Баррикады. Глава 41

Глава 41. Телефон радикала


Капитан ДГБ Кирилл Егоров и командир силового блока управления ДГБ Борис Решко снова вошли в кабинет. Силовик принялся подтягиваться на турнике, вмонтированном в дверной проём, а Егоров устало примостился в кресло. Голову капитана сдавливало так, словно на неё надели медный обруч и начинали его всё туже и туже сжимать. Бодро подтягиваясь на перекладине, Решко с сочувствием глянул на измотанного коллегу.

– Кирюш, ты там давеча заикался, чтобы я с этим уродом побеседовал, – с азартом бросил Борис, поднимая свою огромную тушу на жилистых руках. – А давай. Мне как раз есть о чём потолковать с ним по душам.

«Что ж, можно хотя бы на полчаса перекимарить», – подумал Егоров, расслабившись в кресле и закрыв глаза. Капитан ДГБ был даже рад, что сейчас у него инициативу перехватил бойкий и бесцеремонный руководитель силового крыла. Внешне выглядящий как гора, способный практически любого стереть в порошок, Решко наводил ужас одним своим видом. Впрочем, поговорка «Сила есть – ума не надо» была точно не про него. Вот и сейчас, когда силовики завели Карпенко и усадили на стул, он задавал вопросы, нащупывая слабые места допрашиваемого и чётко выделял нестыковки.

– Ты в цирк в детстве ходил? Фокусы любил? У меня тут фокус для тебя есть. Показать? –  язвительно спросил Решко и положил перед молодчиком телефон. – Узнаёшь?

У того затряслись руки.

– Это не моё. Он просто похож, – замотал головой молодчик.

– Не твоё? – ухмыльнулся громила. – А сим-карта внутри с твоим номером тоже не твоя? Мессенджеры тоже не твои? И не твои страницы в соцсетях? Просто открыли на похожем телефоне, да?

– Там н-нет моих мессенджеров. Они не мной подписаны.

– А откуда ты знаешь, кем они подписаны?

– И… и… записи не мои. – Карпенко делал вид, что спокоен, но весь аж дрожал.

– Какие записи? – Решко изобразил крайнюю степень удивления. – Здесь есть какие-то записи?

Молодчик аж побледнел, на лбу выступила испарина. Он понимал, что выдаёт себя сам, но страх был настолько силён, что он не мог ничего с собой сделать.

– Ах, ну да, – издевательски протянул Решко, сделав вид, будто сам только что что-то вспомнил. – Ты же ещё в больнице говорил, что снимал это всё для отчёта.

– Да не был я там, отвечаю! – жалобно завопил молодчик. – Я не говорил этого!..

Решко покачал головой и трижды цокнул языком, как обычно делают взрослые, когда отчитывают нашкодившего ребёнка. Казалось, вот-вот и с его губ сорвётся возглас: «Ай-яй-яй».

– Да-а-а, что-то с памятью твоей стало. Совсем, видать, вышибли те, кто тебя вчера поил… Что ж, фокусы, как я вижу, ты не любишь. Видно, мало тебя в детстве в цирк водили, – выдохнул Решко. – Тогда, быть может, ты любишь театр? Кино смотреть будем? – Говоря это, Решко одной рукой опёрся о стол, а другой о спинку стула, на которой сидел съёжившийся от страха молодчик. – Давай же всё-таки посмотрим, что за загадочные записи на этом телефоне. Освежим, так сказать, твою память. А потом почитаем полезную литературу. Окей?

Через секунду на стол плюхнулась огромная книга, которую Решко достал из стоявшей сбоку тумбочки. «Уголовный кодекс Причерномории», – прочитал краем глаза Карпенко. Эту книжку дэгэбист использовал как подставку для телефона, установив его так, чтобы картинка на экране хорошо была видна сидящему на стуле молодчику.

Решко открыл галерею и нажал на воспроизведение одну из записей, где на иконке была изображена рука, держащая баллон с краской, а на какой-то то ли мраморной, то ли гранитной поверхности была уже почти дорисована свастика. С выбором видео для показа Решко не ошибся: это был именно тот инцидент, который два года назад поднял на уши весь Адмиральск и заставил управление ДГБ изрядно попотеть, разыскивая тех, кто разрисовал нацистской символикой памятник жертвам нацизма. Лиц рисовальщиков на видео видно не было: снимавший знал, что в кадр они попадать не должны. Однако то, что они делали, было видно очень хорошо.

– Это не я, – принялся божиться молодчик.

– А кто?

– Я давал пацанам снимать.

– Каким пацанам?

– Разным. Я всех не помню.

– А что, у пацанов своих телефонов нет?

– Ну, они просили, я им давал, – говорил молодчик и дрожал.

– Хорошо. Давай тогда определимся, какие видео снимал ты, а какие – не ты…

Решко включил вторую запись.

Старинное двухэтажное здание на Бульваре Маяковского. Фасад украшают стилизованные полуколонны, верхушки которых увенчивают изящные капители. На фоне серого здания они сияют белизной. Такими же ярко-белыми выглядят и боковины широкой каменной лестницы. Над резными деревянными дверями красуется надпись «Библиотека имени Маяковского».

У крыльца перед центральным входом стоит огромный стол. На нём лежат увесистые стопки книг и брошюр. Стоящая за ним крупная женщина с короткими светлыми волосами, облачённая в тёмно-синее строгое платье, раздаёт брошюры. Возле неё столпились люди. Справа от стола располагается инсталляция в виде вырезанной из фанеры фигуры Маяковского, держащего в руке знаменитый паспорт гражданина Советского Союза.

Здесь же, перед входом, на импровизированной сцене установлены микрофон на стойке и две большие колонки. Сорокалетний брюнет в серой жилетке поверх белоснежной рубашки с красным галстуком декламирует в микрофон стихи Маяковского. Бойкие строки разносятся по округе через динамики.

– О! Наш знаменитый Ватаман, – протянул Решко, заприметив знакомое лицо.

Иван Ватаман (а по паспорту Алексей Иванов) позиционировал себя как «поэт с активной гражданской позицией». Участник всевозможных митингов и акций протеста, в том числе и тех, которые проводили судостроители во главе с Николаем Архиповым, а затем и Агатой Мичман, он давно был у ДГБ «на карандаше».

«Коммуняки собрались на шабаш, но наши парни решили изгнать эту нечисть», – раздался на записи голос, очень напоминающий голос Карпенко.

– Это ты тут вещаешь? – Решко нажал на «Стоп» и с ухмылкой глянул на допрашиваемого.

– Это не я! – замотал головой молодчик.

– Как не ты? Это же твой голос.

– Я просто стоял там рядом!

– Увидел какой-то движ, подошёл к толпе и чисто случайно начал снимать? – продолжил за допрашиваемого командир силового блока.

Видимо, подобные оправдания от авторов записей, на которых зафиксированы преступные действия, ему доводилось слышать часто.

– Но я… я никого не бил!..

– А кто бил? – снова склонился над дрожащим хулиганом здоровенный дэгэбист. – Назови фамилии. Имена, погремухи…

– Но я их не знаю…

– Кого ты не знаешь? – переспросил недоверчиво Решко. – Тех, кого ты на видео назвал «наши парни»?

Он продолжил воспроизведение записи. Спустя несколько секунд в стоящих у столика гостей мероприятия полетели пакеты с красной субстанцией – то ли краской, то ли кетчупом. Люди начали кричать и отскакивать в стороны, бросились вытирать перепачканную одежду, с ужасом оглядываясь по сторонам. Тут вылетели молодчики в масках, они растолкали присутствующих и опрокинули стол с брошюрами. Двое агрессоров стали ломать фанерную фигуру Маяковского. Им попытался помешать мужчина в жилетке, который до этого декламировал стихи известного поэта в микрофон. Он бойко и почти за шиворот оттащил радикалов от инсталляции. Тут на него набросились ещё четверо. У одного из них была бита. Мужчину повалили на пол и начали лупить по корпусу и рукам.

– И ты такой просто рядом стоишь. И наблюдаешь, как фашня избивает бедного рифмоплёта, – издевательски произнёс Решко, сравнивая то, что показывал экран смартфона, с тем, что до этого говорил Карпенко.

– Я этого не видел! – жалобно завопил Карпенко. – Я не знаю, кто это! Я потом ушёл на другую сторону! Я не знаю, что происходило потом!

Но всё тот же голос на записи предательски произнёс: «Совковый выродок, называющий себя поэтом, поскользнулся на собственных соплях».

– Это с «другой стороны» твой голос так отчётливо слышен? – спросил дэгэбист уже более грубо.

Командир силового блока включил третью запись.

В предвечерних сумерках можно было рассмотреть многоэтажное здание. От жилых домов его отличают широкие окна и большое количество балкончиков. На торце здания – огромная мозаика во всю стену, изображающая ребят с разным цветом кожи. Парень славянской наружности держит в руках макет корабля, у второго – по внешности азиата – рулоны с чертежами, у третьего парня с тёмной кожей – какие-то колбы с разноцветным содержимым, у четвёртого, по виду японца или китайца, – сложной формы пульт, пятый, с внешностью островитянина, стоит на фоне огромных шестерёнок и вращает механизмы, в руках у шестого, похожего на индуса – сварочный аппарат. Они стоят по трое с каждой стороны. В центре композиции девушка с длинными распущенными волосами, летящими в разные стороны, в платье в цветах земного шара, каким его обычно изображают из космоса, поднимает над головой огромный атом с вращающимися вокруг него электронами. Сверху увенчивает композицию огромная мозаичная надпись – «Адмиральский кораблестроительный университет», а снизу под фигурами – девиз: «Единым народом планеты Земля вступаем в светлое, мирное будущее». Те, кто учился в вузе, считавшемся главным техническим вузом страны, эту мозаику прекрасно знали: она украшала один из корпусов общежития Адмиральского кораблестроительного университета – тот, в котором жили иностранцы.

К мозаике подбегают молодчики, лица у которых закрыты балаклавами, и начинают копошиться у стены. Снимающий подходит ближе к торцу, и теперь можно разглядеть в руках неизвестных баллончики с краской. Двое начинают перечёркивать надпись про единство народов. Один из них пишет огромными кривыми буквами «Бей цветных уродов!». Ещё один дописывает: «Адмиральск будет белым!». После этого они выводят рядом с надписями огромную свастику.

– Это не я снимал! – воскликнул черноволосый на стуле.

– А кто? Дарт Вэйдер?

– Я давал свой телефон.

– Кому ты его давал?

– Сосед попросил, я соседу дал.

– Как зовут соседа?

– Не знаю.

– Ты давал свой телефон соседу, которого ты не знаешь? – сказал Решко и так разразился залихватским смехом, что даже разбудил дремавшего Егорова. – Кирюш, ты бы не спал. Ты же весь цирк пропускаешь!

Все инциденты, которые были запечатлены на видео в телефоне молодчика, Егоров помнил не хуже Решко. Их расследованием занимался отдел по борьбе с терроризмом и экстремизмом, который он как раз и возглавлял. В кабинете у него до сих пор лежало заявление от некой Эллы Магниевой, куратора иностранных студентов АКУ, которому Егоров не мог дать ход, так как у него, как и в случае с осквернением памятника жертвам нацизма, не было никаких доказательств, прямо указавших бы на тех, кто это сделал. Теперь они у него появились! Точнее, даже не они, а ОН – один из участников этих «акций», который, к тому же, это всё ещё и снимал. Егоров видел, что молодчик довольно труслив (по крайней мере, стал таким в управлении ДГБ, куда, судя по всему, его ещё ни разу не доставляли), и если с ним немного поработать, удастся установить всё, что нужно, включая и остальных фигурантов. А учитывая прыть, с которой за допрос молодчика взялся командир силового блока Решко, все нужные сведения он и вовсе «вытрясет» из этого дрожащего тела без особого труда.

Магниева оказалась не промах и доложила об этих вопиющих инцидентах уполномоченной по защите прав человека Олесе Череде, которая – по настоянию всё той же Магниевой – лично приезжала в Адмиральск, чтобы в этих случаях разобраться, и встреча проходила не в узком кругу всех «причастных», а при весьма внушительном представительстве – при участии мэра, чиновников, депутатов, руководителей всех силовых ведомств, представителей национально-культурных обществ и – самое неприятное – журналистов. Всё это привело к большой огласке, на которую не рассчитывали даже в управлении ДГБ. Логично было ожидать, что уполномоченная со дня на день начнет спрашивать у адмиральских силовиков о ходе расследования.

И вот сейчас, когда у них в руках появились заветные видеозаписи с фиксацией этих инцидентов, и даже стало известно, кто их делал, можно не просто привлекать этого горе-«оператора» к ответственности (а вслед за ним – и остальных фигурантов), но и, не дожидаясь от уполномоченной официальных запросов, самим доложить ей, что дела уже практически раскрыты.

Он даже с упоением представлял себе первые строчки этого письма в солидную столичную инстанцию: «Уважаемая Олеся Батьковна! После встречи, проведенной вами вчера в Адмиральске, имею честь доложить о результатах титанической работы, проведённой всем наших личным составом по установлению и поимке дерзких и опасных экстремистов, которые так отравляли жизнь проживающим в городе иностранцам. Преступники найдены и вскоре будут привлечены к ответственности».

Конечно же, текст будет иметь другой вид – более деловой, официальный. Но внутреннего торжества Егорова это никак не умаляло. А чья внизу будет подпись – его или начальника управления – уже не суть важно. С этой точки зрения допрос молодчика и файлы, которые сохранились у него на телефоне и теперь были в распоряжении управления ДГБ, выглядели очень большой находкой для его отдела. Как минимум, это сулило избавление от того позора, которым заклеймили его отдел депутаты, ветераны и простые горожане после того, как длительное время они не могли найти неизвестных, разрисовывающих памятники и стены разных учреждений свастикой накануне знаковых дат. А как максимум – новые погоны и премии. Впрочем, Егоров был достаточно скромен, чтобы не думать о погонах. А от премии и добрых слов от руководства города он бы не отказался.

Решко включил следующую запись. Увидя первые кадры, Егоров вспомнил, что видел её и раньше в интернете, называлась она «Позеленела от стыда». Это было во время избирательной кампании по выборам мэра Адмиральска.

Какие-то музыканты стоят у кофейного киоска, мирно себе пьют кофе. Одна из них – девушка с разноцветными волосами. Голос за кадром: «Эта шкура агитирует за коммунистов. Вчера она позволила себе оскорбить наших побратимов. Будем её перевоспитывать. Надеемся, ей станет стыдно за свой поступок».

На парней-музыкантов бросаются несколько молодчиков с закрытыми лицами, завязывается драка. В это время другая группа людей в масках хватают девушку. Двое держат её за плечи, третий фиксирует голову, а четвёртый открывает какой-то небольшой аптечный пузырёк и подходит к ней в упор. На видео слышны её истошные крики: «А! А! Что вы творите?». Молодчики обильно поливают лицо и голову жертвы зелёным содержимым.

«Смотрите, как она позеленела от стыда!», – глумливо произносят молодчики.

Девушка начинает истошно кричать и хвататься руками за глаза. Судя по всему, капли зелёнки попали ей на слизистые. К ней подбежали другие люди, у одного из них была бутылка воды. Он начал поливать из неё на лицо девушки, которое перекосило в гримасе плача и обиды.

– И как ощущение, Карпенко? – издевательски спрашивал Решко. – Долгим хоть был кураж после такой ошеломительной победы нескольких ***носцев над бедной, несчастной девушкой? Она же от такого и зрения могла лишиться. Ты об этом не думал?

– Я её не трогал! – стал оправдываться Карпенко.

– А что делал? Снимал? – цеплялся за каждое слово прожжённый Решко.

А на видео тем временем красовались молодчики в масках с завязанными лицами, были слышны их голоса: «Была красной – стала зелёной!». Кадр снова сместился на лицо девушки, которая отчаянно тёрла воспалённые глаза, в которые попала зелёнка, и рыдала от боли. «О, вот наконец-то стыдно. Она позеленела от стыда. Надеемся на её скорейшее исправление». Послышался также удовлетворённый грудной смех: «Хэ-хэ-хэ».

– Это не ты? – переспросил Решко, вслушиваясь в аудиоряд. – Это же твой голос. Это же ты смеёшься за кадром. Ты это снимал?

– Н-нет, я просто…

– Не еби мне мозг! – прервал оправдательный спич командир силового блока. – Будет проведена голосовая экспертиза, она и определит, твой это голос или нет. Если окажется, что твой, положение твоих дел ухудшится: ты будешь привлечён ещё и за дачу ложных показаний! Что за девушка на записи?

– Не знаю!

– Что ты мне лапшу на уши вешаешь? – скривился Решко и достал из кармана свой смартфон. – Полгода назад эта запись была у вас в соцсетях. Вот я захожу на вашу страничку, забиваю в поисковик. И вот я её нахожу. Называется «Позеленела от стыда». Там отмечен ты и часть ваших отморозков. Вы даже не палитесь! Также отмечена некая Marena DarkLight. И есть комментарий, подписанный неким White Streamer: «Наконец-то мы её уделали. Теперь эта шкура будет знать». Это не ты писал?

– Нет.

– Да и ник какой интересный. Это типа «белые против чёрных»? Она «чёрная», а ты «белый»?

– Я не знаю, кто это.

Своей огромной ручищей командир силового блока схватил смартфон, открыл профиль в соцсети и ткнул его под нос Карпенко.

– Вот персональная страница, которая открывается здесь, – прорычал он ему прямо в лицо. – Со всеми переписками и комментариями.

– Я же говорил, это не мой телефон, – отнекивался молодчик, однако Решко обратил внимание, как затряслись у него поджилки.

– Ладно. По-хорошему, значит, не хочешь. Учти, это очень легко вычисляется.

Силовик тронул за плечо своего вновь задремавшего коллегу.

– Кирюш, где личные вещи этого подонка?

– Там, на тумбочке, в пластиковом пакете, – сонно протянул Егоров и снова закрыл глаза.

Решко принялся решительно осматривать все вещи, которые были изъяты у молодчика в больнице. На стол ложились одна за другой дисконтные карты в магазины спортивного питания, абонементы на посещение тренажёрных залов и саун в самых разных заведениях города, в том числе и довольно и престижных.

– Ни хрена себе! Вот это коллекция. У меня даже такого нет, – отреагировал Решко, разглядывая выложенные им на стол флаера и абонементы, и продолжая выкладывать из его рюкзака всё новые и новые.

Он прикинул, что если всё это перевести в денежный эквивалент, получится довольно приличная сумма. Учитывая, что парень нигде не работает, а пока только учится, и богатых родителей не имеет, денег на такой набор у него бы явно не наскреблось, даже если бы он был фанатом спортивного образа жизни.

– Охренеть. Это ж одна из самых дорогих качалок! – сказал он, достав из кошелька ещё один крутой абонемент. – Откуда у тебя такие бабки, патлатый?

– Нам в организации выдавали, – сквозь зубы выдавил тот.

– В какой ещё организации?

– Вот этой… там… на жетоне написано.

Карпенко потянулся рукой к лежащей на столе вещице, однако Решко выхватил её прямо у парня из-под носа. Жетон представлял из себя пластиковую карту, с одной стороны которой на чёрном фоне красными линиями был нарисован разъярённый питбуль с открытой пастью. На обратной стороне слева была напечатана фотография смазливого парня с чёрными волосами длинной до середины шеи и косой чёлкой. Справа шли его личные данные. Сама карта содержала элементы голографической защиты.

– Ну нехи-и-ило, – протянул Решко, вертя в руках жетон. – А откуда у вашей организации столько бабла? Кто вас так проспонсировал?

– У нас ребята владеют некоторыми точками, – ответил молодчик. – И есть кое-какие договорённости.

Решко сам был качок со стажем и бывал во многих городских качалках. В лицо он знал многих завсегдатаев этих заведений, но Карпенко среди них не припоминал.

– Кто там ты у нас? Спортсмен, да? – в глумливой форме спрашивал он, пересматривая стопки бумаг и документов. – Что ж ты спортом тогда не занимаешься, раз ты спортсмен?

– Занимаюсь. Иногда.

– Ах, иногда… А спортом надо заниматься постоянно. Коль уж ты спортсмен… Сколько раз от пола отжимаешься?

Тот сидел как побитая собака, уткнувшись глазами в пол, и не говорил ни слова.

Решко продолжил просмотр стопки и с ловкостью крупье, вытягивающего перед ошеломлёнными игроками козырного туза, продемонстрировал пластиковую карту банка «Причерноморкапитал».

– Твоя карта, иль у кого отжал?

– Моя, – сдавленно произнёс сидящий на стуле. – Но меня вчера ограбили, я же говорил.

Силовик снова потянулся за смартфоном и начал водить толстющими пальцами по сенсорному экрану, всматриваясь в ярлыки. Среди загруженных программ в смартфоне Карпенко было и мобильное приложение данного банка.

– О как! – радостно воскликнул дэгэбист, наблюдая за реакцией молодчика.

Он нажал на значок приложения. Перед ним высветилась форма входа с окном для введения пароля.

– Пароль от входа! – зло потребовал Решко.

– Я не знаю, какой здесь пароль, – допрашиваемый вжимался в стул.

– И здесь у тебя память отшибло?

– Ну, не мой же телефон! Я же говорил! Он просто похож!

Силовик вытянул руки впереди себя, сцепив их замком, и провернул до хруста в костяшках.

– Так, четыре цифры. Какой же у тебя может быть пароль?

Он взял со стола паспорт Карпенко и развернул на странице с данными.

– Та-а-ак, год рождения…

Он ввёл в окошке соответствующее число. Сверху высветилось уведомление: «Неверный пароль». Решко ввёл число и месяц – результат тот же.

– Хм. Значит, с датой рождения пин-код не связан… Пробуем другие варианты.

Он открыл паспорт Карпенко на странице с пропиской и ввёл на телефоне комбинацию из номера дома и квартиры. Затем попробовал номер ПТУ и группы, указанные на ученическом. На экране всё так же возникала надпись: «Неверный пароль».

– Хм, надо же, – засопел под нос Решко. – Значит, что-то пооригинальнее. Какие у вас там, у фашистов, любимые цифры?

Егоров приоткрыл глаза, сладко зевнул, а затем произнёс.

– Я бы на его месте установил пароль 14/88, – капитан ДГБ снова зевнул и продолжил дремать. – «Белые» о-очень любят эту комбинацию.

На мгновение Решко вспомнил, как во время своих первых курсов по повышению квалификации, которые он проходил в Академии ДГБ, отдельный курс лекций был посвящён содержанию лозунгов и символике тоталитарных сект и всевозможных деструктивных сообществ. Особое внимание было уделено и числовому коду «14/88», которое используют радикальные группировки, разжигающие межэтническую и межнациональную рознь.

В источниках, которые зачитывал лектор, говорилось, что число 14 соответствует количеству слов в мантрах, придуманных воспалённым воображением какого-то расисткого пропагандиста. А символ 88 в ультраправых кругах имеет несколько значений. Это и фрагмент из гитлеровского «Майн Кампфа», который в оригинале состоит из 88 слов, и закодированное приветствие «Хайль Гитлер»: буква «Н» в латинском алфавите стоит восьмой, оттого и две восьмерки.

Этот числовой код часто появлялся и на стенах адмиральских зданий. Раз появлялся, значит, кому-то не лень было его писать. И значит, есть те, кто знает его значение и согласны с его содержанием. Карпенко состоял в «Белом когте» и позиционировал себя как «белый». В поликультурном Адмиральске, где проживали представители более ста национальностей, это выглядело карикатурно, нелепо, но в этом был и особый вызов, большая опасность, ведь получалось, что врагами для подобной группировки становилась не какая-то часть населения, а практически его большинство. Логично было предположить, что это число он использует и в каких-то личных целях, где как раз нужны четыре цифры. Это было просто, как бутерброд с колбасой.

И когда Егоров, зевая, назвал эти цифры, Решко краем глаза взглянул на Карпенко. У него был глаз намётан не только на изучение предметов, но и на то, как реагируют задержанные и допрашиваемые на те или иные словесные раздражители. Реакция Карпенко от его глаз не ускользнула: лицо молодчика снова взмокло от пота, его охватил панический ужас.

Решко ввёл предложенную Егоровым комбинацию. Форма входа засветилась зелёным, приглашая в меню мобильного банка. Силовик зашёл в раздел «Информация о владельце» и издал восторженный оклик, увидев там фамилию и имя допрашиваемого.

– Надо же, какое совпадение! В телефоне, который «не твой», открывается банковское приложение со всеми твоими данными. Однофамилец, наверное, да? Полный тёзка. Вот это фокус так фокус, – сказал Решко и вновь расхохотался. – Сидит тут, отпирается. Думает, не узнаем, не идентифицируем. А всё, оказывается, так просто… Не знаю, как ты, Кирюш, а я ещё такого цирка я ещё не видел.

На самом деле Решко сказал это для красного словца: попадавшие сюда люди, заливали и похлеще, и молодчик, по его мнению, вёл себя вполне типично для трусливого подонка, обретающего смелость только в окружении таких же подонков, как и он. Но в данной ситуации его удивляло другое: девушка, которую они обливали зелёнкой, была даже отмечена, и эти ублюдки обращались в комментариях конкретно к ней, обсыпая её унизительными и оскорбительными эпитетами. По идее, это дело должна была расследовать полиция. Но о том, чтобы кто-то из этих отморозков был наказан, он не слышал.

Чтобы не откладывать это дело в долгий ящик и сразу расставить все точки, он распорядился разыскать эту девушку и привезти её в управление. Она же могла его и опознать. Ведь если он снимал, как на неё нападают, значит, он как минимум там был и держал в руке телефон.

Установить личность девушки на записи не составило труда. Marena DarkLight, а по паспорту Марина Подкопаева, оказалась студенткой адмиральского музыкального училища по специальности «музыкальное искусство эстрады».



* * *


Уже через час к управлению ДГБ подъехала ведомственная иномарка, из которой в сопровождении двух дэгэбистов вышла девушка в длинном чёрном плаще. У неё была довольно узнаваемая внешность, в том числе и за счёт всяких цветовых эффектов, которые она придавала своим волосам: ультрамариново-синие у корней, переходящие в голубой, а затем и кислотно-зелёный слева, и фиолетовые у корней, переходящие в малиновый и оканчивающиеся апельсиновым справа. Чёрный плащ в пол не был запахнут и позволял рассмотреть кофту с кожаными ремешками накрест и фиолетовую юбку, из-под которой выглядывали чёрные колготки с порезами. Её ноги были облачены в ботфорты на высокой подошве.

Из машины ДГБ, на которой её привезли, девушка вытащила большой чёрный чехол с лямками, в котором, судя по форме, находилась гитара. Надев чехол с гитарой на спину, она уверенной походкой прошла за дэгэбистами ко входу. На проходной попросили предъявить документы. Девушка расстегнула молнию наружного кармана чехла гитары, который заменял ей дамскую сумочку, и достала оттуда студенческий билет Адмиральского музучилища и
 протянула в специальное окошко.

С другой стороны вертушки её встречал капитан Егоров.

– Здравствуйте, Марина. Надеюсь, вы уже в курсе, по какому поводу мы вас сюда пригласили? – учтиво начал он.

– Да уж. Печальный повод, – вздохнула девушка, не столько даже с обидой, сколько с какой-то обречённостью.

Она с интересом разглядывала подсвеченное синими лампами огромное декоративное панно, в виде щита с мечом, размещённого на широкой стене вестибюля, по бокам которой возвышались массивные деревянные лестницы с резными перилами, ведущие на верхние этажи.

– Сегодня утром работниками департамента госбезопасности был задержан один человек, мы хотели бы вам задать ряд вопросов по поводу него. Пройдёмте ко мне в кабинет, – пригласил Марину капитан Егоров.

В кабинете начальника отдела по борьбе с терроризмом и экстремизмом их уже ждал лейтенант Решко. Увидев её, силовик ничуть не сомневался: на записи с зелёнкой была именно она.

Заприметив в углу кабинета вешалку, девушка сняла плащ и, не дожидаясь приглашения, повесила его на блестящий хромированный крючок, после чего, набросив лямки чехла на одно плечо, подошла к столу, за которым сидели дэгэбисты.

Егоров сделал для себя вывод, что в этом здании девушка хоть и оказалась впервые, но страха, присущего практически каждому, кого заводят в эти стены, она не испытывала – зашла как к себе в музучилище. «Вот что бывает, когда человек не занимается какой-либо незаконной или сомнительной деятельностью», – невольно подумал про себя капитан ДГБ. И действительно – довольно часто даже элементарный привод или приглашение в управление дэгэбисты использовали как своеобразный индикатор: уже по тому, как человек себя ведёт в этих стенах, часто можно было судить о том, вовлечён ли он в противоправную деятельность и отдаёт ли себе в этом отчёт.

Решко повернул в сторону приглашённой монитор компьютера и включил запись, на которой молодчики в масках обливают девушку зелёнкой.

– Марина, это же вы на записи? – спросил руководитель силового блока, сличая внешность сидящей перед ним девушки с той, что запечатлена на видео.

Та кивнула.

– Вы знаете тех, кто над вами поиздевался?

– Ну, двоих – точно. Вот этот, лысый, угрожал мне накануне, – она ткнула пальчиком с длинным чёрным ногтем в экран. – А перед этим он напал на агитаторов и разгромил их палатку. Заявление в полицию подали, но на том всё и закончилось. Второго на видео нет, но слышен его голос. Он вёл запись.

– Личность снимавшего вам известна?

– Конечно! Это Виталий Карпенко, мой бывший одноклассник. Мы с ним в одной школе учились и даже встречались по малолетству.

– Как вы можете его охарактеризовать? Он агрессивен? – перехватил инициативу капитан Егоров.

– Да я вас умоляю! –  махнула рукой Марина. – Вся его агрессия – только напоказ. Мелкая шавка, которая только и умеет, что видео снимать трясущимися лапками и подгавкивать из-за угла.

– Об инциденте с вами мы как раз и узнали из записи у него на телефоне. Но заинтересовали вы нас в контексте ещё одного преступления. Этой ночью было совершено нападение на сотрудников нашего управления. Скажите, он мог это сделать?

– В смысле? – удивилась Марина. – Он это снимал?

– Ну, перед этим снимал, – с напряжением на лице сказал Егоров. Говорить с посторонним человеком о том, что произошло с ними в больнице, ему было крайне неприятно. – Но потом напал. Сам. На двоих человек.

Девушка засмеялась, у неё расширились глаза.

– Он? На ваших сотрудников? Да вы что?.. Вы его вообще видели? Мелкий, худющий! Да он тени собственной боится! И чтобы он на кого-то напал? Ещё и на двоих, в одиночку? Да я вас умоляю. Он даже меня перед дружками не смог отстоять, когда я попала к ним в лапы. Хотя мог бы даже словом заступиться, чтобы не трогали. Мог бы хотя бы в этом всём не участвовать!

Она опустила глаза, демонстрируя обильно покрытые фиолетовыми тенями верхние веки с длинными стрелками, пририсованными по контуру подводкой. 

– Когда он мутил со мной, так клялся, что ни одному ублюдку в обиду не даст. А тут они обливают меня зелёнкой, а он тупо стоит и снимает, – печально добавила девушка. – Ещё и встал подальше, чтоб я не смогла его ударить. А вы про своих сотрудников говорите.

– Ну, сам он вас, может быть, и не хотел трогать. Если вы действительно его бывшая девушка.

– А вы думаете, он как-то по-особому относится к девушкам? Что к своим, что к чужим? Он вообще плохо воспитан. У него даже понятий элементарных нет.

– А с чем это может быть связано?

– Ну, как с чем? – Марина пожала плечами. – Он рос без отца. Ну, не так что бы его совсем не было. Отец сильно пил, обижал мать. Она с ним развелась, когда Виталику было четыре года. Он всё время сидел дома, мать его всячески опекала, но мужского воспитания, я так понимаю, там не было в принципе. По этой же причине у него и с девушками были проблемы. И, я так понимаю, после меня нормальных отношений у него ни с кем не было.

– А как у вас с ним складывались отношения?

– Сначала очень хорошо, мы с ним дружили. Я его жалела, и если у меня были какие-то сладости, всегда старалась с ним поделиться. В школе, когда учились, вместе прогуливали уроки, шатаясь по городу. Потом я стала петь, он приходил ко мне на репетиции, провожал домой. Иногда даже на ночь оставался, когда мои предки уезжали на дачу. Как в той песне старой, помните?.. – сказала девушка и мечтательно заулыбалась, вспоминая и словно даже не веря, что когда-то такое было. – А мать у него работала в ночную смену сутки через двое, была не самых строгих порядков. Искать его особо было некому, и он пропадал у меня.

– И после всего этого он подверг вас такому унижению? – удивился Егоров.

Ностальгическая улыбка на лице девушки медленно растворилась, лицо стало каким-то печальным, задумчивым.

– Эти изменения произошли с ним позже. Нам было по пятнадцать лет. Знаете, такой период –желание как-то себя проявить, самоутвердиться. Я после девятого класса ушла в музучилище. Ребята со старших курсов пригласили меня в рок-группу, им как раз нужна была вокалистка. Почти всё свободное время после учёбы я проводила на репетициях. Виталька постоянно ныл, что я от него отдалилась, уделяю ему мало внимания. А потом увидел меня в компании бас-гитариста и барабанщика, устроил мне сцену ревности, гадостей наговорил. Я ему объяснила, что это – моя группа, в которой я пою, с которой я выступаю, что ничего, кроме нашего совместного творчества, у меня с ними нет. И что никто ему не виноват, что он сам ничем не занимается, а только дрочит за компьютером, – сказала девушка и осеклась, немного краснея. – Ну, я не то имела в виду, что можно подумать. Я просто хотела ему донести, что у меня есть увлечение, и что он тоже может посвятить себя чему-то серьёзному, если захочет. Он же тогда ничем практически не занимался – сидел всё время дома и резался в компьютерные игры. Его друзьями стали геймеры, а я отошла на второй план. Мне с ним стало скучно и одиноко. Я ему так и сказала: зачем мне такой парень, который кроме своих игр ничего больше не видит и не слышит? Думала, его это как-то простимулирует, он всё-таки захочет чем-нибудь ещё заняться. А он после этого полностью замкнулся в себе, практически никуда не выходил. Меня занёс в чёрный список – ни дозвониться, ни дописаться. Общаться с ним мы перестали.

– И что дальше?

– А потом я как-то с аккаунта подруги зашла на его страницу в соцсети – и поначалу даже не поверила своим глазам. Оказывается, он увлёкся идеями расового превосходства. Что ни фото – все в масках, в капюшонах, с зарисованными лицами. Ни на одной его реального лица. Но я-то помню, как он выглядит, фигуру-то его могла отличить. Это был он! Но на фоне каких-то нацистских надписей. Он постил себе жуткие коллажи с окровавленными лицами то негров, то азиатов, на которых замахиваются ножами, наставляют винтовки, бьют плетями, как когда-то рабов в Америке.

– Ну, мало ли как человек ведёт себя в соцсетях, – скептически отреагировал Егоров. – Вы же сами сказали про желание самоутвердиться.

– А потом я его увидела на каком-то шествии, где человек пятьдесят шли, вздымая руки в каком-то нацистском приветствии и выкрикивали лозунги «Белый коготь», на дело – Адмиральск будет белым!», «Будь сильным, будь смелым. А значит, будь белым». Он был в камуфляже. Я до сих пор помню эти его страшные нашивки с надписью «За чистоту расы». В общем, уже тогда было понятно, что он влился в какое-то сомнительное движение, и взгляды там далеко не самые миролюбивые.

– Ну это было давно, я так понимаю, за несколько лет до инцидента с зелёнкой. А что стало причиной вашего дальнейшего конфликта? – спросил Егоров, снова указав пальцем на запись. – Почему они вдруг решили над вами поглумиться, ещё и выложить в сеть, так публично вас опозорить?

– Это началось с выборов мэра около года назад. Наше музучилище тогда поддержало кандидатуру Леонида Колокольцева, потому что он сам его когда-то закончил. И всем музыкальным коллективам, включая нашу группу, он официально, на коммерческой основе, предложил поучаствовать в его предвыборной кампании. Ну, а нам-то что – и себя показать, известность какая-никакая, и бабла заработать. Тем более, речовки толкать нас не заставляли, агитировать за него тоже. Играй, пой и создавай настроение собравшейся публике.

– Как называлась группа, уточните. – Егоров делал пометки в блокноте.

– “Nord Star”, – с гордостью произнесла девушка. – Тогда мы только начинали раскручивать группу и выступать на большой сцене. И регулярные выступления на разных площадках нам были очень нужны, так как помогали нам обрести известность.

Девушка снова улыбнулась, словно вспоминая то время.

– Колокольцев среди всех кандидатов был самый молодой, самый свежий. У него даже призыв такой был: «Молодёжь во власть». Так что мы и другие ребята, которые выступали тогда вместе с нами, органично вписались в эту всю атмосферу. По городу стояли палатки за Колокольцева, а по выходным проходили акции, флешмобы в его поддержку, и несколько ансамблей, включая нашу рок-группу, выступали на них со своими песнями.

Марина расстегнула молнию на чехле от гитары и достала оттуда мобильный. Найдя нужную папку, девушка стала показывать фотографии и фрагменты видео с агитационных концертов.

Она стояла у микрофонной стойки в откровенном, но совсем не вульгарном наряде, ажурный чёрный топ с вырезами на рукавах позволял рассмотреть татуировку на левом плече в виде восьмиконечной звезды и надписью “Nord Star”, выполненной готическим шрифтом. В руках у Марины была фиолетовая электрогитара.

Кроме неё на сцене находились ещё два гитариста, сзади них стоял молоденький парень у синтезатора, парень постарше энергично отбивал на барабанах. Публика встречала группу достаточно тепло. На видео были слышны восторженные оклики, кто-то перед сценой даже подпевал.

– А вы, Марина, оказывается, ого-го! – восхищённо протянул Решко и причмокнул языком.

Видео подошло к концу и Марина спрятала телефон обратно в чехол от гитары. Её лицо снова стало серьёзным и задумчивым.

– Наш проректор на тот момент была начальником избирательного штаба и представляла интересы Колокольцева в избирательной комиссии. И однажды после пары она собрала нас всех в штабе – меня и других ребят, которые участвовали тогда в предвыборной кампании за Колокольцева – и сообщила, что к ней уже подходили какие-то неизвестные, пытались склонить к сотрудничеству – потребовали, чтобы наш штаб снизил активность, и пригрозили, что если музучилище не прекратит концерты в поддержку Колокольцева, у всего нашего заведения будут большие проблемы. Она им сказала, что решение о поддержке Колокольцева принимала не она лично, а весь педагогический совет училища, и совершать какие-то действия, которые нанесут урон их кандидату, она не намерена. Проректор нас предупредила – мол, будьте осторожны, у Колокольцева растёт рейтинг, и акции в его поддержку начинают срывать радикалы. Мы, музыканты, тогда махнули рукой, никак вообще на это не отреагировали. Тем более, в кампании за Колокольцева мы просто выступали с песнями, без всяких лозунгов и призывов.

Егоров сделал ещё пару пометок в свой блокнот.

– Но так получилось, – продолжала Марина, – что на следующей неделе радикалы пришли во время нашего выступления. Начали выкрикивать свои лозунги, рвать установленные под сценой палатки, срывать и топтать плакаты. А Виталик стоял и снимал это на камеру. Я тогда не выдержала, дала ребятам знак остановиться и начала кричать в микрофон: «Ублюдки, что вы делаете? Где полиция?». А Виталик подходит к сцене и с наглым таким видом мне говорит: «Ты и вправду за этого краснопузого? Ты в курсе, что его поддержали коммунисты?». Я говорю: «Да какое мне дело, кто кого поддержал? Какое отношение мы к этому имеем?». «Если ты за него тут рот открываешь, значит, имеешь». «Да я лучше за него буду рот открывать, чем за таких уродов, как вы!». Он психанул, начал на меня орать: «Что ты сказала? Как ты нас назвала?». Я говорю: «Что слышал! Мы к вам не лезем, и марши ваши сраные не срываем!». И тут этот лысый стал тыкать в меня пальцем – типа «всё, сука, ты попала». И понеслось – шкура, продажная тварь. А на следующий день они пришли на акцию, где мы как раз готовились выступать, и устроили это шоу с зелёнкой. Обставили всё так, будто я коммунистка, веду за коммунистов агитацию, и они таким образом пытаются меня «перевоспитать». Вы на меня посмотрите! – Марина провела руками по торсу, демонстрируя облачение с кожаными ремешками, цепочками и металлическими заклепками, характерное для рокеров. – Я что, похожа на коммунистку? Я вообще аполитична! Мне на политику насрать! Как и моим ребятам. Мы просто добивались известности! Просто исполняли свои песни!

В глазах девушки заблестели слёзы. Решко подошёл к кулеру, расположенному позади стола в углу, вытянул из стопки одноразовый стаканчик и набрал воды.

– И что, Карпенко так всерьёз проникся этими идеями? – уточнил Решко, поставив перед Мариной стакан.

– Я думаю, тут не в идеях дело, – тяжко вздохнула девушка, взяв стакан и сделав несколько глотков. – У них в каждом лозунге – воспевание силы, превосходства, радикальных действий. И они действительно вели себя радикально, некоторые у них там действительно довольно жёсткие, готовые ради идеи пойти на какой-то трэш. Но Виталик… если бы он реально в это всё верил, он бы тоже как-то работал над собой – занимался бы спортом, улучшал физическую форму. Ну, чтоб как-то соответствовать этому образу. А получается, как в той пошлой присказке – в интернете я герой, а на деле… ну, вы поняли. Я думаю, он просто хотел самоутвердиться, вот и всё. Идеями там и не пахнет.

– И ради этого самоутверждения он позволил облить вас зелёнкой? Ещё и снимал всё это? – с удивлением вступил Егоров.

– Я думаю, у него бы просто не хватило силы воли этому воспрепятствовать. Потому они надо мной издевались, а он просто стоял и снимал. За их спинами. Это всё, что он может – кнопочку нажать и держать свой съёмочный аппаратик трясущимися ручками. А когда его дружки меня ещё словесно добивали – мол, загрузят эту запись на порнхаб, там есть извращенцы, которые любят подобные сцены, и что если я хочу известности, они мне её добавят, – он просто стоял, дрожал и клипал глазками.

– А почему вы не обращались в полицию? – недоумевал Егоров. – Тут как минимум две статьи – хулиганство и унижение человеческого достоинства.

– Что значит – не обращалась? Полиция задержала всех – и нас, и их! Приехали два или три наряда и начали винтить абсолютно всех участников драки. Хотели везти и меня, но люди, которые присутствовали на площади, видя моё состояние, сразу же вызвали скорую помощь и меня повезли в больницу. Потому что зелёнка попала в глаза, один глаз у меня вообще воспалился. После этого я ещё месяц не могла выступать. А всех парней скрутили и доставили в управление. И пацанам нашим начали кидать предъявы, что они полезли в драку и нарушили общественный порядок. По их логике, эти подорасы должны были таскать меня за волосы и поливать зелёнкой, а мои должны были просто вызвать полицию и продолжать стоять в стороне. Ну бред же! Мои парни меня защищали – и их же за это ещё и укоряют. А если бы меня убивали, тоже надо было бы ждать приезда полиции?

Решко усмехнулся, но не удивился.

– Начальник штаба тогда приехала в управление и написала заявление, что в нападении на нас усматриваются политические мотивы, и потребовала привлечь к ответственности тех, кто это сделал. И знаете, что ей ответили? «Те, кто напали на ваших людей, были в масках. Их личности установить не удалось». Мои ребята пришли в шок: «Как это не удалось? Вы же вместе с нами их сюда доставили!». «Мы у них так же, как и у вас, взяли пояснения. Они говорят, что они, как члены общественной организации, охраняли на концерте общественный порядок, вмешались в драку, когда увидели, что на вас нападают. Но те люди тоже были в масках, и кто это, они не знают». У гитариста от всего услышанного начало подгорать, он им конкретно так, от души и выпалил: «Ребята, вы что, охуели? Вы вообще берега попутали? Кого вы сейчас выгораживаете?». И знаете, как повела себя с ним полиция. Начали составлять на него протокол! Якобы устроил в отделении дебош и оскорбил сотрудников органов. Я б сказала, как тот орган называется, сотрудниками которого они себя считают! – с озлобленностью выдала Марина. – А эти питбули тогда тусовались под управлением, напялив на морды такие же маски, орали свои лозунги и требовали, чтобы против нас возбудили уголовные дела. Якобы мы, коммунисты, напали на их бойцов, которые охраняли общественный порядок, а теперь пытаемся их оклеветать. Там такое творилось! И наш Виталик, опять-таки, всё это снимал!

– Ну, вы в полиции говорили, что Карпенко был среди тех, кто на вас напал, и что вы его опознали? – спросил Решко.

– Говорила. А толку? Они же утверждали, что они не при чём, что на нас напал невесть кто, а они нас, наоборот, защищали. И якобы мы, такие неблагодарные, на них теперь клевещем. Я потом пришла в управление с начальником нашего штаба, они при мне вызвали Карпенко и устроили нам с ним очную ставку. И это чмо там рассказывало, что я – его бывшая девушка, у нас с ним был секс. А потом он меня бросил, и я теперь на него обижена и потому на него наговариваю, пытаюсь его оболгать. Я ему говорю: «Виталик, окстись! Нам было тогда по четырнадцать лет! Сдался ты мне, чтобы я спустя столько лет свой подростковый опыт вспоминала и пыталась тебе мстить! Мне бы даже в голову такое не пришло». А он ещё, с понтом, так тепло обо мне отзывался и строил из себя благородного: «Марина, мне очень жаль, что так с тобой это произошло. Но я не имею к этому никакого отношения». «Конечно, не имеешь. Ты просто пришёл вместе с ними и просто стоял и снимал».

Марина закатила глаза.

– В общем, врал, выкручивался и даже не краснел. Но спорить и что-то доказывать я уже не стала. Полицейским я не раз говорила, что это он. Я с ним встречалась, я с ним спала! Я знаю его тело с головы до пят! Все его движения, ужимки, повадки. Узнаю под любой маской, в любом прикиде! А они лишь разводили руками и говорили, что в ходе расследования установлено, что во время нападения на меня он был в спортивном центре и там его видели десятки человек.

– А всеми, кто его якобы там видел, как раз и были все те, кто срывал ваши концерты – вся их нацистская швора, – с саркастической ухмылкой добавил Решко, снова набирая воды из кулера.

– А что с теми заявлениями, которые вы писали? – спросил Егоров. – Это дело вообще как-то пытались расследовать?

Девушка покачала головой и тяжко вздохнула.

– Меня и ребят приглашали для дачи показаний. Задавали разные вопросы, интересовались нашими политическими взглядами. Уточняли, как так вышло, что мы принимали участие в избирательной кампании одного из кандидатов. Мы тогда сказали, что полностью аполитичны и выступали на мероприятиях Колокольцева на вполне законных основаниях. Тем более мы агитации за него не вели, просто играли и пели. А даже если бы и вели, то что? Были выборы!.. И представляете, как они тогда выкрутили? Сказали, что мы стали жертвами своих конкурентов! Мол, группа мы уже известная, у нас есть завистники. И у меня лично. Вот они решили со мной таким образом поквитаться. Мол, на других музыкантов не нападали, напали же конкретно на вас. Значит, это кто-то из ваших недоброжелателей. «Вы девушка красивая, возможно, парня у кого-то увели, отбили». А потом, спустя неделю, видя, что мы не успокаиваемся и настаиваем на расследовании, с нами захотел поговорить «самый главный». Я уж надеялась, делу дали ход, а он стал нас отчитывать, как подростков. «Зачем вы сами полезли в драку? Вы должны были сначала вызвать полицию, если видели, что что-то происходит. А вам, девушка, я бы посоветовал заняться учёбой и меньше лезть в политику. Вы же видите, чем это всё закончилось», – говорила девушка в карикатурной манере, в которой сидящие напротив узнали начальника городского управления полиции Пастыко.

Егоров встал с кресла, задумчиво прошёлся взад-вперёд, достал из папки фоторобот человека в маске, нарисованный Настей, и подошёл к сидящей на стуле девушке.

– Марина, вы говорите, что узнаете Карпенко под любой маской. Скажите, это он? – сказал Егоров и дал портрет ей в руки.

Девушка нахмурила брови, пристально вглядываясь в изображение.

– Похож. Очень похож. Но не он, – к удивлению дэгэбистов выдала девушка. – А что это за рисунок?

– Это фоторобот человека, который напал на наших сотрудников, – сказал Егоров, но брать портрет не торопился. – Пожалуйста, присмотритесь, это очень важно.

Марина ещё раз внимательно всмотрелась в портрет и отрицательно покачала головой.

– Это не Карпенко, – заверила она. – Лицо другое. У этого глаза с прищуром и более широко расставлены. Виталик никогда так не смотрит. Либо это другой человек, просто внешне на него очень похожий, либо ваш художник допустил неточность.

– Допустить неточность наш художник не мог. У нас очень хороший художник, – протянул Егоров, глубоко вздохнув. – Что ж, Марина, спасибо за содействие. Вы нам очень помогли.


* * *


После разговора с девушкой дэгэбисты распорядились отвезти её обратно в музучилище. Мысль, высказанная Мариной в этом разговоре, не давала покоя обоим.

– А ведь эта «пёстрая» права, – начал первым Решко.

– В чём? – переспросил Егоров, ожидая вновь услышать от любителя уличной философии Решко что-то совсем отвлечённое.

– На рисунке, который выполнила твоя Настенька, может быть другой человек.

– В смысле? – нахмурил брови Егоров.

– В коромысле, – Решко достал из кармана пачку сигарет и закурил. – Ты внимательно смотрел те видюшки с телефона Карпенко?

Решко с прищуром взглянул на Егорова, выпустив из рта обильный клуб дыма.

– Ну, смотрел. И что? – недопонял тот.

– Последнюю запись видел? Там, где наши парни – по наводке вашей прибабахнутой художницы – скручивают старого ветерана.

Егоров всё ещё не мог понять, к чему клонит его собеседник. Пытаясь доходчиво объяснить, Решко начал выкладывать фрагменты вчерашнего вечера:

– Мы все тогда были в больнице. Этот мерзавец нас внаглую начал снимать. И ты к нему подошёл. Спросил, зачем он это делает. Он ещё сказал, что для отчёта. Помнишь? А потом ты забрал у него из рук этот чёртов телефон.

– Слушай, Боря, не томи, – с раздражением отреагировал Егоров. – Что не так с тем видео?

– Нет, с видео всё нормально, – успокоил его Решко. – Просто голос на этом видосе отличается от того, который звучит за кадром на тех, что сняты ранее.

Воцарилась напряжённая пауза. Егоров не знал, что ответить.

– Я предлагаю свозить этого мудака в военный госпиталь и показать нашим ребятам. В конце концов, они водили его умывать, и видели его морду, так сказать, «без грима». Пусть на него посмотрят, пощупают. Зададут ему пару вопросов. А потом уже послушаем, что они об этом думают.

– Ну, давай свозим, – согласился Егоров, оценив логику и рационализм своего коллеги.

Он положил папку с документами в портфель и выключил компьютер. 

– А знаешь, о чём я ещё думаю, Кирюш? – продолжал Решко, раздавливая очередной окурок о пепельницу.

Егоров напряжённо прислушался.

– Вот эта вся молодёжь, современная… С этими их патлами и побрякушками… Она сейчас как-то странно самоутверждается.

Услышав, о чём на этот раз толкует Решко, Егоров выдохнул и расслабился.

– Раньше пацаны, когда хотели выделиться, делали что? Занимались спортом, единоборствами, улучшали свою физическую форму. Чтобы и бабам нравиться, и за себя уметь постоять, и друзья чтоб тебя уважали. Особы с более тонкой душевной организацией учились играть на музыкальных инструментах, писали стихи, серенады пели…

– Ну, с серенадами ты загнул. – Егоров застегнул портфель и отправился к вешалке за пальто.

– Нет, Кирюша, ни фига. Забыл, как Вальке своей учебники клеил? И стихи ей писал втихаря? И записочки с сердечками передавал ей под партой?

– Ну, помню, – снова засмущался Егоров.

– А я, когда был подростком и хотел произвести впечатление на Ленку, которая жила в соседнем подъезде, начал ходить в качалку, научился играть на гитаре, и это при том, что мне медведь на ухо наступил. А вечерами сидел у подъезда, пел битлов с бутусовыми, мечтая, что она в этот момент пройдёт мимо или выглянет в окно. А сейчас что? «Нация», «чистота расы»… Лозунги краской на стенах… Хочешь себя показать, проявить, самоутвердиться – обязательно надо вляпаться в какое-то политическое дерьмо!