Вспышка, глава 8

Глава 8
----------------------------------
- Анк! Вставай, засоня!

Трансляция нечеткая, словно из далёких далёк. И я еще некоторое время купаюсь в синей пустоте.

- Анк! Так хорошо! Бежим купаться?

Меня явно пихают и переворачивают. Приоткрываю глаза, чихаю. И просыпаюсь окончательно.

Ранч с умильной мордой торчит рядом. Веселый, шерсть торчком – питается. Леса вокруг нет уже и в помине.

- Ну ты и засоня! Я уже часа два, как встал. И побегал, и попрыгал. И за пунтами погонялся. И с Приком перекинулся парой слов. А ты все спишь. Утро – чудесное. А ты?
- Я тоже – чудесный, - улыбаюсь я. – И хватит уже меня тормошить, я уже проснулся.
- Если смотреть со стороны, то не совсем.
- А что не так-то? – мои шерстинки тоже растопырены – ночным гурманством звезд сыт не будешь.
- Глаза открывай нормально, и бежим купаться. Чувствуешь запах моря? Оно уже совсем рядом. Ты вчера почти добежал до него.

Ветер действительно доносит соленые терпкие запахи, которые будоражат меня. Встаю, не медля. Кувыркаюсь и подпрыгиваю для разминки. Ранч следит, морща нос.

А потом мы несемся наперегонки туда, откуда слышится плеск волн. И р-раз – вот он, голубой мелкий почти горячий песок. Лапы проваливаются, заставляя нас притормозить.

Но д-два – узкая полоса песка на тон темнее – он мокрый и держит просто отлично. Тр-ри! С разбегу – в воду!

И сразу - будто в невесомости. По крайней мере мне кажется, что именно так и бывает там. Тугая теплая среда слегка сдавливает. Старается вытолкнуть. Веса почти нет. Рядом торчит голова улыбающегося Ранча, который чинно и слаженно двигает лапами – плывет. Тело его в воде странно приплюснуто и кажется непропорционально вытянутым и плоским. Смешно.

Дно словно совсем рядом, будто можно коснуться его лапой. Но я знаю, что до него метра четыре, не меньше. И с каждым нашим движением становится все глубже и глубже. Это море такое – сразу с берега глубоко. Как-то раз я вышел на место, где был почти обрыв прямо с суши. Помню, мне там нравилось влетать в воду с разбега, последним прыжком отталкиваясь от земли.

Вот там – да, настоящее чувство полета. Будто взмахиваешь крыльями и отрываешься от поверхности, взмывая в небо. Только на самом деле, не в небо, конечно, а в море. Но, думаю, птица чувствует что-то сродни этому.

Надо же, каким близким кажется дно. Можно разглядеть каждую песчинку – светло-голубую, отливающую перламутром. И на этом фоне порхают разноцветные рыбки – как пунты.

Ранч погружается с головой – тоже разглядывает, только кончик хвоста торчит над водой. Прямо как колючка перебеги-травы. Смешно.

- Красиво, - транслирует он. – Прыгну ближе, пока не вытолкнет.

А мне пока не хочется, плыву себе – нос кверху. Дружище сгущается на дне, становясь еще более плоским. И маленьким – маленький Ранч где-то там, внизу.

Вижу, как он наклоняет голову, рассматривая что-то. Старается перебирать лапами, чтобы идти. Потом смешно растопыривает их, пытаясь удержаться около дна. Но через мгновение оказывается рядом со мной, отпыхиваясь и фыркая.

- Вытолкнуло, - констатирует он. – Нормально и не разглядел ничего.
- Надо сгустить купол, - советую я ему. – Такой... Задумать сразу, чтобы был передвижной. С тобой чтобы двигался.
- Так это надо будет прыгать прямо с ним – чтобы воздух был. Меня же вытолкнуло, потому что воздух кончился.

Роюсь в ментасфере. Ну да – именно так и исследовали моря, я вовсе не оригинален. С океанами, правда, вышла промашка. Они слишком глубокие. Поэтому ученых выталкивало скорее, чем они успевали сгуститься на дне.

- Выбирай модель, - кидаю я Ранчу информацию. – Какая больше нравится. Нерабочие в ментасферу не выкладывают.

Он смеется, однако воспользоваться советом не спешит. Берег уже довольно далеко. Он еще просматривается, но в виде узкой темно-голубой шерстинки. Толща воды под нами держит особенно хорошо, а вот ее гребни мне не нравятся. Начинается довольно сильное волнение - захлестывает с головой. А это не очень приятное ощущение.

- Ничего, - говорит Ранч. – Скоро должно закончиться.
- Откуда ты знаешь?
- Ветер сегодня шалит, вот и все. Ему вот-вот надоест.

Я внимательно смотрю на него, потом фыркаю.

- Ну ты и шутник. Давно погоду предсказываешь?

Мы с ним лежим на поверхности, растопырив лапы. Нас поднимает и опускает. Иногда даже швыряет.

- Да никакую погоду я не предсказываю, ты и сам отлично это знаешь. А вот ветер мне нравится, поэтому я его и чувствую.

Да, это он верно сказал. Ветер ему нравится даже больше, чем мне. Сколько раз бывало, что Ранч специально сгущался высоко в горах – чтобы ощутить его силу и мощь. Но вот чтобы понимать поведение ветра – такое я от него слышу впервые.

Даже не думал, что через столько лет можно узнать о дружище что-то новое. Казалось бы, весь Ранч давно уже передо мной, как шерстинка на лапе. А вот, оказывается, и нет. Забавно. Чего еще, интересно, я не знаю о нем?

Пока мы лежим, едва перебирая лапами, море действительно успокаивается. Остается только колыхание. И теперь-то уж точно – мы словно в невесомости. Тела не чувствуешь вовсе. Вернее, не то чтобы самого тела, а его веса.

Внизу темная синева, вверху – светлая. И два солнца – голубое и желтое, медленно ползущие к зениту.

- Ты знаешь, что мы отплыли уже очень далеко? – спрашивает Ранч.
- Ну, то, что очень – не знаю. А вот, что далеко – да, - смеюсь я. – Берега-то совсем не видно.
- Уже часа два купаемся, - констатирует он.
- Тебя Прик просил вернуться к определенному часу?
- Нет, конечно. Просто хочется уже на травке поваляться, а потом наперегонки поноситься.
- А у тебя нет ощущения, что мы в невесомости?

Дружище глядит на меня с веселым интересом.

- Да нет, как-то не думал об этом, - он пробует поболтать лапами сильнее. – Но ведь и на самом деле похоже. Вернее, - поправляется он. – Похоже на наши теории о невесомости.
- Ладно, давай обратно, - я разворачиваюсь к берегу.
- Поплывем или прыгнем?
- Ты устал?
- Нет, но хочется поскорее на прочную поверхность.
- Сам же звал купаться, - морщу я нос.
- Но не два же часа, - фыркает Ранч. – Два часа — это как-то уже слишком. По крайней мере, для меня.
- Н-ну, прыгай, - говорю я ему. – А я поплыву. В воде работают мышцы, которые редко задействуются на суше, и хочется как следует размяться.

Дружище несколько секунд глядит на меня, а затем исчезает. Я остаюсь наедине с морем, к которому так долго стремился.

Странно вот, почему раз или два в год меня так тянет к нему? Не знаю никого, кто поступал бы так же. Вот, допустим, Ранч – ему нравится ветер. Но ветер – он такой, как бы отдельный. Ну, как существо само по себе. И носится, и бегает – не хуже иного тхорга.

А море никуда не двигается, находится себе на одном и том же месте. Конечно, изнутри оно почти всегда неспокойное. Но ты всегда найдешь его точно там, где и оставил – это тебе не лес. Ну и не ветер.

И ни у кого я не встречал такого настойчивого желания, почти потребности – повидать море. Навестить его. Зачем? Непонятно.

Какой-то родственности с ним я не чувствую – ничего такого. Просто неизвестно отчего возникает призыв настолько сильный, что противиться ему нет сил. Да и для чего противиться-то?

И вот я бегу - всегда разными дорогами. Добегаю, окунаюсь, провожу рядом несколько дней. Призыв отпускает сразу же, да. Но никаких озарений или откровений здесь, у моря, я не чувствую. Ничего не накатывает, не захлестывает с головой. Если не считать волн, конечно.

Столько всего непонятного в мире. Чего и не разгадать никогда совершенно. К одному просто не знаешь, как подступиться. К другому подступайся, не подступайся – разницы никакой. Это «другое» – за гранью нашего разума.

Хотя есть, например, знания, которые взялись непонятно откуда. Словно были в нас всегда, как будто заложены изначально. Мы просто знаем что-то, и все.

Медленно перебираю лапами – чтобы не сносило. Вернее даже – не утаскивало в море. Но потом и мне вдруг хочется уже ступить лапами на твердую землю. Разворачиваюсь в сторону еле угадываемого берега и сильными рывками принимаюсь продвигаться туда.

Через некоторое время чувствую, как начинает звенеть каждая мышца. Шерстинки на спине и голове расправляются, топорщатся, стремясь тут же восполнять утекающую энергию.

Плыву медленно, но верно. Медленно – потому, что внутреннее течение по-прежнему старается отнести меня от берега.

- Ну ты где? – спрашивает Ранч. – На другой планете?
- Ага, - фыркаю я. – В другой галактике.
- Похоже на то. Я уже устал ждать тебя.
- Потерпи. Я тренируюсь.
- Ну-ну. Давай тогда тренируйся побыстрей.

Плыву, заставляя работать все тело – на суше такая тренировка попросту невозможна. И вновь радует осознание, что у меня такое замечательное и слаженное тело. Такое послушное, отлично функционирующее. Красивое.

Я устаю, да. Невозможно не уставать – несмотря на постоянное восполнение энергии. Однако все равно потребуется масса времени, чтобы наступило изнеможение, после которого сработает что-то, что вытолкнет из некомфортных условий. Я не имею в виду текущую ситуацию. Вернее, имею, но это просто частный случай общего правила.

Не знаю, как другие существа. Не уверен, что у них так же. Хотя нет, ментасфера отмечает, что по крайней мере в нашем мире именно так построены все живые существа. Про растения – говорит – непонятно.

Ну, это-то понятно, что про растения непонятно. Кто бы сомневался. Растения – они странные. Вроде живые, а вроде – и нет.

И все же – кто я такой? Являюсь ли я неделимым нечто со своим телом? Или «я» — это что-то другое, просто помещенное в эту расчудесную оболочку?

Что происходит, когда тхорг растворяется в вечности? Куда девается его личность? Я не имею в виду опыт, навыки и память – это-то ясно, все это переходит к новому тхоргу, только что сгущенному. А вот что случается с растворенным? Куда девается его «я»?

Кто может поручиться, что растворяется только тело, а, например, некая сущность не переходит в другое место, в другую оболочку? И, может быть, это другое тело, другой разум не только не вспомнит о том, что был некогда тхоргом. А и даже тени, ряби его ощущений и памяти не останется. Так он может прожить всю свою жизнь, не представляя, что раньше был тхоргом.

Странно. Странно даже думать об этом. Вот так живешь, живешь. Причем долго – другие обычно живут меньше. И всё – абсолютно всё – будто смоет морская вода. Например, когда строишь что-то из песка. Или ходишь туда-сюда, оставляя следы. И раз – волна. И два – и нет ничего, будто и не было.

Ходил себе тхорг, ходил. Скакал даже. А и будто и не было его вовсе...

Холод и судорога проносятся вдоль позвоночника, заставляя тело на мгновение онеметь и сжаться. И этой доли секунды оказывается достаточно, чтобы я тут же сгустился на суше, в нескольких метрах от кромки берега. Прямо перед носом опешившего от неожиданности Ранча. Настолько опешившего, что он падает на хвост, словно от толчка.

- Что случилось? – глаза его круглы, как гипотетические планеты. – Решил пошутить?
- Да нет, - медленно транслирую я, отряхиваясь и приводя себя в порядок. Непонятного ощущения нет теперь и в помине.

Ранч внимательно оглядывает меня.

- На вконец изнеможенного или нахлебавшегося воды ты не похож, - констатирует дружище. – Я ждал тебя, заметь – ждал терпеливо. Даже начал различать твою упрямую башку на фоне моря. И вдруг…
- Ну да, - отвечаю я. – Вдруг. У меня было что-то вроде судороги. Миг, не больше. Но самосохранение сработало немедля.
- У тебя? Судорога? – Ранч вновь оглядывает меня. – Странно.
- Я тоже думаю, что странно. Слушай, - говорю я без паузы. – А вот куда девается личность тхорга, его «я», при растворении?
- Давай, может, поносимся сначала? – нерешительно предлагает дружище. – Я тебя ждал тут, ждал. А ты вот сразу так – и за философские вопросы.
- Меня схватило в тот миг, когда я стал размышлять об этом, - вновь отряхиваюсь и топорщу шерсть.
- И как это связано? Не вижу зависимости.
- Ни раньше, ни позже, - настаиваю я.
- Просто совпадение. Как это может быть связано, не понимаю.
- Ну и куда же девается тхорг как таковой при растворении? – снова интересуюсь я.
- Тоже растворяется. Куда же еще-то?
- А если нет?
- Что значит «нет»? Куда ему еще деваться-то, когда его нет совсем?
- А что, если ты никак не связан со своим телом? Вернее, связан, конечно, но не так, что ты его часть. А просто размещен в теле? Ну, например, как засунут в норку?
- Я? – изумляется Ранч. – Засунут в норку? Ну ты даешь! Вот так и оставляй тебя одного. В море.
- Ну да, - я делаю несколько пробных прыжков. – И когда тхорг растворяется, его сущность, его «я» - называй как угодно – не растворяется вместе с телом, а переходит в новый мир, в новое тело. Куда-то еще.
- Ого!
- И тогда можно сделать вывод, что и тело тхорга у этого «я» отнюдь не первое и не единственное. А так как мы ничего не помним о своем предыдущем существовании…
- То его и не было вовсе, - заканчивает за меня Ранч и морщит нос.

Я фыркаю и толкаю его лбом.

- Ну уж нет, а вовсе даже наоборот – что в этом новом теле ты или я точно так же не будем подозревать о нашей жизни вот здесь и сейчас. И вот это для меня как-то тревожно.
- Ну ты и загнул хвост. Прямо как фантаст.
- Ну вот. За этими самыми мыслями меня и застала судорога. Как будто приполярным холодом прошла вдоль тела. И меня тут же выбросило.
- Пошли поносимся? Подумаем потом.
- Пошли.

Мы вскакиваем. Сначала Ранч, затем я. И несемся что есть мочи вдоль берега. Кувыркаемся, возимся. Мчимся от моря прочь. Дурачимся вовсю.

- Странно все это, - наконец говорит он.
- Что именно? – спрашиваю я, стараясь ухватить его за хвост.
- Ну, что к тебе приходят такие мысли, что вот я могу быть отдельно от меня.
- Это почему же?
- Вспомни, растворение в вечности – несмотря на свою бесповоротность – акт добровольный. И не просто добровольный, а выбираемый тхоргом тогда, когда он до предела устает жить. Когда абсолютно все кажется ему скучным, неинтересным, тусклым, бессмысленным.
- Ну и?
- Как же такой тхорг, которому до кончика хвоста надоела жизнь, может начать ее вновь где-то еще? Пусть в новом теле, в новом мире, но ведь снова – жить.
- Ты упускаешь один момент, - я обхожу дружищу кругом, чтобы лучше его видеть. – При таком переходе личность полностью, абсолютно забывает обо всем, что было до этого.
- Отличная логика, - фыркает Ранч. – Таким способом можно объяснить вообще все что угодно. Не помнишь – и все тут!

Я тоже фыркаю – действительно, с точки зрения фактов и здравой логики мои идеи выглядят, мягко сказать, нелогично, притянуто за уши. Да что уж скрывать – по-дурацки. Но куда тогда девать не проходящее ощущение, что в них все-таки что-то есть. Сердцевина какая-то, закопанный камешек.

- У меня и еще есть идеи, - смеюсь я. – Например, что когда мы засыпаем, то просыпаемся в другом мире, а когда ложимся спать там – просыпаемся здесь. Поэтому и снов у нас никаких нет – потому что в реальности их действительно не существует.
- Просыпаемся в новом теле? – с сомнением смотрит на меня Ранч.
- Ага, - морщу я нос.
- Дались же тебе эти другие тела! – восклицает он. – Как будто ил к лапе пристали они к тебе.

Я все это представляю и принимаюсь хохотать – настолько смешно это выглядит.

- Дразнишься, что ли?
- Да ну нет же!
- Тебе, может, твое собственное тело не нравится? – продолжает выпытывать дружище.
- Очень нравится, - искренне отвечаю я. – Мне кажется, оно совершенное и очень красивое.
- Тогда чего? – его уши смешно съезжают набок, что вызывает у меня новый приступ веселья.
- Просто высказываю тебе свои идеи, вот и все. Не хочешь слушать, рассказывать не буду.
- Да уж нет. Ты уж лучше – давай, рассказывай. Второго Пенделла мне не надо. Вернее, не хочется доводить до состояния, в котором оказался Пенделл.

Мы оба почти одновременно тянемся к дружище Пенделлу и с удовлетворением убеждаемся, что он в полном порядке. Даже напевает там что-то.

- Как дела? – спрашивает у него Ранч.
- Привет, дружищи, - говорит он. – У меня все хорошо – до сих пор благодарен тебе, Анк. Осталась пара штрихов, и работа будет закончена. У меня уже и новая созрела. Правда, пока только в виде идеи.
- Когда выставлять собираешься?
- Думаю, на днях. Вас уведомлю особо.
- Замечательно! – транслирую я. – Удачи!
- Пока! – отвечает Пенделл и отключается.

Ранч некоторое время глядит на меня, потом садится на хвост.

- Да, сейчас у дружищи все в порядке, - он дергает ухом. – И вот каким, интересно, образом это гипотетическое «я» может переходить в другое тело? С точки зрения физики.
- С точки зрения физики – это по твоей части, - морщу я нос. – Ты же знаешь, у меня натура – творческая. Просто придумывает идеи. Без объяснений, так сказать.
- Да уж, - Ранч вздыхает. – Красивое сегодня небо. Облака такие вон – курчавые, можно сказать. Фигурчатые. Знай себе представляй всякое.

Я следую за его взглядом и действительно вижу их – на самом деле занятной такой формы. Мы ложимся на брюхо и принимаемся наблюдать за ними. А они медленно, словно нехотя, двигаются справа налево. Переплетаясь, образуя новые фигуры и сочетания.

И перед нами разворачиваются разные удивительные картины, постоянно меняющиеся, трансформирующиеся во что-то иное. Как ветер, что гонит их неизвестно куда с неизвестно какими целями.

- Вот если бы ты не стал художником, - неожиданно спрашивает дружище. – Кем бы ты был?
- Не знаю. Я же разное пробовал. Как, впрочем, и ты. И как, наверное, любой из нас.
- Я вот думаю – вполне возможно, что кто-то вот так живет себе, живет и не подозревает, что он просто гений в каком-нибудь деле.
- Слушай, ну рано или поздно его притянет как раз к тому, в чем он гений. Всегда так бывает, жизнь длинная.
- Я немного не об этом.
- А о чем тогда? – поворачиваюсь я к нему.
- Ну вот представь, вполне может быть, что у тебя или у меня настоящий талант к тому, чего среди нас еще нет. А может – и никогда не будет.

Да, это он прав – такое вполне вероятно. Ведь не было же когда-то физики той же. Или, например – геологии.

- Представь, - глаза дружищи округляются. – Что ты – гениальный создатель миров.

Я вытаращиваюсь на него и даже привстаю. А он фыркает.

- Да уж, - наконец говорю я. – Получается, что ты фантазер почище моего носа.
- Нет, ну ты только вообрази, насколько это здорово!

Я честно представляю и действительно впечатляюсь.

- Это же сколько знать надо, - начинаю я. – Столько-то таких частиц положить, столько-то сяких.
- А тебе их и знать-то не надо вовсе, - беззаботно отвечает дружище. – Ты их сам же и придумывать будешь на ходу. Или вообще, - уши у него становятся торчком. – Все это создастся само по себе, тебе лишь надо вообразить, что это будет за мир, какие у него законы, например. Что за существа будут его населять.
- Например, - продолжаю я его мысль. – Силы тяжести там нет вовсе. Поэтому все летают за просто так.

Теперь Ранч поворачивается ко мне, глаза его блестят.

- Слушай, ну вот да. Без тяготения даже вот и не знаю, что получилось бы. Это бы ни звезд тебе, ни планет, ни галактик.
- А законы все ведь я придумываю, верно?
- Ну, верно, - сопит он.
- Ну, так и вот – постановляю! Звезды и галактики есть, а тяжести – нет.
- Это у тебя все живые существа в космосе, что ли, живут?
- М-м, ну не знаю. Хотят – в космосе, хотят – на планетах.
- Так атмосфера же удерживается силой тяжести планеты, - огоньки интереса в его глазах разгораются сильнее.
- А у меня будут законы такие, что атмосфера есть, а тяжести – нет. Чем именно все это обеспечивается – ты сам сказал, знать мне, как творцу – не обязательно.

Ранч еще некоторое время смотрит на меня, а затем принимается хохотать.

- Ну, если как творцу, - говорит он. – То и правда – не обязательно.

Это он здорово придумал. И про то, что могут быть таланты и способности, которые не востребованы в нашем мире – ввиду того, что подобных направлений у нас нет или пока нет. И про создателя миров – особенно здорово. Создавать вселенные – это же потрясающе!

- Ты такой смешной, - доверительно транслирует Ранч и строит умильную морду.
- А что такое? – я все еще не могу отойти от созерцания себя в процессе творения.
- Глаза выпучены. И даже – я бы сказал – слегка закачены вверх. Уши приспущены, - он фыркает. – А пасть мечтательно приоткрыта.

Я захлопываю и правда открытую пасть и толкаю Ранча в плечо.

- А тебе бы только дразниться, - я тоже фыркаю. – Это я так представлял себя себе же – создателем. Вот умора, если все творцы такие же смешные! Вернее, не сами по себе они смешные, а когда работают.
- Ой, слушай, с тобой не соскучишься. Это точно. Давай лучше поносимся?

Идея и правда замечательная, и мы принимаемся носиться, кувыркаться, гоняться за пунтами и прыгать – кто выше. Выше почему-то получается лучше у Ранча. Зато у меня – дальше.

Немного запыхавшись, останавливаемся. Глядим друг на друга и смеемся.

- Скоро вечер, - говорит дружище, подняв голову к небу и всматриваясь в его глубину.

Я тоже смотрю – да, появляются первые точки звезд, у горизонта оно начинает как бы светиться.

- Что собираешься делать?  - Ранч садится на хвост. – Например, завтра.

Моя неожиданная, внеплановая и очень удачная работа закончена. Предыдущая, на самом деле, нет. Но сейчас ею заниматься меня не тянет. А раз не тянет, то работать над нею и завершать – нельзя. Ничего путного из такой работы не выйдет. И по своему опыту знаю и по опыту предков.

Надо, чтобы твое дело тебя повлекло, потянуло неодолимо. И это не оттого, что камрание такое уж тонкое занятие. Просто, чтобы твоя работа стала замечательной, ей нужно отдаваться без остатка.

- Чего молчишь? – Ранч переступает лапами.
- Да вот – думаю.
- Эх, мыслитель ты наш, - он строит уморительную морду.

Дружище явно поддразнивает меня, но снова носиться мне неохота. Каждая мышца размята до предела, и вновь напрягать их – будет перебор.

- Хочешь, присоединяйся к нам с Приком, - предлагает дружище. – Завтра, кстати, к нам должен заглянуть Рафак. Ему интересно.
- Ого! Надо же. Но ведь, вроде бы, у него самого сложная и глобальная тема?
- Говорю же – ему интересно.

Конечно, среди моих предков был физик. Вернее, даже два, поэтому мне не составит труда разобраться в выкладках дружищ. Вот только увлечь меня это занятие не сможет. А уж тем более – я не сумею предложить что-то новое и сногсшибательное.

- Не знаю, - говорю я. – Если только придти на вас посмотреть.
- Да ну, какой ты, - мотает он головой. – Ты же дошел до моря в этом году?

И верно – дошел. Только хочется чего-то еще. Но вот чего?

Ложусь на брюхо и поднимаю глаза к небу. Там как раз всходит Аэла. Она удивительно хороша, и мои шерстинки от макушки до кончика хвоста начинают звенеть.

- Слушай, - наконец говорю я. – Даже не знаю. Просто такое впечатление, что что-то еще не закончено. Что-то еще мне нужно сделать.

Ранч внимательно смотрит. Он пытается понять – ведь его встречи с ветром всегда спонтанны и непродолжительны. Ветер для него - словно огромный, бесконечно сильный и могучий тхорг. И как для того, чтобы встретиться с тхоргом, не нужно совершать многонедельных переходов, так и для того, чтобы встретиться с ветром – не надо никуда бежать день за днем.

- Ну ладно, - вздыхает он. – Завтра или послезавтра проведаю тебя – как соскучусь. А сегодня надо еще проверить кое-какие расчеты, чтобы не опустить хвост перед Рафаком. Ты же знаешь – он один из самых лучших.
- Кто ж этого не знает, - улыбаюсь я дружище. – Сейчас погрузишься в работу, так и не вытащить будет тебя оттуда. Придется Прика привлекать, чтобы задал взбучку.

Ранч понимает, что я шучу и улыбается в ответ. Мы некоторое время слушаем плеск волн и крики птиц. Равновесие и гармония были бы полными, если бы где-то на дне моих мыслей не копошилась та новая – пока не осознанная мною – потребность. Или беспокойство?

- Ну все, дальше ждать нельзя, - поднимается дружище. – Иначе точно не успею.

Он толкает меня в плечо и прыгает. Я остаюсь один.

Интересно, что когда мы с Ранчем или вот, например, с Лорком проводим много дней бок о бок, то, когда остаюсь один, я ощущаю некую тревогу, что ли. Даже не знаю, как назвать это ощущение. Такое может длиться несколько часов. Даже день, наверное.

Чем-то это чувство сродни тому, во что повергает каждого тхорга растворение в вечности другого. Конечно, по силе их не сравнить, но подоплека словно одна и та же.

Вот и сейчас мне кажется, что на месте дружищи – дыра. Странно. Ведь я могу в любую секунду связаться с ним или прыгнуть туда, где он. Чего, конечно, уже не сделать по отношению к тем, кто растворился.

Интересно, кто-нибудь пытался разобраться, почему мы настолько связаны? И как все это у других видов?

Хм, в ментасфере таких данных нет. Одно могу сказать точно, деревья в лесах связаны еще теснее. Настолько, что ни одно дерево не может жить отдельно от своего сообщества. Но что они чувствуют, когда теряют одного из своих?

Почему-то мне представляется, что эта потеря не столь чувствительна для остальных в лесу. Ну… Будто выпадение одной шерстинки из многих. Но, вероятнее всего, картина эта неверна. Мы не знаем деревьев и не умеем с ними общаться.

Как я вижу, наша общность считается чем-то само собой разумеющимся и поэтому никем не исследуется. Нет данных даже о постановке такого вопроса.

Вполне возможно, что не я первый задаю его себе. Да даже наверняка не первый – миллион лет все-таки большой срок. Но, видимо, каждый, кто об этом задумывался, в конце концов считал его несущественным и возвращался к общей точке зрения - что так дано изначально.

Однако, что значит – дано? А, возможно, то, что это было заложено в наш вид сразу – когда он только появился на свет. И, думаю, это произошло как минимум за много десятков тысяч лет до того, как мы начали осознавать себя.

А считаю я так потому, что тхорги живут долго. В ментасфере есть информация о тхорге, который растворился в вечности после сорока девяти тысяч лет жизни.

Хотя… Хотя есть же мнение, что мы появились такими сразу. Вот Прик, например, неоднократно излагал версию о том, что нас создали. Впрочем, неважно. Все равно, миллион лет – много.

Еще интересно – есть ли где-либо виды, представители которых живут просто вечно? То есть – жизнь их настолько увлекательна и интересна, что растворяться в вечности им не приходит в голову.

Смешно – а есть ли вообще у таких существ голова? Странные, должно быть, создания. И мудрые бесконечно. А еще, наверное, у них нет тела в нашем понимании.

Нет, это я загнул хвост – может быть, и есть. Если они могут перемещаться куда угодно и мгновенно подстраиваться под новые условия, то почему бы и нет?

Прыгнул сюда, ты – тхорг. Прыгнул туда – мыслящее существо с крыльями. У нейтронной звезды ты – полевой сгусток. Где-то еще – поток частиц. Или волна.

Надо же – как интересно. При учете того, что вселенных может быть бесконечное количество – жить действительно можно вечно. Никогда не почувствуешь усталости или скуки – столько неизвестного, таинственного и завораживающего впереди.

А мы вот отчего-то ограничены только своей планетой. Очень большой, конечно, не спорю, но все же – только одной. Хотелось бы знать, почему?

Любая попытка прыгнуть в космос тут же пресекается существующим порядком вещей – не успеет тхорг сгуститься там, как уже его кидает обратно, и он оказывается в том же месте, откуда прыгал.

Да и вообще – на такое решались только отчаянные головы. Нет сомнений, что в таком виде, в каком есть, в космосе мы существовать не можем.

Кстати, пытались сгущать оболочки, и прыгать вместе с ними. Результат тот же. И вот это уже конкретно странно – зачем инстинкту срабатывать, если ты защищен?

Вот и получается, что мы никогда не увидим, так сказать – своими глазами, что и как на свете помимо Джармы.

И что вообще произойдет, если к нам пожалуют другие существа? Сумеют они попасть на планету извне, если мы сами не можем ее покинуть?

С другой стороны, для чего покидать, если нам тут так хорошо? Если только из-за жажды знаний. На самом деле, ты можешь всю жизнь прожить и ни разу не задуматься об этом. Да, ответ один – только из-за потребности узнать, открыть что-то новое.

Я еще осознаю, что мысли начинают путаться, и успеваю сгустить постельку до того, как совсем погружаюсь в сон. В ней мягко, пушисто и хорошо…


Шумит, бормочет что-то рядом. Словно я у болтливого ручейка, нескончаемо несущего какую-то чушь. И я не сразу понимаю, что это не сон.

Слушаю, приподымая то одно ухо, то другое. Глаза открывать совсем не хочется. И постепенно начинаю различать смысл речи. А что это речь, вернее – разговор, сомневаться уже не приходится.

- Такой он странный, таких и не припомню.
- Да, брат, согласен. Границы в нем растворяются. Неизвестно отчего.
- Думаете, растворяются?
- Да, брат. Это явно.
- Странно.
- Странно, да. Ты же видишь, брат. И ты. И ты. Мы все – видим. Просвечивает другое.
- Много другого.
- Много, да. Согласен. И не только, когда он спит.
- Да. Да. Я тоже вижу.
- Никогда такого не было. Странно.
- Да, не было. Да.
- Только просвечивает? Не просачивается?
- Может, и просачивается, брат. Может.
- Может. Может.
- Давно наблюдаем за ним. Давно. Надо продолжать наблюдать.

Вокруг меня явно снова лес. И, как обычно, я улавливаю только поверхностную канву их беседы. И опять они считают, что я какой-то странный. Новое тут то, что что-то во мне им видно, что-то якобы просачивается. Интересно – что?

Судя по запаху, сегодня меня окружают те, у кого длинные узкие листья. Таких видов у нас несколько. Открываю глаза. Так и есть – онки.

И тут же они уходят на частоту, запредельную для моего восприятия. Вновь вокруг только шелест, шум и бормотание.

Дело тут, думаю, не в том, что они хотят что-то скрыть или специально меняют тональность. Просто мне кажется, что в состоянии полусна я сам могу улавливать больше, чем при бодрствовании. Когда включается сознание, мозг начинает обрабатывать исключительно то, на что он настроен.

Скоро рассвет. Жемчужный свет неба уже потускнел, постепенно переходя в голубизну. Неужели же я проснулся от разговора деревьев?

Сегодня лес невысокий, он совсем не похож на исполинов, приходивших вчера. Может, тот в основном мигрирует в других районах? Таких маленьких онков я еще не видел. А вот мой предок – ботаник – видел всяких. Он даже изучать их пытался – они же сродни растениям. Вернее, считается, что сродни. Впрочем... Впрочем, в этой области Тонг явно не преуспел.

- Слушайте, - негромко транслирую я. – А почему вы считаете, что я странный?
- Странный. Странный, брат. Странный.

Замечательно – ничего разобрать не могу. Некоторое время вслушиваюсь, стараясь понять. И делаю еще одну попытку:
- Друзья, что во мне просвечивает-то? Или просачивается? Не уверен, что правильно понял.

Шум усиливается, словно они стараются пояснить. Вероятнее всего, именно стараются. Но я не улавливаю абсолютно ничего осмысленного – шум и шум.

Да, уж – плохо, что за столько лет сосуществования бок о бок мы так и не научились взаимодействовать. Лесам, видимо, это не нужно, а тхорги физически не способны перейти на их уровень общения.

И снова мне приходит в голову, что, вполне может быть, мы для них нечто вроде лант. Только посообразительнее. Смешно.

Лес замолкает. Наверное, я транслировал вовне. Спросонок такое бывает. Смотрю на них, на их шершавую темно-серую кору, на длинные узкие синие листья. Они, думаю, точно так же смотрят на меня. Из-за отсутствия у них глаз мне не понять, смотрят или не смотрят, и если смотрят, то куда.

Эх, вот живут же, может быть, они одновременно не в одном измерении, как мы, а в нескольких. Или во многих мирах – тоже одновременно. Столько могли бы нам рассказать. Хотя бы просто намекнуть. О том, чего нам никогда не увидеть. И вот же – паутина на носу – никак нам с ними не состыковаться. Точно – ланты мы для них и всё.

Ведь что-то же они видят или чувствуют во мне, чего ни я сам, ни другие тхорги буквально ни хвостом, ни лапой. И что же, интересно, во мне такого особенного-то? Сам я ничего подобного не ощущаю. Мой состав, что ли, чуть-чуть отличается от стандартного?

Предположим, что при первоначальном сгущении что-то пошло не совсем так. Вот и странный. Я вновь прислушиваюсь к себе. Но нет, ничего такого. Все, как обычно. Все – как и должно быть у обычного тхорга.

Онки смеются. Опять, видимо, что-то видят. Ну, или слышат, не знаю. Морда еще, может быть, у меня смешная становится.

- Друзья, - вновь говорю я им. – Я совсем не понимаю вас. Ну совсем никак.

Они на миг замолкают и снова пытаются втолковать. Но теперь я и вовсе не разбираю ни слова. Бессмысленное занятие, если задуматься.

Ну и ладно. Утыкаю нос в лапы, прикрываю глаза. Часок-другой еще точно можно поспать. И так замечательно вдыхать запах этого леса, смешанный с запахом моря. Вот так бы лежал и лежал. И просто дышал.

Ину тихо колышутся, цветы нару закрыты на ночь и еще даже не собираются расправлять лепестки. Хорошо.

А впереди большой длинный день, в течение которого можно много чего успеть. Глаза мои закрываются совсем.