О пользе языкознания - 2

    Хадзимэмаситэ, ёросику о-нэгаи симас - в начале переговоров, в середине всякая херня, в конце - домо, сумимасэн, саёнара. Кланяются, максимально отточенно, иначе никак – кодекс местной вежливости.

    Хороши, сволочи. Серовато-синеватые костюмы, неприметные галстуки, сидят рядком, скромны.

    Но вот некоторые из них – обычно сидящие во главе стола, немного как бы нарушают куртуазность поведения.
 
    Один, понимашь, сверкнул - Бреге с турбийоном, второй - Патек Филиппом с кучей микроциферблатов... это что ж, две - три сотни тыщ долларов надеты на запястье? Фи, как не патриотично... Ни тебе Сейко, ни Касио, ни, уффф, флагмана местной промышленности - Ориента... Низкопоклонство перед швейцарскими гайджинами...

    В общем, убили пару часов, отпустили взмыленного переводчика, и бредем по чужой планете - вечернему кварталу Акихабара...

    Грусть. Японский сплин – он самый сплин на свете.

    Медленно нарастающее чуйство омерзения от суши, сашими, тэмпура, мисо, сакэ, даже, черт меня побери, фугу (да! ел! в Осаке! в Боллфиш-бар! класс! немного даже онемели губы и язык! но, что обидно, выжил, и теперь хочу мяса!).

    И - хочется себя добить – устроить ментально-эмоциональное сеппуку. Впереди - неприметный двадцатиэтажный домишко. Фотомагазин как бы. Но - все двадцать этажей.

    А вотхренвамвсем подробности! Не буду. Желчь плюс головокружение. Энд слезы. Разве что самую малость. Этаж штативов. Три этажа обьективов. Дальше не помню... Слезы застилают...

    Ноги свинцовые, несмотря на эскалаторы. Седьмой этаж. Море разливанное зеркалок, незеркалок, мыльниц, дорогущих, черта, дьявола, народу нет, в углу стоит приказчик, вежливый до умопомрачения, готовый на всё, чтоб только клиент-сан не соскочил не купивши...

    И вдруг я толкаю локтем друга Андрюху, и шипя и посвистывая, выдаю ему на ухо: «Щас будет полный… ссссс…. цирк, короче… готовься, обьясняю…»

    Жанровая сценка. Трио. Японский продавец - онемевший, с остановившимся взглядом, и двое глухо бурчащих, коренастых, крепких, очень смуглых, мелкокучерявых, судя по акценту и характерной ругани, обильно перемежающей аглицкую речь ( жуткую -  твоя-моя не понимай, зыс ыз вери-вери несессери) – тайманим (израильтяне йеменского корня).

    В чем суть? Они убалтывают юношу, чтобы он им вместо отметки «дьюти-фри» вписал в чек полную стоимость товара – в этой ситуации им не придется платить в родном Эрец Исраель  конскую пошлину… А мальчик – у него английский тоже не вполне – осенна хоросо, но импоссибр, потому что это нарусение правир и законов…

    Эти, в испарине, между собой его всякими неуважительными эпитетами характеризуют, пыхтят, не, шо делать будем, камера влетит в добавочные полторы тыщи зеленых, не, давай сообразим!

    А за их спиной – шаги. Тяжелые. Приближающиеся. Это мы с Андрюхой. Нависли над беседующими. Я звуком «грррум» прочистил горло, и заявляю:

- Хэвре! Мамаш арэайон азэ у мецуян! Бэацлаха баэзек азэ! (Мужики! Действительно эта идея отличная! Успеха в этом бизнесе!)

    Вот, доложу я вам, и рожи были у гешефтмахеров… Вообразите, у черта на куличках, на краю света, сумерки вечернего Токио, почти прикупили супер-аппарат, еще чуть-чуть, и провернем финт ушами – напарим родную налоговую, потом ломанемся в какую-нибудь бургерную – насосемся местным пивом «Асахи», и с чувством глубокого удовлетворения от результата – домой, в пампасы, то есть, пардон, куда-нибудь в Афулу, или, извините за выражение, в Кирьят-Моцкин…

    И – прелестное чувство безнаказанности, подпитанное врожденной смекалкой, духом предпринимательства, и – ни одна собака здесь не может по-нашему! А тут…

    Рожи были в застывшей немоте и почти бездыханны все время, пока мы с Андрюхой размеренно шагали к выходу, еле держась, чтобы не огласить фотографический чертог диким славянским хохотом. Давились. Потом огласили. Улицу. А потом еще несколько раз оглашали. Вечернюю трапезу. На сей раз без морских гадов, но со стейком и сыром. И вином.
 
    И вином. Как мало нужно северному варвару в Нихон.

Леитраот. ( на иврите – пока ).