Русский роман. Том III. Глава 38. Портрет за ст...

ТОМ ТРЕТИЙ
ГЛАВА ХХХVIII
Портрет за сто двадцать пять тысяч


Гроза в сентябре – большая редкость. Но полночи чуть в стороне от Родимова сверкали молнии и еле слышно рокотало. Не зная, что и подумать на такое безобразие в природе, Сидор Кузьмич знай крестился, доставая свои капиталы из тайников, что были у него устроены по всему дому. Хотя еще до рассвета стало тихо, когда же настало утро, то уже ничто не напоминало о ночных страхах.

Проще всего было, открутив два винта, поднять столешницу письменного стола и выгрести оттуда слоем в мизинец толщиной разложенные ассигнации. К величайшему сожалению купца, слоем в мизинчик Клементины Ильиничны, не его. Затем, в своей спальне, купец полез на потолок, устроенный из досок, положенных на балки, оттуда он достал две шкатулки. Убедившись, что требуемой ему суммы не набралось, он разрезал шов на чучеле медведя, что с подносом в лапах стоял в коридоре перед его кабинетом. Во всё время этой операции медведь смотрел на купца с укоризной и, оскалившись, будто рычал от боли – хотя мучительно больно было при этом не ему, а Сидору Кузьничу.

Ближе к полудню в ворота под кирпичной аркой на двух колясках заехали во двор гости: вахт-министр Курков-Синявин и кассир общества по возведению моста, Адам Войцехович, кучерами у них были два зверообразных мужика. Совместно они решили с обедом погодить, сперва дела; да и супруга купца, Клементина Ильинична, из загородного дома еще не подъехала. Но не позже как через час изволит быть, уверял купец.

Теперь чернобородый кассир не торопясь, аккуратно, пачку за пачкой складывал в свой саквояж деньги. Сильно потертая сумка стала похожа на дохлого налима, сильно разбухшего на солнце – того и гляди черная жижа через жабры полезет. Это при том, что сто тысяч вахт-министр сразу себе отобрал, а часть денег Адам Войцехович отсчитал в полотняный мешок навроде тех, в которых курьеры почту возят.

Перед Адамом, с видом ребенка, у которого отбирают – да уже и отняли! — любимую игрушку сидел Сидор Кузьмич. Лицо его было потно, глаза со вселенской тоской провожали каждую исчезающую в саквояже, аккуратно перевязанную бечевкой стопочку денег. Его денег!

Вахт-министр же как встал перед портретом Клементины Ильиничны, так и замер, на него глядя. Это полотно показалось ему единственной достойной внимания вещью в купеческом доме, снаружи вроде и большом, внутри же заполненном комнатушками с низкими потолками, изразцовыми печками и ведущими в разные стороны скрипучими лестницами.

Картину сотворил, судя по тому, как неряшливо прописаны были детали, какой-то не самый умелый художник. Возможно, отпущенный на оброк крепостной самородок. Да и писал он ее, прикинул Георгий Сергеевич, не менее как лет десять назад. Именно такой, как была Клементина Ильинична изображена на этом полотне, он ее помнил, а ведь расстались они двенадцать лет тому.

Этот живописец изобразил госпожу Оськину с волосами, пробором разделенными по центру и плотными завитками на висках, в платье с облегающим лифом и короткими объемными рукавами. Такое платье больше подобало бы взрослой замужней даме, но вышла на картине стройная и гибкая девочка, будто перед тем художник долго делал наброски породистых лошадок – и рука его невольно этот опыт отразила на полотне, в фигуре Клементины. Но наверняка она уже совсем другая, и настоящий ее образ давно не тот, что запечатлен в моей памяти, подумал Георгий Сергеевич. Решив, что этот портрет, как бы сегодня ни сложилось, он заберет с собою.

От грустных мыслей его отвлек разговор за спиною.

— Всё верно, — доложил кассир, — полмиллиона. И еще сто тысяч – на известные обстоятельства.

Даже в том состоянии, в каком он пребывал, Сидор Кузьмич удивился: еще никогда не слышал он столь деликатного именования взятки. Хм, известные обстоятельства, надо же… Следует запомнить.

— Позволите удалиться, Георгий Сергеевич?

— Как это – удалиться? – вскинулся купец. – А как же акции?

— Ах да!.. – хлопнул себя по лбу кассир.

С видом скромным и одновременно гордым, став похож на курицу, что впервые выводит из курятника на двор своих цыплят, Ассириец развязал тесемки довольно потертого бювара, из тисненой надписи на котором следовало, что это собственность секретного комитета об устройстве водоснабжения в городе Твери. И предъявил купцу пять удивительно пестрых листков бумаги размером в четверть, которые достал он из большого конверта. Все акции были покрыты исполненными мелким шрифтом надписями и всякими рисунками, по которым там и сям встречалось число 100 000. Номинал.

— Ишь ты, — неуверенно заговорил купец, — какие важные… В первый раз полмиллиона в пяти бумагах вижу.

— Желаете увеличить свой акционерный капитал? Нам это доставит удовольствие.

— Нет-нет! Этого вполне достаточно.

Сидор Кузьмич разложил акции по столу, пригляделся.

— Позвольте, так они еще и разные?

Кассир, Адам Войцехович, посмотрел на вахт-министра. Тот едва заметно кивнул. Ассириец улыбнулся: любил он такие вот моменты.

— Разумеется – разные. Скучно, знаете ли, пять раз одно и то же рисовать. Это вам всякий художник скажет.

— Как это — рисовать? Зачем? – несколько тревожно спросил Сидор Кузьмич. Он сощурил глаза, прочитал, беззвучно шевеля губами, строку в самом низу одной из бумажек:

— Тут ведь сказано, что, мол, «отпечатано в вольной города Гродно типографии с дозволения цензурного комитета». А это верное слово.

Голос купца Оськина задрожал. Он чувствовал приближение неких недружественных известий. Ученые-анатомы имеют идею, что у каждого коммерсанта наличествует в организме отросток навроде аппендикса, подающий ему сигнал опасности, когда его капиталам что-либо угрожает. Увы, порою его отключает жадность.

— Сидор Кузьмич, какой вы, оказывается, наивный, — с легкой укоризной сделал купцу выговор вахт-министр. – Как же можно слову верить? Да еще печатному. В наше время, когда вообще никому верить нельзя, это просто нонсенс. Сплошная нелепость. Если вы понимаете, о чем я.

— Я, с вашего любезного позволения, откланяюсь, — учтиво сообщил хозяину дома кассир. – Доктора полагают весьма для здоровья полезным в это время суток делать моцион.

Адам Войцехович, до того довольно неприветливый, набив деньгами саквояж сразу сделался очень любезен. И, скаля зубы, он вежливо спросил:

— А кто я такой, чтоб с докторами спорить?

Вдруг купцу вспомнилось, как на нижегородской ярмарке, в тот самый год, когда она впервые открылась, дозволил он одной старой цыганке ему по руке погадать. Оказавшись щедра на обещания, эта карга посулила ему денег миллион, орден за херойство и жену-княгиню — а сама меж тем сперла пять рублей. Отчего-то сейчас ощущал себя Сидор Кузьмич так, словно опять с той гадалкой между павильонами столкнулся.

— Антона в провожатые возьми, — сказал кассиру господин Курков-Синявин. – Так оно спокойнее будет. А Архипу передай сюда зайти.

Оставив мешок с частью денег на столе, Адам Войцехович вышел. Через короткое время появился Архип.

— Ваше высокопревосходительство, — прохрипел ставший вконец несчастным Оськин, — извольте разъяснить эти акции.

— Полагаю, Адам Войцехович пошутил. Может, настоящие акции, именно что в Гродно отпечатанные, в конверте остались?

Вконец замороченный купец схватил конверт и разве что носом в него не залез.

— Тут пусто…

— Какая неприятность! – посочувствовал ему вахт-министр.

— Неприятность?!

Георгий Сергеевич поморщился.

— И охота вам, дорогой Сидор Кузьмич, всякие пустяки обсуждать, — небрежно махнул он рукой. – Давайте-ка лучше об искусстве побеседуем.

Пегий господин указал на стену:

— Я желал бы приобрести этот портрет. Уж так супруга ваша ловко нарисована, что и Рубенс обзавидуется.

Несмотря на всё больше охватывающую его панику, купец еще был в состоянии понимать происходящее. И повторил:

— Но как же акции…

— Нет, Сидор Кузьмич, так в благородном обществе с гостями поступать не разрешается! Куда делось ваше понимание учтивости? Сначала поговорим об этой картине, а уж потом я вам, как мажоритарному акционеру, про акции расскажу. Назовите цену, — подойдя к портрету, попросил Георгий Сергеич. Предупредив:

— Вижу, вы караул кричать думаете? Не советую. Я-то что, а вот у Архипа так деликатно уши устроены, что он очень осуждает, когда кто-либо тишину нарушает.

Купцу хватило одного взгляда на Архипа, чтобы переменить свои планы. Он действительно намеревался звать на помощь, но вспомнил, что вчера, собираясь опустошить свои тайники, отослал из дома почти всю прислугу. Только кухарка да две девки на кухне и остались, а матушка уже отправилась в обычный свой поход на кладбище. Он еще раз оглядел Архипа: что с этих баб толку против такого громилы. Сразу же видно, какой он есть душегуб.

— Цена, — напомнил пегий господин.

— Картина изготовлена только в начале лета. Видите, она еще даже во временной раме.

«Зачем я это рассказываю?» — затосковал Сидор Кузьмич.

— Этот портрет не продается.

Георгий Сергеевич с изумлением воззрился на купца. Архип тоже, хотя без всякого удивления. Просто посмотрел исподлобья на Сидора Кузьмича. Тот сразу передумал:

— Хотя… Продается всё. Дело в цене.

— Сегодня мне даже нравится ход ваших мыслей. Хотя, признаться, я с ним и не согласен. Итак, сколько? Давайте я эту вашу картину за десять рублей куплю. А что? Красивая круглая сумма.

— Нет, — просипел купец.

— Согласен, десять рублей – не деньги. Тогда тысяча, — сказал вахт-министр. Задумчиво посмотрел на купца. – Тоже нет? А десять тысяч?

Оськин уставился на портрет супруги: «За что там отдавать десять тыщ? Ясно – издевается».

— И этого мало? Да вы, как я посмотрю, Сидор Кузьмич, выходит что скряга?

— Как же скряга, когда я вам и бочонок сливочного масла подготовил. Полтора пуда! Для вас — по восьми копеек за пуд…

— Хорошо. Это в корне меняет дело. Пусть будет тогда сто тысяч.

— Шутите?

— Хороши шутки! – хмыкнул пегий господин. – Еще никогда в жизни не приобретал я так дорого предметов роскоши. А вы ловки торговаться, — похвалил он купца. – Чтоб вот так легко, за минуту, поднять цену с десяти рублей до ста тысяч – это какой задор иметь надо! Да вы талант, Сидор Кузьмич!

Оськин уже сидел с видом несчастного котенка, которого почему-то тыкают мордочкой в напруженную им лужу, а он всё не возьмет в толк – за что, люди добрые? Только на Архипа с испугом поглядывал.

— Эх! – выкрикнул Георгий Сергеевич и сделал такой жест, будто со своей непокрытой головы шапку сорвал и об пол ее и швырнул. – Гулять так гулять! Полмиллиона! Любезный, — над столом склонившись, проникновенным голосом заговорил вахт-министр, — это ведь пятьсот тысяч. Соглашайтесь.

«Спятил его высокопревосходительство, — понял купец. – А со скорбными головой соглашаться надо…» Он принялся часто-часто кивать.

— Вот и прекрасно, — сразу повеселел пегий господин. – Я и не видал никогда таких умельцев, чтоб взять – и полмиллиона себе на пустом месте наторговать. Сейчас и рассчитаемся…

Он повернулся к кузнецу:

— Архип, уходить когда будешь, так не забудь, эту картину с собой прихвати.

Купец Оськин взял со стола и дрожащей рукой протянул вахт-министру пестренький листок.

— Так как же?..

Курков-Синявин обаятельно ему улыбнулся:

— Ну что вы мне этим фантиком в нос тычете? Могли бы уже и понять, что никакого мостостроительного предприятия нет – и никогда не было.

— Не было?

— Именно!

— А как же все, кто акции приобрел?

— Вот ведь незадача: акционеры есть, а акции их ничего не стоят. Ну, не считая труда, вложенного Адамом Войцеховичем в их изготовление.

— А его величество в курсе?..

— Си-и-идор Кузьмич! Я, грешным делом, был совершенно иного мнения о вашем понимании дружеской шутки. А вы, как я посмотрю, чувства юмора вовсе не имеете.

Сидор Кузьмич сидел, бессмысленно пялясь в пестрые бумажки. Он слышал произнесенные вахт-министром слова, даже их понял – но гнал от себя правду: купец, всегда считавший себя самым хитрым человеком губернии, оказался последний простак, которого одурачить – что свечу задуть. И ведь он не просто на крючок попался, а сам сперва наживку на него насадил. Простак, как есть простак!

— Или, если так будет приятнее, то скажу: случился force majeure – и предприятие обанкротилось. Уж извините, но такой риск всегда есть. Вам ли не знать.

Георгий Сергеевич посмотрел на купца Оськина и дыхание его сперло от ненависти к этому червю, укравшему его счастье. Однако он остался по-прежнему ласков.

— Но менее всего хотелось бы мне пустить по миру вашу почтенную супругу. И детушек ваших. У вас ведь, если я ничего не путаю, имеется в наличии два сыночка?

— Павлуша и Петенька… — заплакал Сидор Кузьмич. Сердце его заныло.

— Именно. Потому напоминаю, что пять минут назад вы продали мне портрет Ирины Ильиничны. За полмиллиона.

Вахт-министр приподнял почтовый мешок и бросил его под ноги купцу. Затем сгреб со стола «акции», передав их Архипу.

— Бумажки эти я заберу. Вам они уже ни к чему, а Адаму Войцеховичу могут и пригодиться. Он, знаете ли, продавая свои художественные поделки, такие чудеса ловкости иногда демонстрирует, что любо-дорого посмотреть.

И пояснил:

— Нам – любо, вам – дорого. Всё по-справедливости, не так ли, Сидор Кузьмич?

Несколько воспряв, Оськин поднял мешок и в него заглянул. Зашевелил, считая, толстыми губами.

— Ваше высокопр… Господин вахт-ми… Георгий Сергеевич, но здесь же и половины от пятисот тысяч нет!

— Да, вы правы. Там примерно треть от этой суммы.

В голове бедного Сидора Кузьмича всё окончательно смешалось. Купец запутался. Он перестал понимать что-либо в происходящем. И пришла боль – жгучая, рвущая сердце, из груди ползущая в шею и руки. Пальцы онемели и мешок вывалился из них, шлепнувшись на пол.

— Почему? – прошептал он. – За что?

Курков-Синявин посмотрел на портрет. Как хороша была Клементина в юности! Почему он не остался с нею? Зачем отдал этому негодяю?

Пожалуй, хватит игрищ, подумал корнет, пора выложить карты на стол.

— Помните, как уговорили вы батюшку своей супруги, Илью Ивановича, на ее брак с вами?

Георгий Сергеевич и этот вопрос задал, и дальше говорил устало, без эмоций. Он устал притворяться. Да и ни к чему это уже стало.

— Ведь вы делали сначала всё, чтобы нарушить его деловые интересы.

Он принялся загибать пальцы:

— Подослали к нему жулика-закупщика, что большие деньги Илье Иванычу предложил и расписку дал; потом весь хлеб и лен за два года из имения вывез – и, нисколько не расплатившись, пропал.

— Ей-богу, не подсылал никого…

— Сидор Кузьмич, я ведь его нашел и всё выяснил. Ныне он со всем удобством размещен в тюрьме города Владимира, куда попал на год за такую безделицу, что в приличном обществе и говорить неловко. Или рассказать?

Пегий господин посмотрел на Архипа, который мотнул головой: нет, мол, не надо.

— Хм, даже Архипу это не интересно. Решено: не будем его обсуждать. Но вас непременно порадует, что этот ваш жулик-закупщик духом бодр и в характере нисколько не переменился: за пять рублей и связку воблы так мне эту историю описал, что куда там Загоскину! И не просто так, а на бумаге ее изложил.

Сидор Кузьмич сидел молча, глядя на еще вчера такого симпатичного вахт-министра жалобно и с испугом. Что это он такое говорит?

— Затем, когда для Ильи Ивановича настали непростые времена, вы всеми способами подрывали его репутацию. У подлых слухов есть та особенность, что к ним прислушиваются, не очень-то проверяя на истинность, в обществе – и от Ильи Ивановича в несколько недель отказались достойные люди его круга. А как не отказаться, когда сразу два записных игрока из местных это утверждать начали?

Вахт-министр почувствовал раздражение.

«Зачем я мечу тут перед ним бисер? — подумал он. — Ведь я все знаю, и этот купец уже понимает, что мне все известно. Пора заканчивать…»

— Это ведь вы пустили слух, что папенька Клементины Ильиничны нечист на руку и в карты передергивает? Не от себя, разумеется, а через двух игроков. Я ведь этих ваших мошенников встречал, и от них тоже исповеди получил. Про то, сколько вы каждому из них за подлый поклеп заплатили.

Купец втянул голову в плечи.

— Так поступить с благородным человеком! Кто вы после того, как не последний мерзавец?

От двери что-то угрожающе пророкотал Архип.

— Вы на всех углах болтали, что Илья Иваныч находится под подозрением полиции и с ним лучше не иметь общих дел. Мол, от отчаяния он уже ассигнации подделывает. И некоторым даже показывали поддельные пятидесятирублевые бумажки, хотя вам их подсунул англичанин Форсайт.

— Помилуйте! – просипел Сидор Кузьмич. – Я не хотел!

И снова заплакал.

— Именно вы, на это тоже есть письменное подтверждение, дали некоему Лишке денег, чтобы тот доложил в Синод о принадлежности Ильи Иваныча к секте христоверов. Да есть ли для вас хоть что-то святое?

— Простите, Георгий Сергеич!

— Бог простит, — пробормотал Архип тоном, что утверждал прямо противоположное им сказанному.

— И все это во исполнение плана лишить Илью Иваныча возможности изыскать необходимые ему средства. Дали ему год прожить в нищете и отчаянии, чтобы скупить его векселя за треть их стоимости – ведь поместье к тому времени оказалось перезаложено в опекунском совете, и ни один кредитор к тому времени не верил, что по этим обязательствам хоть что-либо получит.

Пальцы на руке Георгия Сергеевича сложились в кулак, на который с тоской глядел купец.

— Именно поэтому, кстати, и я уплачу вам за портрет лишь треть от половины миллиона. Да и то только ради того, чтобы не оставить в нищете детей Клементины Ильиничны.

Голос Куркова-Синявина звучал глухо, сам он казался разочарован: месть, о которой он мечтал несколько лет, никакого удовлетворения не принесла.

— Мне, Сидор Кузьмич, хорошо известно, какие подлости вы творили. Как угрожали предъявить эти векселя через суд – и, достойного человека шантажируя, с ним породнились. Хотя гораздо правильнее было бы сказать, что вы тогда по-дешевке купили Клементину Ильиничну в свою собственность.

— У меня не было другой возможности добиться взаимности. Я любил и люблю Клементину, — выдохнул из последних сил купец. Губы его посинели так, будто поел он черники.

— Я тоже. А вы ее украли. Вы, господин Оськин, не имеете ни совести, ни чести, но я все же отдам вам приблизительно ту сумму, в которую обошлась вам Клементина двенадцать лет назад, — заключил пегий господин, который на самом деле был и не пегий вовсе, а лишь местами седой. Он подпихнул ногою в сторону купца мешок с деньгами и вышел из комнаты, сказав Архипу не спускать с Сидора Кузьмича глаз и не дозволять ему никуда отлучаться, покуда не будет на то особого распоряжения.