Ева Эдгартон, окончание рассказа

    Перед внезапным сморщиванием в глазах его дочери он мгновенно вернулся к полушутливому виду. -- Итак, при всех существующих обстоятельствах, маленькая девочка, -- поспешил подтвердить он, -- вряд ли можно упрекнуть старого сварливого отца в том, что он предпочел оставить свою дочь в руках человека, которого он определенно знает как хорошего, чем в руках какого-то случайного незнакомца, который, только в отрицательном смысле, просто не может доказать, что он нехороший? О, Ева, Ева, - резко взмолился он, Мир! У тебя бесконечно много денег и бесконечно мало — самомнения, — чтобы быть здесь счастливым! Через год тебе сердце разобьют! Но в Нунко-Ноно! — воскликнул он с нетерпением. -- О, Ева! Подумай, какой покой! Только белый берег, и синее море, и длинный, низкий, бесконечный горизонт. И Джон сделает для тебя сад! сад! И...Медленно маленькая Ева Эдгартон снова подняла на него глаза. — У Джона есть борода? она спросила.-"Почему... почему, я уверен, что не помню," пробормотал ее отец. -- Ну да, я так думаю -- да, право, -- осмелюсь сказать!-"Это седоватая борода?" — спросила маленькая Ева Эдгартон.="Почему - почему, да - я не должен удивляться," признал ее отец.— А красноватый? настаивала маленькая Ева Эдгартон. — А длинный? Пока…? Иллюстративно руками она вытянулась во всю длину рук.
"Да, я думаю, возможно, это красноватый," уступил ее отец. "Но почему?" - О, ничего, - размышляла маленькая Ева Эдгартон. «Только иногда по ночам мне снится, что мы с тобой приземляемся в Нунко-Ноно. А Джон с большой, большой, длинной, рыжевато-седой бородой всегда идет, хрустя во весь опор, через крабов-отшельников, чтобы встретить нас. он достигает нас, он - он спотыкается о свою бороду - и падает головой в океан - и - тонет.
— Что за ужасный сон! осуждала своего отца.-"Ужасный?" — спросила маленькая Ева Эдгартон. -- Ха! Меня это... смешит. Все равно, -- твердо подтвердила она, -- доброму старому Джону Элбертсону придется подстричь бороду. Какое-то мгновение она недоуменно смотрела в пространство, а потом довольно резко фыркнула. "В любом случае, у меня будет сад, не так ли?" она сказала. "И всегда, конечно, будет - Генриетта."
"Генриетта?" нахмурился отец.-"Моя дочь!" объяснила маленькая Ева Эдгартон с достоинством.-"Твоя дочь?" — отрезал Эдгартон.
"О, конечно, может быть несколько," уступила маленькая Ева Эдгартон. «Но Генриетта, я почти уверен, будет лучшей!»
Так рывками она выставила свою тонкую шею вперед с речью, что все выражение ее лица, казалось, вдруг подрезало и ошеломило ее отца.- Всегда, отец, -- мрачно засвидетельствовала она, -- своими ужасными старыми книгами и образцами ты вытеснял моих кукол из моего пароходного багажника. Но ни разу, -- ее сжатые губы поспешили заверить его, -- тебе не удавалось вытеснить... Генриетта — и другие не в моем уме!Совершенно неуместно, поэтому, с мягкой маленькой рукой, в которой не таилось никакой враждебности, она вдруг протянула руку и разгладила изумление с губ отца.
«В конце концов, отец, — спросила она, — теперь, когда мы действительно так интимно разговариваем, в конце концов, в жизни нет ничего особенного, не так ли, кроме удовлетворения от полного круговорота человеческого опыта? — один раз для себя — а потом еще раз — чтобы показать другому человеку? Только тот двойной шанс, отец, получить два оригинальных взгляда на счастье? ?"
Беспощадно оценивающим взглядом голодная Юность, бывшая в ней, впилась взглядом в сытый Век в нем.

"Вы получили полный круг человеческого опыта, отец!" воскликнула она. «Ваш первый – полный – беспрепятственный проблеск всех Желаний вашего Сердца. Более проблеск, возможно, чем у большинства людей. С вашего самого маленького отрочества, Отец, все именно так, как вы этого хотели! Выбрали! Тогда все, что могли дать вам американские колледжи! Все потом, что могли предложить вам европейские университеты! А потом Путешествие! И еще Путешествие! И еще! И еще! А потом — Любовь! А потом Слава! Земли! Да, именно так! Все именно так, как вы избрали! Так что единственная ваша трагедия, отец, заключается, насколько я вижу, в маленьком — мне! вещи, которые вы уже испытали в себе первую полную радость любви, -- вы должны совсем упустить свой более смутный, вторичный проблеск счастья! О, мне жаль, отец! Воистину я! Я уже чувствую боль эти последние годы — несбывшиеся надежды, непрекращающиеся разочарования! Вы, немигающе смотревшие в лицо солнцу, лишили в своих сумерках даже пламени свечи. Но, отец?
Мрачно, отчаянно, но с непоколебимой настойчивостью — Юность, из последних сил борющаяся за права своей Юности, — она подняла к нему свое изможденное личико. -- Но, отец! -- моя трагедия заключается в том, -- что в тридцать лет -- я еще ни разу не видел счастья воочию! и согласиться, как вы это называете, «остепениться» со «старым добрым Джоном Эллбертсоном» — я никогда даже не рискну — вероятно — увидеть Счастье из вторых рук глазами другого человека!-"О, но Ева!" запротестовал ее отец. Нервно он вскочил и начал ходить по комнате. Одна сторона его лица была совершенно гротескно искажена, а тощие пальцы, стремительно засунутые в карманы, бешено впивались в собственные ладони. "О, но Ева!" — резко повторил он. — Вы будете счастливы с Джоном! Я знаю, вы будете!— Эта длинная — рыжеватая — седоватая борода? — вставила маленькая Ева Эдгартон.
Взглядом на мгновение старые глаза и молодые глаза бросили вызов друг другу, а потом темные глаза вдруг отступили перед не силой, а слабостью своих противников."О, очень хорошо, отец," поддакнула маленькая Ева Эдгартон. - Только... - мягкий подбородок снова резко выдвинулся в упрямые очертания. -- Только, отец, -- произнесла она с необычайной отчетливостью, - вы могли бы и здесь и сейчас понять, что я не сдвинусь ни на дюйм в сторону Нунко-Ноно, ни на один-единственный дюйм в сторону Нунко-Ноно, - разве только в Лондоне, или Лиссабон, или Одесса, или еще куда-нибудь, вы позволяете мне наполнить все сундуки, которые я хочу, - просто красивыми предметами, - чтобы отвезти в Нунко-Ноно! где-то в городе, — старательно объяснила она. -- Когда невеста отправляется в такое место, как Нунко-Ноно, понимаете, мало того, что она берет только то, что ей нужно. Ведь она должна брать с собой все, что есть на свете, -- то, что она когда-либо может потребоваться!"
С легким вздохом окончательности она снова откинулась на подушки, а затем снова на мгновение попыталась приподняться, чтобы добавить, так сказать, постскриптум к своему ультиматуму. -- Если мой день закончился -- так и не начавшись, -- сказала она, -- то ведь он закончился -- так и не начавшись! Вот и все! Но что касается Генриетты, -- размышляла она, -- у меня будут пятидюймовые ленты для волос — и все остальное — с самого начала!»--"Э?" нахмурился Эдгартон и направился к двери.
"И о, отец!" позвала Ева, как только его рука коснулась дверной ручки. - Я хочу кое-что спросить у вас ради Генриетты. Это довольно деликатный вопрос, но после того, как я выйду замуж, я полагаю, что мне придется приберечь все свои деликатные вопросы, чтобы спросить Джона; а Джон почему-то никогда не казался мне особенно хитрый во всем, кроме геологии. Отец! — спросила она. — Что же это — что вы считаете особенно неприятным в — в — молодых людях? Их грехи?--"Грехи!" дернул отца. "Ба! Это их черты!"--"Так?" — спросила маленькая Ева Эдгартон из-под подушки. — Итак? Например — что?

"Такие, как погоня за женщиной!" — отрезал ее отец. «Любовь — не женщина, а стремление к женщине! Со всех сторон вы видите ее сегодня! Со всех сторон вы слышите ее — чувствуете — терпите! Она молода? Она хорошенькая? И всегда, вечно: "Есть ли кто-нибудь моложе? Есть ли кто-нибудь красивее?" Грехи, спросите вы?» Внезапно теперь он казался совершенно готовым, даже озабоченным, задержаться и поговорить. «Грех — это чаще всего ничто, а всего лишь случайный, непродуманный поступок! Желтая полоса, такая же внешняя, как ожог солнечного луча. Никакого честного раскаяния, Ева, которое мудрая женщина не может превратить в основу счастья! Но черта? Врожденная склонность? Желтая черта, зародившаяся в костях? Почему, Ева! Если мужчина любит, говорю тебе, не женщина, но погоня за женщиной? Так что, где бы он ни побеждал, он снова тратит? Так что, в конце концов, он действительно побеждает только для того, чтобы тратить? Вечное движение - дальше - дальше - дальше от одной опустошенной приманки к другой? Ева! Хотел бы я отдать тебя — реинкарнированное тело твоей матери — таким, как этот?-- О-о, -- сказала маленькая Ева Эдгартон. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса. "Как осторожно я должен быть с Генриеттой."-"Э?" — отрезал ее отец.Тинг-а-лин-лин-лин-лин! — звонил телефон из дальнего конца комнаты.
Нетерпеливо Эдгартон вернулся и снял трубку с крючка. "Привет?" — прорычал он. "Кто? Что? А?"
С совершенно излишней яростью он ударил ладонью по мундштуку и посмотрел через плечо на дочь. — Это… это Бартон! он сказал. — Какая наглость с его стороны! Он хочет знать, принимаете ли вы сегодня посетителей! Он хочет знать, может ли он подняться!
- Да... не правда ли... ужасно? — пробормотала маленькая Ева Эдгартон.
Отец властно повернулся к телефону. Тинг-а-лин-лин-лин-лин, зачирикал колокольчик прямо ему в лицо. Словно пытаясь укусить передатчик, он вонзил свои губы и зубы в мундштук.— Моя дочь, — произнес он с предельной отчетливостью, — сегодня днем чувствует себя совершенно измотанной — измученной. Мы, конечно, признательны мистеру Бартону за ваше… Что? Здравствуйте! — резко прервал он себя. — Мистер Бартон? Бартон? Что теперь, черт возьми? — обратился он умоляюще к кровати. "Почему, он звонил прочь! Дурак!" Совершенно случайно тогда взгляд его остановился на дочери. — Зачем ты приглаживаешь волосы? — крикнул он обвиняюще.-"О, просто чтобы надеть это," признала маленькая Ева Эдгартон.-«Но для чего, ради творения, ты надеваешь пальто?» — язвительно спросил он.-"О, просто чтобы сгладить это," признала маленькая Ева Эдгартон.С отвращением фыркнув, Эдгартон развернулся на каблуках и зашагал в свою комнату.
В течение пяти минут по маленьким дорожным часам она слышала, как он монотонно шагает взад-вперед — вверх-вниз. Затем очень мягко, наконец, она призвала его обратно к себе.-«Отец, — прошептала она, — мне кажется, кто-то стучит в наружную дверь».
"Что?" по имени Эдгартон. Невероятно, но он вернулся через комнату своей дочери и, подойдя к двери холла, резко распахнул ее перед незваным гостем.
"Почему? Добрый день!" — ухмыльнулся Бартон, глядя на экстравагантно большой томный букет бледно-лиловых орхидей, который он сжимал в руке.
"Добрый день!" сказал Эдгартон без энтузиазма.— Э-э… орхидеи! упорствовал Бартон все еще ухмыляясь. Из-за недружелюбно сгорбленного плеча пожилого мужчины он заметил тревожный взгляд чрезмерно задумчивых глаз девушки. Внезапно объединившись с ней против этого их явного общего врага, Возраста, он сунул орхидеи в изумленные руки пожилого человека.-"Для меня?" — ледяным тоном спросил Эдгартон.
— Да, конечно! — просиял Бартон. "Орхидеи, знаете ли! Тепличные орхидеи!" он объяснил кропотливо.
-- Значит, я... судил, -- признался Эдгартон. С крайним отвращением он начал развязывать тонкую мягкую лиловую ленту, которой они были опоясаны. «Вы знаете, в их естественном состоянии, — признался он, — очень редко можно увидеть, как они растут с… поясами на них». Из своего гнездышка подушек через всю комнату маленькая Ева Эдгартон внезапно вынырнула на видное место.— Что вы мне принесли, мистер Бартон? она спросила.
"Почему, Ева!" — воскликнул ее отец. «Почему, Ева, ты меня удивляешь! Почему, я удивляюсь тебе! Почему… что ты имеешь в виду?»
Девушка откинулась на подушки. — О, отец, — пробормотала она, — ты что, ничего не знаешь? Это была просто «пустая беседа».
С небрежной вежливостью Эдгартон повернулся к молодому Бартону. "Садитесь, пожалуйста," сказал он; "возьмите - возьмите стул."
Это был стул, ближайший к маленькой Еве Эдгартон, который сел Бартон. — Как поживаете, мисс Эдгартон? — рискнул он.

— Как поживаете, мистер Бартон? сказала маленькая Ева Эдгартон.Из забрызганного умывальника где-то позади они слышали, как Эдгартон возился с орхидеями и бормотал в их адрес неопределенные латинские проклятия — или нежности. Слегка исподтишка Бартон улыбнулся Еве. Ева тайком улыбнулась в ответ Бартону.В этом совершенно любезном обмене улыбками девушка внезапно потянулась к бокам головы. — Моя… моя повязка натянута? — обеспокоенно просила она."Почему, нет," признал Бартон; "это не должно быть, не так ли?"-Опять ни с того ни с сего они оба улыбнулись.-"О, я говорю," запнулся Бартон. "Как ты умеешь танцевать!"-На оливковых щеках девушки ее тяжелые ресницы ложились тенью, как бахрома черного папоротника. -- Да, как я умею танцевать, -- почти неслышно пробормотала она.— Почему ты никому не сообщил? — спросил Бартон.— Да, почему я никому не сообщил? повторила девушка в полной панике застенчивости.— О, я говорю, — прошептал Бартон, — ты даже не смотришь на меня?
Машинально девушка открыла глаза и пристально смотрела на него, пока его собственные глаза не упали.
"Канун!" — резко позвал ее отец из соседней комнаты. — Где в творении мои данные о североамериканских орхидеях?
— В моем пароходном сундуке, — начала девушка. — С левой стороны. Между твоими сапогами для верховой езды и моей лучшей шляпой.— О-о, — позвал ее отец.Бартон подался вперед в своем кресле и коснулся смуглой мальчишеской ручки девочки.
«Право, мисс Ева, — пробормотал он, — мне ужасно жаль, что вы пострадали! Я никогда в жизни не носил на себе такого маленького и раненого, как ты! Это как-то не дает мне покоя, говорю тебе. Не могу ли я кое-что сделать для тебя?"— Ты можешь что-нибудь для меня сделать? сказала маленькая Ева Эдгартон, глядя. Затем снова тяжелые ресницы легли на её щёки.«Мне не очень повезло, — сказала она, — найти вас готовым что-то сделать для меня».
"Что?" — выдохнул Бартон.Большие глаза поднялись и снова опустились. — Там был чердак, — хрипло прошептала она. — Ты не сдал бы мне свой чердак!
— О, но… я говорю! усмехнулся Бартон. – Я имею в виду, что-то настоящее! Нельзя ли… нельзя ли… читать вам вслух? — четко произнес он, когда Эдгартон, шурша, вернулся в комнату с полными бумаг руками."Читай вслух?" — насмешливо произнес Эдгартон поверх очков. «Смелый человек в наше непорочное время и поколение предлагает читать вслух даме».— Он мог бы прочесть мне мои геологические заметки, — вежливо предложила маленькая Ева Эдгартон."Ваши заметки по геологии?" загудел ее отец. — Что это? Еще немного вашей новомодной «светской беседы»? Ваши геологические заметки? Все еще безрадостно посмеиваясь, он подошел к большому столу у окна и, разложив свои данные об орхидеях на каждом мыслимом дюйме пространства, безмятежно уселся, чтобы сравнить один «загадочный цветок» с другим.Какое-то время Бартон украдкой сидел, изучая изможденную грациозную фигуру. Затем совершенно импульсивно он снова повернулся к хмурому личику Евы Эдгартон.— Тем не менее, мисс Ева, — усмехнулся он, — я был бы очень рад прочитать вам ваши геологические заметки. Где они?— Вот, — пробормотала маленькая Ева Эдгартон, апатично похлопывая по стопке страниц рядом с собой.
Сознательно Бартон протянул руку и собрал хлипкие бумаги в одну аккуратную горсть. "С чего мне начать?" он спросил.
"Это не имеет значения," пробормотала маленькая Ева Эдгартон."Что?" — сказал Бартон. Нервно он начал перелистывать страницы. "Разве нет никакого начала?" — спросил он.«Нет», — хандрила маленькая Ева Эдгартон."Ни какой конец?" — настаивал он. "Ни любой средний?"«Нет, — вздохнула маленькая Ева Эдгартон.Беспомощно Бартон погрузился в несчастную задачу перед ним. На девятой странице было, пожалуй, меньше всего пятен. Он решил начать оттуда.
«Палеонтологически»,первая фраза поразила его —«Палеонтологически периоды характеризуются отсутствием крупных морских ящеров, динозавров и птерозавров…»"а?" — выдохнул Бартон."Почему конечно!" крикнул Эдгартон, немного нетерпеливо, из окна.С трудом Бартон вернулся и перечитал фразу про себя. — О… о, да, — неуверенно признал он.«Палеонтологически»,он начал все сначала. "О, дорогой, нет!" — прервал он себя. «Я был дальше этого! Отсутствие морских ящеров? О, да!«Отсутствие морских ящеров»,— продолжал он бойко,«Динозавры и птерозавры, столь многочисленные в меловом периоде аммонитов и белемнитов».
он упорствовал - героически. Неуверенно, спотыкаясь, без малейшего понимания, его растерянный ум беспокоился и беспокоился, вся его душевная энергия сосредоточивалась на единственной цели попытаться произнести ужасные слова.«О Рудистесе, Инокерами-Три-Тригонии».

ужасный абзац, замученный на...«Из-за заметного сокращения — брахиопод по сравнению с теперь уже хорошо развитыми брюхоногими и — и синупаллиатными — ламелижаберными», —она корчилась и извивалась перед его затуманенными глазами.
Каждое предложение было борьбой; больше чем одно из слов, которые он был вынужден произнести вслух просто из чистой самообороны; и всегда против коротких прерывистых ободряющих кивков Евы Эдгартон уравновешивался тот ненавистный фыркающий звук удивления и презрения от столика с орхидеями у окна.В отчаянии он пропустил несколько строк до следующих незнакомых слов, которые попались ему на глаза.«Неозойская флора».
он прочитал,-«состоит в основном из… из Ангио… Ангиоспер…»- улыбаясь, но с явно бледной улыбкой, он швырнул пачку бумаг себе на колено. «Если действительно не имеет значения, с чего мы начнем, мисс Ева, — сказал он, — ради бога, давайте начнем с другого!»
— О, хорошо, — напевала Ева Эдгартон.Оперативно Бартон перевернул другую страницу, и еще, и еще. Криво усмехнувшись, он пробовал странное предложение за странным предложением. Потом вдруг все его чудесное лицо снова озарилось улыбками.«Три надсемейства черепах».

- радостно начал он. «Черепахи! Ха! Я знаю черепах!» он продолжал с настоящим триумфом. «Да ведь это первое слово, которое я узнал во всем этом… это… э… это то, что я читал! Конечно, я знаю черепах!» — повторил он с растущим убеждением.- Ну, конечно! Эти -- эти медленно ползающие коробочки, которые живут в грязи и используются для супа и... э-э... расчёсок, - беспечно продолжал он.— Тот самый… тот самый, — серьезно кивнула маленькая Ева Эдгартон.— О, Господи! — простонал отец из окна."О, так будет намного лучше!" — просиял Бартон. — Теперь, когда я знаю, что это такое…

«Ради бога, — прорычал Эдгартон из-за стола, — как, по-вашему, я буду работать со всей этой болтовней!»
На мгновение поколебавшись, Бартон оглянулся через плечо на Эдгартона, а затем снова обернулся, чтобы выяснить предпочтения Евы в этом вопросе. Медленно решительные, как две черные черепахи, плетущиеся по белому песчаному пляжу, ее большие темные глаза на маленьком бледном личике вдруг устремились к какой-то Далекой Идее.- О, продолжайте читать, мистер Бартон, - кивнула  Ева Эдгартон.«Три надсемейства черепах».
начал Бартон все сначала.«Три надсемейства черепах — Амфихелиды, Криптодиры и Три—Три—Трионихоиды».— с трудом проговорил он.
Яростным рывком стула Эдгартон схватил свои бумаги и орхидеи и направился к двери. — Ты хороший, — сказал он.  "Ты мне нравишься!"
— Ты хороший, — сказал он. "Ты мне нравишься!"«Когда вы, люди, разберетесь со всей этой ерундой, — объявил он, — может быть, вы будете так любезны, чтобы сообщить мне! Я буду в писательской!» С сатирической учтивостью он поклонился сначала Еве, потом Бартону, задержался на пороге, чтобы повторить оба поклона, и вышел, хлопнув за собой дверью."Нервный человек, не так ли?" предложил Бартон.
Маленькая Ева Эдгартон серьезно задумалась над этой мыслью. — Trionychoidea, — совершенно неуместно подсказала она.
"О, да - конечно," уступил Бартон. — Но ты не против, если я закурю?«Нет, я не возражаю, если ты закуришь», — напевала девушка.
С ощутимым вздохом облегчения Бартон закурил сигарету. — Ты хороший, — сказал он. "Ты мне нравишься!" Затем он добросовестно возобновил чтение.
«Нет — Плеуродира — еще не найдена».он начал.— Да, разве это не слишком плохо? вздохнула маленькая Ева Эдгартон.
«Лично для меня это не имеет значения, — признал Бартон. Он поспешно перешел к следующему предложению.

«Амфихелиды — известны там только по роду Baena».он прочитал.-«Два описанных вида: B. undata и B. arenosa, к которым были добавлены B. hebraica и B. ponderosa…»-Недовольно он швырнул на пол целую горсть бумаг.-"Канун!" — пробормотал он. -- Терпеть не могу! Говорю вам -- просто не выношу! Возьмите мой чердак, если хотите! Или мой погреб! Или мой гараж! Но ради бога...Ева Эдгартон с необычайно расширенными глазами смотрела на него со своих белых подушек.- Зачем... зачем, если тебе так хочется -- просто прочесть, -- жалобно упрекнула она его, -- как же, по-твоему, мне доставляет удовольствие писать это? " она сказала. "Но я? Я должен написать это!"— Но… зачем тебе это писать? — выдохнул Бартон.
Тяжелые ресницы снова лениво легли на ее щеки. — Это для британского консула в Нунко-Ноно, — сказала она. «Это кое-какие заметки, которые он попросил меня сделать для него прошлой весной в Лондоне».— Но ради бога — тебе нравится писать такие вещи? настаивал Бартон.
— О нет, — протянула маленькая Ева Эдгартон. «Но, конечно, если я выйду за него замуж, — призналась она без малейшего проявления эмоций, — это то, что мне придется писать — всю оставшуюся жизнь».— Но… — пробормотал Бартон. — Ради бога, ты хочешь выйти за него замуж? — спросил он совершенно прямо.— О нет, — протянула маленькая Ева Эдгартон.Нетерпеливо Бартон выбросил недокуренную сигарету и закурил новую. "Почему?" — спросил он.
"О, это что-то изобрел отец," сказала маленькая Ева Эдгартон.
В целом Бартон решительно отодвинул свой стул. "Ну, я называю это позором!" он сказал. — Для такой славной живой девчонки, как ты, упаковать ее, как тюк, — выйти замуж за какого-нибудь большого седобородого клоуна, у которого в голове нет ни одной идеи, кроме… кроме… — он, прищурившись, уставился на разбросанные простыни. пол — «кроме — «Амфихелидии», — с некоторым чувством заявил он.— Да, не так ли? вздохнула маленькая Ева Эдгартон.
"Ради Бога!" — сказал Бартон. "Где Нунко-Ноно?"
— Нунко-ноно? прошептала маленькая Ева Эдгартон. "Где это? Да ведь это остров! В океане ведь! Скорее жаркий-зеленый остров! В жарком-сине-зеленом океане! Много зеленых пальм, знаете ли, и густая, грубая, зеленая трава -- и зеленые жуки -- и зеленые бабочки -- и зеленые змеи. И огромный ползучий, хрустящий воротник из белого песка и раков-отшельников вокруг него. А потом -- просто длинная, непрерывная полоса бирюзовых волн. А потом еще бирюзовый- цветные волны. А потом еще бирюзовые волны. А потом еще бирюзовые волны. А потом... и потом..."А что потом?" беспокоился Бартон.
Слегка удивленно приподняв брови, маленькая Ева Эдгартон совершенно прямо ответила и на вопрос, и на вопрошающего. «Почему… тогда… больше волн бирюзового цвета, конечно», – напевала маленькая Ева Эдгартон."Это звучит гнило для меня," признался Бартон.
"Это так," сказала маленькая Ева Эдгартон. — И да, я забыл вам сказать: Джон Эллбертсон тоже вроде как зеленый. Геологи склонны быть такими, вы так не думаете?"Я никогда не видел ни одного," признал Бартон без стыда.«Если хотите, — сказала Ева, — я покажу вам, как звучат волны бирюзового цвета, когда они ударяют раков-отшельников»."Делать!" — настаивал Бартон.Девушка вяло откинулась на подушки, чуть ниже скользнула в одеяла и закрыла глаза.
"Через некоторое время, конечно, я думаю, вы могли бы остановиться," предложил Бартон немного жутко.
Снова большие глаза открылись на него с отчетливым удивлением. "Почему, почему?" — сказала Ева Эдгартон. "Это - никогда не останавливается!"
"О, я говорю," нахмурился Бартон, "я действительно чувствую себя ужасно плохо из-за того, что вы уезжаете в такое место, чтобы жить! Право!" — пробормотал он."Мы идем - в четверг," сказала маленькая Ева Эдгартон.ЧЕТВЕРГ?" — воскликнул Бартон. По какой-то необъяснимой причине вся эта мысль показалась ему вдруг оскорбительной, отчетливо оскорбительной, как будто судьба, нетерпеливый официант, унесла еще не откушенную тарелку. — Почему… почему, Ева! — запротестовал он. — Да ведь мы только начинаем знакомиться.-"Да, я знаю это," размышляла маленькая Ева Эдгартон.
-- Да если бы у нас была хотя бы половина шанса... -- начал было Бартон и совершенно не знал, как закончить. — Да ты такой отважный — и такой странный — и такой интересный! он начал все сначала. — О, конечно, я ужасный дурак и все такое! Но если бы у нас был хоть полшанса, говорю, мы с тобой были бы большими приятелями еще через две недели!— И все же, — пробормотала маленькая Ева Эдгартон, — до моего отъезда еще пятьдесят два часа.

— Сколько пятьдесят два часа? засмеялся Бартон.Вяло, как увядший цветок, маленькая Ева Эдгартон чуть глубже скользнула в подушки. -- Если бы вы поужинали пораньше, -- прошептала она, -- а потом пришли бы прямо сюда, то ведь было бы часа два-три. А завтра, если вы встанете совсем рано, будет долгая , долгое утро, и — мы — могли бы познакомиться — кое-что, — настаивала она.
"Почему, Ева!" — сказал Бартон. — Вы действительно хотите со мной подружиться?— Да, знаю, — кивнула макушка забинтованной головы.
"Но я так глуп," признался Бартон, с удивительным смирением. — Все эти ботанические штучки — и геология — и…
— Да, я знаю, — пробормотала маленькая Ева Эдгартон. «Вот что делает тебя таким спокойным»."Что?" спросил Бартон немного резко. Затем очень рассеянно какое-то время сидел, уставившись в пространство сквозь серую, едкую дымку сигаретного дыма.— Ева, — наконец осмелился он.
"Что?" пробормотала маленькая Ева Эдгартон.— Ничего, — сказал Бартон."Мистер Джим Бартон," отважилась Ева.-"Что?" — спросил Бартон.
— Ничего, — пробормотала маленькая Ева Эдгартон.
Из-за какой-то эмоциональной или чисто социальной напряженности жизни кажется, что Время бьет часы, а не что-то столь маленькое, как часы, осмеливается бить Время. Один два три четыре пять! поморщились бедные маленькие испуганные дорожные часы на каминной полке.
Затем совершенно неожиданно маленькая Ева Эдгартон вышла из своих уютных подушек и села прямо, как отважный маленький воин.

"Мистер Джим Бартон!" сказала маленькая Ева Эдгартон. — Если бы я остался здесь еще на две недели — я знаю, что понравлюсь тебе! Я знаю это! Я просто знаю это! С недоумением, словно для того, чтобы набраться храбрости, она склонила набок головку и безучастно посмотрела в изумленные глаза Бартона. "Но вы видите , что я не собираюсь быть здесь две недели!" — поспешно продолжила она. Головка опять умоляюще склонилась набок. — Ты… ты же не поверишь мне на слово, не так ли? И как я — сейчас?- Почему... почему, что ты имеешь в виду? — пробормотал Бартон.
"Что я имею в виду?" спросила маленькая Ева Эдгартон. — Да ведь я имею в виду — что хотя бы раз, прежде чем я уеду в Нунко-Ноно — я хотел бы быть — привлекательным!-"Привлекательный?" — беспомощно пробормотал Бартон.Со всей отчаянной, неукротимой откровенностью ребенка подбородок девушки выдвинулся вперёд.-"Я мог бы быть привлекательным!" она сказала. "Я мог бы! Я знаю, что мог бы! Если бы я когда-нибудь отпустил хоть малейший-самый крошечный кусочек-я мог бы быть-красавчиками!" — торжествующе заявила она. "Тысяча кавалеров!" — добавила она более явно. "Только-""Только что?" засмеялся Бартон.
«Только одно не отпускает», — сказала маленькая Ева.Почему нет?" настаивал Бартон.«Да ведь вы просто… не могли… с незнакомцами», — сказала маленькая Ева Эдгартон. «Вот в чем прелесть».-Колдовство?" — озадачил Бартон.
Девушка нервно скрестила руки на коленях. Внезапно она перестала быть похожа на храброго маленького солдата, а стала похожа на взволнованную маленькую девочку.— Ты когда-нибудь читал сказки? — спросила она с очевидной неуместностью."Почему, конечно," сказал Бартон. «Миллионы таких, когда я был ребёнком»."Я читала один раз," сказала маленькая Ева Эдгартон. «Это было о человеке, спящем человеке, я имею в виду даму, которая не могла проснуться, пока принц не поцеловал ее. Да, любой принц был бы готов поцеловать даму просто из желания угодить. Но предположим, — возмутилась маленькая Ева Эдгартон, — что если заклинание также состоит в том, что ни один принц не поцелует даму, пока она не проснется? Ну вот! " сказала маленькая Ева Эдгартон, "это ситуация, которую я должен назвать полностью застопорившейся."— Но какое все это имеет отношение к тебе? усмехнулся Бартон.
"Ничего общего со мной!" сказала маленькая Ева Эдгартон. — Это я! Именно так я и устроена. Я не могу быть привлекательной — вслух — пока я кому-нибудь не понравлюсь! Так вот почему я задавалась вопросом, — сказала она, — не согласились ли бы вы теперь подружиться со мной просто из соображений примирения? освобожден - от моего самого несчастного очарования".

Удивительно, что на этом откровенном, совершенно прямолинейном личике испуганно мелькнули вдруг опущенные ресницы. — Потому что, — прошептала маленькая Ева Эдгартон, — потому что, понимаете, вы мне уже нравитесь.
"Ох, хорошо!" улыбнулся Бартон. «Отлично! Отлично! Фи…» Внезапно слово застряло у него в горле. "Что?" воскликнул он. Его рука — самая твердая рука среди всех его приятелей — задрожала, как осина. "ЧТО?" воскликнул он. Его сердце, самое твердое сердце среди всех его приятелей, забилось и забилось в груди. "Почему, Ева! Ева!" — пробормотал он. — Ты же не имеешь в виду, что я тебе нравлюсь — вот так?
— Да, знаю, — кивнула маленькая голова в белой шапке. В этом заявлении было много плотской робости, но ни капли духовного застенчивости или страха.

— Но… Ева! — запротестовал Бартон. Он уже чувствовал, как по его рукам побежали мурашки. Однажды одна девушка сказала ему, что он ей… нравится. Это было посреди глупого летнего флирта, и сцена была сентиментальной, ужасной, мешаниной из слез, поцелуев и бесконечных упреков. Но эта девушка? Перед предельной простотой высказывания этой девушки, невозмутимым достоинством, простым как бы признанием интересного исторического факта, все его пустяковые, предвзятые мысли рассыпались перед его глазами, как хлипкий карточный домик. Укол за уколом сожаления о девушке, сожаления о себе горячо пронзали его. — О, но… Ева! он начал все сначала. Его голос был сырым от страдания.

-- Да не о чем суетиться, -- протянула маленькая Ева Эдгартон. «Вы, наверное, понравились тысяче людей, но я — понимаете? — я никогда не имел удовольствия нравиться — кому-либо — раньше!»"Веселье?" мучил Бартона. — Да, вот именно! Если бы тебе когда-нибудь доводилось любить что-нибудь, это не казалось бы и вполовину таким жестоким — сейчас!"Жестокий?" размышляла маленькая Ева Эдгартон. — О, право же, мистер Джим Бартон, уверяю вас, — сказала она, — в моем вкусе нет ничего жестокого — для вас.
Со вздохом отчаяния Бартон поковылял по ковру к кровати и, сунув трясущейся рукой под подбородок Евы Эдгартон, прямо повернул к себе ее маленькое личико, чтобы сказать ей — как он горд, но — чтобы сказать ей, как сожалеет, что он был, но—

 «Каждый раз, когда вы, люди, понадобитесь мне, — предложил ледяной голос Эдгартона, — я стою здесь — примерно посередине этажа!»
«Каждый раз, когда вы, люди, понадобитесь мне, — предложил ледяной голос Эдгартона, — я стою здесь — примерно посередине этажа!»
И когда он повернул это маленькое личико к себе, — непостижимо — непостижимо — к своему крайнему ужасу и отчаянию, — он увидел, что держит он чужое личико. Исчез угрюмый хмурый взгляд, равнодушный взгляд, горькая улыбка, и в том внезапном, удивительном, диком, сладком преображении бровей, глаз, рта, встретившемся с его изумленными глазами, он почувствовал, как весь его подлый, надменный мир выскользнул из-под ног. его ноги! И так же стремительно, так же необъяснимо, как десять дней назад он увидел Великий Свет, который выбил из него все сознание, теперь он испытал второй Великий Свет, который отбросил его обратно в первое полное сознание, которое он когда-либо знал!
"Почему, Ева!" — пробормотал он. — Ах ты… озорник! Ах ты, маленькая… нахальная душенька! Да моя собственная — чертова маленькая Девочка из Книги Рассказов! И собрал ее в свои объятия.С дальнего конца комнаты до их слуха почти мгновенно донесся звук скрипучей доски.
«Каждый раз, когда вы, люди, понадобитесь мне, — предложил ледяной голос Эдгартона, — я стою здесь — примерно посередине этажа!»
В отчаянии Бартон повернулся к нему лицом. Но первой нашла язык маленькая Ева Эдгартон.

"О, отец дорогой - я был совершенно мудр!" она поспешила заверить его. "Почти сразу, отец, я сказал ему, что он мне нравится, так что, если он действительно тот ужасный тип молодого человека, о котором вы меня предупреждали, он немедленно исчезнет с моего горизонта - немедленно - в своей подлой погоне за - какой-то другая дама! О, он бежал, отец! — призналась она с первым красным румянцем в своей жизни. — О, он… бежал, отец, но это было — почти прямо — на меня!"Э?" — отрезал Эдгартон.
Затем с божественной наглостью, наполовину наглостью и наполовину смирением Бартон вышел на середину комнаты и протянул свою сильную, твердую юную руку пожилому человеку.«Ты сказал мне, — ухмыльнулся он, — рыться, пока я не найду Настоящее Сокровище? Ну, мне не нужно было этого делать! Кажется, это Сокровище нашло меня!»И вдруг в его прекрасных юных глазах вспыхнул первый блеск его новорожденной души.
«Ваша дочь, сэр, — сказал Бартон, — самая красивая женщина в мире! Как вы мне сказали, я выяснил, что ее интересует… Она интересуется — МНОЙ!»