Майские лета 1-я глава

               
                «Так лето – в Лету.
                Едва придёт,
                стремится прочь,
                И лета – нету.   
                Ещё оно шумит
                грозой,
                Варенье варит,
                В него вдувая жизни
                соль.
                И вдруг – в
                гербарий…
                И вот лежат промеж
                страниц
                Прожилки судеб»
                Лишь отпечатки
                чьих-то лиц –
                А чьих – забудем…»
               
                Генриетта Флямер


                «…постепенно ты
                станешь сродни
                Родине -   
                силён духом и полон
                тайн…»
               
                Айвар Имантович
                Берзиньш.

        Лето. Наконец закончилась весенняя муляка.  Лежу. Совсем не больно, только липко от чего-то тёплого. «Наверное кровь» - с пугающим безразличием подумал я. Надо мной, как у Андрея Болконского под Аустерлицем, не было ничего, кроме неба – грозного донбасского неба. Тоже неизмеримо высокого, несмотря на вымазавшие его тёмные полоски грязно-серых облаков. Я, как и Андрей, лежал и думал… всё так тихо и спокойно… всё же поют уже весенние птички, хоть и нещадно перебиваемые вороньём… не слышно проклятых адских звуков войны… и… и… и… вспоминаю…  жизнь… прошла целая жизнь…
         …Господи Иисусе, Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного…  и так явно всё вдруг почувствовал…   вольно и невольно…  целая жизнь… многие лета пролетели… мои Майские лета…


                Часть первая.
                Встречи.

                Глава 1.
                Рига, юность, Илона, хипари.

               Вы про меня ничего не знаете, а меж тем всё то, что я вам расскажу, всё будет именно обо мне, не смотря, на то, что тут будут описаны множество людей и даже их мысли. Но, как бы это объяснить, это всё я. Те мысли, которые я вложил в героев повествования, считая, что они так рассуждали, по большому счёту, тоже мои, и исходят из моего восприятия изложенных событий. Другие персонажи - всего лишь моё отражение. Я их не ненавижу или там люблю, а просто ставлю себя на их место. Я, конечно, вижу чувства окружающих и то, что есть в других, но всё, что я тут описываю, отражает только мои собственные качества и мысли. Это как будто Вы передаёте мысли людей, с которыми у Вас самые близкие, эмпатические личностные отношения и во многом похожее видение жизни, настолько близкие, что эти люди готовы поделиться своими сокровенными тайнами…

         Меня зовут Май, или Май Валерьевич Громов, если полностью. Да, да… 
         Есть такое старославянское имя, значащее «Тёплое сердце». Именно так родители и назвали и тому были причины, так как сначала маму ошарашили, что я родился с пороком сердца, хотя позже диагноз не подтвердился и… короче, не вдаваясь в подробности, благодаря этому событию так и нарекли. Имя, надо сказать удобное. У меня даже никогда никаких прозвищ и кличек не было, благодаря ему. Ни в школе, ни во дворе. Ну в крайнем случае Майский Гром, да и то редко, так как долго выговаривать.
         В начале этого повествования мне 39 лет. Родился я в городе Вологде, что на европейском северо-западе России, или тогда СССР, где и провёл счастливые детские годы до 1982-го…   не могу описать этот город ни как большой, ни как маленький. В детстве он казался мне большим и серьёзным областным центром, а когда я уехал из него, он вдруг стал для меня маленьким, уютным и родным.
          Не знаю, как это бывает у других людей, случается ли что-то подобное или похожее у всех… Не знаю, так-как живу лишь свою, важную лишь для меня, жизнь, однако со мной всё, что я описываю случилось. Я отчётливо, во всех подробностях помню события, которые определили смысл, содержание, перипетии и само течение моей судьбы.
          
         2007. Было лето. На моё предложение купить квартиру в Риге Алёна почти     сразу ответила согласием, хотя, если честно, это стало неожиданностью, так как это для меня латвийская столица была городом юности и тем местом, которое навевало тёплые чувства и воспоминания, а Алёна была там, лишь однажды, да и то, когда мы вместе заскочили туда проездом на день рождения к другу, по дороге в Лондон, где учился наш сын Мишка.

          Долго искал подходящий вариант, и наконец выбор пал на двушку-студию в новом рижском модном жилом комплексе “Цента намс” на берегу Даугавы с окнами, выходящими на Морвокзал, или, как его называют рижане – Морчик.
        Друзья посмотрели объект, внесли задаток, подготовили документы и оставалось только подписать их у нотариуса, доплатить, зарегистрировать в Земельной книге, потом получить ключи.
         В принципе достаточно было бы подписать только мне, но я посчитал, что пора  и супругу привлекать хоть к каким-то делам, вытащив её из праздной, беззаботной и главное постоянно пьяной, рублёвской жизни, где она, если будет продвигаться взятым темпом, то по моим прикидкам, окончательно спиться должна будет через каких-то пару лет. Тем более в Риге я слегка вложился в совместную латвийско-российскую транспортную компанию, оформив документы на её имя (мне так было удобней), так что ей было бы чем заняться, при желании.
         У меня-то помимо российского был ещё и латвийский паспорт (второе гражданство у нас не запрещено, вообще-то) потому что, как выяснилось, предки обоих моих родителей и они сами - полноценные русичи, между прочим, происходили из Пыталовского района Псковской области, который с 1920-го по 40-й год назывался уездом Абрене и входил в состав независимой тогда Латвии….  и что-то там… потом… в общем… а, ерунда какая-то…  Короче,   по совету одного моего доброго знакомого (потом, по ходу повествования, поймёте какого) я, в своё время подал заявление на гражданство и, как ни странно, вскоре получил его.
          Отдельная история была, как «важной госпоже» Алёне Борисовне Громовой через ноту российского МИДа делали визу… Смех, да и только… Ну, да про это потом, как-нибудь…
 
         Итак… День прошёл обычным образом, а около пяти вечера я, порядком нервничая, стоял на перроне у фирменного поезда «BALTIJA, Москва – Рига» и ждал Алёну. Перед этим у меня была важная встреча в тот день, поэтому договорились встретиться с женой на вокзале.
         До отправления оставалось уже пятнадцать минут, а её всё не было и телефон приятным женским голосом сообщал о том, что абонент недоступен. «Интересоваться у её личного водителя семейными вопросами стыдновато для шефа моего уровня» - убедил я себя.  На самом деле я по-детски, выпятив нижнюю губу, обиделся на эту пьяницу, типа «я стараюсь - тружусь, а она…». Алёна подводила меня своей пьяной безалаберностью почти всегда. В итоге я в очередной раз закурил, бессмысленно разглядывая провожающих и пассажиров на перроне Рижского вокзала.
         Просто так, стоял и курил… Просто стоял…  Нервно курил, почему-то волнуясь… А ведь я, и правда, как будто чего-то ждал от этого дня…  или кого-то…  уж точно не Алёну… Я не понимал тогда чего, но чувствовал только, что чего-то жду. Ждал, может быть, какого-то нового ощущения, в себе. Ещё я ждал хоть немного внимания и теплоты… Блаж какая-то… Почему?..  Зачем?.. От кого? – не понимал, но только помню, что ждал, ждал, затаившись в себе и уповая на чудо… Ждал… и вроде внутренне был готов к переменам…
 
         Вдруг взгляд остановился за молодой и очень красивой девушке невысокого роста, напомнившую мне, персонаж по имени Пэйдж из голливудского фильма «Серцеедки». Может потому, что только недавно пересматривал, спасаясь от домашней скуки. Она тащила огромную спортивную сумку, с какими хоккеисты ходят на тренировки. Другой рукой она держала таких же исполинских размеров чемодан на колесиках. Каждый шаг девушке давался с огромным трудом, и она заметно психовала.
                Наконец, выбившись из сил, девушка поставила чемодан, а затем, тяжело вздохнув и сдув со лба упрямую прядь волос, села на него прямо напротив меня.
         Мы столкнулись взглядами.
Женский взгляд – это, порой взор прямо из её души. Всегда кажется, что он просит покормить себя как нахохленную птичку морозной зимой...
        Я немедленно выбросил сигарету.
        - Давайте помогу вам, мадмуазель – привычно, по-пикаперски игриво сказал я - Вам далеко топать?
        - Ой, спасибо! Несколько вагонов ещё! Прям, боюсь, что не успею - ответила она, и мне с показалось, с каким-то слегка уловимым кавказским прононсом, растягивая гласные.
       - Ну, так зачем же именно там? –  на удивление обрадовался я - Залезайте тут, а потом перейдёте в свой вагон, а я помогу с вещами.
        Я протянул руку, чтобы помочь и случайно коснулся её пальцев… и тут!..
        Страсть у мужчин вспыхивает подобно сену, облитому бензином. Это чувство было сродни химическому ожогу, мгновенная сладкая боль и необъяснимая уверенность, что именно с этим человеком я пройду через жизнь.
 Мне вдруг стала противна сама мысль о других женщинах (О, ужас, ха, ха!.. Даже об Алёне). Я увидел её прекрасные тёмно-каштановые волосы и не мог оторвать от них своего взгляда, любуясь их необыкновенной красотой. Смотрел на неё и… понял, что всё…  влюбился!  Да! Вдруг, приятно защемило сердце… ведь, именно в нем, по-моему, поселяется любовь, ласковая теплая волна нежно окутала с ног до головы. Я понял, что буду страшно сожалеть, если не познакомлюсь с ней…
         Правда, мне сначала показалось, что она не очень-то впечатлилась моей персоной, несмотря на естественную благодарность и даже невольно чуть скривилась, но для меня уже это не имело никакого значения. «Нее... Показалось… А если и нет, то, и невозможно всем нравится. Это, кстати, не полезно и для души, как я читал где-то у святых отцов» - успокоительно промелькнуло в голове. Да я просто не хотел даже об этом думать. Думать о том, каким увидели меня глаза человека, которому я возможно неприятен? А, уж тем более глаза реально понравившейся женщины. Мне было вполне достаточно возникшего во мне огня!
         «Э… нее, ребята!» – с сильным латышским акцентом запротестовала полная и с виду вполне доброжелательная проводница, которая невольно услышала наш разговор. Грудь её своими объемами напоминала мультяшную. Бэйджик с надписью «Беата Паулиня, «Латвийская железная дорога», не висел, а лежал на вздымающемся от дыхания бюсте – «У меня спальный вагон, а не проходной двор. Сейчас завалите вход своими баулами, и как тогда?..»
Услышав это, девушка медленно встала с чемодана. Вся её статная фигура  встрепенулась, и встряхнув «конской гривой» тёмных, как курортная ночь, волос, прищурила кавказские глаза, готовая принять вызов.
Я с восторгом обратил на это внимание, но не дожидаясь опасной реакции, тут же прервал проводницу и аккуратно отодвинув плюшку в униформе в сторону, сунул в ладошку работнице железной дороги первую попавшуюся купюру из кармана. Купюра оказалась пятитысячной. Проводница посмотрела на деньги, и внезапно подобрев, взяла на проверку билет у девушки.
          - Позвольте ваши вещи – снова обратился я к красавице.
          - Ой, а давайте... спасибо большое, – уже расслаблено, радостно и чисто прозвенел её голос.
         Первой я схватил сумку. Она была просто неподъёмная. Вообще, удивительно, как такая хрупкая девушка, её тащила?.. Главное – все видели, и никто, никто!.. даже не предложил ей помощь!.. Да, как они могут!..  Где, хоть капля сострадания?!  Я, почему-то, сильно разозлился от такой несправедливости на людей и вообще на весь мир! Закинул сумку в вагон, и следом настала очередь не менее тяжёлого чемодана. Потом помог подняться и ей - очень осторожно, словно боясь разбить самое беззащитное создане на Земле. В этот момент мне захотелось непременно оградить её от всех напастий этого жестокого и несправедливого мира…
        - Сам то едешь? –  участливо поинтересовалась проводница, обратившись ко мне и прервав мои мечтания.
          И я вроде уже занёс ногу над ступенькой, как вдруг, подбежал запыхавшийся Макс – личный водитель Алёны, и сообщил, что она так и не смогла встать, пребывая «в обнимку с Бахусом» ещё с прошлого вечера…   Но мне это было уже совсем неинтересно. Я, не ответив, в сердцах сплюнул себе под ноги и стал подниматься в вагон со сладким предвкушением новой встречи с незнакомкой…
          И тут меня постиг настоящий удар! Багажа девушки в тамбуре уже не было, да и сама она бесследно исчезла.
         Увидев мой жалкий и растерянный вид, проводница объяснила, что только что пронеслась шумная и весёлая компания. Эти ребята, подхватив вещи, увлекли за собой и саму пассажирку.
         Я страшно заорал на проводницу, как будто она была в этом виновата. Отдав ей свой билет, я битый час носился по всему поезду, из вагона в вагон, но так и не нашёл ту единственную, которую так неожиданно встретил и тут же потерял…
           Я был один в купе спального вагона. Загрустил… Ужин заказал прямо в туда... с четвертушкой… вскоре улёгся на левый бок, поставив руку на локоть и положив голову на кулак, уставившись на весёленькие шторки окна. Кисть правда вскоре затекла, тогда я разжал кулак и разместил голову уже на открытой ладони. Потом лёг на спину и попытался всё же уснуть. Сердце никак не успокаивалось, а громко и часто стучало. Я ворочался и уговаривал себя заснуть, понимая, что как только я засну, сразу наступит завтра и я уже успокоюсь…  наверное, но во мне бродили невыразимые и небывалые прежде переживания… совершено необъяснимые. Я не мог тогда оценить их масштаб и суть. Прежде ничего подобного переживать не доводилось.
         И всё-таки я пытался размышлять и понять, что же со мной произошло там на перроне, но мысли ускользали, разрывались, лопались и путались… я отчётливо помнил все те чувства…  и их оттенки, но… не  мог их описать… анализировать… и всё… всё… Уснул…
         В ночи звонок мобильника заиграл «Полёт валькирий». Именно эта мелодия была выставлена у меня на важных бизнес-партнёров, и я должен был ответить. Большой палец заметался между кнопками, и я, даже не став разлеплять глаза,  просто нехотя поднёс к уху противно дребезжащий аппарат.
         - Алё! - прохрипел я в трубку.
         - Май, ты где!? – послышался взволнованный голос моего друга и партнёра по бизнесу Рустика…    Рустик был сейчас совершенно некстати. Так некстати, как может быть только старинный друг.
            Рустик, или Рустэм Рамиль улы Каримов - мой ровесник, ближайший товарищ и партнёр по бизнесу. Познакомились мы с ним ещё в 1991 в Америке, где оба были по программам студенческих обменов, но по-настоящему дружим только с того времени, когда я, переехав в Москву, перевёлся из Латвийского  университета в московский ВУЗ где мы вновь случайно встретились, – друзья-одногруппники, короче. Несмотря на татарское имя, он коренной москвич с «Катманду» (так называют местные район Речного вокзала, для тех, кто не в теме). Мы с ним и ещё одним одногруппником Васей создавали первую «лавку» по торговле шмотками. Позже и юридическую фирму, потом другую, и ещё, и ещё… Теперь же мы совладельцы группы компаний, под непонятным названием «Generation V», которое Рустик предложил после прочтения книжки Пелевина, а мне было как-то всё равно. У меня контрольный пакет, а Руcтик крупный миноритарий.
         Что мы только не прошли вместе – и схватки с бандитами, и задержания ментами, разрушения и создание бизнесов, и многое-многое другое. Он тоже, как и я имеет сына – зовут Руслан, хотя они с женой почти сразу разбежались, и он давно только воскресный папа. На свадьбах друг у друга были свидетелями. Врать не буду, детей вместе не крестили, так как он вообще-то мусульманского исповедания, как вы поняли. Да, кстати, он ещё и действующий московский адвокат, неоднократно вытаскивавший меня из разных проблем.
         - Май, ты где? – повторил Рустик с раздражением.
         - Здесь. – ответил я почти шёпотом, пытаясь уцепиться за сон.
         - Здесь, это где? – безжалостно будил меня Рустик – У нас проблемы в Риге!Рудик Пункстыньш куда-то «слился» и заказчики его найти не могут, на носу борьба за латвийский госконтракт. Да и водилы мне звонят, не знают, что делать! Одна фура вообще куда-то запропала!
         - И чё?.. – всё-таки разбудил меня Рустик.
         - Чё-чё!.. Ничё… Контракты так-то горят! Что делать-то!? Ты где, есть-то?
         - В поезде, как раз в Ригу еду. Ты, что забыл, что я там квартиру беру?
         - О, точно! Здорово! Надо бы и мне тоже, а то за отели платить
замучился уже… Да, ладно сейчас не об этом… Там надо срочно разобраться. Я может, тоже подтянусь.
        - Всё...  понял, понял…  пока…
        Мне так захотелось снова вернуться в сладкую негу. Не в том смысле, что я видел какие-то волшебные грёзы, а просто уснуть. Недослушав друга, я выронил телефон на постель, а моя голова снова упала на подушку и, о счастье, провалилась в сон.
         Умиротворённо стучали колёса. Я ехал во сне, совсем не предполагая, что эта, одна из многих в общем, ординарная летняя поездка запустила для меня судьбоносные по сути события моей жизни, и послужила началом самуой странной цепи случайностей из когда-либо происходивших со мной.
 
         Снова я проснулся около 6 утра. Привычно тупо посмотрел на мобильник, увидев по последнему звонку, что зачем-то звонил Рустик…  «А, завтра вспомню» - бросил я аппарат на стол. Достал из кармана оба своих паспорта – латвийский и российский с проставленной шенгенской визой в последнем, пытаясь вспомнить на какой из них у меня куплен билет. А это было важно, чтобы случайно не «запалить» ненужный, так как в Латвии двойное гражданство запрещено, в отличии от России, и могли бы быть проблемы.
       Ночь. Язык был слишком велик для рта - высохшего от раннего похмелья.  Хорошо, что с вечера была припасена бутылка «Боржоми» и ещё то, что проводница Беата не спала, а по-доброму, понимающе улыбаясь, не спрашивая меня, принесла крепкого чаю с лимоном.
         Тут и границы подоспели, сначала российская в лице злющей заспанной тётки, ставившей штемпеля в паспортах, и не менее заспанного - может, они вместе и спали - дядьки, который вяло поинтересовался у пассажиров: "Оружие, наркотики есть?" и не дождавшись ответов вышел. Латвийские пограничники выглядели немного, свежее и даже симпатичнее, особенно некоторые молоденькие и улыбчивые их представительницы, но также не стали дожидаться ответов на тот же риторический вопрос.
          Уснул…
         В третий раз я открыл глаза, когда состав дёрнулся, трогаясь с какого-то полустанка. Точнее, что открыл я один глаз, так как второй был прижат к подушке. И ещё я стал слышать громкие латышкие песни, которые всё утро звучали по радио и вбивались прямо в мозг. А пелись все эти, так называемые «Латвийские Лиго песни», в честь национального праздника Лиго. Дааа… Язык у них...  На таком петь – только певцу ломать ощущение праздника, да и у слушателя «уши в трубочку» сворачиваются. И так на протяжении нескольких часов. Простите, если кому режет слух. Я совсем не русский националист, а такие мысли меня посещают только с похмелья.
        Лиго – это, что-то типа нашего Ивана Купалы или, как ещё говорят, Перунова дня, когда все ищут цветки и перепрыгивают через костры. Чтобы было понятно, поиски цветков папоротников и всякой прочей «зеленушки» – это, конечно всё отмазки, а Лиго – это, если честно - просто национальный «праздник Гранёного Стакана». Неизвестно зачем он нужен, зато длится целых три дня и можно официально напиться до поросячьего визга, а про цветки папоротника потом всем наплести, что без сомнений искал их, но, как говориться, «играл и не угадал ни одной буквы», или, например, даже нашёл, но птицы склевали…»
         Как только остановился поезд, я выскочил на перрон. У меня всё ещё оставалась надежда встретить ту пропавшую незнакомку на выходе. Тем более, что у неё был такой заметный багаж. Из открытых тамбуров посыпались пассажиры. Я словно пёс Хатико встречал их и с мольбой в глазах, носился по перрону и заглядывал в лица выходящих людей. И с каждым следующим лицом, мои надежды всё таяли и таяли.
    Хотелось закричать: «Люди!.. верните мне её!»
       Потом я ещё некоторое время снова и снова, как ненормальный, приглядывался ко всем девушкам вокруг, но, когда вдруг понял, что уже стал привлекать внимание полицейских, остановился и театрально, с выражением, громко продекламировал: «Прощай, моя внезапная любовь!» и после этого, встряхнувшись, как от морока, достал телефон и осмотрелся трезвым взглядом.
         А вокруг кипела жизнь!
         Рига встретила нетипичной жарой, шумом, полупьяными латышами и русскими всех мастей и возрастов - с рюкзаками за спинами, спешащими на электрички совкового вида, но с латышскими надписями на обшарпанных боках.  На всех лицах было написано счастье ожидания в предвкушении большой национальной пьянки.
            Местную сим-карту я приобрёл ещё в поезде. Там продавали. Набрал друзьям, и с фальшивой обидой в голосе «поблагодарил» их за то, что не встретили и предложил пересечься в Старой Риге, куда я и сам спокойно дотопаю – благо, это рядом. Да и, кроме того, я люблю путешествовать налегке и посему кроме небольшого модного кожаного саквояжа меня больше ничего не обременяло.
         Погода стояла просто расчудесная! На небе ни облачка. Разве, что, как я уже говорил, нетипично для Прибалтики, было невыносимо жарко.
         Выбросив из головы глупые несбыточные фантазии о незнакомке, я вышел в город.
         Вагонная духота породила не только мечты о море, до которого было, кстати, рукой подать - каких-то полчаса на электричке, но и о паре кружек холодного «Лачплесиского» пива, которое настойчиво требовал мой организм.
         Остроконечные шпили башен Старого города с петушками, львами, мышками, кошками и другой флюгерной фауной, сияли и блистали, словно радуясь, под жгучими лучами разошедшегося не на шутку светила, и даже воробьи жались в тени не раскалённых булыжных мостовых узких улочек. А редкий асфальт, плавился, весь побитый маленькими ямочками от женских каблучков.
         Мороженщики и продавцы напитков с улыбающимися лицами радовались жизни, зазывая покупателей. Хотя, таковых, на улицах, было, прямо сказать, немного, так как народ явно либо уехал на море, либо находился в кондиционированных помещениях, а на худой конец, жался под зонтиками летних веранд ресторанов и кафе.
         Со старыми друзьями Андрюхой и Коляном - договорились встретиться на одной из таких веранд при кафешке на Торню около Пороховой башни.
           Пороховая или она же Песочная башня, что возвышается на углу улиц Смилшу и Торню является самой старой полностью сохранившейся средневековой башней Риги и… к чему это я?..
         Так вот, медленно шагая и глазея по сторонам, я вдруг подумал, что скучаю по этим местам. Я, кстати, жил тут неподалёку раньше, на улице Театрас. До сих пор, когда бываю в Риге и подчас прохожу под балкончиком нашего дома, сердечко слегка щемит. Притом, чем старше становлюсь – тем больше...

              Наша семья переехала в Ригу в 1982-м, когда отца перевели из города моего детства Вологды, поднимать сельское строительство в прибалтийской республике.
     Сначала нам дали служебное жильё на Краске
     Рига устроена так же, как и большинство старинных городов: вокруг исторического центра – спальные районы, промзоны, «хрущёвки». А в столице Латвии ещё плюс к этому и морской порт.
        Вообще-то в Риге можно забрести в настоящую глухомань, не покидая города. И, как я узнал гораздо позже, что даже и относительно близко к центру - типа такие места, как   Задвинье и Маскачка - местами были вполне похожи на забытые Богом райцентры нашей необъятной родины. А Краска, будучи старым фабричным районом Саркан-даугава (или Красная Двина) у Рижского машиностроительного завода и грузового порта, выглядела именно такой. Поэтому естественно, что сначала меня переезд совсем не обрадовал, скорее даже раздосадовал.
          Однако уже через три месяца мы получили ключи от квартиры на той самой улице Театрас, в самом центре Старого города, около драмтеатра.      
         В двухэтажном четырёх-квартирном «пряничном домике» нас поселили в одной, самой большой трёхкомнатной квартире. Она занимала добрую половину второго этажа, на удивление, просторную, с действующим камином в холле и балкончиком, выходящим прямо из кухни.
         Для многих советских граждан среднего достатка 80-х годов Рига была заграницей, особенно для таких, кто другой возможности побывать за кордоном не имел.
         А я именно из таких и был. Ну, если без жеманства, то, может, из семьи чуть выше среднего уровня.
         Прибалтика представлялась нам, как окно в Европу – очаровывала не только средневековой готической архитектурой, но и, что там скрывать, нетипичной чистотой и порядком. Дворники, например, вставали в пять утра, и когда все шли на работу к восьми, улицы уже были прибраны. В парках и скверах было чисто. Стоит ли говорить, что клумбы тоже всегда были в цветущем виде.
          Конечно, Ригу - не сильно креативные тогда власти - тоже украшали, как могли, однотипно со всеми другими советскими городами: красными флагами, лозунгами типа «Да здравствует Советская Латвия», алыми гвоздиками и маками, но…  но именно в Риге тогда я увидел настоящих трубочистов, которые, думал, встречаются только в сказках.
         По приезду я пошёл в восьмой класс, а следующим летом, влекомый детской морской романтикой, поступил в Рижскую мореходку, решив, стать моряком загранплавания. Загорелся и, хотя в школе учился, перекатываясь с тройки на четвёрку, экзамены в мореходку сдал на отлично. Поступил на судомеханический факультет. Остальные курсанты наградили нас званием «маслопупы» - как на судах и зовут механиков.
         Романтика моряков, как они плывут,  где-нибудь в далёком-далёком океане, открывают какой-нибудь очередной пролив или остров - ну, в общем, моряки... - скоро наскучила, хоть и на втором курсе я даже успел сходить на каботажную практику и понять, что неплохо переношу морскую болезнь.
           На самом деле я быстро понял, что не хочу быть никаким моряком дальнего плавания, потому что узнал, что моряки - они ведь не просто так  моряки, которые только и делают, что знакомятся с загадочными мулатками в дальних странах. Они вполне конкретные, и, что у них тоже всё не просто, и оооочень сложная, и подчас совсем неустроенная жизнь, как-то: поиски контрактов для работы,  рейсы по полгода, житьё с двумя-тремя людьми в одной каюте, которых через пару месяцев захочется «поубивать» и бесконечные вахты.
         В общем, конкретным моряком почему-то быть не хотелось, но главное было в том, что учёба в мореходке была для меня просто полезным и весёлым временем перехода из детства в юность.
            В школе всё было гораздо проще. В восьмом классе мне почти всё представлялось ясным и понятным и себя я вроде бы тоже знал, но оказалось, что это не совсем так. Только здесь, без опекающего ока родителей я действительно начал становиться собой. Взрослел заметно быстрее, чем дома. Моё самосознание, которое я пронёс через жизнь, фактически и сложилось тогда в жёстких условиях «морской бурсы».
          Помимо учёбы, построений, утренних зарядок, разводов, вахт, спортивной жизни и обязанностей старшины роты, я ещё лабал на гитаре на танцах в нашем курсантском ВИА, которые устаивал к разным датам  наш организационно-строевой отдел совместно с политчастью училища.
        На эти вечера приходили и девушки. Наших приглашений обычно удостаивались студентки техникумов из ближайших общежитий, где был преимущественно  женский состав, например из Рижского медучилища.
         Ещё за счастье считалось договориться о посещении наших праздников с милыми, румяными и пышными работницами кафе «Айнава» на бульваре Кронвальда. Они по-тихому, порой приносили нам, курсантикам покушать и выпить. Да, да! Впервые я выпил спиртного именно тогда – в пятнадцать. Потом же гостьи отплясывали так, что, как говориться, морским чертям было тошно. Хорошие были девчонки, ласковые, отзывчивые... с пониманием.
        Вот так, постепенно - дворники, балкончик на Театрас, трубочисты, девчонки из «Айнавы» и Пороховая башня (вот, далась она мне, в конце концов?), как-то затейливо перемешавшись в голове, и наложившись на летние пляжи Юрмалы, превратились в чистую юношескую любовь к этому, в общем-то, не родному городу.
         Я был всем доволен в мореходке и, тем не менее, как-то, отец сказал, и мама его поддержала: «Ты бы в институт поступил какой-нибудь, сынок. И неважно какой...».
         Высшее образование ребёнка всегда было в большей степени фетишем для родителей, а я к своим – что уж там говорить - прислушивался.
         Да вообще-то, мне уже тоже, если честно, грезился какой-то иной образ моей жизни, ещё не понимал какой, но явно какой-то другой. Это сидело где-то внутри меня.
         От безудержного юношеского разгула, начала самостоятельной жизни, с вполне возможным переходом к раннему алкоголизму, меня спас только-только проявившийся тогда в моём характере нонконформизм. К примеру, меня просто выбешивало, что порой мои тогдашние приятели, на самом деле, сами-то только что переставшие быть маменькиными сынками, вдруг сунув сигареты в зубы, напиваясь «по-взрослому»,  кололи себе татуировки с мореманской тематикой. С тех пор я всегда стремился к тому, чтобы никакой мой статус и никакие там увлечения не диктовали мне навязанный кем-то образ, и я в разных обстоятельствах старался оставаться самим собой. Хотя, если надо, всегда мог изобразить то, что от меня хотели, но лишь просто изобразить. Эта черта мне очень помогла в дальнейшем, но об этом позже.
         Однажды, например, перед очередной курсантской вечеринкой, в пьяном угаре с девочками, я сказал  пацанам: «Может, по-другому как-то... может, музыку какую-нибудь другую, может, напиваться не будем, а будем какие-нибудь интересные разговоры вести, а?..».  В ответ - искреннее недоумение.
         Так, постепенно, складывалось моё понимание, что окружающий мир вбрасывает в меня подчас разрушительные желания чужих, и тогда происходит одно из двух: либо это чужое влияние сбивает меня с толку, либо наоборот – я могу сохранить в себе своё «я». Основной навык для победы второго состоит в том, чтобы уметь удержать внутри себя контакт только со своими желаниями…
         Как ни странно, и мой командир роты - незабвенный кап-три Барер, который всегда меня выделял среди других, эту идею с институтом поддержал и даже дал очень приличную характеристику.
         Короче говоря, мореходку я бросил и поступил в университет. Экзамены сдал не без волнений, но и без особого труда. И вот уже с сентября 1985-го стал студентом юрфака Латвийского университета.
         Там я и встретил ту – другую, жизнь, которую искал… Тоже не идеал, конечно, но другую, неизведанную и захватывающую,  которую я, кстати, тоже не пропустил глубоко внутрь себя.
       За время подготовительных курсов перед вступительными экзаменами я познакомился с ребятами, с какими прежде не общался по причине казарменной жизни. Про себя я назвал их «хиппарями». Они потом учились на разных других факультетах и даже в других институтах. Это были и русские, и латыши, которые слушали музыку, о существовании которой я даже не догадывался -  «Дорс», Фрэнка Заппу, Чеслава Немана, Майлса Дэвиса, читали и даже горячо обсуждали неизвестных мне авторов, типа Хулио Кортасара, смотрели, на бывших тогда в Союзе диковинкой видеомагнитофонах, мультфильмы Хаяо Миядзаки - японского художника и автора.
         А ещё у моих новых знакомых была своя рок-группа с хитронакрученым названием, которая базировалась в одном из подвалов Старого города.
         Мы, кстати, и познакомились-то на почве моего более-менее сносного бренчания на гитаре, ведь людям комфортнее с теми, кто похож на них. Так и вышло.
         Хотя, если сравнивать, то сами ребята мне были, как-то интересней, чем их музыка. Просто я попал в мир, в который всегда хотел попасть – какой-то неизведанный, с флёром богемности, а их достаточно спорный способ существования, мне не то, чтобы нравился, но чем-то привораживал.
         Они играли разнообразную музыку: от мелодичного регги до мудрёных хард-роковых баллад собственного сочинения или скопированных с одной из «миллиона пластинок», лежащих аккуратными стопками по углам их подвального репетиционного зала.
         Иногда мы с ними вальяжно пили таинственные напитки из каких-то неведомых бутылок, которые даже вкусно произносились: бренди, виски, джин, кальвадос, сухой мартини, ром, чинзано… Я чувствовал страшное любопытство и даже можно сказать какое-то притяжение к этой новой моей компании.
         Однако через год я ушёл в армию, где, кстати, дополнил свой характер колоссальным жизненным опытом…  в колоссальном же бардаке…
         Вообще-то, теорию советского бардака надо изучать отдельным предметом в ВУЗах. А уж теорию военного советского бардака, видимо, можно понять только специально исследовав в аспирантурах, и то вряд ли. Хотя, это было и интересно, но пусть станет историей для других воспоминаний.
         В армии, кстати, я стал кандидатом в члены КПСС...  и непросто так стал, но об этом тоже позже.
        Когда дембельнулся, то снова приехал в Ригу, а моя семья к тому времени уже переехала в Москву (батя пошёл на серьёзное повышение). Я снова вернулся в универ. Квартира осталась в полном моём распоряжении на какое-то время. Ну,  а если женюсь -  то и на совсем.
         Эээх!..  Если выражаться скромно, то жили мы по-студенчески бурно. Помимо учёбы это и пивные посиделки в «Кирчике» – парке им. Кирова, и весёлые походы на Москачку, Юглу, Тейку, Кенгарагс или в Задвинье, включая ночные просмотры «под брагой» на мутной и стрёмной Кипсале, запрещённых тогда фильмов на видеомагнитофонах, устраивали дискотеки в клубах радиозавода Попова, Института гражданской авиации или в Межапарке. Приглашали девиц в известные "Ласитэ", "Молочник" или "Кавказ". Ну, а когда с деньгами было туговато, то самопальная крутка с запахом бензина была лучшей гостьей домашних вечеринок.
         Постоянно зависали в Юрмале, опустошая там несметное количество бунжей с пивом, но опьянённые скорее не им, а запахами молодости, юрмальских сосен, вкусом лисичек в «Сенитэ» и черники от бабушек со станции электричек.
         До сих пор удивляюсь как я мог всё это совмещать, но плюс ко всему, серьёзно занялся самбо и ещё записался в клуб виндсёрфинга на Киш-эзерс в классическом классе Race board.
         Снова сошёлся с той, доармейской эстэтской компашкой хиппарей, с которыми познакомились ещё на подготовительных курсах. В армии, в отличие от меня, они не служили. Как-то от неё отмазались. Что-то делали, вроде как учились, где-то работали, или не работали... Несмотря на то, что мы были совершенно разными, я продолжал думать тогда: вот она – интересная, подлинно молодёжно-рижская жизнь, в которую случайно попал скромный вологодский паренёк! Я не скажу, что мне прямо всё в них нравилось. Даже многое отталкивало, но где-то глубоко во мне плотно сидела, зацепившись острыми коготками, глубинная, наивная провинциальность, от которой я, видимо, невольно пытался избавиться, заводя подобные знакомства.
         Члены этой компании даже внешне отличались от других студентов и иных сверстников, - были подчёркнуто неряшливы, длинноволосы, небриты и почему-то бледны. Шокировали порой своими выходками. К примеру, Никитос и Ветка перед своей свадьбой на спор вместе побрились наголо!
         Да, да, кстати, были в нашей компании и девицы, такие же привлекательно-странные. Они обычно были одеты в джинсы и какие-то растянутые, застиранные свитера. Девушки придерживались, как они утверждали, стиля Йоко Оно - обязательно с прямыми, длинными волосами и в тёмных очках с круглыми стёклами. Почти всё свободное время мы с хипарями проводили вместе. В компании я даже латышским неплохо овладел и подтянул английский, так как в их среде было принято поспорить о текстах англоязычных песен.
         Кстати, многие из них в дальнейшем стали достаточно успешными бизнесменами, политиками, профессорами и вполне рукопожатными, приличными людьми, а тогда...
       Именно в то время и возникла моя первая жена Илонка… А откуда, собственно?..               
       Да, как-то, в один из домашних загулов нашей хипперской компании появилась новая девушка из Латгалии, тоже, как и положено, в джинсах и растянутом свитере. Меня правда зачем-то предупредили, что, вообще-то, у неё есть парень. Я ни на что и не претендовал, а только пожал плечами, так как никогда не отбивал девушек, считая это неправильным.
       Вечеринка уже достигла той стадии, когда никто ещё не упал, но все уже сделались гибкими и остроумными, как вдруг она подошла и тихо сказала, обвив мою шею руками, что хочет ненадолго задержаться, когда все разойдутся, так как у неё билеты только на ночной поезд в Даугавпилс. Без сомнений, я с удовольствием согласился.
         Болтали допоздна. И всё-таки, мужики есть мужики, и когда они общаются с женщинами, даже подчёркнуто интеллигентно и на достаточно высокие, и не имеющие к борьбе полов никакого отношения темы, ведя, например, учтивый и совершенно пристойный разговор о какой-нибудь там постреволюционной поэзии Саши Чёрного, а в голове вдруг такое проскочит! Или взгляд скользнёт по таким местам  гостьи! - просто стыд! И самый кошмар в том, что я просто уверен, что дамы, всё это чувствуют и догадываются.
         Мне и раньше встречались девушки, «лёгкие на поцелуй». Помню, одной я успел сказать лишь «…послушай, Свет, а…» и всё… Хотя, всё же это редкость.
         Тут же всё получилось по классике – только после долгого общения, поняв, что у нас много общего и мы вдруг чисто случайно поцеловались. И только затем она, назвав себя Лианой, а не Илоной, обвила меня собой, словно молодое дерево, зацепившись своими присосками, образовав непроходимую чащу.
          Это сплетение распалось только тогда, когда стало понятно, что на поезд уже не успеть.
         Знаете, раньше, хотя бы формально, но всегда приходилось хоть как-то биться за благосклонность противоположного пола, а тут...
          У меня такое было в первый раз. Впервые, чужая, в общем-то женщина при мне спокойно разделась и запросто легла в мою постель. Знаете, в юности такие вещи глубоко западают в сознание, и тут, главное, сгоряча не наделать глупостей.
         Однако, вскоре, шокировав родителей быстротой принятого решения, мной было объявлено, что Илона будет моей той самой супругой, брак с которой и закрепит за мной рижскую квартиру.
         Она легко закрепила, и в последствии, она же, запросто и оставила меня без неё при разводе.
         В общем, гибкая лиана нашла себе в итоге другое подходящее дерево  к которому с легкостью переметнулась, несмотря на достаточно вросшие в семейный быт корни и её завидную цепкость.
        Два с половиной года она выпивала из меня все соки в виде денег, нервов, постоянно куда-то пропадая и уезжая с подружками на дальние морские курорты, возвращаясь с несколькими чемоданами обновок и метровыми счетами.
         В конце-концов мне стала не по силам роль несущей конструкции, поддерживающей её праздник жизни. Я сох, как пальма в пустыне и даже совершенно не расстроился, когда она пафосно объявила, что больше меня не любит, подробно и довольно обидно, разъяснив почему.
         Хотя, по-настоящему причиной развода и было то, что я доподлинно узнал о её изменах. Но всё равно, с её стороны был сыгран весь женский репертуар для таких случаев, такой, как оскорбления, истерики и скандалы.
         Она ушла, а точнее привела в наш дом, латыша. Я же, недостойно психанув, и дав гостю по лицу, ушёл.
          Вскоре,  из Илоны Громовой она быстро превратилась в Илону Гайлитэ. Отмечу, что и свою фамилию на мою, она, в своё время,  сменила не особо медля, так как её девичья Шишкина в латышской транскрипции звучала уж совсем издевательски, как бы намекая на её пятый размер грудей.
         Кстати, о них: Эта памятная тяжесть нет-нет, да и всплывёт в чувственных воспоминаниях.
         Надо сказать, что латышский муж, считался тогда хорошей партией для русских рижанок, а уж для приезжих с регионов республики, например с Латгалии, каковой и была Илонка, так вообще удачным приобретением. Они часто бывали и ростом почти под два метра (в отличие от меня), работящие по дому, и не орут (тоже не как я) и подолгу выдерживают любую тёщу (опять же, не в мою пользу). В быту, конечно, неинтересны и даже можно сказать, скучны и пресны, но в мытье посуды просто боги! Вообще-то, они хорошие ребята, несмотря на главный их минус – удивительную физиономическую неразвитость. Иногда не разберёшь, обижен он, радуется, или вообще отключился от реальности.
         Так, что, вообще-то, я не в обиде, и более того, я вскоре в Москву уехал.  Да и Бог с ними.
           Кстати, о Боге. «Он не Тимошка – видит немножко». Проводившаяся в девяностых в Латвии реституция недвижимости, выбросила на улицу Илонку вместе с её новым латышским мужем. Оказалось, что в этом доме до 21 июля 1940 года жила семья,  разъехавшаяся потом по миру, и пожелавшая вернуться обратно.
         Больше я о той первой «учебно-тренировочной» жене ничего даже не слышал. Да и не до того было, так как, послушавшись совета, похожего больше на приказ, моего нового знакомого Айвара Берзиньша, я, к радости родителей, уехал в Москву, переведясь в московский ВУЗ и жизнь понеслась галопом...

         Начало знобить... Господи Иисусе, Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного...