Глава 11. Онегинлэнд

      Два дня ему казались новы
      Уединённые поля,
      Прохлада сумрачной дубровы,
      Журчанье тихого ручья...

      А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

      Меня угораздило оказаться в экспериментальной симуляции 2.0 в воскресенье. А это при переводе на язык 1820-го года означало, что благочинному семейству Лариных предстоял обязательный визит в церковь.
      Сначала я, было, попыталась отвертеться – тем более что и эпичное знакомство с отцом Иннокентием у меня уже состоялось, да как-то не заладилось вследствие неудачного экзорцизма, – но, памятуя о том, что биосимуляция может в ответ продолжить бомбить меня спамом, я, сдавшись без боя, выдавила из себя улыбку и приторное «Жду не дождусь!» и «Бегу-бегу!».
      В конце концов, молот Демиюрга может быть где угодно в этом литмирке, так почему б не начать осмотр, скажем, с церкви? Зная, какой у меня дядя циник и приколист, даже не удивлюсь, если он со своим извращённым чувством юмора его именно там и запрятал.
      Но перед «увеселительной» поездкой мне ещё предстояла процедура одевания.
      Первая четверть XIX века, безусловно, прекрасно и привлекательно для каждой женщины-в-душе-принцессы смотрится на киноэкране, но многие ли из современных бизнес-леди задумываются о том, на какие ухищрения и жертвы приходилось идти их прапрабабушкам ради тонкой талии, высокой груди и идеальной осанки?
      Думаю, сейчас я впервые с начала этого безумия окончательно осознала, что это – никакой не тестовый режим, а самый настоящий букшифтинг.
      Почему именно сейчас, да и вообще, в чём кроется та самая «большая разница»?
      Поясню. До этого в качестве тестировщицы моё и пребывание в литмире, и сами ощущения были ограничены бета-версией программы – по сути, «огрызком», отличным от налитого соком «яблочка». Уж так сложилось, что основной каскад эмоционально-физического восприятия в «Цифрослове» предназначен для оплативших их по прейскуранту клиентов.
      А мы – кто?
      Правильно: обслуга, чего ж на нас тратиться?
      Тут же всё мне, да за просто так! Чисто именины сердца, «спасибо» доброму и щедрому дяде за билет в этот «Онегинлэнд»!
      Пока я, всё ещё чувствуя отголоски тошноты (а ведь сама при работе над Идеей так ратовала за расширение спектра физических реалий!), осторожно сползала с перины на холодный деревянный пол, Филипьевна в сопровождении девочки-служанки торжественно внесла в спальню выходное платье.
      Я молча оглядела ворох шмотья, который предстояло на себя напялить, и мысленно прокляла всех известных мне кутюрье за такие издевательства над бедными женщинами.
      Итак, сначала меня, точно пленного партизана, заставили поднять руки вверх, через голову аккуратно и быстро стащив хлопковую ночную сорочку. Не успела я, раздетая донага, начать стучать зубами от утреннего холодка, как мою голову просунули в… другую сорочку – тонкую батистовую, отороченную по нижнему краю миленькими кружевами.
      Девочка-крепостная («Акулька», как начальственно руководя процессом одевания, прикрикнула на неё няня) бухнулась на колени, бережно подсунув под мою ступню аккуратно собранный шёлковый чулок. Я не сдержалась, хихикнула – щекотно же! Акулька, было, хихикнула в ответ – за что получила подзатыльник от Филипьевны.
      Опасаясь, что прилететь может и мне, я поспешно сама натянула чулки, закрепив их выше колена подвязками – ну, пока что всё достаточно лёгкое и сильно движения не сковывает, в таком, если что, можно и наклониться, и присесть: кто знает, куда придётся залезть, чтоб до «аварийного выхода» добраться? Ах, только б найти его, а там…
      После чулок на меня стали надевать панталоны, и вот с этой-то части гардероба и начались первые серьёзные притеснения моей свободолюбивой натуры: никакого эластана, длина изделия – как у современных мужских «бермудов», да ещё и сами штанины, украшенные снизу кружевом, лишь слегка ложились внахлёст, весьма условно прикрывая всё «самое важное», вдобавок намертво завязываясь на талии.
      Зачем «намертво» и зачем «внахлёст», расходясь внизу? Затем, что снимать панталоны в течение дня девице не предполагается, при этом принцессы тоже… в туалет должны ходить, вот так-то!
      — Ухватись-ка! – Филипьевна вырвала меня из философских размышлений о принцессах в туалете, указав на столбик кровати.
      Я автоматически схватилась, сжала пальцы, Акулька ловко подсунулась мне под мышки – а в следующий миг я чуть не задохнулась, когда мою талию стянули в стальных тисках.
      Чёртов корсет, совсем забыла!
      — А-а-а! – взвыла я, одновременно чувствуя, как, по меньшей мере, пара рёбер хрустит, а грудь «уезжает» чуть не к самому подбородку. – А-а-а… может, без корсета – платье ж всё равно с «завышенной талией»?
      Акулька испуганно ойкнула, выпучив глаза и открыв рот.
      Филипьевна грозно сдвинула брови, а потом, неожиданно хлестнув меня тряпкой по лишь условно прикрытой панталонами попе, грозно завела:
      — Святые угодники, что ж делается-то? Без корсета, да в обчество? Всякое приличие забыла, лапушка! Вот не посмотрю, что господская дочка, научу стыд блюстить! 
      — Ладно-ладно! – снова сдалась я, устрашившись внезапного праведного гнева ревнительницы морали больше, чем боли.
      Потерплю корсет – Татьяна Ларина же терпела? И постараюсь отрастить, как ящерка хвостик, себе новые рёбра.
      Когда пять минут, показавшихся мне наполненной мукой вечностью, спустя мои волосы, за исключением пары кудряшек, ловко упрятали под белый капор, тело поверх корсетно-пантолоновой сбруи укрыло скромное нежно-розовое платье с длинным рукавом, а ступни стянули узкие кожаные ботиночки, меня, стреноженную, как лошадь, наконец, выпустили «попастись на травке».
      Акулька (с поклонами), Филипьевна (с грозным видом) удалились, а я замерла перед зеркалом, напряжённо вглядываясь в покрытую патиной старины поверхность.
      Оттуда на меня смотрела… нет, не подумайте, что какая-то гипотетическая, утрированная романтично-книжная Татьяна Ларина – смотрела я, только, так сказать, улучшенная версия меня. Да, возможно я не говорила раньше, но во время биосимуляции клиент остаётся самим собой – точнее, тем, кем он сам себя привык видеть в зеркале. Ведь, как ещё в Библии метко подмечено, «красота в глазах смотрящего», вот «цифры» и видят вместо меня – задумчивую Таню не то 13, не то 17 годков.
      А я…
      Чёрт возьми, мне нравилось то, что видела я!
      Не подумайте: себя я люблю, своей внешностью довольна (ну почти, как и миллиарды других женщин, но это уже не ко мне, а к психологу), за собой слежу и ухаживаю, тщательно, с помощью всего множества доступных мне за деньги современных ухищрений поддерживая ту естественную красоту, которой меня наградила природа.
      Но, всё-таки, как же платье меняет!
      Как заставляет взглянуть на себя свежим взглядом!
      Но даже ради такого я корсет терпеть больше не стану. Сегодня ж вечером придумаю, как и чем подкупить Акульку, чтоб больше не мучиться!
      Нехотя отлипнув от зеркала, я отворила стеклянные двери, шагнув на небольшой балкончик Татьяны. От открывшегося вида у меня захватило дух.
      Дом Лариных стоял на пригорке, заканчивающемся с одной стороны крутым обрывом. Раскинувшуюся внизу долину окрашивали богатой палитрой мая берёзовые и сосновые леса, ровно, рачительной рукой засеянные поля; деревеньки стояли крепкими избами, а живая лента реки врезалась своими хищными изгибами в зелёное царство. Вокруг же самого дома усадебный парк старыми липами и цветущей сиренью прикрывал лазоревую поверхность пруда, и ничем этот русский, близкий сердцу простор был не изгажен, ничем не ограничен, и смотреть хотелось, вбирая в себя простую, ничем не замутнённую красоту, пока не насмотришься, не насытишься ею.
      Как там у Языкова? «В стране, где Сороть голубая, подруга зеркальных озёр, разнообразно между гор свои изгибы расстилая, водами ясными поит поля, украшенные нивой, – там, у раздолья, горделиво гора треххолмная стоит; на той, горе, среди лощины, перед лазоревым прудом, белеется весёлый дом и сада тёмные куртины, село и пожити кругом…»* И ни одной заводской трубы, ни одного коттеджного посёлка, ни одного молла, ни одной трассы федерального значения!
      Я по жизни оптимистка, и уж коль скоро искать в моём нынешнем положении плюсы – так вот он, передо мной. Экологически чистый ретрит за дядюшкин счёт.
      Ретрит, из которого я, само собой, буду изо всех сил стараться выбраться.
      Внизу, во дворе, у открытой коляски суетились дворовые, маман налево и направо раздавала указания, а Оленька, одетая в такое же, как у меня, только нежно-голубое платье (тоже мне, сиамских близнецов нашли!), приметила меня на балконе и теперь во всю махала мне руками. Откуда столько жизнерадостности в девице? Или её не утягивали корсетом так, что глаза вот-вот полопаются? Так-так, не забыть наладить отношения с «главной по пыткам» – то бишь, с Акулькой!
      Пора было ехать.
      Езда в открытом экипаже – о, вот ещё «удовольствие»! Мало того, что я, кажется, вытрясла на тверских дорогах пару пломб, так ещё и теперь могу считаться экспертом в китайской кухне. Почему? Потому что точно знаю, какова на вкус залетевшая мне в рот муха – если, конечно, китайцы едят не только кузнечиков, но и мух. Хотя, может, это была и не муха, а, как раз, кузнечик…
      В общем, когда мы, наконец, подъехали к церкви, я фактически выпала из коляски со вздохом облегчения. Земля-а-а!
      Матушка и Ольга, обе нисколько не помятые этой поездочкой, изящно выпорхнули на крыльцо, прямо в руки отца Иннокентия. По очереди приложились к протянутой длани попа, истово закрестились на колокольню. Я, мысленно закатив глаза и сухо пожав протянутую руку торговца «опиумом для народа», молча проследовала за семейством под тенистые своды.
      Так как Ларины (само собой, по моей вине!) прибыли последними, внутри нам ещё предстояло пройти ритуальное приветствие всех знатных соседских семейств, да не просто приветствие, а уничижительную процедуру рассказа каждой дородной даме об ужасах моей ночной «недужной тошноты».
      Дамы охали, ахали, не уставая с заботливым видом интересоваться у меня, как я нынче, а ещё наперебой советовали то отвар из капустного листа, то чудодейственный подорожник. В общем, я в полной мере прочувствовала, как себя ощущают герои передачи Елены Малышевой.
      Из-за повышенного внимания к моей персоне мне, конечно, не удалось осмотреть церковь. А ещё эта Божественная литургия с последовавшим за ней причащением – таинством, в котором «верующий под видом хлеба и вина вкушает (причащается) Самого Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа во оставление грехов и в Жизнь Вечную»… Да, я этот текст запомнила. Отпив сильно разбавленного кагора, я, развернувшись на пятках, под неодобрительным взглядом маман молча вышла на свежий воздух. Всё, хватит!
      Не дожидаясь Пашет и Ольгу, не желая растрясти остатки здоровья в противной коляске, я, проклиная корсет, узкие ботинки, Александра Сергеевича, а больше всех Демиюрга, отправилась назад в усадьбу пешком – благо, берёзовый лесок, через который можно сократить полдороги, я приметила ещё доедая муху.
      Очень надеюсь, дядя, тебе нравится смотреть на мои страдания!
      _________________

      * Н.М.Языков, «Тригорское».