Арго». Дело в том, что, когда он шел мимо, она стояла лицом к дверям, и на том расстоянии казалось, что она обнажена до пояса. Эта картина запечатлелась у него где-то в подсознании, и он, ведомый тем же подсознанием, вернулся и вошёл в «Арго».
Да-а-а, такого он до сих пор ещё не встречал. Он стоял, и в голове крутились какие-то обрывки мыслей. Единственной более-менее сформулированной была простая донельзя мысль: «Как с ней заговорить?» И (простите!) вдруг тот из кооператоров, который больше других походил на хозяина, подошел к кассетной магнитоле, которая в каждый Сашкин визит (этот исключением не был) оглашала помещение заунывными мелодиями Востока. Хозяин (позвольте назвать его так) нажал клавишу, поменял кассету, снова нажал, и зазвучал … рок! Чей он был, значения не имеет, но пели по-английски.
Женщина стала сначала притоптывать ногой в такт музыке, а потом и покачиваться взад-вперед. Случайно она наткнулась на Сашку, несколько секунд постояла неподвижно, как бы обдумывая, что это могло бы быть, потом слегка отодвинулась вперед.
Но тут из кухни вышла одна из поварих и, кивнув на магнитолу, сказала: «Вот поставили вам русскую музыку…» На что Сашка криво усмехнулся, а незнакомка рассмеялась таким русалочьим смехом, что он окончательно обалдел. Эта женщина положительно ему нравилась. Причем, всё больше и больше.
Неожиданно она повернулась к нему и тем же русалочно-серебристым голосом сказала: «Им всё, что не их, то – русское». Сашка от волнения еле выдавил из себя что-то вроде согласия и вдруг (!), пере-боров свою дурацкую застенчивость спросил:
- А вы откуда?
- Из Ленинграда. – Просто ответила она.
- Я тоже из града, только Волго… - неуклюже пошутил он и поинтересовался:
- Ну, и как у вас там Гидаспов?
- Вы знаете Гидаспова? – вопросом на вопрос ответила она.
- Читал в «Огоньке».
- Город при нем стал хуже.
- Я был у вас в восемьдесят седьмом. Было не очень.
- А сейчас ещё хуже.
Пока лилась неторопливо эта беседа и так же неторопливо двигалась очередь, он разглядел за одним из столиков двух пацанов, которые глазели исподлобья явно на них, точнее, на него. Он тут же просёк, что прекрасная незнакомка не одна, а с «хвостиками», но мужа, по крайней мере, в Алупке, нет.
Тут их наконец-то обслужили, и она понесла пацанам тарелку с чебуреками и стакан напитка. Сашкина робость постепенно стала проходить, и он со своей обязательной порцией уселся рядом.
Сидя за столиком и не смущаясь, откровенно протестующих против его присутствия, взорами её сыновей, Сашка продолжил разговор и узнал, что дети собираются в санаторий «Солнечный» на фильм «Как три мушкетера».
- Но ведь это – индийский фильм… - сказал он, что означало «но ведь это – халтура».
- А нам – нравится! – ответил с вызовом кто-то из детей.
Когда мама с сыновьями вышли из кафе, Сашка пошёл рядом и стал болтать о том, о сём, не обращая внимания на усилившиеся протесты детских взоров. Он уже сел на своего любимого конька, и сшибить его с этого Росинанта могло только что-либо грандиозное.
Среди этого словесного фонтана, лившего неудержимым, можно сказать, бурным, потоком, мелькнуло и то, что он пишет стихи. И тут выяснилось, что она, хоть и не пишет, но очень любит читать стихи, но живого «поэта» видит впервые, и ей очень хотелось бы послушать его произведения.
На это он быстро ввернул, что можно встретиться завтра на пляже, и он зачитает её стихами. Но она тут же «окатила его холодной водой», сказав, что завтра они уезжают в Ленинград.
- Тогда… может… сегодня… - выдавил он из себя.
- Можно и сегодня… - согласилась она.
За разговором они подошли к санаторию, и тут оказалось, что фильм двухсерийный. Немного помявшись, она все-таки купила билеты, и дети прошли в зал.
- Подождите немного, я сейчас приду, - бросила она Сашке, - мы живём тут рядом.
И она спустилась по деревянной лестнице в дворик, образованный хибарками-развалюшками, которые сдают только «дикарям». Минут через пять она уже поднималась, держа в руках полиэтиленовый пакет с чем-то пёстрым внутри. Сашка тут же поинтересовался содержимым и услышал в ответ, что это купальник, и она хочет искупаться в море но-чью, как когда-то в студенческие годы.
Сашка стал справа от нее и с места в карьер принялся читать стихи. В перерывах, когда он вспоминал, что бы ещё прочесть, они беседовали.
Когда же они вышли на площадь Ленина (не правда ли, нет у нас в стране городов, в которых отсутствует площадь Ленина?), она хотела пройти в парк мимо кинотеатра имени Ивана Франко, но он заявил, что знает более живописный путь через Большой Хаос, и она последовала за Сашкой.
Когда Сашка со своей дамой пошли по узехонькой тропочке, где вдвоём можно идти, только тесно прижавшись друг к другу (что они и сделали), среди камней Хаоса и, обогнув их, спустились прямо в парк, она была в неописуемом восторге. Оказывается, за те две недели, что они были здесь, она и не подозревала о такой прелести.
Пройдя мимо «Лебяжьих прудов», они нашли на аллее свободную скамейку и присели. Здесь Сашка прочел ей свою поэму «Чёрный ворон», после чего предложил перейти на «ты» и познакомиться, что тут же и было сделано.
У его прекрасной незнакомки оказалось чудесное имя – Варя. Варя посетовала, что, хотя многие его стихи ей понравились, их у неё, к сожалению, не останется. На что он отвечал, что это элементарно, дорогой Ватсон, если она даст ему свой адрес, то он пришлёт ей не только заводские газеты с опубликованными, но и перепечатанные на машинке стихи, которые подобной чести пока не удостоились, присовокупив, что в прошлом году приобрёл всего за две сотни югославскую портативную машинку.
Тут Варя попросила его вернуться по той тропинке обратно через Хаос, чтобы завтра с утра перед отъездом показать её сыновьям. Он был не против, поэтому они поднялись обратно, немного постояли у начала и вновь спустились в парк.
Между тем солнце уже закатывалось за Ай Петри, и они отправились к морю. Узенькими тропинками, по крутым склонам, где она осту-пилась, но была поймана галантным кавалером, он провел её к морю в аккурат возле городского пляжа, но она его (пляж!) отвергла. Так же отвергла она и детский пляж и предложила пойти на «дикий», где они с сыновьями всегда купались, и наша парочка двинулась в сторону пристани, ибо именно за ней и находился «дикий» пляж.
Когда они проходили у «Чайного домика», который наконец-то взялись реставрировать, Сашку поразил приступ неслыханной наглости; он поднял левую руку и положил Варе на плечо.
Он ожидал всего: от стряхивания простым передёргиванием плеч до удара в челюсть, но… ничего не последовало. Тогда он, обнаглев ещё больше, правую руку подвёл под такую нежную правую Варину грудь и стал указательным пальцем поглаживать её сосок.
Но и за это его не тронули. Окончательно обнаглев, он остановился, левой рукой развернул её к себе лицом и потянулся губами к губам. Его правое колено, как всегда у него бывало от переохлаждения или сильно-го волнения, задергалось. Губы уже были совсем рядом, и он услышал: «Подожди, я сниму очки, я никогда не целуюсь в очках…» И, как толь-ко очки через считанные мгновения были отправлены в пакет, в гости к купальнику, они рванулись друг к другу, как давние любовники, встретившиеся после долгой разлуки.
Уста их встретились, языки завели меж собою сложную игру, и Варя замычала что-то до такой степени сладострастное, что Сашка почувствовал мощное желание вздымающейся плоти. Тогда, с трудом ото-рвавшись от горячих губ Вари, он перегнулся через ее плечо и стал яростно водить языком по «кошачьему месту». Её стоны усилились.
Они сели на скамейку, и Сашка опять впился поцелуями в её воспаленные страстью губы. Руки его меж тем, нежно и не спеша, ласкали ей груди. Постепенно они стали опускаться ниже, но она тут же оттолкнула их вверх.
- ?.. – спросил он одним взглядом.
- Понимаешь, я хочу, но не могу! – ответила она на выдохе.
Он продолжил поцелуи, и она, задыхаясь наслаждением, выдавила из себя:
- Что ты делаешь, я же уже две недели без мужика…
Тогда он встал и, подняв её под локти со скамейки, предложил спуститься к морю.
Пролезая между глыб, они спустились уже почти к самой воде, но Варя это место забраковала. Во-первых – камни; ногу сломишь, во-вторых – негде переодеться. Пришлось подниматься обратно. Но, проходя возле камня, похожего своей ровной поверхностью на стол и бывшего примерно такого размера, как старые круглые столы, Сашка усадил Варю на него. Потом, целуя, аккуратно уложил спиной на камень, скинул с плеч бретельки и стал опускать кофточку вниз, обнажая груди.
Вырвавшиеся из сети-кофточки рыбки-груди затрепетали, когда он нежно коснулся их ладонями. Следом он принялся ласкать их языком с такой изощрённой нежностью, что соски выросли прямо на глазах, Варя застонала громче, чем от поцелуев, а его, было затихшее, колено задёргалось по новой.
Но тут краем глаза он заметил, что это место привлекло ещё одну парочку, спускающуюся к ним, но пока их не замечая. Он быстро при-поднял Варю, поддернул кофточку на место, и они поднялись на дорогу прежде, чем те сумели сообразить, кто это был.
На пути к пляжу надо было пройти через пляж какого-то санатория, превращённый в тот вечер в танцплощадку. Едва они вошли в ка-литку, как их тут же окликнула билетерша, дескать, а где ваши билетики, граждане. На это Варя резко ответила, что им нужны не танцы, а пляж, и наша парочка, перейдя через «танцпляж», вылезла через дыру в ограде и оказалась на месте.
Темнота уже окончательно завладела Алупкой. Они спустились к воде, и она зашла в кабинку переодеться, предварительно заставив его отвернуться. Не теряя драгоценного времени, он разделся до плавок и, когда за спиной прозвучало её «можно!», был уже готов к купанию, и они, осторожно переступая по гальке, вошли в воду.
Проплыв десяток-другой метров от берега, Варя пожаловалась Сашке, что она, видно, потянула ногу тогда, на склоне, и повернула обратно. Он, не раздумывая ни секунды, отправился следом.
На берег Варя выходить не стала, осталась в воде, на глубине, как говорят дети «по шейку». Ему там было под лопатки. Стоя в тёплой, как парное молоко, воде, он вновь обнял её и вновь стал целовать ее такие приятные, такие солёные губы. Целуя их, он ещё ухитрялся приговаривать:
- Ты моя солёная женщина… Моя сладкая Варя…
Она же, подпрыгнув под водой, охватила его талию ногами, а шею руками, и стала яростно тереться грудью о грудь и низом о низ, где его напрягшаяся плоть, казалось, вот-вот разорвет плавки в клочья. Её стоны распаляли Сашку сильней и сильней, и он, не в силах терпеть, пошёл к берегу. Она висела на нём, но, когда глубина стала ей по пояс, со-скользнула.
На берегу, они собрали свою одежду и, не надевая ее, поднялись наверх, на площадку под навесом. Сашка прижал Варю задом к столу для пинг-понга, и в который раз принялся её целовать, начиная сверху и сползая вниз. Мочки ушей, губы, шея, шейная ямочка, верх грудей, (он опустил купальник) соски… Их он ласкал особенно долго и нежно. Он и посасывал их, и качал языком вправо-влево, вверх-вниз, и водил языком вокруг их то убыстряя, то замедляя темп, то, приблизив к ним глаза, ласкал их взмахами длинных ресниц, как крыльями бабочки. Потом язык вновь прикоснулся к горячему телу Вари и стал опускаться ниже. Вот он уже закружился в пупке, а руки в это время осторожно скатывали трусики вниз.
- По-о-ого-о-ди-и-и, - в промежутках между стонами еле шептала Варя, - да-ай хо-о-оть ю-у-убку-у-у на-а-аде-е-ену-у-у. Не-е-е хо-о-очу-у-у све-е-ети-и-ить в те-е-емно-о-оте-е-е сво-о-ое-е-ей бе-е-ело-о-ой за-а-адни-и-ице-е-ей.
Она скользнула в юбку, и он, мигом оказавшись накрытым ей, рез-ко сдернул трусики (она, переступив ногами, вышла из них) и принялся ласкать её жадными губами и языком. Почувствовав, что она уже готова, он поднялся с колен, опустил плавки и стал прилаживаться. Но стоило ему податься вперед, как проклятый стол прогнулся, и он зарычал от гнева, а Варя промычала что-то недовольное.
Каким-то порывом их перенесло к не то подпорной стенке, не то парапету высотой около метра и такой же ширины. Сашка подстелил под Варину спину свои брюки; парапет был бетонный, приподняв её ноги, умостил их на своих плечах и уперся в парапет ладонями и коленями. Варя нежно направила его в себя, и он начал движения, не думая о трущихся о бетон коленях.
Испуская стоны, Варя сняла ноги и, обхватив ими его бедра, стала двигаться в едином ритме с ним. Их стоны звучали волшебной музыкой любви, музыкой, которую не смог бы сочинить ни один композитор, включая Моцарта.
Сашка был уже не Сашка, вулкан. Эребус… Везувий… Кракатау… Он уже чувствовал, как горячая лава поднимается в его глубинах и подходит всё ближе и ближе к кратеру. Движения их убыстрились, стоны стали громче… воронка сладострастия стала поглощать их в себя, лава полетела, и его финальный стон-хрип-вопль слился с ее криком, как голоса Фредди Меркьюри и Монсеррат Кабалье. Лава вылетала ритмично, и в том же ритме плоть охватывала плоть, и крики любви звучали в унисон.
Покой и тишь опустились на них. Словно робот, ведомый программой, он ласкал оплывающие, словно расплавленные пламенем страсти, соски языком, а руки гладили бедра. Постепенно истома отпустила его, и он с удивлением заметил буквально в полуметре от своих ног луч прожектора, установленного на одном из вагончиков базы водолазов-спасателей.
Он привстал, и на брюки плеснуло. «Быстрее замой их холодной водой!» - вскричала Варя, и он, освободив карманы от содержимого, бросился к трубе, по которой стекала в море пресная холодная вода из парковых каскадов. Там, не замечая боли в стертых до крови коленях, он наскоро прополоскал их, еще мокрыми натянул на себя и поднялся к Варе.
Она ждала его уже полностью одетая и, подавая футболку «действительно серый «Адидас», засмеялась своим неповторимым смехом и спросила:
- Ну, что, теперь стихи, конечно, не пришлешь?..
- Обижаешь, Варечка… - возразил он, рассовывая по карманам, ранее вынутое.
Она взяла его за руку.
- Саша, мои ребята, наверное, давно пришли, а ключа у них нет… Ты сможешь бежать?
Он кивнул, и они пустились вверх по дороге. Потом они бежали по каким-то лестницам (- Как у Житинского… - мелькнуло в голове), где она опять споткнулась и опять была им поймана.
Задыхаясь от быстрого бега, она поинтересовалась, были у него женщины до нее, ну, не здесь, в Крыму, а вообще…
- Конечно…
- А они говорили тебе, что ты отличный мужик?
- Нет…
- Значит, я буду первой!
Наконец, они прибежали. Варя попросила его постоять где-нибудь в стороне от дорожки в тени, а сама убежала запускать сыновей и писать ему адрес. Вернулась она так быстро, что его дыхание еще не успело прийти в норму.
- Ну, как? – поинтересовался он.
- Всё в порядке. Немного испугались, но ничего… На, вот мой адрес… Ой!!! Индекс забыла, сейчас напишу…
И она в темноте что-то вывела на листке и подала его Сашке. Тот сунул его в кошелек, а тот в карман, положил Варе руки на плечи, крепко прижав к себе, впился продолжительным поцелуем в губы, и она опять простонала от желания.
- Неужели мы больше никогда не увидимся? – спросил он, целуя её в закрытые глаза.
- А вот это от тебя зависит, отличный мужик… - ответила она, чмокнула его в щеку и убежала.
Поднявшись по лестнице ещё выше, он как-то очутился на Севастопольском шоссе и пошел домой. Всю дорогу, порядка двух километров, в его душЕ пели «фужеры и виолончели», и шёл он, приплясывая, подобно герою Довженко. В эту ночь он почти не спал и написал два стихотворения, естественно, посвящённых ей.
С утра он уже был на Хаосе. Пройдя вчерашней тропкой, он спустился вниз, поближе к парку, нашел подходящую глыбу, влез на неё и уселся поудобней. Обвесившись всей своей фотоаппаратурой (два фото-аппарата и сумка с объективами и прочими причиндалами), он надеялся выдать себя за фотографа и сфотографировать её вместе с сыновьями.
 Солнца ещё не было, но утренняя тьма уже рассеивалась. Поэтому он взобрался на Хаос и, дождавшись появления из моря красного шара солнца, запечатлел на слайдовой пленке эту картину. Сделав несколько кадров, он вновь занял место на своем наблюдательном … камне.
Там он просидел несколько часов, отлучившись всего два раза; в магазин «Союзпечать» и на почту, где получил перевод. Они так и не появились. Где-то около полудня он, усталый и голодный, покинул наблюдательный камень и отправился в «Арго», где перекусил своей обязательной порцией. В «Арго» их не было тоже. Тогда он сходил до-мой, оставил всю фототехнику там, взял всё необходимое для купания и отправился на «их» пляж.
Он вошёл в воду и, сделав несколько шагов, поплыл. Наплававшись, понырял с волнореза. Но одному было как-то холодно и неуютно. Он вытерся и пошёл переодеваться.
Уже одетый поднялся под навес, постоял у стола, потом прошел к парапету. Конечно, на том не осталось никаких следов от вчерашнего, но он явственно увидел на нём Сашку и Варю, страстно любивших друг друга.
Как преступника влечет на место преступления, так и он захотел побывать там, где вчера они расстались, и где он целовал её в последний раз.
Он поднимался по лестнице, и ему казалось, что это та самая, по ко-торой они вчера так быстро бежали. Но, пройдя два-три пролета, он убеждался в обратном, спускался вниз, и все начиналось сначала.
Так он ходил по лестницам туда-сюда, и люди с интересом смотрели на чудака, который бродит с отрешённым лицом то вверх, то вниз и при этом ещё что-то бормочет.
В конце концов, усталому Сашке стало казаться, не пригрезились ли ему вчерашняя ночь, море, Варя и её стоны, и их любовь чуть ли не под самым лучом прожектора.
Но зеленоватый клочок обёрточной бумаги с поспешно написанным адресом лежал у него в кошельке.

                1991 г.