Я буду ждать на темной стороне. Книга 3. Глава 27

После снегопада буквально на следующий день ударили сильные, как для данной местности, морозы. До минус шестнадцати, а то и все восемнадцать градусов, оставшись в памяти жителей самым холодным и непредсказуемым в году.

Впрочем, конец февраля и начало марта окажутся, на редкость, также снежными и морозными, но ничего не подозревая о грядущей погоде в следующих месяцах, народ наивно верил, что весна уже не за горами и скоро её теплое дыхание растопит снега, о которых впоследствии останется лишь тягостное воспоминание. До следующей зимы.
 
Обрушившийся на город циклон в сопровождении свирепых ветров и снегопада под конец недели изменил свою траекторию, и, налетев раньше срока на близлежащие его границы, застал врасплох тех, кто не успел подготовиться к приближению стихии.

Те же, кто был в курсе предстоящего согласно прогнозу погоды, либо интуитивно догадывался, что на днях должно было произойти что-то невероятное, от поездок за город, разумеется, предпочли воздержаться. А кто наплевательски отнесся к штормовому предупреждению синоптиков, надеясь, что их пронесет, потом ещё долго вспоминали этот период времени, проведя часть своего досуга в снежном плену, откуда их доставали при помощи тяжелой техники.

Что-то подобное пришлось пережить и Новаковскому, когда он вздумал с братом выехать к деду на выходных, о чем позже делился с которыми одногруппникам по пути на остановку, тем самым пытаясь отвлечь их от мыслей о морозе, нещадно терзавшем их лица и, в целом, тела через одежду.

Особенно хорошо прочувствовала на себе обжигающую силу морозного ветра Евангелина, недооценив всей «прелести» погоды перед выходом на улицу.

Все вокруг, включая обычные столбы, деревья, крыши домов, балконы и обочины дорог было покрыто инеем, будто до этого их продержали в каком-то гигантском морозильнике. И только стоило ей выйти из дома, как она моментально замерзла, чего ранее за ней не водилось, хотя одета она была сегодня тепло. И не спеша жаловаться на свое состояние, она старалась поменьше говорить, поскольку мороз сильно щипал за язык.

Чего нельзя было сказать о Новаковском и его брате, трещавших всю дорогу как сороки, пока перед ними не замаячила долгожданная остановка.

Особенно это касалось Алекса, которого не мог заставить себя заткнуться даже в самый сильный мороз. Мало того, им дул в лицо пронизывающий ветер, и без того замедляя их продвижение вперед по едва расчищенным дорогам. Но что это значило по сравнению с тем, что пришлось пережить накануне самому Новаковскому, вздумавшего вытаскивать из затора маршрутку.

Представляя себе картину, где эти двое расчищали с остальными пассажирами дорогу для транспорта, Зонтинов не мог удержаться от смеха. Вот только самим рассказчикам, неохотно вспоминавших новые детали своей поездки за город, в тот момент было далеко не до смеха.

Пурга застала ребят прямо в дороге, а когда чуть позже начало стремительно темнеть, не горя желанием заночевать на открытой местности, они заработали вдвое быстрее, расчищая снег лопатами и всем тем, что побывало в тот день в их руках, лишь бы транспорт поскорее выбрался из сугробов.

Снегоуборочная техника не спешила выезжать к ним на встречу, бросив их на произвол судьбы. И чувствуя себя тогда по собственному признанию «сверхчеловеком», Егор так отчаянно махал лопатой, расчищая снег, что его старания с лихвой заменяли работу снегоуборочной машины. Их дело было скверно, но никто даже не думал паниковать. Зато на следующий день у ребят ломило все тело от пережитых нагрузок, которыми они подвергли себя, не думая о последствиях, но втайне радуясь проявленному героизму.
 
Немного позже у этой маршрутки отвалилась в пути дверная ручка, которая ранее висела на добром слове, и сильно раздосадовавшись этим происшествием, водитель назначил самого ближнего к ним пассажира «штурманом», вменив ему в обязанность открывать эту дверь перед теми, кто будет выходить на остановке.

Повозмущавшись вслух, через какое-то время мужчина притих, и, смирившись, в конце концов, с мыслью о том, что ехать с открытой настежь дверью в такой мороз было несколько рискованно для самих же пассажиров, нехотя взял на себя эти обязательства, мечтая в глубине души, чтобы столь нелепая поездка как можно скорее закончилась.

Впрочем, откапывать Новаковским пришлось не только микроавтобус, но и собственного деда, который на следующее утро по окончанию пурги не мог открыть дверь собственного дома, ведущую на улицу, — до такой степени сковало створку морозом. Так что против воли оказавшись в снежном плену, старик был вынужден созвониться с внуками, упрашивая тех приехать к нему на вездеходе, чтобы помочь открыть дверь, потому как выбраться из своего дома самостоятельно у него не получалось.

Прогревая замочную скважину зажигалкой, они провозились с этой дверью где-то полчаса, когда та, поддавшись их манипуляциям, таки соизволила открыться. И ещё приблизительно столько времени ушло у них на то, чтобы убрать этот снег со двора, и прокопать нормальный выход деду из дома на улицу. 

—  И чем же он занимался все это время, пока сидел взаперти?! — поинтересовался у одногруппника Зонтинов, отдавая в глубине души должное его смелости.

— Цементировал кладовую, чтобы туда не залезли крысы, — отозвался Егор, делясь с одногруппниками подробностями тогдашнего своего времяпровождения с Алексом у деда, — но пока он облазил весь периметр комнаты, наклоняясь к каждому углу, потом долго не мог встать с колен из-за боли в пояснице. «Хоть бери и подъемный кран вызывай, чтобы подняться на ноги!», —  процитировал он жалостливую тираду старика, искавшего любой повод выдернуть внуков из их привычной среды, чтобы те помогли ему уладить как не одно дело, так другое, лишь бы не скучать в одиночестве.

Фыркнув от одного упоминания о подъёмном кране, Зонтинов отвернулся от ребят, пытаясь скрыть от них улыбку. Он не хотел обидеть их такой реакцией на не совсем юмористическую ситуацию. В противном случае те могли бы его просто не понять. И это было ещё вполне адекватное времяпровождение старика в зимний период, когда его не донимали огородные заботы. Ведь остальное свое время тот посвящал изучению медицинской литературы, оставленной ему внуками на разжигание огня в печи.

То были всякие учебники, по которым когда-то учился в мединституте сам отец Новаковского. Но поскольку эти книги уже давно пришли в непригодность, дабы не выбрасывать их в мусорный бачок, семейка решила передать эту макулатуру деду, даже не догадываясь, как именно тот будет её использовать перед тем, как бросить в печку.

«Я всю зиму их читал, — с довольным видом позже делился дед Матвей с внуками своими впечатлениями о книгах, заменивших ему классическую литературу. — Там так было все хорошо описано: сначала идет болезнь, потом описываются её симптомы, а затем подробно рассказывается, что надо принимать, чтобы вылечиться и т.д.»

Егор лишь разводил руками в ответ, слушая его рассказы. Он бы и в жизни не подумал, что их весьма далекого от медицины деда, который лечил любую болезнь растиранием с помощью спирта, так сильно заинтересуют институтские учебники их отца.

Их тогдашние посиделки грозили затянуться до вечера. Так что останься они у деда ещё на полчаса, из пригорода могли бы не выбраться, когда тот вспомнил в последний момент о каком-то примусе, который ему надо было срочно починить.

Собственно для этой цели он и пригласил тогда Егора к себе на кухню, однако не имея понятия о том, как тяжело обстоят дела с техникой у его внука, старик тут же всучил ему в руки нерабочую плитку, попросив разобраться с ней как можно скорее.

Сам дед он в технике был тоже не силен; ему проще было приловчиться к непростой ситуации, нежели взяв её под свой контроль, попробовать исправить неполадки, полагаясь во всем на собственную находчивость. Тем не менее как плачевно не выглядела бы ситуация с примусом, а все же обращаясь за помощью именно к Егору, он рисковал остаться и вовсе без неё, а позже греть воду на дровяной печи. 

Не растерявшись, тот окинул любопытным взглядом злосчастный примус, и, присмотревшись повнимательней к регулятору его температурных показателей на внешней стенке, обнаружил на нем цифры, расположенные в возрастающем порядке, начиная с единицы и заканчивая пятеркой.

«Это не плитка, а кукольная комедия!» — усмехнулся он, заметив, что тамошний регулятор был выставлен дедом на двойку, когда для быстрого прогрева молока или воды тот должен был показывать все четыре.

Тогда-то ему и стало понятно, почему дед жаловался, что он одну только воду греет на этом примусе сутки напролет, когда этот процесс можно было ускорить. Дед просто не видел этих цифр, поэтому и грел воду на самом минимуме, даже не подозревая о том, что можно было действовать иначе. 

Выставив указатель на четверку, (тронуть «пятерку» он не рискнул во избежание возгорания плитки), Егор подключил примус в розетку, и тотчас доложив деду об исправности техники, поставил греться воду, объяснив ему в двух словах причину так называемой «поломки» данной вещи.

Поохав, старик похвалил его наблюдательность, которая не часто давала о себе знать, уступая его наследственной рассеянности. И заранее представляя себе, как он будет покидать этот мир, едва наступит его время, дед пообещал передать этот примус ему в наследство. Это была единственная дорогая вещь в его доме. Ничего другого он ему предложить больше не мог.

Покрутив пальцем у виска, Егор пожелал деду думать об этих последних минутах жизни как можно меньше, но словно предчувствуя, что осталось ему недолго, старик начал готовиться к своей смерти заранее, сделав соответствующие запасы платочков и полотенец для гроба и не только, поскольку сбрасываться ему на персональные похороны никто не собирался. И заранее позаботившись об этом мероприятии, он вел себя тогда так, будто лично собирался руководить собственными похоронами, словно умирать должен был не он, а кто-то другой.

По крайней мере, такое сложилось о нем впечатление у самого Новаковского, когда перебирая в шкафу его тряпки, чтобы найти подходящую ведь, которую можно было бы использовать в качестве ветоши, он случайно наткнулся на новенькие черные брюки и пиджак, приобретенные стариком на одну из его недавних пенсий.

Егор прекрасно знал, что дед таких вещей на старости лет никогда не носил. По той простой причине, что выходить в свет в столь щегольском наряде ему было нужды, да и некуда. Поэтому наткнувшись в процессе поиска тряпок на эти заготовки для похорон, не спросив разрешения деда, он снова разложил всю эту одежду по полкам, тем самым отодвигая момент смерти старика и нарушая все его планы.

Узнав о его инициативе, дед не на шутку разозлился, и заново взявшись перебирать отложенную на похороны одежду, в итоге забраковал пару рубашек, посчитав их негодными для встречи с покойной женой на том свете. Такие же перемены коснулись и брюк. Так что вспоминая позже этот вспыхнувший ненадолго конфликт, старик в какой-то степени был даже благодарен своему внуку за вмешательство в виде произведенной в его гардеробе ревизии, поскольку взглянув на свой предсмертный наряд более свежим взглядом, он обнаружил допущенные ошибки, которые тут же поспешил исправить, заранее представляя себе негодование своей жены, если бы он соизволил заявиться к ней в таком нелепом наряде.

Впрочем, по отзывам самого Егора, его дед «умирал» вот так уже десять лет подряд, то собирая одежду на похороны, то разбирая её заново, однако смерть к нему почему-то не спешила приходить. По крайней мере, в ближайшие пару десятков лет ему с ней будет точно не по пути. По этой причине он готовился к данному событию очень долго. А стоило кому-то из близких или соседей затронуть эту трепетную для него тему, как пускаясь во все тяжкие, дед Матвей начинал подробно объяснять внукам, что они должны будут сделать с его телом, как только он испустит дух, акцентируя внимание на малейших нюансах.

Слушая его наставления, Егор ничего не говорил в ответ, стараясь не выводить старика раньше времени. Самому ему было наплевать, что будет с его телом после смерти, и какие манипуляции будут проводить с ним после всего, чего нельзя было сказать о его дотошном родственнике.
Особенно любил дед похвастаться своим нажитым барахлом, упорно настаивая на том, чтобы его похоронили именно в том пальто, в котором он когда-то познакомился со своей будущей женой.

«Дед, ну, какое может быть пальто? Уморишь же ты нас своими фокусами! — негодовал Егор, заранее предчувствуя, какой головной болью станет для них всех похороны этого старика. — А если ты умрешь летом или весной? Как мы оденем тебя в такую одежду? Ты об этом подумал?»

Покачав головой, тот лишь разводил руками в ответ, в который раз посчитав мысль внука здравой. Но не зная, как ему быть в сложившейся ситуации, он просто решил для себя постараться умереть в холодную пору года, чтобы не стать обузой для тех, кто будет тащить его гроб на себе посреди лета.

Поразмыслив ещё немного на эту тему, Егор внезапно нашел выход из положения, и готовый пойти на все, лишь бы дед перестал приставать к нему с пожеланиями насчет своих похорон, пообещал сделать ему два гроба, в один из которых они положат его самого, а второй попробуют забить до упора тем вышедшим в утиль барахлом, который тот насобирал за все эти годы, прослыв ещё тем стилягой во времена своей молодости.
Егор очень надеялся угодить своему деду хотя бы так. И у него это получилось. Так что прокручивая эту мысль в своей голове снова и снова, заранее представляя себе столь необычную похоронную процессию в виде кортежа из гробов, забитых его одеждой, дед посчитал её вполне уместной, не до конца, впрочем, веря, что его родные вообще решатся на подобный поступок, как красиво на это намекали.

Его снедали сомнения на этот счет, но так как других идей его внук спешить не предлагал, смирившись с тем, что есть, он перестал донимать его вопросами на похоронную тематику, оставляя его на какое-то время в покое. Заранее представляя себе всю эту картину, Зонтинов хохотал как ненормальный. И только одной Евангелине, не находившей в похоронах ничего смешного, было вовсе не до смеха.

Она изредка прислушивалась к их занимательной беседе, не спеша прерывать ребят. И когда Егор резко перешел к более жизнеутверждающей теме, она только вздохнула с облегчением, надеясь, что он больше не вернется к предыдущей тематике, вызывавшей в её душе суеверный страх. Она не понимала, как можно было шутить на подобную тематику, но Новаковскому будто все было ни по чем. 

Надвинув свою шапку чуть ли не по линию бровей, дабы защитить верхнюю часть лица от сильного мороза, Егор вдруг пожаловался одногруппникам на невыносимые погодные условия, будто они этого не замечали:   

— У меня такое чувство, что ещё немного, и мой язык примерзнет к нёбу…

— Да лучше бы он у тебя и вправду замерз! — язвительным тоном бросил ему Алекс, прикрывая свое лицо ладонью от пронизывающего ветра. — Поменьше бы стрекотал всю дорогу. Прямо покоя от тебя сегодня нет! Болтаешь и болтаешь без умолку, а ведь мы могли остаться дома и не пойти на занятия.

— Могли бы, — процедил Егор, слегка прищуриваясь от слепящего снега. — Но ты же знаешь наших преподавателей. В особенности декана. Ноги, руки — целы, температуры нет, значит, шагом марш на занятия! А что за погода на улице, наш педагогический состав уже мало интересует.

Томительное ожидание троллейбуса не внесло особых коррективов в их нынешнее времяпровождение. И чтобы не замерзнуть окончательно, когда он был весьма близок к этому состоянию, вскинув вверх свои руки, Новаковский принялся проделывать ими какие-то гимнастические упражнения, чьи движения издали напоминали незамысловатый танец.

— Что с тобой? — поинтересовалась у него Евангелина, вспоминая собственную ситуацию возле остановки в ожидании троллейбуса.

— Это танец человека, которому надоело ждать транспорт на морозе, — так коротко охарактеризовал свои телодвижения Новаковский, перестав обращать внимание на косившихся в его сторону случайных прохожих, и надеясь хотя в её лице обрести единомышленника, предложил последовать его примеру, вытоптав своими «танцами» приличную дорожку на снегу прямо под крышей остановки.

Книга 3. Глава 28

http://proza.ru/2023/05/11/368