Пока человек ведет борьбу

И выстрелы замолкли, и солнце село. Отойдя к лесной тропе, взвод лейтенанта Зимина ровнял походную колонну.
«Смирно! – негромко скомандовал лейтенант. – Слушай боевой приказ. Второй парашютно-десантный взвод совершает марш-бросок по маршруту стрельбище – военный городок с задачей…»
Взвод терпеливо слушал надоевший ритуал. Без этого марш-броска «по маршруту и с задачей» не обходился ни один выход на стрельбище. Бежать было обязательно, ибо «десантник ходит лишь на параде строевым», – внушал лейтенант взводу. «А сейчас какой парад?» Лейтенант оглядывался и лично убеждался, что никакого парада не было. А раз так, то «десантник только стоит, ползет, бежит». Бежать, собственно, немного, семь километров, но бежать надо ночью по лесу с полной экипировкой. Фонариками лейтенант пользоваться намертво запретил, но это еще не все. Однажды лейтенант приказал набить песком патронный ящик и в присутствии взвода лично взвесил его: тридцать килограммов. «Мало, – сокрушительно вздохнул лейтенант и, рассеянно глядя сквозь вытянувшиеся физиономии бойцов, успокоил, – ладно, для начала хватит». Отныне чертов ящик стал такой же принадлежностью взвода, как и его вооружение. Бежали с ним обычно по очереди: метров двести пронесет один, передает другому…– и по кругу. Втянулись. Каждый раз по привычке пеняя на чертов ящик, они все-таки почувствовали, что стали сплоченнее, крепче. В общем, ящик больше не пугал, но обозначалась другая угроза. Смакуя перед строем свою «триединую формулу», лейтенант после слова «ползет» стал делать подозрительную паузу, как бы скидывая мысленно весь семикилометровый маршрут, и солдатские души леденели: «Решается. Сейчас поползем». Однако пока не решился, и сегодня все идет как обычно.
«Волк, – скомандовал сержант Трофимов, – сегодня начинаешь ты. Ящик передать Зюзину».
Рядовой Волк, худенький, невысокий солдат, месяц назад начавший службу, посмотрел в лицо сержанту печальными синими глазами и едва приметно кивнул.
Сержант счел нужным подбодрить солдата. Он хлопнул Волка по плечу и вскричал-взрычал:
– Не робей, Волчаррра!
И к Зюзину:
– Чтоб точно у дупла забрал. Не вздумай косить. Я прослежу.
Зюзин обиженно хмыкнул.
С места тронулись без раскачки, но и без рывка. Первые 300 метров самые трудные, пока втянешься… Трофимов бежал чуть позади и поглядывал за солдатом. Волк держался молодцом. «Хороший солдат будет, – радостно подумал Трофимов, – везет мне с отделением».
Взвод с хрипением и хрустом бежал по лесной тропе, вытянувшись в цепочку. Сегодня солдатам помогала луна. Полная, нарядная, как-никак, а путь освещала.
Подбегали к сухому корявому дереву, издали зияющему огромным провалом дупла. Зюзин слегка притормозил, последовало снисходительное: «Давай уж, Волчара».
«Нет», – выдохнул Волк.
– Что?
– Не дам!
– Па-ажалуйста, – но сержанта предупредил, – Валера – не отдает.
– Что?
– Волк не отдает чертов ящик.
– Врешь, гад. А ну бери. Волк, отдай.
– Не отдам, товарищ сержант. Я – до конца, – с натугой выдохнул солдат.
Трофимов изумленно умолк, несколько секунд бежал молча. Наконец очнулся:
– Черт с тобой.
– Скоро выдохнется, – рассудил он, – сам отдаст.
Марш-бросок продолжался. Он уже вошел в привычный ритм, оставались позади приевшиеся ориентиры: вот полусгнивший стожок на краю поляны, вот громадное бревно поперек дороги, бойцы его с ходу, один за другим… Они неслись вперед, забыв про ящик. Но Зюзин помнил. И Трофимов помнил. Волк все не выдыхался. Это – как? Что делать?
Трофимов не на шутку взволновался. А тут еще этот Зюзин, ломит грудь в грудь и недоуменно поглядывает на Трофимова. Сержант выругался и, поравнявшись с Волком, начал хрипло уговаривать:
– Володя, мы поняли, ты герой. Отдай ты этот чертов ящик, ради бога…
Волк молчал, натужно дыша. Он считал, что все сказал сержанту.
– Это ж надо… Да что он из железа что ли?
Трофимов, резко выдохнув-вдохнув, увеличил темп, догнал лейтенанта в головной группе:
– Тов… лейтенант. Волк ящик не отдает!
– Ну не отдает и не отдает, – отмахнулся лейтенант.
– Не врубился.
– Тов… летенан… он его со стрельбища… не отдает!
Бойцы услышали, сбавили темп, заоглядывались.
– Как со стрельбища? Это ж… полтора камэ. Ты – что? – обернувшись, выдохнул лейтенант в лицо Трофимову.
– Я – не… Он… – Трофимов с отчаянием ткнул стволом автомата назад.
Солдаты на бегу возбужденно загомонили. Зимин приостановился, пропуская их.
– Такой тихоня, – виновато ныл за спиной Трофимов.
Лейтенант под косые взгляды бойцов запыхтел рядом с Волком и положил ему руку на плечо:
– Дай-ка сюда, Волк.
Волк приостановился и прижал ящик к груди. В лунном свете глаза его ярко и пронзительно блеснули:
– Я… тов… ле… не могу его отдать. Пожалуйста..., – еле слышно прошептал солдат и осторожно подвинулся, освобождая плечо.
Взвод сбился в кучу и разинул рты: Мятеж! Спорить с лейтенантом? Бедняга Волк…
Однако лейтенант обратил праведный гнев не на Волка, а на разинувших рты:
– Что встали? Вперед! – хлестнула в лицо резкая команда.
Так они и бежали. Взвод бежал, и лейтенант бежал. И рядовой Волк бежал, неся в руках патронный ящик чуть меньше половины его собственного веса.
Теперь лейтенант пыхтел чуть сзади и не спускал глаз с солдата.
«Рядовой Волк, комсомолец, белорус, десять классов, сын мясника, погибшего на охоте, – лихорадочно рылся в памяти лейтенант. – Что с солдатом? И ведь нигде пока не блистал: ни в кроссе, ни на перекладине. Так, серединка на половинку… Ну, старателен… так большинство старается… Один у матери… Так и таких немало. Что ведет его сейчас, какая сила? Откуда взялась? Может быть вскипела вдруг в жилах кровь всех поколений воинов его неустрашимого народа?»
Спина солдата покачивалась перед глазами. Он тяжело, сипло дышал, но бежал ровно, строго соблюдая дистанцию.
– Этот хрупкий тихоня уже сейчас сделал то, что под силу лишь очень немногим. И не сдается. А я, – внезапно подумал лейтенант, – я смог бы так? Вряд ли, – честно признался офицер, – или смог? Вряд ли… Или смог? Черт! В воскресенье попробую сам, без бойцов…»
Лейтенант схватил взглядом надломленную березку: позади четыре километра. Ну и Волк. Что-то он, лейтенант, не знает о нем, что обязательно надо знать…
А Волку было очень плохо, он давно уже «плыл», и все же мерцающие искорки готового затухнуть сознания пока позволяли ему удерживать цепким взглядом мотающуюся спину товарища. Еще на стрельбище, взяв в руки чертов ящик, он сразу понял, что никуда с ним не побежит. Это просто невозможно для него. Но кто тогда? Волк не привык прятаться за чужие спины. Он побежал и опять понял, что крышка ему, Волку, самая настоящая крышка. И тогда… тогда он вспомнил.
Отец рано погиб, они с матерью трудно жили. Дядя Семен, учитель, заменил ему отца. Вместо правой ноги у него деревяшка, лицо в шрамах, совсем седой. Когда отца не стало, пришли они с тетей Глашей к ним в хату. Повздыхали, женщины поплакали. Наконец, дядя Семен, откашлявшись, сказал:
– Мария… вот что… никогда не вспоминал… ты же нам с Глафирой дочерью была, еще с отряда, когда фашист твоих… Ну… потом у тебя своя семья, а что нам, старикам… Теперь вот опять беда… Слушай, переходи к нам жить с сынишкой, а? Глафира Федоровна прижимала к себе белобрысую головенку мальчика и кивала сквозь слезы…
Перрон. Проводы в армию. Парни лысые, а ходят гоголем. Родные суетятся, девчата невестятся, песни, пляски, тары-бары… Дядя Семен выхватил Володю из разноцветного вихря, отвел в сторонку:
– Вот что, хлопче. Берёг до последней минуты… Ты ведь знаешь, я повоевал…
Владимир кивнул, кося глазами на перрон.
– Навостри-ка уши, – построжал дядя Семен. – Сейчас пойдешь, успеешь. Не для воспоминаний вызвал, а говорю, чтоб знал… побывал я в передрягах… Ну что мне фашист сделал? Ну лапу оттяпал. А уж я ему… Ладно. Истина есть солдатская. Она меня выручала. Крепко я за нее держался. Считаю, потому и выжил.
Волк забыл про перрон, стоял, слушал.
– Оно, конечно, истин солдатских много и все правильные и все нужные. Но эта, брат, самая солдатская из всех солдатских.
– Какая истина, дядя Семен? – Волк внимательно и пытливо смотрел в лицо старого учителя, смотрел так, как на его уроках.
– Пока человек ведет борьбу, о поражении не может быть и речи. Такая истина. А ну-ка повтори, – потребовал преподаватель истории Семен Петрович Соколов от ученика Владимира Волка.
Волк повторил.
И сделав первые метры на своем крестном пути, Волк тоже повторил это и сразу понял: теперь надо идти до конца, до самого конца, какой бы он ни был. Почему так? Он бы не смог объяснить, да и не пытался, просто он точно знал: теперь – до конца. И он бежал, каменея от натуги, судорожно сжимая в руках чертов ящик, а в уголках рта закипала и пузырилась пена. Расчёрканное ветками желтовато-сиреневое полотно ночи очень быстро превратилось в тусклое марево, затем возник дымный клин и стал сужаться, сверля прыгающим конусом светлую точку впереди. Это была спина товарища. Волк знал, что если конус исчезнет, то и он, Волк, исчезнет. Но конус не исчезал, как не исчезала, в мозгу билась, плакала, пульсировала единственная мысль: пока человек ведет борьбу, о поражении не может быть и речи!
Впрочем, иногда ему становилось легче. Склеенное из ваты чужое тело приобретало плоть, конус расширялся и дымный клин светлел, и Волк говорил себе: «Ну, вот, все в порядке, ведь я же думаю, я же соображаю, значит я есть я, и ничего не кончено, и надо бежать. Вот если бы я уже ничего не соображал…, а я соображаю, значит надо бежать». И он бежал, приводя в молчаливое изумление товарищей, которые не понимали, что была принципиальная разница между тем, что делали они и между тем, что делал Волк. Они просто стремились к цели, а Волк сражался, и в этой борьбе он признавал поражением лишь остановку дыхания. На всем бесконечном пути он каждую секунду боролся с собой и каждую секунду побеждал.
Подбегали к казарме, ее огоньки приветливо светились. Бойцы, радостно гомоня, хлынули в дверь, заполнили ружейную комнату. И тут же стало тихо. В дверях с ящиком в руках возник рядовой Волк. Бойцы посторонились, образуя коридор, и он прошел ни на кого не глядя, ступая легко и твердо. Качнулся, повел ящик, примериваясь, и рывком точно установил в паз. По королям! Выпрямился. Почувствовал себя невесомым. Огляделся и увидел со всех сторон обращенные к нему лица товарищей. Удивился: у всех какое-то одинаково-знакомое выражение. И опять вспомнил: Михаська, балбес, за месяц до армии женился. И вот когда он выходил с молодой женой из ЗАГСа (Тоська), у всех вокруг на физиономиях плавало такое же глуповато восторженное выражение. Но причем здесь это? Он, Волк, не невеста. Просто он знает Истину.
Солдат пожал плечами и, снимая оружие, двинулся к пирамиде.