Анна

Тридцатые. Начало колхозного строительства по всей стране. Коллективизация делала свои первые, но мощные шаги, которые достигали даже отдалённых уголков молодого Советского государства.

Амурское село с громким именем Отважное на левом берегу Архары. Молодая женщина, обезумевшая от горя, быстро шла по деревенской улице, прижимая к себе грудную дочь, направляясь к дому матери.

-Анна умирает. – осипшим от слёз голосом произнесла она, войдя на порог материнского дома.

Бабушка Евдокия взяла внучку из дрожащих рук своей дочери и, развернув одеялко, положила её на лавку у печи.

-Фёкла! Грех на тебе будет большой: от голода она умирает! – она осматривала обессилившего ребёнка. Худые ручонки казались ещё тоньше по сравнению с непомерно вздувшимся животом. Евдокия Беленко в молодости уже видела голодавших детей в своей родной Украине. От того и бежала их большая семья из Днепропетровского уезда десятилетие назад на другой край земли – сюда, на Дальний Восток – подальше от голода, разрухи и гражданской войны.

Молодая женщина отвернулась, чтобы скрыть от матери подступившие слёзы. Тяжкий сельский труд и постоянное недоедание истощили последние силы кормящей матери. Не было молока в груди. Ещё недавно её дочь кричала ночами, а теперь у младенца уже не было сил. Только жалобные детские глазёнки обречённо смотрели в потолок.

— Вот тебе пятнадцать копеек, иди, купи у соседей молока, - велела Евдокия, протягивая Фёкле монеты.

Пригревает майское солнце. День выдался ясный и безветренный. Сегодня страна отмечает очередную годовщину Победы в Великой Отечественной войне. У памятника воинам-землякам собралось немало односельчан – местный клуб и школьники дают концерт под открытым небом. Тут и песни, и танцы, и патриотические стихи.

Девяностолетняя Анна Владимировна тоже пришла на праздник. Маленькая хрупкая пожилая женщина в свои годы сохранила и живой ум, и ясную память, и чистый взгляд озорных глаз.

-Я вообще-то не рассчитывала на такую долгую жизнь, - говорит она. - Нет, конечно, не думала, что так долго проживу: сейчас вот ничего делать не могу, а сидеть сложа руки не привыкла.

Она смахнула со щеки набежавшую слезу:

— Вот смотрю я, какая школа в нашем селе – большая да светлая. А дети учиться не хотят. А мне так обидно: мне учиться не довелось - всего лишь два класса закончила – вот и всё образование.

Стоял дом семьи Худяковых в центре села. Рядом Правление, и сельсовет, и школа. Стучатся в дверь два деревенских мужика, просят хозяйку:

-Фёкла, разреши нам у тебя выпить, а то на улице неудобно – ветрено.

Не хотела обидеть их женщина – вот и пустила. Сидят они за столом, выпивают, между собой разговоры ведут. А один из них, Луценко, болтнул своему собеседнику:

-А я всё зроблю, шо хочешь. Вот бачишь, - детина: сделаю так, чтоб ни на что не будет похоже. – хвастается он, тыча пальцем в сторону восьмимесячной Надюшки, которая, испугавшись чужаков, ревела у матери на руках.

И вправду, ни с того, ни с сего, к вечеру у малышки пошла из глаз слеза с кровью. Пришёл отец вечером домой, а Фёкла рассказала ему, что был Луценко, и после с Надей такое случилось.

Он рассвирепел, нашёл Луценко, схватил его за грудки:

-Если с моим ребёнком что-то случится – я тебя убью. И сам пойду в милицию, и всё расскажу – ничего не скрою.

А тот, хитро прищурясь, отводит в сторону взгляд и отвечает:

-Да иди до дому, ничего не будэ. Это я по пьяни болтнул.

Вернулся отец, видит, и правда, всё в порядке с младенцем. Да только после этого начались напасти на их многострадальную семью.

У Фёклы Худяковой четверо детей. Анна - старшая. Отец её перебивался случайными заработками - в колхоз идти не желал - только и в дом ничего не приносил. А мать работать не гнушалась. Ей детей надо было кормить: была она дояркой в колхозе «Память Ленина». За трудодни, понятно, какая плата – зерно. Этим и перебивались: на ручной мельнице перемалывали пшеницу, провеивали-просеивали – хлеб пекли. Из того же зерна и кашу варили.

Обуться колхознице было не во что. Летом – босиком, а в холода - обмотает ноги портянками, обвяжет верёвками и так идёт доить стадо.

Вот и застудилась Фёкла. Несколько дней она вся от жара горела, страшный кашель не проходил. Пришёл деревенский врач и констатировал: туберкулёз.

Тяжёлая эта болезнь. Подкосила она Фёклу.

Вернулась однажды десятилетняя Анна из школы.

-Аннушка, поди сюда, - зовёт её мать. – Ты там сходи, управь нашу скотину. И растопи печь, надо же щи сварить – младшенькие голодны. Я что-то сегодня занемогла. Посплю немного и встану к вечеру.

Легла она и больше не вставала.

Свалились на плечи Анны недетские каждодневные заботы: ходила она на протоку, ломала ивовые прутья, чтобы печь растопить да обед сготовить. И квашню надо поставить – тесто завести - хлеб испечь. Она небольшого ростику, до печи не достаёт – табуреточку подставляет, и ухватом тяжёлые горшки передвигает.

До темноты она кое-как управлялась со всеми делами. А к ночи сваливалась с ног. И за матерью надо ухаживать, и младшеньких нянчить. Утром – в школу. На уроках она прилежно занималась, а только домашние задания не выполняла. Когда?

Так прошло несколько месяцев.

Начало мая. На лугах появилась свеженькая травка. Полевые работы в самом разгаре. И стада пора выгонять на пастбища.

Шла Анна из школы мимо Правления колхоза «Память Ленина». Зазвал её сам председатель и говорит:

-Анна, ты уже взрослая, ответственная. Мать у тебя лежачая, работать больше не может. Где зерно брать будете? У меня к тебе предложение. Коров надо выгонять, а мы пастуха для колхозного стада найти не можем. На трудодни-то шибко никто идти не хочет. Ты хоть неделю попаси стадо-то, а мы потом тебе замену подыщем.

Что делать? Долго уговаривать не пришлось. Согласилась. Тем более временно.

Пятнадцатого мая, на заре, посадили десятилетнюю Анну на коня. И отправили пасти колхозных коров. Целый день она с ними в полях-лугах. Работа тяжкая не то что для ребёнка – для взрослого мужика. А к вечеру пригнала стадо обратно. Помогли ей в деревне с коня слезть. А она как встала на землю – так чуть не повалилась: ноги не слушаются, голова кружится – как будто землетрясение. А утром вновь – на коня – и в поля.

Ждала Анна, когда замену ей найдут, но напрасно. Ни через неделю, ни через месяц – никто не пошёл в колхозные пастухи.

Был светлый июньский день. Но сотряслась деревня от страшной вести, что провозгласил репродуктор на Правлении: началась война. Архаринский РВК призвал отважненцев на фронт.

Тут уж про Анну и вовсе забыли. Хочешь не хочешь, а на заре стадо выгоняй, и до вечера ходи за ними по гнусу и мошке, и в зной, и в дождь, и в грозу. Сама она понимала: трудиться надо, иначе как прокормить своих младшеньких и больную мать?

Так и пасла Анна стадо. С утра на коня посадят её, а вечером – снимут.

А как-то гнала она коров по пади. Старая кобыла её споткнулась, и девочка, вылетев из седла, перекувыркнулась через неё и отлетела метра на три. Лежит на земле, глаза закрыла от боли – подняться сил нет. Но ещё больше боится, чтобы лошадь не ушла от неё. Ведь без коня за стадом не угонишься, а вокруг колхозная пшеница. Строго-настрого надо следить, чтобы ни одной головы на поле не было! Вот встала Анна, превозмогая боль, подходит к лошади и шепчет ей: «Милая моя, только не уходи, только не уходи». Осторожно берёт её за поводья, а до стремян-то не достаёт. Как же залезть в седло теперь? Было бы хоть дерево – она б на него, а с него – на лошадь. Но вокруг - бескрайняя падь. Подвела Анна лошадь к бугорку и с него кое-как запрыгнула поперёк седла. Легла на него животом, насилу подтянула себя руками, уселась на кобылу, и то задом наперёд. Еле-еле развернулась в седле. После этого случая старалась крепче держаться в седле.

Всё б ничего, и к такой работе она попривыкла. Да только новая напасть случилась.

Однажды видит Анна – поодаль от неё что-то страшное происходит на пастбище: огромный волчище напал на тёлочку – вцепился ей в шею, а та его мотыляет во все стороны, но волк не разжимает зубов. Обессилила тёлочка, рухнула на колени, а потом и вовсе на бок повалилась. Разорвал её волчара и тут же жрать начал. Обуял страх Анну, подстегнула она коня, и – в деревню бежать, чтобы кого-нибудь на подмогу позвать. А зверь – что он ждать будет? Наелся, да ушёл в обратно лес.

Так и повадился он в стадо ходить – коров резать.

Сильно Анна боялась его. Дядя Коля, брат матери, положил стреляный патрон в карман ей:

-Аннушка, не выкидывай гильзу. Пусть волк почует запах пороха – и не будет больше донимать тебя.

Так и было.

До поздней осени трудилась она пастухом. Вышло в то лето у неё двести шестьдесят трудодней – большая сумма. «Платили» ей, конечно: и зерно давали, и масло сливочное, и масло подсолнечное (неочищенное, пахнувшее олифой).

В ту осень Анна больше не пошла в школу. Приходила Варвара Антоновна, молодая учительница Отважненской школы, уговаривала Аннушку вернуться за парту. Но та – ни в какую. А самой так учиться хотелось, да не до этого было: забот много, и в колхоз на разные работы пошла – семью кормить надо.

Видела Анна, как беззаботно возвращаются домой с уроков её бывшие одноклассники. А ей так завидно! Спрячется за сараем и ревёт в голос от обиды, что нет у неё возможности в школу ходить.

А следующим летом её и вовсе спрашивать не стали – посадили на коня и отправили вновь пасти стадо. Правда, дали ей в помощницы молодую женщину. Вдвоём всё легче стало. Да человек семейный её напарница была – то ребёнок заболеет, то ещё что-то случится – на работу не выйдет. Вот только у Анны – ни выходных, ни отгулов.

Опустел колхоз – остался без тружеников. Даже те мужики, за кем бронь была, научили баб тракторы-комбайны водить, и ушли добровольцами на фронт. Работать стало некому. Вот девчонок деревенских и отправляли в поле – на сельхозработы. То посевная – сеять зерно, то косьба – в копны сено складывать; а уборочная – за комбайном ходить. Так прошло третье трудовое лето у Анны. Снова целыми днями она – в поле.

Как-то по темноте возвращалась домой. Вдруг видит - ведут строй пленных японцев сквозь деревню (по сёлам тогда дорога проходила, шла она вдоль берега Амура). Испугалась Анна, с дороги свернула, к конюшне прижалась и стала пережидать, когда те пройдут. Пешком в приграничное село Касаткино тех пленных японцев сопровождали. А там посадили на баржу и по Амуру отправили в Хабаровск.

Рассчитывал, видать, японец, что, коли фронт – на Западе, то здесь, на Востоке, нет никого. Но только и тут на страже стояли части Советской Армии. Не дали врагу развернуться – сразу же остановили.

Однажды сырой мартовской ночью проснулась Анна от стука в окно и лая их разъярённой собаки. Отодвинула штору, глянула во двор и различила при свете луны силуэт человека с винтовкой. Испугалась, отпрянула от окна, укрылась с головой одеялом.

Бабушка, кряхтя, встала, отворила дверь. Оказалось, что наши солдаты просились на ночь. Куда и откуда шли – они того не поведали. Да только по темноте идти дальше не стали. Запустила их бабушка в хату, а они все мокрые да продрогшие. Вместо сапог на ногах – обмотки. Натопила жарко печь, картошки им наварила. Похлопотала, чтобы просушить их портянки да рубахи. Военные побросали шинели на пол, и прямо так, уставшие, уснули. С утра, на самой заре, собрались, и последовали дальше.

Вести с фронта по радио ждали все - от мала до велика. Как только большой репродуктор на Правлении громогласно объявлял «Говорит Москва!», деревня останавливалась и затихала. Деревенские слушали, затаив дыхание, как очередное село освободили, очередную высоту взяли… И так долгих четыре года.

В сорок пятом оформили четырнадцатилетнюю Анну как члена колхоза поваром в тракторную бригаду. Было их две кухарки. Одна едет за продуктами, а другая остаётся в поле. Домой они не ходили, ночевали в зимовье. Колхозники же и в день, и в ночь работали: трактора всего два – ночью пашут, а утром – сеют. А их кормить надо.

Закончилась война. Шли на восток первые эшелоны демобилизованных. Ехали на родину отцы, братья, сыны. И в Отважное с фронта вернулась первая партия фронтовиков.

Праздник был великий. Самый запоминающийся в жизни Анны! В центре села, у Правления - большая поляна. Молодёжь местная, солдаты, пришедшие с войны - очень много народу собралось. И на той поляне целый день в лапту играли – «Бей-беги». Все были счастливые, весёлые. Песни пели, довоенные годы вспоминали. И хохотали. От радости, от счастья. Но никто из них о войне не рассказывал, и никто про то не расспрашивал.

Веселье длилось целый день – до заката. На поляне танцевали вальс под гармонь местного деревенского музыканта. Имя того гармониста уже из памяти односельчан стёрлось, а радость от праздника в душе сохранилась.

Вернулись к мирной жизни парни и мужчины. Кое-кто в колхоз пошёл, а многие поразъехались.

Анна так и продолжала трудиться. Дома также вся работа на ней. И сестрёнки младшие присмотра требуют, и мать больная – ухода. Несколько лет как хворая. Врачи уже и не надеялись.

Стояла ремонтная бригада под Татаканом – железнодорожная станция Транссиба неподалёку от Отважного. Чинили мост через речку Сухушу. И там, в вагончике, среди рабочих-дорожников жил врач. Пришёл он по какой-то надобности в Отважное, попал в избу к деду Анны, отцу Фёклы. Он ему и пожаловался: никто, мол, дочку не лечит, в больницу не кладут, куда только не обращались – всё без толку. А приезжий врач ему и говорит:

-Знаешь что, отец. Я б на твоём месте не решился её никуда везти. Она у вас в дороге помрёт, а у вас денег нет лишних. Вы её назад не привезёте, и придётся где-то в дороге закопать, как попало. А сварите лучше лекарство из овощей. Пусть она его попьёт. И если ей жить, значит, выздоровеет.

И по тому совету бабушка Евдокия делала это снадобье: варила на водяной бане морковь, свёклу, чёрную редьку, алоэ, добавляла нутряное сало и стакан спирта. Закупоривала в тёмной бутыли и от солнца прятала в подполье, где семь дней настаивала.

А когда Фёкла стала есть то лекарство – начался у неё сильный кашель. А местный фельдшер Кривоножко каждый день приходил больную наблюдать. И говорит она ему:

-Не буду я пить его, у меня от него кашель, плохо мне.

А он взял её за плечи, заглянул в лицо и взмолился:

-Фенечка, миленькая, ни в коем случае не бросай его пить: это значит у тебя очищение происходит. Ты покашляешь и перестанешь. А болезнь пройдёт.

Каждый день мать Анны пила то лекарство. Как все три литра закончились – так она и встала с постели. И позже обратно в колхоз пошла.

Анна к тому времени уже работала на пекарне местного сельпо. А сельская пекарня требует тяжёлого физического труда: печь растопить, на своих женских плечах мешки с мукой переносить, и тесто вручную замесить. Подрывалось здоровье девушки.

А денег в колхозе по-прежнему не давали, а только продуктами расплачивались за трудодни. А что же у сельского жителя своей сметаны не было? На что она им? Ведь все личное подсобное хозяйство держали. А если масло растительное давали, то бочковое прогорклое. Да и всё б ничего, жить можно, да налог надо платить, да только деньгами. А где их взять? Вот и думали постоянно, как выкрутиться. Поросят продали – отложили. По весне картошку лишнюю сбыли – отложили. Вот так и собирали на налог.

Из колхоза-то не отпускают просто так. А вот Анну увёз с собою муж-военный. Служил он на Тихоокеанском флоте, в Советской Гавани. Туда и забрал молодую жену.

Но пришло ей письмо от бабушки Евдокии: что полезла она, мол, на крышу – там семечки сушила – упала с лестницы и зашибла ребро. А теперь лежит она, с постели не встаёт, и воды подать некому. К сыновьям да к дочери жить не пошла, и зовёт к себе внучку. И муж узнал и сказал, как отрезал: поехали в деревню. С ним разговор короткий. Так снова вернулась Анна в своё село, но уже с мужем. Стали с бабушкой жить. И корову держать.

Отелилась их Зорюшка близ озера. А то приметил сосед Луценко. Пришёл к ней, говорит:

-Бабка, нальёшь мине сто грамм – будешь молоко исты.

А Евдокия была с норовом. Пошла на принцип:

-Хай, моя корова сегодня сдохнэ или завтра, а тобе я и два глотка не налью.

-Ну як хочешь. – сказал то Луценко, развернулся у порога и ушёл.

И всё. Не стало у неё никакого хозяйства на дворе. Хоть верь, хоть не верь. И собака ушла, и кошка ушла, и свинья сдохла, и ту корову сбыли – она доиться не стала.

Подсказали ей добрые люди: если хозяйство будешь снова заводить – бери из-за речки. Так она потом и сделала: купила корову в соседнем селе. Бурёнке той было уже семнадцать лет. Но она ещё прожила два года, молоко давала и даже телёночка подарила. И после велось хозяйство у Евдокии.

Огород, конечно, как и все большой сажали. И картошку, и овощи, и подсолнухи – обязательная программа. В один год наколотили-насушили семечек три мешка, и отправили Анну продавать их на рынке в город Биробиджан. Сбыла она товар, а на вырученные деньги купила себе костюм из серого сукна: юбка прямая по колено, и жакет на пуговицах с отложным воротником. Очень уж хотелось приодеться молодой женщине.

Увидела Евдокия тот костюм, и больно такой же желала: не так ей юбка нужна была, как хотелось ей жакет с отложным воротником. Заметила Анна, что горят глаза у бабушки при виде суконного костюма:

-Давайте я Вам его подарю, - говорит она ей.

И отдала. Надевала его Евдокия, только когда в гости ходила, а так его берегла. И жизнь прожила, а не сносила костюма. А как померла – похоронили её в нём.

И после переехала Анна в соседнее село Аркадьевку – мужа её позвали в совхоз на работу. К тому времени трое детей у них было – и все девчонки. А их надо одеть-обуть, накормить. Муж денег в дом не приносил. А у самой зарплата – сто семнадцать рублей, ведь как неграмотную, её ставили на разную низкооплачиваемую работу. Вот Анна ложилась спать и думала: как жить дальше. И уж больно стала по своему родному селу скучать и хотела туда вернуться.

Поэтому в семьдесят девятом году купили они дом в Отважном. Хороший дом, крепкий. Огород большой. А в конце огорода – карагач растёт – такой высокий, огромный. Вышла Анна оглядеться, залезла на то дерево и смотрит на село, вспоминает: там они с бабушкой рыбку удили, а там она колхозное стадо пасла… И до того ей тошно и тяжко стало на душе стало от воспоминаний детства.

А тут вскоре у мужа инсульт случился. Приковало его к постели. Корова их пала – наелась мёрзлой капусты у засольника. Пришла на своих ногах домой. А утром пошла Анна доить её – а она уж мёртвая.

И тогда её словно отвернуло от родного села. Больше не захотела она там жить, коли в Отважном – одни проблемы.

А как вновь в Аркадьевку вернулась – так сразу и похорошела, и посветлела. Говорили ей бывшие односельчанки: «А ты теперь совсем по-другому выглядишь. Ты в Отважном не такая».

Оно и правда, жизнь на новом месте стала легче: дети повыросли – помогали по хозяйству – стирать-убирать и корову управлять. Стала Анна в местной самодеятельности участвовать. В сельском доме культуры зарождался женский хор под предводительством талантливого баяниста. И Анна была одной из первых его участниц. Пела голосом низким, но уж очень хорошо. Слава о хоре на весь район гремела.

Смотрит девяностолетняя Анна Владимировна на фото десятилетней давности, где запечатлена она с подругами-ровесницами:

Анна Владимировна справа. С. Аркадьевка
Анна Владимировна справа. С. Аркадьевка
-Мы дружили, а почему дружили? Все мы простые женщины. И когда вдруг встречались, а встречались мы случайно то у магазина, то у клуба, то шли чай пить к Прасковье Трофимовне. И вспоминали мы молодость – как пели, танцевали, но никто не жаловался на жизнь, на тяжкие годы обездоленного военного детства. И всегда нам было весело вместе. Нет уже этих бабусек.

Вздыхает Анна, откладывает фотографию в сторону и вглядывается задумчиво вдаль, поправляя белоснежные волосы. И проносится у неё перед глазами целая эпоха.

(Основано на воспоминаниях Кулаковой Анны Владимировны, 1931 г.р., труженицы тыла)