30-33 глава

ГЛАВА ХХХ.

ПЕЩЕРА МОЙНЕРОВ — ПОДЗЕМНЫЕ ОБИЖЕНИЯ — ПРИТЯГА — ОСВОБОЖДЕНИЕ — ОБЕЩАНИЕ
.


— Мне это не очень нравится, мастер Нед, — воскликнул Тим, дрожа,
— куда мы можем идти?

-- Помолчи, дурак, -- сердито ответил Нед, -- от твоих
праздных слов больше вреда, чем пользы; ты слышишь, что я говорю?

— Хорошо, мастер, но я не Нед Лесного Огня, знаете ли; Я не
из чугуна.

Тим добавил бы еще что-нибудь, но резкий рывок машины
под ногами убедил его, что они достигли дна.

Прежде чем он успел оправиться от потрясения, его схватили двое или
трое сильных мужчин, связали ему руки за спиной и увели прочь.

Они также завязали ему глаза, несмотря на его стоны о пощаде, и,
протащив его около ста ярдов, остановились
и, ослабив повязку на его глазах, бросили его под сводчатую
арку.

Очевидно, он находился глубоко под землей, а почва, на которой он стоял, была
беловатого цвета, как в свинцовой шахте.

Вода сочилась сквозь трещины в скалах и
образовывала вокруг стоячую лужу.

Но что больше всего поразило Неда, так это странный вид его
убийц, ибо теперь он считал их таковыми.

Все они были одеты в грубые суконные пальто, доходившие до колен
и застегивавшиеся спереди на огромную застежку.

На них были кожаные бриджи, закрытые большими сапогами,
закрывавшими большую часть ног.

У каждого из них за поясом торчала пара двуствольных пистолетов
, а на грудь ниспадала густая борода.

— Я говорю, Нат! — вскричал один из хулиганов. — Что нам делать с этим
черным негодяем, слугой?

-- Оставь его здесь, конечно, -- ответил самый высокий из трех,
-- а ты будешь охранять его, сегодня твоя очередь дежурить,
и ты с тем же успехом можешь взять его здесь, чем стоять у входа. башня; а чтобы уберечь
вас от холода, вот мой плащ, который защитит вас от озноба,
уверяю вас.

При этом он взял под руку своего товарища и оставил Тима с его
охранником, который начал ходить взад-вперед, не обменявшись
с пленником ни единым словом.

Но вернемся к Неду.

У него была не лучшая участь, чем у его слуги, и, прежде чем он успел
воспользоваться своим добрым мечом, его связали и приказали идти вперед.

Его провели через середину пяти, а затем в шестую просторную
комнату, вырытую в земле и освещенную тусклой лампой, висевшей посредине
.

Один из его проводников попросил его сесть на скамейку.

Двое из банды вышли из комнаты, а остальные сели у входа
и перешептывались.

Затем Нед был предоставлен своим собственным размышлениям, которые не носили
успокаивающего характера.

Прошло около получаса, когда вновь появились двое упомянутых выше мужчин
с зажженными факелами и приказом капитана осмотреть
пленника.

Молодой Нед Уорбек теперь полностью осознавал, что находится в пещере
разбойников, и решился на худшее и смело двинулся вперед по
зову того, кто, казалось, был вожаком банды.

Они быстро прошли через многочисленные сводчатые арки,
подобные тем, в которых был заключен Нед, и вскоре оказались в
присутствии капитана.

Он сидел за столом с пачкой бумаг в левой руке
и мечом в правой.

Его одежда была такой же, как и у его последователей.

Что отличало его от остальных, так это пара длинных усов вдобавок
к бороде и желтая повязка на талии . ему. -- Развяжите этого молодого человека, -- сказал капитан, -- и отойдите в сторону. Неда тут же освободили от пут, и его охранники молча заняли свои места позади него. Капитан провел несколько минут в совещании с некоторыми из своих соратников. За это время молодой Нед имел время убедиться, что он ошибался в своих догадках относительно тех, кого он принял за грабителей; хотя это и не совсем другое призвание, они не могли буквально иметь право на это наименование. Они были (как он ясно понял по краске, которая сначала ускользнула от его пытливого взгляда, и по кучам заготовок, готовых для печати), группой людей, которые выманивают доходы путем обращения в ущерб Монетному двору. огромное количество простых монет — на самом деле они были чеканщиками. Он не знал, имеет ли он какое-либо право быть удовлетворенным этой переменой; ибо, думал он, грабитель скорее лишит вас жизни, чем будет обнаружен, так и мошенник, вместо того чтобы его беззаконные действия были раскрыты, прибегнул бы к любым средствам; но разве они заставили бы его, так сказать, быть очевидцем их преступлений с единственной целью хладнокровно убить его? Таковы были его мысли, которые были отвлечены призывом от
































капитан - чтобы ответить на его цели.

"Кто ты? Что ты? и откуда ты пришел?» — спросил
капитан.

«Меня зовут Уорбек. Я офицер королевского флота и прибыл
из Плимута.

«Хорошо ответил. Итак, что привело вас сюда?

Нед Уорбек в нескольких словах изложил вышеупомянутые обстоятельства.

-- Молодой человек, -- продолжал капитан, -- вас обвиняют в том, что вы
стреляли в одного из моих людей; об этом я буду мало или совсем не буду помнить, это
было, как вы правильно заметили, в целях самообороны. Вы проявили
себя смелым и достойным своей профессии. Многие другие были
изгнаны из домов помещика теми же средствами.

«Хотя очень мало опасаясь быть обнаруженными, поскольку вход в наши
подземные жилища известен только нам самим,
тем не менее, мы сочли целесообразным принять какой-нибудь метод
более эффективной защиты.

«Мы решили сделать этот дом необитаемым.

«Мы купили его, но, будучи неизвестными в округе и никогда не
выезжая ночью, и что только раз в месяц для покупки провизии, мы
сочли его бесполезным и поэтому состряпали план, который вы видели
и который вы должны признать. требует такого же стойкого сердца, как и ваше
собственное, чтобы выстоять.

«Человек, в которого вы стреляли, не привыкший к такому сопротивлению, против
которого, однако, он был хорошо обеспечен, имея при себе толстую стальную
броню и огнестрельное оружие, счел нужным заманить вас к люку
и вывести вас у нас с твоим слугой ты можешь считать
его поведение дерзким, таково же и наше мнение о нем.

«При первом известии о вашем аресте мы были одновременно удивлены и
поражены.

«Мы собрали совет вместе; вы были сначала приговорены к вечному
заточению в одном из склепов или к немедленной казни.

«В конце концов ваша молодость и мужество взяли верх, и было решено
отпустить вас на свободу, если вы согласитесь на следующие
условия.

— Во-первых, вы должны поклясться самым святым для матроса, ваше
благородие, никогда никому не упоминать о том, что вы видели здесь в эту
ночь, и даже не давать ни малейшего намека на это.

Во-вторых, по возвращении к домовладельцу вы должны сказать ему, что вы
ужасно напуганы и встревожены привидением, которое вы видели в
его доме, и поручить ему снести его и наилучшим образом использовать материалы
, чего никто никогда не сделает. жить среди призраков, которые поклялись
отомстить ему и его семье, если дом будет обитаем.

«Если вы согласитесь на эти условия, вы будете освобождены, а
также ваш слуга.

— Но учти, если ты когда-нибудь нарушишь клятву, которая от тебя требуется, при малейшей
опасности, угрожающей нам, завтра не увидишь тебя в живых.

«У нас есть сообщники во всех частях страны, которые отомстят за
нас и нанесут смертельный удар, которого заслужила бы ваша дикая воля.

— Твой слуга ничего не видел с тех пор, как был среди нас.

«Если он попытается говорить о том, что попал в ловушку и увидел
незнакомых людей, категорически возражайте ему и трактуйте его речь как блуждание
воображения, обманутого ужасом, или действие
спиртного.

— Я оставляю вас наедине с вашими размышлениями и даю вам час, чтобы принять решение
.

Затем капитан поднялся и прошелся взад и вперед быстрыми шагами, а
затем вышел из сводчатого зала.

Молодой Уорбек запросил перо, чернила и бумагу и написал следующее:

«Капитан, на несколько мгновений в моем уме произошла ужаснейшая борьба
.

«Честь и долг поочередно представлялись моему
воображению, но в конце концов я пришел к выводу, что могу, выполнив
то, что вы от меня требуете, сохранить одно незапятнанным, не отступая от
другого.

«Я приму требуемую присягу.

«Ваша человечность и чувство чести привели меня к такой
решимости, которую ни страх, ни угрозы не могли выбить из меня».

Он с нетерпением ждал возвращения капитана, который примерно через час
вернулся и занял свое место за столом.

Затем Нед передал ему только что написанное письмо.

Капитан бросил быстрый взгляд на содержимое и встал, велел
Неду Уорбеку поднять руку и торжественно принести присягу.

Сделав это, он подошел к нему и вернул ему свой меч в
знак свободы.

Он также дал ему двух проводников, которые быстро провели его около шестисот или
семисот ярдов под огромными арками, образованными природой, и
вывели его к потоку, окаймленному зарослями кустарника.

Две лошади были здесь наготове для Неда Уорбека и Тима.

Когда они собрались, чтобы уехать, их кондукторы торжественным
предостерегающим тоном сказали

: «Помни свою клятву!»

— Буду, — сказал Нед вполголоса.

Он и Тим быстро ускакали прочь.




ГЛАВА XXXI.

  СЭР ЭНДРЮ ПОЯВЛЯЕТСЯ В НОВОМ ПЕРСОНАЖЕ — ЕГО ДИЗАЙН НА СОБСТВЕННОСТИ ДАМЫ
  УОРТИНГТОН — ОН ЗАЯВЛЯЕТ О СВЯЗИ — ОТРАВЛЕННЫЕ
  НАШИВКИ — ПЕДАЛЬНЫЙ ОПЫТ СТАРОЙ ДАМЫ В МИРЕ —
  НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ НЕЗНАКОМЕЦ — НОВОСТИ ОТ НЕДА УОРБЕКА.


Какая-то тайна была связана со старой дамой Уортингтон, сэром Ричардом
Уорбеком и двумя его приемными племянниками, Чарли и Уайлдфайром Недом.

В чем заключалась эта тайна, никто не мог узнать; но госпожа Хейларк
поклялась в своем сердце, что _должен_ быть один, и она отдала бы
кончики пальцев, чтобы узнать это.

Все, что мы можем сейчас сказать, это то, что в юности и в расцвете сил добрая
дама Уортингтон, должно быть, была великой красавицей, ибо даже сейчас она носила в себе
черты этой красоты.

Все, что мы знаем из достоверного факта, это то, что, когда ей было за тридцать,
она соизволила выйти замуж за капитана дальнего плавания, который благодаря
влиянию сэра Ричарда Уорбека в Индийском доме командовал бригом.

Детей от этого брака не было, а старый Уортингтон оказался
никудышным пьяницей и, когда был пьян, поддавался всевозможным
расточительствам.

Его ревнивый, буйный нрав полностью проявлялся при каждом
удобном случае на берегу.

Напившись, он лежал на диване и всю
ночь распевал шумные песни, к бесконечному отвращению соседей по квартире.

Когда, быть может, только наполовину пьяный и, как обычно, искушаемый
ревностью, он швырял мебель и бил всю
посуду.

Так что, учитывая все обстоятельства, его отсутствие было гораздо предпочтительнее,
чем его присутствие.

Поэтому, когда пришло известие о том, что барк «Коломбо» сел на мель
во время шторма у Флоридских рифов, что привело к потере всех рук, дама
Уортингтон дала волю своим чувствам в нескольких рыданиях и обмороке
, но не только в этом. она мало выдала того горя, которого можно
было бы ожидать от любимой и любимой жены.

Ее единственным верным и верным другом на протяжении всей жизни был, как всегда
, старый сэр Ричард Уорбек.

Он обустроил для нее частную гостиницу, управление которой полностью
занимало ее время и приносило много денег.

Но теперь, когда Чарли Уорбек женился и обосновался, она казалась частично
удовлетворенной и выглядела еще моложе, чем когда-либо.

Но все же она очень беспокоилась о Неде Уорбеке, который был в море, потому что из
двух юношей она любила его больше всех.

Он был моложе, смелее и гораздо красивее Чарли, но
всегда оставался буйным юношей; а так как он убежал в
море, то старая дама очень волновалась, плакала втайне и отдала бы
весь мир, лишь бы еще раз увидеть своего милого мальчика.

Но все говорили, что, поскольку он отправился на поиски Команды
Скелетов, он никогда не вернется живым.

— Не верьте таким пустым россказням, — часто говорил сэр Ричард. «У юного Неда
столько же жизней, сколько у кошки. Ставь его, куда хочешь, он непременно упадет
на ноги».

Но теперь с дамой Уортингтон познакомился незнакомец.

Это был не кто иной, как старый сэр Эндрю!

Он устал от деревенской жизни и решил начать все сначала в
городе.

Он слышал и знал, что старый сэр Ричард не только очень богат
и могущественен, но и что он постоянно навещает добрую даму Уортингтон.

«Она глупая, мягкосердечная женщина, — подумал сэр Эндрю. -- Переехав
туда, я встречусь с сэром Ричардом, и, может быть,
со временем мы познакомимся поближе, и он поможет мне восстановить
свои деловые отношения.

«Если кто-то хочет получить милость от мужчины, пусть льстит
женщине, которую этот мужчина больше всего уважает», — подумал сэр Эндрю.

Он был «хитрым шотландцем» и, как и вся его нация, имел длинную
расчетливую голову.

Поэтому он недолго жил у дамы Уортингтон — его
жена всегда была в деревне, — когда они с ней стали удивительно
болтливыми и общительными.

Сэр Эндрю выдавал себя за вдовца и рассказывал такую жалкую
историю о том, как его обидели и опозорили Филлип и его собственная
дочь, что добрая дама внимательно выслушала все, что
хотел сказать старый лицемер, и не только сочувствовала ему. , но даже
дошла до того, что обратилась за защитой своего дела к сэру Ричарду, который, как она думала, благодаря своей власти и положению мог бы помочь сэру Эндрю снова
встать на путь удачи . Хитрый шотландец знал, что ничто так не доставляет женщине удовольствия, как лесть, особенно если она умеет «хорошо слушать» и может выслушать множество длинных историй, которые всегда приходится рассказывать вдовам. У всех есть свои испытания и беды, как мы видели в этой истории, кроме сэра Эндрю, поэтому никого не должно удивлять, что у доброй дамы Уортингтон был очень длинный список обид, на которые она могла пожаловаться в своих отношениях с миром. . Она была твердо убеждена, что старые вдовы — самый угнетенный класс в мире, а она — самая обиженная из всех. Мясники, булочники, молочники и сборщики налогов были для нее мерзостью, и она часто вздыхала, что без них пансионы не могут существовать . «Ибо, мой дорогой, — говорила она, — едва наберешь на руки несколько фунтов , как на тебя посыплются счета то за одно, то за другое, так что у нас никогда не остается ни пенни, чтобы оплатить наши расходы». собственный. И потом, есть наши _losses_; ах, мой милый, ты не имеешь ни малейшего представления о том, что мне приходится страдать; у бедняков вроде меня есть повод быть "умными" в эти времена, уверяю вас, потому что мы видим многое в этом нечестивом мире за очень короткое время. -- Вообразите, моя дорогая; немногим более двух лет назад ко мне заезжает очень респектабельный, благородный молодой человек. «Доброе утро, госпожа Уортингтон, — говорит он. «Доброе утро, сэр, — говорю я, — а что вам угодно?» «Я подыскивал гостиницу, сударыня,— говорит,— уже несколько дней; респектабельные апартаменты в респектабельном районе, и, услышав, что о вас высоко отзываются, я позвонил. «Ну, моя дорогая, он был самым милым молодым человеком, которого вы когда-либо видели; такой кроткий, тихий и честный на вид, очень похожий на моего брата до того, как его убили, и я подумал, что он, должно быть, очень благородный, любезный молодой человек, и сдал ему квартиру. «Через несколько ночей он все больше и больше заводился к жильцам дома и даже играл в гостиной на арфе и гитаре; и госпожа Хейларк сказала, а также другие дамы, что он был самым милым молодым человеком, который когда-либо жил в моем доме. «Одевался он очень стильно, моя дорогая, и _будет_ убирать свои квартиры , подметать и вытирать пыль чаще, чем кто-либо другой, за что он был готов платить «дополнительно», сказал он, если потребуется. -- Количество восковых свечей было у этого молодого человека, и углей, и всякого хлама, было немало, голубушка, но он говорил, что никогда ни в чем себе не отказывал, будучи богатым, и потому не мог обойтись без них. «Количество вещей, присланных лавочниками, было поразительно; новые сапоги и башмаки, новые пальто и жилеты, тонкое белье, пока мы все не начали думать, что в какой-то момент он собирается заключить беглый брак с дочерью госпожи Хейларк Фанни. — Потому что в этом квартале он казался очень милым, и госпожа Хейларк тоже его очень любила; _слишком_ любила его, _я_ думаю, между нами, учитывая, что она вдова, почти такого же возраста, как и я, за исключением того, что она прихорашивается и красится, а также носит накладные волосы сзади. «О, благослови вас, он нам всем очень понравился, и он был так красиво одет и хорошо себя вел, и у него было так много способов развлечь комнату, полную компании, что первый месяц прошел как одна неделя. «Хотя мое правило — «еженедельные платежи», он был так вежлив и предложил мне столько рекомендаций, что я почувствовал, что могу доверить весь свой дом в его руки. Я одалживал ему несколько сумм по разным поводам, так как у него не было «мелких денег», сказал он, и после того, как он пробыл в доме два месяца — о! что я обязан сознаться — он, как-то ночью, вдруг исчез, сундуки и все такое! не заплатив никому ни копейки, моя дорогая! «О, я никогда в жизни так не опешил! «Не то чтобы меня волновало то, что он должен мне, знаете ли, хотя я бедная одинокая вдова без естественного защитника и зарабатываю каждый пенни в поте лица своего. — О, мисс Джозефин Смит, жившей по соседству, было очень больно, моя дорогая; с тех пор она никогда не была прежней девушкой, потому что была «мертвой» для него. «Госпожа Хейларк была почти в бешенстве; она одолжила ему;10, и он ушел с ее лучшим кольцом с бриллиантом; подумай об этом. «Как это кольцо с бриллиантом («паста», моя дорогая, между нами) могло попасть в его руки, для меня загадка, если она не дала его ему , что показывает, как некоторые люди могут опускаться, когда они маневрируют, чтобы выдать дочь замуж. -- Но между вами и мной, хотя всем известно, что я не склонен злословить или принижать, что я считаю неприличным в ком бы то ни было, но особенно в квартирной хозяйке, говорящей о своих жильцах, которые исправно платят и доставляют мало хлопот, я _должен_ сказать , милая, что я думаю в то время она сама пыталась заполучить молодого человека! «Потому что, хотя мои глаза не самые лучшие в мире, из-за неприятностей, через которые я прошел, и из-за многих соленых слез, которые я пролил , я _могу_ видеть так же далеко, как большинство людей, и когда я слышу шелест шелка на темной посадке и слышу возню, мне не нужно много времени, чтобы догадаться, откуда дует ветер в некоторых местах , о которых я знаю, моя дорогая. «Видите ли, есть так много разных людей, что требуется большой опыт и терпение Иова, чтобы содержать респектабельный пансион таким, каким он должен быть. -- А вот и госпожа Тиффлер, дорогая, у нее дом прямо за углом -- Господи, у меня не было бы такого дома, как у нее, -- я не могу пройти мимо дома, не воротя носа. , потому что на самом деле кажется, что он пахнет ничем иным, как жиром и грязью. «_Никто_ не выглядит чистым в этом доме; и, что касается кормления, боже мой! вы бы только видели, какие они полуголодные негодяи. Ну как же иначе, милый мой? «Она ходит на рынок и скупает всякую дрянь, которую я не стал бы трогать. Она кормит их дешево и настоящая лисица, моя дорогая; идеальный «ураган», как говаривал мой бедный, заблудившийся муж-моряк . «Но тогда, конечно, нет никакого сравнения между мной и такой женщиной, как эта. Как она уживается с немцами, и французами, и прочими, живущими на ее месте, я не вижу. «У них всегда там скандалы, но никто не может даже шептаться и сказать, что с моим домом когда-либо случалось что-либо подобное, кроме одного случая, когда двое жильцов, молодые городские приказчики, поссорились из-за служанки , которая была довольно симпатичные, и сбили друг друга с лестницы. — Ты понятия не имеешь, моя дорогая, о моих бедах. «Если у меня в качестве основного блюда баранина, то один ворчит, если у меня говядина, то другой нюхает и говорит, что уже пообедал. «Тогда Госпожа, мне лень спускаться к завтраку, и она чуть ли не опускает колокольчик, чтобы Сара могла поднять его к ней. «Тогда мисс другая, ее дочь, не любит ни чай, ни кофе и должна есть шоколад и тосты; в то время как двое или трое других едят горячие пирожки быстрее, чем мы успеваем их испечь; а потом еще ворчание и угрозы уйти, пока это почти не беспокоит меня всю жизнь. «Знаешь, меня не очень волнует, как говорят _мужчины_, потому что я могу управлять _ими_. -- Если их ботинки и горячая вода не готовы, я могу сослаться на какую-нибудь отговорку, и даже если они _действительно_ "вырвутся", скажут вам, что думают, и грозятся уйти, я не испытываю к ним неприязни. , потому что, как говаривал мой бедный муж, "после бури всегда затишье", а потом приходит _моя_ очередь. «Если они что-то должны, я говорю с ними, как разумная женщина, и «скачу на высокой лошади», а если нет, я только улыбаюсь и не обращаю внимания. «О, я умею ладить с мужчинами, моя дорогая, всегда могла. Я предпочел бы иметь дело с _десятью_ мужчинами, чем с _одной_ женщиной; и не было бы его в доме вообще, если бы я мог помочь ему. «Но, тогда, видите ли, моя дорогая, у мужчин _will_ есть женщины в доме; Я их ничуть не виню, это выглядит естественно. «Дом не выглядит правильным без женщины или двух, но; Боже, храни меня от того, чтобы у меня был полный дом молодых женщин и молодых мужчин! — Однажды я попробовал, но он не ответил, моя дорогая. «О, сколько печали и досады я испытал на них. У меня были заняты руки, и вскоре я сдался. «Молодые вдовы в доме так же плохи. «Я от всего сердца ненавижу вдов в доме, особенно молодых и красивых, хотя сама я вдова. — С ними всегда неприятности, и они вечно с кем-нибудь флиртуют и доводят мужчин до суеты. — Но что ты можешь сделать, моя дорогая? У вас должен быть кто-то привлекательный, чтобы держать мужчин вместе, иначе это место будет для них таким же холодным и безотрадным, как ледник. — Но ведь, милый мой, они так много болтают, что их болтовне нет конца . — Их от этого не удержишь, и чем старше они становятся, тем больше говорят о своих соседях. — Не то чтобы меня это волновало, знаешь ли, моя дорогая; они могут говорить сколько угодно для всех _меня_, поэтому они оплачивают свои счета и фактически не оскорбляют меня в лицо. — Но очень обидно, моя дорогая, видеть, как они болтают и шепчутся в комнатах друг друга, обмениваются недобрыми замечаниями за спиной и появляются все улыбаясь и дружелюбно, как перед вашим лицом. — Что бы ты для них ни сделал, голубушка, о тебе будут говорить; и, хотя я не подслушиватель и ни у кого подслушивать не стану ни в коем случае, я знаю кое-что об определенных партиях, что удивило бы кое-кто, если бы только шепнуло им на ухо конфиденциально, моя дорогая . «Но я не из таких; Я слишком хорошо знаю свое положение для этого, моя дорогая, и не унижал бы своего достоинства, заглядывая в их комнаты, когда их нет дома, только не я! или заглядывать в коробки и ящики, роясь в своих рабочих ящиках и личных записях. Нет , в самом деле, ничего подобного в моем доме, мой милый. «Если они встретят меня на лестничной площадке и скажут: «Дама Уортингтон, не могли бы вы зайти на несколько минут?» «Я всегда говорю: «Конечно, с удовольствием, миссис Перкинс; как вы делаете это утро, мэм? ты выглядишь очень хорошо, я никогда не видел тебя такой молодой и очаровательной, действительно не видел. Войдите! конечно, я зайду на несколько минут, чтобы по-дружески поболтать, типа, о старых временах. — Но я всегда говорю: «Пожалуйста, миссис Перкинс, не предлагайте мне освежения, — говорю я, — потому что мой желудок слаб, и я не могу этого вынести; наперсток коньяка сбил бы меня с ног, моя дорогая, в минуту. — Потому что стакан имбирного вина стоит недорого, знаешь ли, моя дорогая; и если вы примете их маленькие лживые предложения, они всегда воспользуются этим, чтобы отодрать ноги у бедной служанки, и у меня тоже, если бы я им позволил. — Но я позволяю им звонить до тех пор, пока не устанут, и не обращаю внимания, пока они сами не спускаются по лестнице, а потом, когда они стучат в мою дверь, я, кажется, удивляюсь, что не слышу звонка, и тогда они получают то, что хотят . «Благослови вас, моя дорогая, если бы что-то не было сделано, нам пришлось бы сносить лестницу . — Во-первых, наверху стоит старый мистер Браун, он полдюжины раз в день требует горячей воды и не слышит звонка обеденного звонка, если он не звонит за дверью. — Госпоже Перкинс всегда чего-то не хватает, а эта ее жалкая собачка _всегда_ доставляет неприятности. — Только на днях я пропустил бифштекс с кухонного стола и, наконец, проследил его вверх по лестнице до двери госпожи Перкинс, где стояла собака, рыча и скаля зубы, пока в испуге не расстроила служанку и ее ведро воды и скатился вниз по лестнице». Улыбающийся старый негодяй, сэр Эндрю, сидел и слушал , как старая добрая дама рассказывает о своих испытаниях и невзгодах, и кивал в знак одобрения кротко, как ягненок. Но, как мы увидим, он был замысловатым старым злодеем. Это правда, что старая дама упала с лестницы и серьезно ушиблась, а потом была очень больна. Он также узнал, что она каким-то образом была его очень дальней родственницей и единственной живой тогда. Это открытие очень удивило старую даму Уортингтон, а также сэра Ричарда Уорбека; но хитрый негодяй подкрепил свое заявление о родстве таким количеством правдоподобных, но вымышленных доказательств, что и сэр Ричард, и дама Уортингтон доверились хитрому шотландцу. Теперь сэр Эндрю держал «игру в своих руках», подумал он, и он также получил информацию, что если сэр Ричард умрет первым, все его имущество, если Филлип Редгилл будет признан виновным в преступлениях, в которых его обвинил капитан Джек. , все достанутся Чарли, Неду Уорбеку и даме Уортингтон. «Поскольку она уже составила завещание, — подумал сэр Эндрю, — и оставила небольшую сумму мне, а остальное Уорбекам, нетрудно будет добиться того, чтобы завещание полностью переделали в мою пользу, — и отравили ее! _» Этот дьявольский замысел он решил привести в исполнение. Он был очень внимателен к старой даме Уортингтон и не позволял никому , как «родственнику», в отсутствие сэра Ричарда давать ей какое-либо лекарство, даже самое простое. Имея в своих руках эти возможности, сэр Эндрю хорошо использовал свое время. Он никогда не упускал ни единого шанса, но день за днем постепенно отравлял ее. Старушка с каждым днем становилась все слабее и слабее. Врачи не могли разобрать. И все же единственным объектом ее мыслей был предприимчивый бродяга, Нед Уорбек, «ее любимый мальчик». Сидя в кресле однажды в гостиной и окруженная друзьями, она постоянно говорила о своем «бедном матроске » Неде, когда присутствовавший джентльмен сказал: «Ну, мадам, я знаю, не то, что ваш юный фаворит, но я сам моряк и люблю эту профессию. «Для меня это комплимент, слышать, как вы так восторженно отзываетесь о наших галантных дегтях. -- А самым храбрым из них всех, я знаю, является Нед Уорбек, -- сказала старая дама, покраснев. -- Конечно, -- сказал старый сэр Эндрю, пытаясь улыбнуться, но в то же время поздравляя себя с могущественной силой тайного яда, который он ежедневно пускал в ход ради денег старой доброй дамы. — Нед Уорбек, конечно, он храбрейший из храбрых, — пробормотал он, — во всем королевском флоте нет такого парня, как он. — Нед Уорбек? сказал незнакомец, в изумлении. — Да, ты его знаешь? — спросила добрая дама с большим любопытством. Незнакомец не ответил, но сказал: «Если ты только послушаешь, я скажу тебе кое-что, что тебя обрадует». С этими словами он снова закурил трубку и начал свой рассказ у потрескивающего зимнего костра. ГЛАВА XXXII.   ПРЫЖОК ДЛЯ ЖИЗНИ — ХРАБРОСТЬ МОЛОДОГО МИДДИ — ИСТОРИЯ ПОРАЖАЕТ ВСЕХ ПРИСУТСТВУЮЩИХ   — КТО ОН? «Последний рейс, который я совершил в Ла-Манше, был в поисках экипажа скелетов на фрегате «Алмаз», «Трампс», как мы иногда называли наш доблестный корабль. — Мы несколько недель лавировали и заполнялись на западном побережье в поисках призрачного корабля контрабандистов Крыла Смерти, и за это время у нас была довольно ненастная погода. «Когда мы достигли мыса Фламборо, дул пронизывающий ветер с запада-юго-запада; Итак, мы распрямились и, не приходя в голову, направились прямо к старому Халлу, месту общей встречи и переоборудования наших эскадрилий в Германском океане, потому что там полно контрабандистов. «Сразу по прибытии туда мы подошли к причалу, где разобрали корабль до пояса и устроили ему капитальный ремонт от носа до кормы. «Однако много рук облегчают работу. «За несколько дней все было сделано. «Ванты и ванты были установлены, и загремели новые; реи пересеклись, бегущий такелаж поднялся, а паруса согнулись. — А старое судно, свежевыкрашенное и все в тонусе, выглядело так же хорошо, как мичман на свободе. «Вместо штормовых пней, которые были спрятаны среди гиков и других запасных рангоутов на миделе корабля, мы подняли верхние галантные мачты и королевские шесты, а среди них — шкив для небесных парусов и дом, достаточный для небоскребов. — Итак, вы можете судить, что старый фрегат выглядел довольно дерзко. «В гавани стоял голландский линейный корабль, но хотя мы несли только тридцать из его сорока орудий, его грот-трак вряд ли дотянулся бы до нашей королевской мачты. «Когда у нас все было в форме корабля и корабля, мы снова отчалили и пришвартовались примерно в полумиле от пристани. «Тот слабый ветер, который был у нас в начале дня, утих в полдень, и, хотя первая вахта почти закончилась, а солнце было близко к горизонту, ни одно дуновение воздуха не поднялось, чтобы нарушить глубокое безмятежность сцены. «Даже на борту нашего корабля среди экипажа царила необычная для военного корабля степень неподвижности . «Был час ужина, и низкий гул, доносившийся из













































































































































































































































































































































































































на орудийной палубе издавался неясный и жужжащий звук.

«На вершине гика, в ярком солнечном свете, лежал
высокий негр, «Черный Джейк», корабельный джигмейкер, поразительный
образец африканских странностей, в чьем единственном лице
все они были сильно развит.

«Его плоский нос был необычайно раздут, а черные щеки
изрядно блестели от удовольствия, когда он смотрел вверх на скачки
огромной обезьяны, которую нам доверили доставить в Плимут
и которая, цепляясь за главную - оставайтесь чуть выше Джейка, большой
негр, мохнатая голова, болтал и ухмылялся в ответ на
«Смуглянку», как будто между ними существовало какое-то взаимное понимание.

«Я нес вахту на палубе и, стоя, развлекался, наблюдая за выходками
негра и его близкого товарища по играм, обезьяны, но в конце концов,
утомленный грубым весельем, повернулся к поручню, чтобы посмотреть на
более приятные черты этой сцены. .

«Как раз в этот момент до моего уха донеслись крик и проклятия.

«Быстро оглядевшись, чтобы выяснить причину необычного звука на
фрегате, я пришел в ужас от увиденного.

«В тот день на борту был коммодор с женой, ребенком и медсестрой.

«Нянька с ребенком только что вышли из парадной каюты капитана,
когда обезьяна Джеко, которую дразнил негр, дико бросилась на
няню, сорвала цепь, схватила младенца коммодора и
с ужасающим криком бросилась вверх по реке. такелаж с ним!

«Это было ужасное затруднительное положение, потому что обезьяна была только наполовину
приручена!

«Один взгляд на главный двор объяснил причину
крика и ругательств Джейка-негра.

«Медсестра уже поднималась из каюты, когда Джеко, заметив
ее рядом с собой, порвал свою тонкую цепь, внезапно свалился с
грот-мачты и, пробежав по гик-покрышке, схватил с ее головы фуражку медсестры
, напугал ее до припадка. и, схватив ребенка,
тотчас же метнулся вверх по шкоту грота, а оттуда к вершине
грота-реи, где он теперь сидел, ухмыляясь и визжа самым
ужасным образом, подбрасывая ребенка и каждую минуту угрожая убить
его.

Но один из наших юных мичманов, любимец на борту, бойкий и
деятельный парень по имени Нед, хотя и не умел карабкаться
так проворно, как обезьяна, все же не хотел, чтобы ребенок страдал или был
задушен без предупреждения. усилия, чтобы вернуть его, и убить монстра.

«Возможно, он был более сильно взволнован погоней за Джеко
и ребенком, заметив, как сильно коммодор хвалил его
за прежние подвиги, и громкие проклятия негра
Джейка, который, казалось, внезапно пришел в ужас от того, что произошло,
потому что можно было подумать, что он был главной причиной
печального происшествия, дразня Джако.

«Ха, ты, негодяй Джако, неужели ты больше не уважаешь де коммодора Дена за то, что он
украл его ребенка? Мы выведем тебя на трап, ты, черный негр, и
дадим тебе дюжину на голую спину за воровство, а потом
живьем с тебя шкуру сдерем.

«Обезьяна посмотрела вниз со своего насеста, как будто она поняла угрозу
негра, и что-то вызывающе затрещала, оскалив зубы,
и в каждое мгновение казалось, что она вот-вот укусит плачущего младенца.

«Ха, ха! Масса Нед, он говорит, что вы должны поймать его, «прежде чем выпороть,
а мичману в сапогах не так-то просто поймать большую обезьяну
босиком».

Красное пятно вспыхнуло на щеках Неда, когда он бросил взгляд
оскорбленной гордости и презрения на Джейка, а затем прыгнул через палубу
к лестнице Джейкоба.

«В одно мгновение он был на полпути к такелажу, пробегая по канатам
так легко, как если бы они были простым лестничным пролетом.

«Саваны почти не дрожали под его упругим движением.

«Еще через секунду его рука была на ягодицах.

— Масса Нед, — воскликнул Джейк, который иногда из-за того, что был фаворитом,
позволял себе вольности с младшими офицерами.

«Масса Нед, вам лучше проползти через «дыру для толстяка»; нужен
матрос, чтобы взобраться на ванту.

«Но не успел он произнести свое притворное предостережение, как Нед
оказался наверху.

Разъяренная обезьяна тем временем ждала
подхода галантного гардемарина, пока, заметив, что тот держит в
зубах сверкающий кинжал, не начала болтать и кричать, а также бросать и вертеть
кричащего младенца, пока каждое мгновение не казалось ему своим. последний.

«Зрелище было отвратительное, потому что никто не знал, как поймать обезьяну.

— Он мог в любой момент в ярости размозжить младенцу мозги
о мачту.

«Никто не осмелился стрелять, потому что тот же выстрел мог убить ребенка.

«Кроме того, если бы обезьяна была ранена, она бы наверняка
убила младенца из мести.

Галантный Нед уже почти поднял снасти, когда обезьяна
крепче прижала младенца и, пробежав по рею к противоположной стороне волчка
, вскочила на веревке, а оттуда на ахтенштаг стеньги.

«Вверх по ней он побежал к поперечным деревьям-стеньгам, где снова тихо
уселся и возобновил свою работу, почесывая голову младенца и
разрывая на части его одежду.

«Крики ребенка теперь были пронзительным и душераздирающим.

«В течение нескольких минут я стоял, наблюдая, как галантный молодой гардемарин следует за
обезьяной Джеко от одной снасти к другой, при этом обезьяна все время,
казалось, развивала только такую скорость, которая была необходима, чтобы ускользнуть от преследователя
, и останавливалась всякий раз, когда последний, казалось, устал от
захватывающей погони.

«У всех на палубе перехватило дыхание от волнения.

«Наконец, манипулируя таким образом, озорное животное, которое
теперь выглядело более свирепым, чем когда-либо, сумело заманить галантного молодого
гардемарина на вершину королевской мачты.

«Внезапно прыгая с места на место, болтливая обезьяна вскарабкалась на
шест небесного паруса и, ко всеобщему ужасу, действительно
привязывала и привязывала ребенка к основному грузовику, маленький круглый
кусок дерева на на самой высокой мачте и на такой высоте от палубы
, что кружилась голова при мысли об этом.

«Крик ужаса пробежал по всему экипажу.

«Обезьяна сумела привязать ребенка своей одеждой к
самой высокой точке самой высокой мачты, и вот оно, раскачивается из стороны
в сторону, каждую секунду рискуя упасть и разлететься
на атомы.

«Крики матери были душераздирающими.

«Наделав столько бед, Жако проворно сбежал к
фор-маршрутной мачте, оттуда вниз по снастям к фор-марту,
когда, прыгнув на фор-рей, выбежал на рею, и там
начали прыгать, болтать, визжать, и делать самые
отвратительные звуки.

«Молодой гардемарин совсем утомился гоняться за Джако, чтобы спасти
ребенка; но, не желая возвращаться на палубу, пока ребенок был
в такой неземной опасности, он намеренно прицелился в обезьяну и выстрелил
ей в голову.

«Разъярённое чудовище было только ранено, но с воплем бросилось
на храброго мичмана, и там, в такелаже, разыгрался один из самых
ужасных драк, когда-либо виденных человеком!

«Возбуждение на борту теперь было чем-то ужасным и сильным.

«Каждую минуту думалось, что бравый парень будет убит или
раздавлен насмерть разъяренным чудовищем.

«Мужчины со всех сторон бросились к нему на помощь.

«Но прежде чем они поднялись на полпути, доблестный гардемарин заколол обезьяну
и проткнул ее насквозь своим мечом.


  ОТДАННЫЙ!!

  СЦЕНЫ,
  СХЕМЫ ПЕРСОНАЖЕЙ
  И
  БОЛЬШАЯ СЦЕНА ДЛЯ НОВОЙ Пьесы «
  ОДИН
  В ПИРАТСКОМ ЛОГОВО».

  _ПРОЧИТАЙТЕ «МАЛЬЧИКИ АНГЛИИ»_
  И
  ПОЛУЧИТЕ ВЫШЕУКАЗАННЫЕ ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ ПОДАРКИ.

  ОДИН ПЕННИ ЕЖЕНЕДЕЛЬНО.

[Иллюстрация: НАПАДЕНИЕ WILDFIRE NED НА ЭКИПАЖ СКЕЛЕТОВ.—СМ. СЛЕДУЮЩИЙ
НОМЕР.]

«Темная кровь залила белоснежные палубы. В следующий момент Джеко с громким криком упал на палубу

безжизненной, искалеченной массой. «Громкие крики признали победу гардемарина. «Но его самая опасная задача была еще впереди. «Никто из нас не ожидал, что у него хватит сил добраться до главного грузовика и спасти ребенка, но когда я в ужасе повернула голову, меня внезапно вздрогнул крик Черного Джейка: «О! масса, масса! Масса Нед, гардемарин, на главном грузовике! «Холодная дрожь пробежала по моим венам, когда слова достигли меня. «Я устремил взгляд вверх, в головокружительную высоту. «Это было слишком правдой. «Вон там, наверху, похожий на пылинку, взобрался бравый парень и ухватился за главный грузовик. «Ни над ним, ни вокруг него не было ничего, кроме пустого воздуха. «Но все же он поднялся. — Еще мгновение, и он спас ребенка! «Громкие аплодисменты приветствуют его, когда он развязывает маленькую штучку и машет кепкой. — Но почему он не спускается с ребенком? "Он не может! «Он слишком слаб, чтобы попытаться это сделать! «Что он должен делать? «Он взбирается на крышу основного грузовика. «Он сидит на круглом куске дерева, который с палубы кажется не больше пуговицы. «Ужасная смелость! «Если он попытается согнуться, ему не за что ухватиться. «Ничего не было в пределах досягаемости под ним, кроме длинного, гладкого, обнаженного рангоута, который даже тогда прогибался под его весом. «Любая попытка спуститься с ребенком будет почти верной смертью. «Он потеряет равновесие и разлетится на куски! «Такова была природа мыслей всех на борту, когда они смотрели на предприимчивого юношу наверху. «Родители ребенка были сейчас почти в бешенстве. «Их пришлось отвести в каюту, потому что они были почти обезумели от страха. «Что было делать? «Никто не посмел подняться за ним, ибо рангоут и теперь прогнулся под его тяжестью. «Я поднял глаза, и мне показалось, что я вижу, как дрожат руки и ноги храброго парня, а его щеки покраснели от волнения. «Каждая секунда, которую я думал, будет для него последней. «Я не мог смотреть на него и все же не мог отвести взгляда. «У меня самого было ощущение, что я вот-вот упаду с большой высоты. «Сделав сильное усилие, чтобы прийти в себя, как мечтатель, которому кажется, что его столкнули с пропасти, я, пошатываясь, наткнулся на фальшборт. «Когда мои глаза отвернулись от головокружительной высоты, к которой они были прикованы, разум и сознание вернулись. «Я огляделся: палуба была битком набита всеми мужчинами и мальчиками на корабле. «Все офицеры теперь услышали о молодом мичмане и поспешили со своих кают внизу, чтобы стать свидетелями ужасающего зрелища. «Каждый, взглянув вверх и увидев опасное, безнадежное состояние доблестного мичмана и ребенка, побледнел. «Однажды лейтенант схватил трубу, как бы окликнув мидию в облаках, но едва он поднес ее к губам, как рука его снова опустилась и опустилась рядом с ним, как бы от грустного сознания совершенной бесполезности того, что он собирался сказать. «Все глаза теперь были обращены вверх. «Все было мертвой тишиной. "'Что он делает?' сказал один. «Он крепко привязывает ребенка к спине». «Он туго привязывает его ремнем». "'Отличная работа.' «Галантный парень». «Посмотрите, как он качается». «Что он будет делать дальше?» «Смерть неизбежна для обоих, или это чудо». Так шептались друг с другом, глядя на храброго юношу теперь более пристально, чем когда-либо. «В этот момент на палубе среди экипажа возник переполох. «Сразу после того, как к лицам на квартердеке добавилось еще одно лицо, это было лицо отца младенца, потрясенного коммодора. Он вышел из каюты в большой спешке и не был замечен никем из экипажа, настолько сильным и всеобщим был интерес, который приковывал все взоры к тому месту, где теперь стоял бесстрашный Нед, дрожа от страшного ужаса. грани судьбы! «Коммодор был темным, суровым человеком; и некоторые гардемарины думали , что он питает мало привязанности к галантному Неду. «Как бы то ни было, он определенно обращался с ним точно так же вежливо и дисциплинированно, как и с любым другим молодым офицером. «Если и была какая-то разница, то не в последнюю очередь в пользу Неда, потому что молодой Уорбек, если уж на то пошло, был «слишком быстр». «Некоторые, внимательно изучавшие его характер, утверждали, что он восхищался юным Недом так же, как мог бы восхищаться собственным сыном, но не слишком сильно, чтобы баловать его. Так как Нед намеревался заняться трудной профессией, в которой коммодор сам достиг славы и знатности, старый матрос подумал, что ему будет полезно испытать некоторые из ее лишений и лишений с самого начала. «Прибытие на место происшествия коммодора теперь изменило направление нескольких глаз, которые теперь обратились к нему, чтобы проследить, какие эмоции вызовет опасность для его маленького сына. «Но проверка была сорвана. «Никаким внешним знаком он не показал того, что происходило внутри. «Немедленно достигнув палубы, он приказал морскому пехотинцу передать ему мушкет. С этими словами, отойдя на корму и взобравшись на наблюдательный блок, он поднял его на плечо и преднамеренно прицелился в своего маленького сына и Неда, в то же время окликнув его без трубы, громовым голосом . . «Нед, — воскликнул он, — прыгай! прыгай за борт! или я буду стрелять в вас! «Бравый парень не слышал, что было сказано, и как будто медлил! «Было видно, что он шатался от сильной слабости, потому что руки его были раскинуты, как у человека, едва способного удержать равновесие. Старый коммодор снова возвысил голос и более быстрым и выразительным тоном закричал: «Прыгай! Это твой единственный шанс на жизнь! «Едва эти слова сорвались с его губ, как галантный мальчик, казалось, покинул грузовик и прыгнул в воздух! «Звук между воплем и стоном сорвался со многих губ. «Отец не говорил, не вздыхал. «Действительно он, казалось, не дышал. «С порывом, как у пушечного ядра, гардемарин и его драгоценная ноша спустились на воду. «Не успели волны сомкнуться над ними, как с фальшбортов нырнули двадцать дюжих парней, в том числе несколько офицеров. «Последовал еще один короткий период горького ожидания. "Он поднялся. «Он был жив! «Видно, как двигаются его руки! — Он ударил по кораблю! «И, несмотря на дисциплину военного корабля, три громких хохота, порыв нелицемерной и безудержной радости из сердец нашего многочисленного экипажа пронесся по воздуху и зазвенел. «До этого момента старый коммодор стоял неподвижно. — Галантный гардемарин и ребенок были в безопасности! «Глаза, которые, блестя от удовольствия, искали теперь его лицо, увидели, что оно было пепельно-бледным. «Он попытался спуститься по конюшне, но его колени подогнулись под ним. Он, казалось, задохнулся и поднял руку, словно собираясь расстегнуть жилет, но, прежде чем он смог выполнить свою задачу, он пошатнулся и упал бы на палубу, если бы его не поймал старый Черный Джейк. . «Его отнесли в его каюту, где его сопровождал хирург, чье величайшее мастерство потребовалось, чтобы вернуть его разуму его обычную уравновешенность и самообладание, в чем он, наконец, счастливо преуспел. «Как только он оправился от ужасного потрясения, он послал за галантным Недом и имел долгую доверительную беседу, но был настолько подавлен , что мог только сжать руку Неда, когда он сказал слабым голосом : благослови тебя, мой мальчик; вы показали себя героем и достойным профессии, которую вы выбрали. Я напишу прямо в Адмиралтейство и сообщу им о вашем великом подвиге, и я не сомневаюсь, что за ним последует повышение. Во всяком случае, Нед, примите мою сердечную благодарность». «Вы сделали старика счастливым и снова молодым        » . — Да, достойно спартанцев, — усмехнулся сэр Эндрю. — Вы сказали, что корабль назывался… — «Алмаз». — Да ведь это был корабль, на котором юный Уорбек плыл с лейтенантом Гарнет. — Я знаю, что это было, — сказал незнакомец. «Она совершила весьма успешный поход против Команды Скелетов и контрабандистов, и главным среди тех, кто отличился как на плаву, так и на берегу, был тот самый галантный молодой гардемарин, о котором я вам говорил». — Он должен быть героическим мальчиком, кем бы он ни был, и его тоже зовут Нед, а? — Мы звали его Нед Лесного Огня, — смеясь, сказал незнакомец. - Сейчас он лейтенант и направляется в Лондон. «Тогда это, должно быть, Нед Уорбек», — сказали некоторые. -- Это был не кто иной, -- смеясь, сказал незнакомец. «И я командовал кораблем; меня зовут… «Капитан, покойный лейтенант Гарнет». ГЛАВА XXXIII. ОБНАРУЖЕНИЕ СЕМЕЙНЫХ ДОКУМЕНТОВ WILDFIRE NED. Первое, что сделал Нед по прибытии в Лондон, это доложил о себе в Адмиралтейство, где встретились многие старые морские офицеры с большой репутацией и поздравили его с большим успехом, достигнутым им и лейтенантом Гарнетом в борьбе против банды скелетов . . Почести осыпались на него повсюду, куда бы он ни пошел. И все же он не был счастлив. У него не было ни отца, ни матери, ни единого родственника на свете. Сэр Ричард Уорбек, которого он знал и чувствовал в своем сердце, был ему только другом , а не дядей. Кем же он тогда был? «Низкий я или благородный?» он думал. Он чувствовал, что, должно быть, произошел от высшего рода. Да; но как? Имел ли он право на какие-либо большие поместья? Он чувствовал, что над ним нависла какая-то темная, глубокая тайна. Он бы отдал весь мир, чтобы разгадать ее. Но он не мог. Манеры сэра Ричарда всегда были очень добрыми, хорошими и отеческими. Но все же при всем при этом было странно. Его манеры, можно сказать, были как у человека, который знал какую-то великую тайну и все же не хотел раскрыть ее! «Когда король Карл Первый был обезглавлен, — подумал Нед, — кромвельцы изгнали из страны многих богатых и влиятельных вельмож и конфисковали все их имения. «Предположим, что мой отец был одним из них! — Он мог быть дворянином! Кто знает?" подумал Нед; и когда это убеждение мелькнуло в его уме, он решил не упускать случая, чтобы выяснить это. — Кем был мой отец? Нед часто спрашивал сэра Ричарда. Старик улыбнулся, но не ответил. Чем больше он повторял этот вопрос и откладывал, тем больше он решался узнать великую тайну. Все, что он мог узнать, это следующее: «Меня не удивляет, что вы с Филипом Редгиллом никогда не сможете договориться, — говорил старый сэр Ричард. «Потому что ваши семьи всегда были на острие кинжала на протяжении веков». "Действительно!" Нед спрашивал: «Как?» «Как я еще не могу объяснить», — был неизменный ответ. «Когда тебе исполнится двадцать один год, ты можешь знать больше; но вот что я тебе скажу , Нед, что этот старый Редгилл, отец Филиппа, ненавидел твоего отца гораздо сильнее, чем ты Филлипа. «Как я не могу объяснить!» — часто повторял Нед в уютной библиотеке Дарлингтон-Холла, беседуя долгими зимними вечерами со старым рыцарем. "Как! Расскажи мне все. «Вы еще слишком молоды; однажды ты все узнаешь, если доживешь до старости!» «Если бы я только дожил до достаточного возраста», — подумал Нед. «часто и часто эти слова звучат зловеще; но если меня пощадят, я узнаю об этом до того, как мне исполнится двадцать один год. Я достаточно мужчина теперь для всего; и если еще жив какой-нибудь негодяй, предавший моего отца, пусть трепещет. «Между Редгиллами и семьей моего отца всегда была неприязнь , а! так говорит старый рыцарь; тогда мое имя не... это не может быть Уорбек! Дикий огонь Нед чуть не сошел с ума при мысли об этой великой семейной тайне. «Почему они скрывают мое настоящее имя? Кто знает, может быть, я сын какого-нибудь лорда! С этими мыслями, звенящими в его голове, Нед Уорбек направился к городскому дому старого рыцаря, находившемуся в Мейфере. Слуги обрадовались его возвращению, но Нед был угрюм. Сэра Ричарда не было дома, но куда он делся, никто не мог сказать. Он услышал новости о своем брате Чарли и о подлости Редгилла и выругался, как настоящая смола. Он ходил по библиотеке взад-вперед и бросал взгляд то на одну старую пыльную книжную полку, то на другую, но не хотел оставаться на месте; было так холодно и неуютно. «Я всегда думал, что в этой старой библиотеке обитают привидения, — подумал Нед, — и она мне никогда не нравилась». Он уже собирался уйти, когда его нога наткнулась на что-то на полу. К его изумлению, одна из досок пола отскочила. Он наступил на тайный источник! К своему еще большему удивлению, он обнаружил небольшой старый дубовый сундучок. Он был скреплен застежками и болтами из латуни. На ней было шесть замков. «Это какой-то спрятанный клад», — подумал Нед. Он вытащил сундучок и, запершись в нем, начал взламывать сундучок. С большим упорством и трудом ему наконец удалось взломать его . В нем не было ничего, кроме пачки заплесневелых, пыльных бумаг. «Что это может означать?» подумал Нед. Он жадно схватил сверток и прочитал снаружи: «Семейные бумаги; не открывать до смерти сэра Ричарда Уорбека. Тогда они принадлежат наследникам знаменитого сэра Эдварда Ланкастера, изгнанного из королевства Кромвелем. Прилагается краткий очерк о его взлете и падении в государстве, а также о происхождении группы скелетов; как, когда и где она образовалась . Некоторые из упомянутых имен не являются правильными. Ключ к именам собственным можно найти в другом месте после смерти сэра Ричарда Уорбека». "Странный!" подумал Нед; «Почему, что за тайна здесь? Какая-то великая семейная тайна. Нам с Чарли может быть полезно это знать. — Сэр Эдвард Ланкастер, — вздохнул Нед. «Я слышал о нем. Но ведь это не мое имя? Интересно, висела ли какая-нибудь тайна над ранней карьерой моего отца, как моя собственная?» В сильном душевном возбуждении он запер на засов старые двери библиотеки, разорвал пакет и дрожащей рукой прочитал: « ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА». КОРОЛЕВСКИЙ УБЛЮДОК. «Вечернее солнце сверкало на западе, проливая потоки разноцветной славы на леса и равнины, окружавшие одну из прекраснейших деревень Англии, а стены и башня четырехугольного военного колледжа из красного кирпича бросали глубокую черную тень на травянистую лужайка и гигантские деревья, через которые пересекались парадные аллеи и каретные проезды, соединялись у тяжелых железных ворот. «Всадники, скачущие галопом по пыльным дорогам, поворачивались и останавливались или занимали позицию на холме, пристально глядя на тихую территорию колледжа. «Но так как ворота были еще закрыты, они продолжили свой путь, болтая по двое и по трое, явно не ожидая звона вечернего колокола . «Одна из самых смелых и бесстрашных всадниц часто оборачивала голову к безмолвной далекой башне и, пришпорив свое благородное животное, пускалась в размашистый галоп мимо мрачных ворот , с лицом, пылающим румянцем здоровья, и ее каштановые локоны с девичьей небрежностью ниспадали на плечи. «Привратник у коллежских ворот, с седыми волосами и сутулой походкой, торжественным движением медленно отпирал тяжеловесные порталы и, украдкой взглянув на бесстрашную девушку с высоко поднятой плетью, скачущую по пыли с головокружительной быстротой, искренне молился о ее безопасности. «Несмотря на опасения благочестивого носильщика, леди Эмма Брей проехала по дороге , свернула на подъездную аллею элегантного соседнего зала и, не останавливаясь, перепрыгнула через ворота, к великому изумлению нескольких крестьян у плуга, и внезапно остановилась перед дверь. «Небрежно перекинув вожжи через столб ворот, она подоткнула свой темно-зеленый амазон и, смеясь, спотыкаясь по травянистому дёрну, двинулась к седому старому господину, который в расстегнутом пальто и с надвинутой шляпой на под персиковым деревом, упираясь ногами в ствол, читая и попыхивая глиняной трубкой. «Просыпайтесь, полковник!» — сказала она, смеясь, слегка касаясь его плеча своим хлыстом. — Я пришел повидаться с Клэр. Я хочу, чтобы она пошла со мной на парад. Что скажете, дядя? Проводите нас? Прежде чем он успел ответить, леди Эмма поцеловала его и, напевая, прошла в дом; и, войдя в гостиную, сел за арфу и с большим удовольствием запел: «Да здравствует король». «Где Клэр?» — спросила она у служанки. — Пошла в церковь! Беспокоить! снова разочарован. Почему, Клэр _всегда_ в церкви. Эйго! «Она отбросила музыку в сторону и села, постукивая кнутом по своим ботинкам, покачиваясь и перекатываясь в кресле, которое идеально гармонировало с дорогой и элегантной мебелью из розового дерева и синего цвета, которой была обставлена комната. «Леди Брей поправляла свои коричневые рукавицы и собиралась уйти, когда полковник Темпл неторопливо вошел в комнату с гончей за ним по пятам, которая немедленно начала ласкать молодую леди. «Пенни за ваши мысли, леди, — сказал он, смеясь. — Ну, не смотри так сердито, детка, а то я решу, что мы не друзья. «Я не сержусь, дядя; но вы знаете, что это так раздражает разочарование . «Ну, ну, детка, взбодрись! Когда колледж распустится на сезон, у нас будет много рыбалки и охоты, и пикников без конца. Я не знал, что Клэр ушла, пока вы не спросили — поехала навестить бедняков, как обычно. В церкви! Ну-ну, какая она девушка. Она скоро вернется. «Нет, я уверен, что не будет, дядя, если она пошла в церковь, потому что она самая лучшая молящаяся девушка, которую я когда-либо видел».



























































































































































































































































































































































































































































































































«Я знаю, что все это очень восхитительно в характере», — сказала юная леди
Эмма, расхаживая по комнате и поправляя
в зеркале растрепанные волосы; — Но я не мог стоять на коленях так долго, как Клэр, — нет, ни
за что на свете. Ну, дядя, нельзя так смеяться и уходить
; Я хочу, чтобы ты проводил меня на парад этим вечером. Я уверен,
вы не откажетесь, к тому же мы обязательно встретимся с Клэр. Я пойду
в собор и приведу ее, если мы не встретим ее по дороге.
Я знаю, где ее найти; на уютной маленькой скамье, закрытой от всякого
наблюдения.

«Когда голубоглазая Эмма с овальным лицом, с ее сияющим взглядом и небрежным
видом, взяла под руку старого полковника и, смеясь и
шутя, пошла по лесной тропинке к маленькому городку, лежащему в долине
, они вскоре к собору, и полковник остановился.

«Большая дверь была слегка приоткрыта, и Эмма легко вошла, и ее
тихое спокойствие и красота остановили ее торопливую, порывистую походку.

«Вечерняя служба закончилась.

«Закатное солнце пробивало свои лучи сквозь витражи, и
потоки синего, белого, оранжевого, лилового и розового цвета разной
красоты падали на его дорические колонны и изразцовые полы.

«Был слышен малейший звук, и когда ветви каштанов
качались у окон, и птицы пели свою ровную песню,
каждый шорох и нота эхом разносились по всему зданию.

Эмма медленно закрыла скрипучую дверь и, украдкой прокравшись
вперед, обнаружила Клэр, чье бледное лицо и темные глаза были подняты
в глубокой задумчивости.

«Все, что произошло, — это прикосновение и жест, и Клэр медленно встала и
бесшумным шагом покинула это место.

«Не пойти на большой военный парад, дитя?» — спросил полковник,
когда к ним подошла мисс Клэр.
— Несколько месяцев назад ты удивительно любил такие вещи.
Пойдем, Клэр, леди Эмма так долго ждала тебя.

«Леди Эмма вопросительно смотрела в лицо Клэр, пока они шли рядом
, и казалась серьезной и досадной.

-- Ну, так, кузен, раз вы нездоровы, то полковник, я знаю,
вас извинит. Я позвоню около семи и проведу с
вами вечер.

Леди Эмма и полковник шли молча, пока последний
не заметил:

«Теперь у меня осталась только она. Сыновья и дочери ушли
из дома — одни в глине, другие замужем. Вся моя жизнь
и моя душа сосредоточены на ней, леди Эмме, и мне грустно видеть, что
в последнее время она выглядит такой задумчивой. Хотел бы я, чтобы она была такой же веселой, как ты.

Леди Эмма ничего не говорила, но, казалось, была глубоко задумана, пока они не
достигли плаца колледжа, где множество веселых посетителей,
разбитых на небольшие группы, придавали сцене разнообразие и оживление.

«Леди Брей вскоре узнали знакомые, которые смеялись и
болтали вокруг седовласого полковника, как будто все они были его
детьми.

«Колокол пробил час, и вскоре из разных флигелей вышли
толпы курсантов, утомленных дневными лекциями.

«Бьют барабаны, собирается оркестр, и вскоре на землю выходят
сотни студентов в пестрых мундирах, которые, вооруженные шпагой и
мушкетом, вступают в бой и тотчас же проходят ряд батальонных
перемещений, быстро и в два раза быстрее.

«Точность шага и прямая солдатская осанка коллег
вызвали аплодисменты; и когда взводы проходили гуськом и выстраивались в шеренгу,
разбивались на ротные колонны и маршировали за быстрое или двойное время,
сверкание штыков, развевающиеся знамена и гармоничные
звуки оркестра представляли собой зрелище, вызвавшее аплодисменты.
из всех присутствующих.

«Поэтому, когда вся шеренга двинулась вперед, остановилась и представила оружие
многочисленным представительницам прекрасного пола, спрятавшимся под колоннадой деревьев,
энтузиазм достиг своего апогея; и учение и парад прошли
с большим шумом.

«Как только войска вышли из четверика к оружейному складу
в тылу, посетители потихоньку разошлись.

«Многие из студентов получили отпуск на несколько часов, так что, когда все
разошлись по своим домам в городе или на окраинах, было
лишь несколько дам без сопровождения родственников или друзей в униформе.

«Полковник Темпл и леди Брей были объектом большого внимания; а
так как старый герой пользовался у всех особым фаворитом, то он настоял на том, чтобы
пригласить к себе на ужин полдюжины или больше юных дам
.

«Каждая дама была галантна, так что седоголовый старый солдат,
идя по лесной аллее, больше походил на патриарха, ведущего
своих детей, чем на веселого, храброго
драгунского полковника.

-- Ну вот, девочки, -- сказал полковник, отворяя калитку и
впуская своих юных друзей, -- вот мы и пришли, молодые джентльмены, делайте это
место своим, сколько хотите, только не навредите моей оранжерее,
а то Клэр никогда не простит тебя.

«Итак, Нэнси, — крикнул он горничной.

«Теперь, Дик, приготовьтесь; скажите мисс Клэр, что
к ней пришла толпа друзей; приготовить ужин как можно быстрее; и
один из вас поедет в город и привезет оркестр, чтобы играть для нас. Я знаю,
девочкам понравится танец.

Пока добрый старик суетился, пугая большого
повара и дворецкого множеством заказов, вышла бледная Клэр,
чтобы поприветствовать своих многочисленных друзей; и от любви к ласкам,
дарованным ей женщинами, и от сердечного галантного поведения
джентльменов ее манеры стали смущенными.

«Ее волосы рассыпались от постоянного рукопожатия, а лицо
все сияло румянцем.

«Я очень рад всех вас видеть; это _довольно_ сюрприз. Заходи
, Молли. Как дела, Лиззи? Ах! Жозефина, дорогая. Входите, джентльмены, —
суетливо сказала Клэр. — Я так рада, что ты пришел.

«И пока она суетилась, отдавая распоряжения разным слугам, леди
Брей помогала ей делать почести в доме (ибо полковник был вдовцом
) и всех устраивала дома.

«Музыка была в повестке вечера, и вскоре арфы, флейты,
скрипки и голоса добродушно заиграли квартетами и
хорами.

«Полковник был в своей стихии.

«Он был здесь, там и везде; заказываю это и устраиваю
то для вечернего танца.

«Его беспокойство было так велико, чтобы угодить молодым людям, и он казался
таким суетливым в своих приготовлениях, что был красный и вспотевший,
в то время как два или три «веселых чертенка» молодых девушек следовали за ним
повсюду, изо всех сил стараясь сбить с толку. или развлечь его.

«Большая и малая гостиные были объединены в одну; Бесчисленные
свечи из воска были расставлены группами с вазами с только что сорванными
цветами, и все они располагали к приятной вечеринке, которая
так нравится английской молодежи.

«Кухарка с полдюжиной помощников препиралась из-за своих
многочисленных кастрюль и сковородок.

Опрокидывалось то одно блюдо, то другое, пока весь кулинарный
отдел не пришел в состояние спешки, шума, суеты и беспорядка.

«Как только стало известно, что оркестр направляется в
дом полковника Темпла, полдюжины или более пар обоего пола поспешили
туда без приглашения, потому что друзья полковника никогда не ждали
приглашений в те старые добрые времена и заглядывали до тех пор, пока прекрасный
пожилой джентльмен сидел под верандой, смеясь и куря
трубку в состоянии блаженства.

«Ужин давно кончился, и кое-где по садовым дорожкам
прогуливались парочки, смеясь при лунном свете, а звуки
музыки доносились из гостиной, у окон которой,
выходя на лужайку, стояли здесь и там, один или два, наслаждаясь
прохладным бризом прекрасной летней ночи.

«Все было весело и весело; слуги носились туда-сюда
с подносами, графинами и всякой закуской, и не
один пройдоха из слуг спрятался за какую-нибудь дверь, чтобы засвидетельствовать свое почтение полупустой
бутылке вина.

Клэр бесшумной походкой и деловитым видом изучала удобства
своих друзей и компаньонок, а леди Брей, вся оживленная и
веселая, была душой и душой компании.

«Клэр любили все за ее мягкость и возвышенные достоинства,
а леди Брей восхищались лихими манерами и красотой лица.

Дамы-гости собирались вокруг Клэр, целовали и играли с ней,
как если бы она была их сестрой, в то время как джентльмены получали удовольствие от ухаживания
за компанией леди Эммы, которая, прекрасно осознавая ее прелести, приятно
дразнила их кокетством и остроумием. .

«Однако был еще один из группы, который относился ко
всеобщему вниманию равнодушно. Она ходила взад и вперед,
погруженная в свои мысли, и наконец отыскала веранду, где ее
отец, лорд Кавендиш, курил с полковником и другими стариками
, обсуждая политику.

«Взяв скамеечку для ног, она села между полковником и отцом,
положив голову на колено крестьянина и глядя в безоблачное небо.

Жозефина Кавендиш была любимицей Клэр и леди Эммы,
но несколько моложе их обоих.

«Она была робкой в чужой компании и, за исключением тех случаев, когда сидела за своей
арфой и училась одна, была совершенно неуместна. Она и вправду была
ребячливой созерцательницей, красневшей от шороха собственного
платья.

«Час прошел час, и так продолжалось веселье, и отставшие заходили
один за другим, пока к одиннадцати часам комнаты не были заполнены
танцорами, карточными игроками и людьми, прогуливающимися взад и вперед по широким
верандам, виноградным дорожкам, тени сада или длинные каменные коридоры дома
.

«Это было похоже на семейное собрание.

«Все знали всех; никаких представлений не требовалось; все были
дома, и все шло слаженно и приятно.

«Огни поселка давно уже мерцали и погасли.

«Колледжные куранты пробили полночь; широкий ландшафт
полей и лесов был залит лунным светом, и
посетители один за другим расходились.

«Одни на лошадях, другие пешком, а больше в каретах и
каретах — все исчезли по каретной аллее в лесную
тропинку, и удаляющиеся звуки их веселья и звонкий смех
слабо касались слуха.

«Дом давно удалился на отдых.

«Все было тихо.

«Одна Клэр не спала.

«У открытого окна своей комнаты сидела бледнолицая девушка, глядя вдаль
на серебристый пейзаж, глубоко задумавшись.

«Сути высоких каштанов, качаясь на ветру, били о
дом.

«Духи садов и огородов наполняли воздух.

«Время шло медленно; Обеспокоенная мыслями и опасениями, которые
разъедали ее сердце, она плакала.

«Очнувшись от меланхолической летаргии, она встала и отчасти разделась,
глядя в зеркало на свое бледное и задумчивое лицо,
полускрытое тяжелыми вороными косами, рассыпавшимися по ее
плечам. В неблагополучии она сидела у своей белоснежной
кровати.

«Она встала и, глубоко задумавшись, с растрепанными волосами и развевающейся
одеждой, сложила руки и шевельнула губами, глядя на
темные и высокие башни далекого колледжа.

«Никто не может знать, как долго она сидела, причащаясь в таком одиночестве, и каковы были ее
мысли.

Но когда луна скрылась за деревьями, дверь ее бесшумно
отворилась и снова закрылась, и к ней по полу пролетела
фигура в белом. Это была леди Брей.

«Тысяча извинений, дорогая Клэр!» — сказала она, обнимая ее. -- Я
не мог спать -- вы так изменились в последнее время, я боюсь, что вы нездоровы, и
хочу скрыть это и от вашего отца, и от меня! О, Клэр, если бы ты
только знала, как сильно я тебя люблю, как твой отец боготворит тебя и как все
без ума от тебя, я уверена, ты была бы более счастлива. (Нет ответа).
«Ну, Клэр, моя дорогая, дорогая кузина, скажи мне, что это такое.
В мире нет ничего, что было бы слишком хорошо для вас; все, что могут сделать богатство и
привязанность, уже принадлежит вам, и все же вы, перед которым кланялись и просили самые лучшие и
богатые, — вы, мой кузен, кумир
всех — вы, кто должен быть счастливее всех — вы, дорогая Клэр, выгляди
несчастной — печаль гложет твое сердце; сделай меня своей наперсницей,
дорогая, расскажи мне все!

Клэр ничего не сказала, но, улыбнувшись опущенным глазам своей кузины,
поцеловала ее в лоб и вскоре отправилась отдыхать.

«Ничего мне не говорите!» подумала леди Эмма, когда в своей комнате,
размышляя; 'но это _cannot_ быть; но если это _должно_ быть так - о, бедная,
бедная Клэр! Небеса простят меня. Я бы ни за что не помешал тебе, мой кузен
.

Леди Эмма долго не спала, придумывая всевозможные планы, чтобы
оживить свою кузину, но одно и то же выражение неоднократно срывалось с ее
губ: «Если бы это было так! Бедная кузина, бедная Клэр!

«И даже ее сильная натура согнулась под какой-то тайной мысленной тяжестью,
и слезы свободно текли по ее усталой подушке.

«Темная и высокая башня колледжа посещала Клэр во сне.

«Она еще раз прогулялась по его большому четырехугольнику и увидела, как
студенты маршируют с оркестром и знаменами.

«Она ходила по его виноградникам и садам, среди фруктов и цветов.

«А потом ее шаги забрели в травяной двор, где фонтаны
поднимались и падали и плескались в тишине летнего дня,
и там увидела сидящего у его окна красивого, затертого книгами юношу
с письменным столом и ручкой, поглощенного в учебе.

Слабая улыбка на мгновение осветила ее мраморные черты, и она
вздохнула.

«Губы ее бормотали нечленораздельные звуки, и она беспокойно двигалась,
бессознательно сбрасывая с вздымающейся груди безупречное покрывало,
на котором покоилась крошечная жемчужина гагата, покоившаяся, словно оправленная в алебастр.

«Но в то время как, таким образом, погруженный в сон, был несчастный и беспокойный
человек, расхаживающий размеренным шагом по своим одиноким палатам колледжа, чей
разум был брошен болью и постоянными мыслями.

«Он с честью сдал все экзамены и теперь ждал только
диплома, чтобы отправиться в мир, чтобы стремиться к богатству и славе.

«Его комната была маленькой и скудно обставленной.

«Никаких признаков роскоши не было.

«Книги и бумаги валялись повсюду; маленькая настольная лампа освещала
изъеденный червями стол; старый дубовый сундук стоял открытый в
углу.

«Скрипка, пистолеты, ремень и шпага висели на вешалке в стене.

«Везде были и трубки, и тапочки, и бумаги; и так же, как он
бесшумно и долго ходил по комнате, он попыхивал трубкой и смотрел
во двор внизу, где не было слышно ничего, кроме
прохладных и замшелых брызг брызг фонтанов, сверкающих в лунном свете
и извергающих струи алмазного и рубинового брызг.

«А теперь, — подумал он, — настоящее самое важное мгновение
моей жизни! Как я тосковал по ней через долгие и утомительные годы
умственного труда и тяжелого труда! И все же теперь я отправляюсь в мир
без отца, без друзей и без денег. Я начинаю битву за жизнь
в одиночестве!»

«Да ведь это именно мой случай», — задумчиво сказал Нед, читая
дальше. «Интересно, кто этот парень оказывается? Точно не мой отец! Если
так, то я прошел через все это точно так же, как и он.

Он перевернул лист рукописи и продолжил: «

Он думал о тех далеких временах, когда мальчиком он играл и
катался на травяных площадках, забыв о книгах и уроках, карабкался по
стенам и бессвязно в лесах.

«И все же год следовал за годом, и он созрел в юности и прошел
университетский курс, в честь своих воспитателей и самого себя.

«Без отца и без матери, он знал, что он был.

«Но кто его накормил, одел и воспитал — вот вопросы, на которые он
не мог ответить.

Он никогда не нуждался ни в чем, что требуется джентльмену, и все же он чувствовал укол
гордости при мысли, что он может быть «учеником благотворительности», потому что в ответ
на все вопросы седовласый президент всегда улыбался, брал его за
руку и говорил:

«Эдвард, не задавай вопросов — по крайней мере пока; закончите учебу так же
достойно, как и начали, - просите все, что вам нужно, - знайте, что
вы джентльмен по происхождению и _не_ подданный благотворительности, а
когда получите степень, задавайте столько вопросов, сколько пожелаете
. На все они будут даны соответствующие ответы, и к вашему удовлетворению».

«Почему бы и нет, это мое дело до мельчайших деталей», — сказал Нед, продолжая читать.

«День поступления в колледж всегда был грандиозным событием, и
его многочисленные достопримечательности были таковы, что не только родители и друзья,
но и иностранцы со всех концов стекались сюда, чтобы послушать речи,
осмотреть призы и посмотреть, как войска проходят смотр.

«По этому поводу всегда собирались такие толпы, что отели
были переполнены, а театр колледжа был слишком мал, так что упражнения
всегда проводились на открытом воздухе.

«Весь четырехугольник был украшен флагами и знаменами,
ярусами высоких сидений, защищенных от солнца навесами, а
в центре возвышалась сцена в виде греческого храма с
колоннами из искусственного мрамора, на которой, в полукругом преподаватели
сидели в торжественной обстановке для вручения степеней, а вокруг кадеты
выстроились в почетный караул с лентами и флагами в блестящих
мундирах. Выпускники один за другим произносили свои речи под
бурные аплодисменты.

«За поведение, мастерство и
трудолюбие были вручены золотые и серебряные медали, а
выпускникам военных вузов под оглушительные возгласы были вручены дипломы с тройными печатями.

«Затем последовал грандиозный смотр с маршем, встречным маршем,
залповой стрельбой, дымом, пылью и шумом.

«После этого в театре колледжа состоялся грандиозный банкет, на
котором присутствовало две тысячи или более человек.

«С фресками на стенах, увешанными гобеленами и знаменами,
сцена банкета производила впечатление; Преподаватели с приглашенными гостями сидели
во главе длинных столов на возвышении, а справа
и слева располагались лорды, дамы, священники, офицеры, адвокаты,
фермеры и другие, у которых были сыновья в колледж.

«Тост следовал за тостом, речь сменялась речью, бутылки лопались,
стаканы звенели в добром общении и юморе, в то время как шутки,
шутки и смех почти заглушали музыку оркестра, который в боковой
галерее говорил очень сладкую музыку во время трапезы.

«Лоуренс рано встал из-за стола и удалился в свою комнату, чтобы написать письмо
и подготовиться к отъезду, и когда он
задумчиво стоял перед зеркалом в темно-синем мундире, украшенном красным
и золотым, с мечом на боку, и во французской кепке, надетой лихо, он
выглядел свежим и веселым в расцвете сил и энергии юности.

«Он огляделся, глядя на беспорядок в своей комнате, и улыбнулся.

«Его книги, бумаги и бесчисленное множество вещей остались нетронутыми, а
Ливий, Софокл, Блэр, Дант, труды по фортификации, тактике и т. д.
валялись на его столе точно так же, как он швырнул их за несколько дней до этого, когда
с триумфом вышел из свой последний экзамен среди криков
своих товарищей.

«Ничего не было тронуто, и когда он смотрел на пыльный вид
всего, с кошкой на подоконнике, моргающей на солнце,
тишина четырехугольника была нарушена только далеким шумом
и приветствиями, доносившимися из банкетного зала.   На

его столе лежала изящная записка, которая гласила:

  «Ивы, июль, 16:00

  ». ЭДВАРД ЛОУРЕНС, ЭСКВОР,

  М.А.
, и надеется, что дневная усталость
  не помешает вам исполнить его желание.

  «Ваша подруга,
  ЭММА БРЭЙ.

  PS — я забыл добавить, что кузина Клэр нездорова. Сегодня утром она пошла на церемонию
  вручения дипломов, услышала вашу речь и была очень
  довольна, как, впрочем, и все мы. Однако жара и пыль были
  для нее невыносимы, и она была вынуждена вернуться домой. Позвоните,
  если сможете, рано днем, потому что мы все чересчур скучны и
  хандримы».

«Полковник Генри хочет видеть вас, мистер Лоуренс, — сказал посыльный,
входя в комнату, — он идет по виноградной террасе». .'

«Ах, Эдуард, — сказал президент, сердечно пожимая молодому человеку руку
, — позвольте мне поздравить вас с действительно превосходной
выпускной речью.

«Но это не та тема, о которой я хотел говорить; это от
себя. За последние десять лет, у нас, в этих стенах,
вы достаточно начитались лекций, ежедневно и ежечасно, поэтому я не буду
произносить сегодня речь, которая является самой важной в
вашей жизни.

«В гениальности много, но еще больше в мужественном трудолюбии.

«Вы сделали себе честь, пока были с нами, и я не сомневаюсь, что ваше
общее поведение в жизни будет таким же, как то, которое
характеризовало вас, когда вы были студентом.

«О ваших мирских перспективах я знаю очень мало.

«В двенадцать лет вы были отданы в наши руки лордом Сомерсом, который
утверждает, что он ваш дядя, со словами: «Этого мальчика я оставляю с
вами для обучения для королевской армии; все расходы будут покрыты
мной. Если он проявит себя с честью, я признаю его, иначе
он никогда не узнает меня. Во всех случаях пусть он учится полагаться
на самого себя; ибо у него нет других ожиданий, кроме тех, которые он
, возможно, может получить от меня.

«Кажется очень неестественным, что дядя никогда не видел
вас так долго, — продолжал председатель, — если он ваш дядя,
но он никогда не позволял вам ни в чем нуждаться, что говорит хорошо. Что касается
его запрета на то, чтобы мы учили вас полагаться на себя,
не мечтая о богатстве и т. д., то я полностью поддерживаю его; ибо по моему
опыту, те, кто надеется или уверен в наследовании
богатства, становятся очень равнодушными учениками. Именно бедняга, которому
почти или совсем нечего ожидать, проливает славу на свой колледж в загробной
жизни, потому что, не имея ничего, кроме своей собственной энергии и таланта
, он развивает как в школе, так и навыки трудолюбия и трудолюбия.
обычно приобретаемая таким образом уверенность в себе возрастает с возрастом и приносит
успех как необходимую и естественную награду».

«Лоуренс, позвякивая шпагой на боку, пошел по тропинке к
«Ивам» и, весело шагая вперед, попыхивая сигарой, вскоре прошел
через лес и оказался в виду дома, из которого
всадник только что уехал по другой дороге_.

«Полковник Темпл встретил его у дверей и сердечно пожал ему руку
. «Позвольте мне поздравить вас, мой мальчик; наконец-то вы прошли его
с честью, и никто не испытывает большего удовольствия, чем я, потому что
вы благородно стремились к этому».

— Я получил вашу записку, полковник, и…

— Мою записку?

«Да, дядя, — сказала леди Брей, открывая длинное окно и
со смехом выходя на веранду, — вашу записку я написала; ты не
помнишь? Вы не знаете? Ну, тогда я написал это под свою ответственность.
Я знал, какой ты фаворит у дяди, и, поскольку у него не было
компании, я подумал, что заманю тебя в дом, чтобы развеселить его.

«Ах ты, мошенник. Я...

-- А так как вы были так непослушны, мистер Лоуренс, что не пришли навестить нас
в тот вечер, когда пришли другие выпускники, я подумал, что мы
вас обидели, и поэтому хотел узнать все об этом раньше. ты ушел из
колледжа. Мы все слышали твою речь этим утром, не так ли, дядя?
О, какой прекрасный — длинные предложения и громкие слова. О, я не мог
понять всего этого; а потом Клэр стало плохо, а мне стало скучно, и я
не знал, что делать, так как мы знали тебя много лет, и ты
был таким плохим, плохим мальчиком, что никогда не приходил к нам
долго, я думал попросить вас назвать имя дяди, вот и все;
а теперь дядя простит меня и поцелует, я знаю, что он это сделает», и
лихая леди Эмма, веселая, как всегда, обняла старого
полковника и, напевая и смеясь, вернулась в гостиную.

«О, это забавный мошенник, Лоуренс».

Лоуренс встретил Клэр в вестибюле, и, хотя ее рука
заметно дрожала в его руке, румянец залил ее щеки, когда она поприветствовала его
и открыла дверь гостиной.

«Ну, сэр, прогульщик, — начала Эмма с притворным героизмом. «Поднимите
руки. Позвольте мне отстегнуть ваш меч, сэр рыцарь, вот и все. Я уверен, что
вы не хотите, чтобы он лязгал вам по пятам, пока вы с нами. Теперь, Эдвард
Лоуренс, эсквайр, Массачусетс, вы в нашей власти; и если ты не просишь
прощения за свое долгое отсутствие и обещаешь в будущем стать лучшим мальчиком
, готовься к блоку, — продолжала она, размахивая шпагой
обеими руками. — Клэр будет священником, а я палачом!
Тебе станет лучше, а? Тогда на этот раз ты в безопасности.

«Мне было очень жаль услышать о вашем недомогании, Клэр, —
заметил Лоуренс с видом человека, очень близко и давно
знакомого. — Даже сейчас ты выглядишь взволнованным и задумчивым.

«Я? как комплиментарно! Я наоборот скажу, что ты
выглядишь замечательно хорошо, Эдуард, если свирепый капитан кадетов
и глубокий магистр искусств позволит мне называть его знакомыми
именами.

«О, благослови вас, кузен, мы не должны быть теперь такими знакомыми, вы знаете.
Нет больше жмурок и поцелуев в кольцо, как раньше. Он
вдруг стал очень великим; просто подумайте о том, чтобы стать магистром
искусств и капитаном в один день. Боже мой, разве мы не очень великие!

-- Ну, ну, девочки, -- сказал полковник, входя в комнату и
садясь на диван; «не дразни капитана; два к одному
— не дело — честная игра! Ты сам станешь выпускником в следующем году
и…

— О, как хорошо! В белом атласе, в венках из цветов и
во всем этом! О, как я завидовала Клэр в прошлом году; она выглядела так хорошенькой,
что... --

"Кузина, кузина, -- перебила Клэр, краснея и опуская голову , -- право, я никогда не слышала
такого не..."

мило, все так говорили,
дамы так говорили, потому что я их слышала, и господа тоже; один
сказал: «О, как бледно; другой «какой приятный голос», а третий, чьи
инициалы EL, сказал: «Как скромно!»

Пока они занимались музыкой, Клэр удалилась, чтобы присматривать за какими-то
домашними делами, а полковник заснул, Эмма и Лоуренс
остались одни, и, подойдя к окнам, выходившим в
сад, она остановилась, нервно задергивая занавески, и так начала
довольно серьезно: -

«Вы не должны сегодня шутить с Клэр, Лоуренс. _I_ услышал вас, если бы я _was_
шуметь на фортепиано. Ей нездоровилось этим утром. У нее
были неприятные посетители, и меня удивляет, что она наполовину такая веселая, как
она. Я не знаю, что это такое, но я думаю, что это был старый кавалер, который
вызвал у нее недовольство; он настоял на том, чтобы проводить ее домой, и после того, как он
ушел, она казалась очень раздосадованной и раздраженной».

«Это легко объяснить: может быть, она неравнодушна к нему, и
вполне естественно, что она должна чувствовать раздражение из-за его поспешного отъезда».

«Ерунда, Эдвард; вы _знаете_ у нее нет такой симпатии, или я должен был
обнаружить это давным-давно. Это был капитан Редгилл, один из ваших
бывших учеников, живущий сейчас в Бирмингеме; вы должны хорошо знать его, и,
судя по его взгляду на прощание, я уверен, что его визит не мог быть
очень удовлетворительным или приятным. Что заставляет тебя выглядеть таким торжественным?

«Лоуренс _did_ помнил Редгилла; у него был повод никогда не
забывать его, и, вспомнив былое, он покраснел.

«Ничего, леди Брей. Я думал только о предчувствии, тревожившем
меня все утро и постоянно повторяющемся, что «
незадолго до полуночи меня постигнет какая-нибудь беда».


  ОТДАННЫЙ!!
  СЦЕНЫ,
  СХЕМЫ ПЕРСОНАЖЕЙ
  И
  БОЛЬШАЯ СЦЕНА ДЛЯ НОВОЙ Пьесы «
  ОДИН
  В ПИРАТСКОМ ЛОГОВО».


  _ПРОЧИТАЙТЕ «МАЛЬЧИКИ АНГЛИИ»_
  И
  ПОЛУЧИТЕ ВЫШЕУКАЗАННЫЕ ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ ПОДАРКИ.
  ОДИН ПЕННИ ЕЖЕНЕДЕЛЬНО.

[Иллюстрация: УБИЙСТВО В ЛЕСУ.— См. номер 17.]

«Что за беда может случиться с вами здесь? Ой! как глупо, Эдвард; если бы я
произнес такую речь, вы бы посмеялись надо мной. Ведь даже добрая кузина
с ее чудесными рассказами о привидениях улыбнется, когда вы расскажете о
«предчувствиях».

— Тем не менее, таков факт, леди Брей, и, надо признаться,
временами я очень подавлен.

«Ах, какой молодец быть капитаном кадетов! Ведь если бы я был
мужчиной, я бы ничего не боялся. О, Клэр, иди сюда; вот Лоуренс
рассуждает о предчувствиях и уверен, что
с ним вот-вот случится что-то очень ужасное!

«Ну, как ни думай, кузен, — сказала Клэр, — я сама встала
сегодня утром с предчувствием грядущих неприятностей; и это сбылось
.

«Предчувствия, Клэр! Ну, я знаю, что сегодня звонил джентльмен. Я
надеюсь, что это было _that_. Это не могло быть так уж неприятно, судя
по его оживленному виду, когда он провожал вас домой; но вы оба,
кажется, так согласны насчет предчувствий, что я прогуляюсь
по саду и позволю вам подробно обсудить его достоинства.

«Но как необычно, — сказала Клэр, — что столько великих
событий случилось с вами в один день. Подумать только, что после
стольких лет ты должен был обнаружить своих родственников; что в
тот же день вы должны были закончить учебу и принять решение сменить
место жительства».

«Но если я уеду, я все равно буду рядом со всеми моими друзьями, — ответил
Лоуренс, — потому что вы всегда ездите во Францию на зимние месяцы».

«Верно, но уверяю вас, это сильно против моей воли; там
слишком много веселья, а так как у отца обширные знакомства
и связи, это повергает меня в суету и отвлекает меня, чего я
охотно избегал бы. Я люблю тишину и деревенскую жизнь».

«Ты всегда была робкой, Клэр. Я знаю вас давно и думаю,
что вы излишне; ты теперь одна дома; ваш
отец без ума от вас, и, при всем уважении, позвольте мне добавить, что
немногие пользуются большим фаворитом у всех или у кого так много
молящихся у ваших ног».

«Вы мне льстите. Я никогда не давал никому повода думать, что
я когда-либо поощрял их обращения, но, напротив, всегда
использовал самую первую возможность, чтобы лишить их всякой такой идеи,
как только она становилась очевидной. Кокетка отвратительна; не может быть
двух сердец, а когда оно уже посвящено, все поставлено на карту».

«Посетители позвонили, и этот разговор прекратился. Леди Брей была занята
их приветствием. Клэр присматривала за домашним хозяйством; и, предоставленный
самому себе, Лоуренс долго размышлял, расхаживая взад и вперед по
садовым дорожкам, думая о будущем.

«Человек двадцать сели ужинать, и во время трапезы
слышно было, как по аллее скачет лошадь; прозвенел звонок, и мисс Клэр вручили записку
, которую, прочитав, передали отцу. Это
было приглашение от лорда Стоунера на бал для всех присутствующих,
которое каждый охотно принял, так как особняк лорда Стоунера находился совсем
недалеко.

Клэр в тот момент не пошла, и, поскольку ее должен был сопровождать Лоуренс,
она предпочла вечернюю прохладу и пустынную лесную тропинку с ее
птицами и цветами жаре и пыли окольной дороги.

Лоуренс расхаживал по прохладному каменному вестибюлю, и вскоре Клэр
легко споткнулась из своей комнаты со шляпой, висящей на руке. Она
сменила свою обычную шелковую ткань на темно-синий шелк, и ее копна
черных, как смоль, волос, завитых простыми белыми и румяными розами,
резко контрастировала с ее большими блестящими глазами и бледным лицом.
Ее служанка последовала за ней с кашемировой шалью, которую Лоуренс настоял
накинуть ей на плечи, и это неожиданное проявление галантности и
внимания окрасило ее щеки в румянец.

«Ну что ж, теперь я готова, и извини, что так долго задержала тебя,
Эдвард. Молли, принеси с собой мой плащ.

«Рука в руке они шли через сад и через поля
, пока не достигли леса, и когда они шли в его
тени, аромат цветов и пение птиц были созвучны
мыслям и чувствам обоих.

«Это очень знакомая мне прогулка, Клэр; Я часто приезжаю
сюда на охоту зимой, когда вы уезжаете во Францию; много
кроликов и фазанов; кукурузные поля изобилуют куропатками; и,
в целом, это дает прекрасный вид спорта.

«Да, я часто слышу, когда мы в отъезде, что вы, коллеги, уничтожаете
все папины игры; а он только улыбается и говорит: «Пусть пылают, на
всех хватит».

«С места, где они стояли, они отчетливо видели, мерцая в
безоблачном полумраке, бесчисленные китайские фонарики, висевшие на деревьях
вокруг дома; разноцветные ракеты вздымались и разрывались
разнообразными ливнями в спокойном, бездыханном воздухе; в то время как звуки музыки
раздавались в ухе восхитительными мечтательными вальсами, а флаги на
крыше лениво трепетали при каждом порыве ветра.

"'Как мило!' — воскликнули оба, стоя на мосту через ручей
и глядя на зыбкие берега реки.

«Да, это красиво и приятно, Клэр; Я никогда не забуду этот
день, эту приятную прогулку; и все, о чем я жалею, это то, что у меня не хватает мужества
явиться туда сегодня вечером, — добавил он с трудной
артикуляцией. — Вы знаете, что лорд Стоунер всегда проявлял
ко мне антипатию.

— Лорд Стоунер испытывает к вам антипатию? Что может быть причиной? — спросила
Клэр.

«Не знаю, Клэр, но я не могу идти. Вы извините меня; Я
буду ждать здесь ровно в двенадцать часов, и, смею предположить, полковник
отправится домой этой дорогой.

«Мисс Темпл необычайно оживилась, и румянец появлялся и исчезал
, когда ее спутница время от времени с удовольствием смотрела ей в лицо. Гончая
, следовавшая за ней по пятам, вдруг метнулась в
лес и зарычала.

Но никого не было видно, и теперь они прошли через лес и
оказались на краю луга, который отделял их от
поместья лорда Стоунера.

«В то время как у лорда Стоунера царило веселье и все мысли о заботах были
изгнаны старыми и молодыми, в пределах выстрела
из дома произошла странная сцена.

Лоуренс вернулся к полковнику Темплу и провел
там несколько часов, а затем не спеша вернулся к мосту через ручей, чтобы встретиться с леди
Брей и Клэр с ее отцом.

«Он стоял на мосту, глядя вниз на залитую лунным светом воду, журчащую над поросшими мхом скалами, прислушиваясь к резвящимся на поверхности
золотоспинному окуню и форели и час за часом слыша звон церковной башни. «Звуки веселья были отчетливо слышны, веселый смех и радостный крик долетали до его слуха в природной тишине места. «Луна серебряными ручьями лилась сквозь просветы в лесу, и листья шуршали при каждом порыве. «Он чувствовал себя подавленным и меланхоличным, и все неприятные обстоятельства его жизни обрушивались на него. «Время шло, а он все размышлял и думал о Жозефине, которая в кружащемся волнении танца не замечала его существования. «Пока он стоял, облокотившись на перила, глядя на блестящую гладь глубокого, широкого ручья, приближались поспешные шаги. Он посмотрел вверх; незнакомец с затененным лицом стоял, глядя на его залитое лунным светом лицо. «Эдвард Лоуренс, ей-богу!» — сказал он и после долгой паузы хрипло продолжил; уступи место! сойди с моего пути, змея! Вы мешали мне в течение многих лет. Двигайся, говорю я, или я отправлю тебя в вечность!» — «Филипп Редгилл?» — сказал Лоуренс в изумлении, не веря своим чувствам, и добавил едва слышно: — Да поможет тебе небо! «Помоги _тебе_, лицемер. Уйди с дороги, говорю я, или я зарежу тебя на месте. Что вы наделали? почему, все; вы лишили меня почестей, положения, места, да, _love_. Своей бледнолицей ложью ты встал между мной и тем, что дороже жизни. Да-да, не заморачивайтесь. Не имеешь тут никаких претензий , нищий самозванец? Вы знаете, что у вас есть. Разве я не видел, как ты сегодня ластился к ней в этом лесу? Ну, не стой канючий, а послушай меня; Я всегда ненавидел тебя с того момента, как впервые увидел тебя. Лживые наставники назвали вас образцом жизни, теперь покажите себя образцом смерти. "'Умирающий?' «Да, умереть; Я решил избавить мир от тебя. Ты бледнеешь передо мной, а? Вы будете бледнее еще до утра. Убери эту руку от своей рукояти, или я пропущу тебе мозг со свистом, ублюдок. «Лоуренс с нервным философским мужеством слушал все, что говорил разъяренный человек, и решил не обнажать оружие, что бы с ним ни случилось. «Но последнее слово взорвало все его добрые намерения. «Очернение чести его неизвестной матери привело его в бешенство. «Сабля выскочила из ножен и сверкнула на свету. «Но тут же Редгилл отпрянул и выстрелил. «Лоуренс упал на мост, весь в крови. Незнакомец на мгновение посмотрел на его распростертое тело и пробормотал: «Я доволен. Это должно было быть; сделано! Бледный кадет в красивом мундире, теперь ты пища для червей, достойный конец для бедной дворняжки; никто никогда не будет скучать по тебе. «И со всей силой швырнул он тело в самую глубокую часть ручья, где росли ивы, и оно скрылось под бурлящей водой. «Небрежно закурив сигару, он осмотрел себя, чтобы убедиться, что кровь не забрызгала его, и хладнокровно прошел через луга и явился к лорду Стоунеру. «Его знали и приветствовали. Жозефина была вся веселая и танцевала с ним; но леди Брей и Клэр по общему инстинкту избегали его компании. «Вы постоянно говорите о Клэр, мистер Редгилл; сколько раз я не говорил вам, что она постоянно говорит о молодом капитане Лоуренсе. "'Он здесь?' — спросил Редгилл с улыбкой. "'Нет? Осмелюсь сказать, что он _не может_ прийти, — добавил он с ударением. «По правде говоря, я рад, что он этого не сделал; Я уверен, что _I_ не желал его общества, как бы ни желали его и как бы ни ценили его некоторые люди. О, это Клэр ходит по территории в поисках своего отца, полковника. «Редгилл мгновенно последовал за ней и нагнал ее на лужайке. "'Мистер. Редгилл! — сказала она с удивлением. «Да, мисс Клэр; прошу садиться. «Вы извините меня, мистер Редгилл; Я искал своего отца, нам пора идти. «Только на мгновение, только на одну секунду». «Как пожелаете, конечно». «Клэр, послушай. Я ухожу, не знаю куда; Я знаю тебя давно и знаю только, что ты любишь тебя. "'Мистер. Редгилл, не заставляй меня унижать тебя; дважды прежде я сказал вам, что ваши чувства не взаимны; они никогда не могут быть. Вы засвидетельствуете, что я никогда не давал вам ни малейшего повода думать, что вы мне нравитесь иначе, чем как друг. Нет, уверяю вас, никто не советовал мне; Я следую велениям своего сердца; ваше мирское положение подходит для любой дамы, но это не так. Я не могу объяснить причину; но, говоря откровенно и в _последний_ раз, мне очень жаль, если я причинил вам беспокойство, это было чуждо моим мыслям, и теперь я безоговорочно говорю, что я _не_ и никогда _могу_ смотреть на вас с другими чувствами, кроме те из знакомства. Мое сердце больше не принадлежит мне; вы никогда не сможете поделиться этим, и я уверен, что вы слишком благородны, чтобы когда-либо снова беспокоить себя или меня, ссылаясь на столь неприятную тему; добрый вечер.' «Пожимая руки, она ушла от него. «Мое сердце больше не принадлежит мне, а? О, если бы у гончей было пятьдесят жизней, моей мести было бы недостаточно. Проходи, гордая Клэр; этот час. «Уныло прошагав в залу, он поклонился хозяину и хозяйке и удалился. «Пока этот разговор происходил под освещенными фонарями деревьями, луна была яркой и безоблачной, а ручеек с ирисовыми берегами казался невинным и чистым. «Текла она, как обычно, с журчанием, но закружилась около ив . «Никаких признаков насилия не было видно, и вскоре было слышно, как приближается человек, который насвистывает и несет фонарь. Вскоре он крикнул кому-то еще позади него в лесу, и оба задержались на мосту, а гончая спустилась на край и начала пить. «Это место для форели, Айк, — сказал он с лампой. -- Полковник часто говорит мне, Джек, -- говорит, -- иди налови форелей. У мисс Клэр Аллерс в пятницу есть рыба. «Привет, что это, Джек? О чем воет собака? «Пинк, Пинк, иди сюда». "'Что это такое?' — сказали оба одновременно, услышав слабый стон, и закатили глаза в лунном свете. «Пинк, Пинк, Пинк, иди сюда!» закричал Джек; но гончая все стояла на широком свете и воя на что-то в тени; и когда второй стон, более громкий, чем первый, поймал ухо крестьянина, "Ей- богу, Джек!" сказал он, 'это не что иное, как призрак! этот юноша не в духе! и он торопливо поспешил прочь от моста. «Айк, однако, более храбрый, чем его товарищ, спустился к берегу ручья и обнаружил студента, лежащего почти в воде, с головой, спасенной от погружения пучком ивовых пней. «Ужаснувшись находке, он не знал, что делать, но, крича во весь голос, уговорил своего спутника вернуться. «С большим трудом они вытащили неодушевленное тело из-под ив; но грязь так изуродовала его, что они не знали, кто это . «Кровь свободно текла из левой груди. «Один из них перевязал рану носовым платком, и оба крестьянина понесли тело к дому впереди, Пинк держал фонарь на шее. «Если бы молния пробила крышу, это не могло бы вызвать более внезапного прекращения празднеств, чем появление Лоуренса, которого несли на руках слуги. «Новости быстро распространились. «Компания была электрифицирована. «Каждый очень хотел узнать подробности. «Но все было окутано тайной, что еще более возбуждало любопытство. Коллегиалы выскочили из бальной залы и, подняв тело, быстро понесли его в дом. «Сюда, джентльмены, — сказал лорд Стоунер, когда он и полковник Темпл вели наверх. «Войди в первую попавшуюся комнату — вот она; ничего ( жене), если это комната вашей дочери; некогда останавливаться на пустяках; положи его на кровать — и все. «И мокрый и грязный юноша был бережно уложен на чистое покрывало, и доктор тотчас принялся за свое искусство. «Айк, — сказал он, — принесите мои инструменты и немедленно скачите в город и прихватите с собой доктора Ньюмена; скажи ему, что не должно быть ни минуты промедления. «Это отчаянный случай, джентльмены, — сказал он, обращаясь к тем, кому было позволено остаться в комнате; это не что иное, как жизнь или смерть; каждое мгновение бесценно. Джентльмены, вы извините меня, я знаю, когда я скажу, что необходимо, чтобы вы все удалились. «И дверь закрылась за лордом Стоунером, полковником Темплом, Гарри Эштоном, коллегой , и Сьюзи, горничной. «Внезапное бедствие ошеломило всех присутствующих, и гости один за другим разошлись. «Клэр и Белль слышали эту новость. «Но никто не говорил. Они сидели в стороне и молчали, ожидая появления полковника, который, наконец, появился, и карета поехала в «Ивы». «Не задавайте мне никаких вопросов, девочки, — сказал старик, когда они ехали домой. «Я полон страсти и могу сказать что-нибудь такое, что оскорбит ваш слух; но позвольте мне сказать вам, это подлое безобразие; это была не драка, а преднамеренное убийство, и, как ни стар я, я прошел бы сто верст ради удовольствия всадить пулю в драгоценного негодяя, который это сделал. «Нет, мы не можем найти ключ к этому делу. Коллеги спустились на мост, но следов борьбы нет, а сам бедняга бесчувственен. «Не знаю, как обстоит дело, но выглядит это безобразной раной, очень, и доктор угрожающе качает головой. Я бы дал десять тысяч фунтов на месте, чтобы «повесить» негодяя, который это сделал. «Вот и мы, девочки, наконец-то дома. Я знаю, что вы, должно быть, устали, вы оба. и, выдавая их из кареты, он нежно поцеловал их, и они тотчас удалились в свою комнату. -- Джек, -- сказал полковник слуге, усаживаясь на залитую лунным светом веранду и раскуривая трубку, -- дайте мне чашку вина -- и все. Ты вел себя сегодня хорошо, и я этого не забуду. Вы говорите, это был «Пинк», который первым его обнаружил, а? К счастью, так оно и было, иначе он наверняка бы утонул. Ну, слушайте, Джек, вы с Айком сидите сегодня вечером. Я снова иду к лорду Стоунеру, и если мисс Клэр захочет увидеть меня утром, скажите ей, что я вернусь к завтраку. Крикнув собаке «Розовый», старик взвалил на плечо свое двуствольное ружье и пошел по лесной тропинке к лорду Стоунеру, задержавшись у моста на некоторое время в глубоких раздумьях. «Ветерок раннего утра начал дуть, и ранние петухи издавали приветствия, которые эхом отдавались далеко и близко в тихом пейзаже. «Час следовал за часом, и ни Клэр, ни леди Брей не могли уснуть. «Клэр молилась дольше, чем обычно, и добивалась сна, но он не пришел. Леди Брей, напротив, сидела в кресле, думая о всяких вещах и расхаживая по комнате взад и вперед. «Наконец она подошла к двери Клэр, постучала и вошла. «О, Клэр, — сказала она, усаживаясь у кровати, — я чувствую себя такой несчастной! Я не могу сказать, почему это так; но этот бедный юноша всегда перед глазами! Ой! Я рад, что вы не видели этого зрелища ( это сделала Клэр), это было ужасно! Вся его одежда была мокрой, грязной и окровавленной, а лицо как мрамор. Ой! какое это было ужасное преступление! Я не могу спать, потому что думаю об этом! Позволь мне лечь с тобой, Клэр. «И оба двоюродных брата лежали рядом. «В чем дело, Клэр?» — сказала леди Брей, чувствуя, как слезы капают ей на руку. — Ты плачешь! Клэр, которая ничего не говорила, отчаянно пыталась скрыть свое волнение; но природа была сильна, и она разразилась страстными рыданиями. "'Ой! родной, прости меня! Я не могу больше лицемерить! Ты, рассказывавший мне все, не догадался бы, как и что я скрыл. Ой! Будь на то воля Небес, я бы скорее умер, чем это случилось бы с ним! Леди Брей обвила рукой рыдающую девушку и еще ближе придвинулась к ней, затаив дыхание слушая все, что вытекало из нее, когда она страстно и быстро продолжала: «Я никогда не знала до сих пор, как много я могу чувствовать; но это слишком. Я скрыл свои мысли от всех. Я носил маску, но теперь она спадает с моего лица в неожиданный и непредвиденный момент». Леди Брей приподнялась на локте, посмотрела на мокрое от слез лицо своей бледной, рыдающей кузины и через некоторое время спросила с неестественным спокойствием: -- Вы... -- О! кузен, не мучай меня! — А потом, в припадке горя, добавил: «У меня — уже — годы! «Груди леди Брей вздымались от сильных эмоций. «Она победила их после тихой борьбы и, с состраданием улыбаясь кузине, еще ближе притянула к себе свое трепещущее тело, пока бедная детская Клэр, утомленная плачем, не положила голову на грудь кузине и не уснула. . «Леди Брей не спала час за часом, думая, и не могла заснуть. «Она молилась об этом, но этого не произошло. «Озабоченная противоречивыми мыслями, она прожила часть своей жизни заново и решила забыть обо всем этом. «Я так и думала, — размышляла она. Клэр не могла скрыть это от меня. Я видел это давно; но этого никогда не может быть. Нет! этого никогда не может быть, даже если он жив! «Какую боль она, должно быть, испытала сегодня ночью! Как сильно бьется сердце в этом бледном хрупком теле? «Нет, нет, Клэр. Спи, милый кузен; но небеса направят твое сердце правильно и приготовят его к разочарованиям и испытаниям, ибо они обязательно придут». Так прошла ночь, пока солнце не начало золотить облака на востоке, и даже тогда леди Брей не спала, наблюдая, как занавески колышутся на ветру. — Ночь у лорда Стоунера выдалась беспокойной. Все, как обычно, удалились , и, кроме света в комнате его дочери, с движущимися фигурами, отражающимися на жалюзи, все было тихо. «Доктор. Ньюман прибыл давно, и, посовещавшись, оба джентльмена-медика начали оперировать едва дышащего бездыханного студента. «С трудом и большим кровотечением пуля была извлечена, а рана перевязана. Все было сделано максимально удобно, и врачи удалились, оставив Эштона, студента, и Сьюзан, служанку, дежурить до утра. «Как он поживает, Эштон?» — спросил старый Темпл, бесшумно входя в комнату и шепча. «Они не сказали ничего важного; Я уловил только два-три слова на прощание. "'Отчаянный!' сказал один. "'Да; но не смертный, я думаю, — добавил другой. «Он очень молод, вынослив и силен, и я думаю, что он поправится». «Хорошие новости, — ответил Темпл. — Давай посмотрим на него. «И он взял свечу и посмотрел на спящего, который, казалось, дышал свободно, с его длинными волосами, сброшенными со лба, который был бел, как снег. -- Послушайте, Эштон, -- продолжал полковник, очень близко пододвигая свой стул и говоря шепотом, -- это была грязная работа, и для этого должна была быть какая-то причина. Вы его друг; вы и он связаны в течение многих лет. Можете ли вы угадать человека или причину всего этого? «Трудно сказать. У меня есть очень веские основания предполагать, что это было преднамеренно; но кем я не могу себе представить. «Кажется, вы говорите таинственно. Почему бы не поговорить прямо? «Ну, тогда, полковник, говоря прямо, я не могу и не должен, даже если бы захотел . Меня очень удивило, что я тоже не стал жертвой». «Вы жертва? Ведь вы странно говорите, как будто был какой-то заговор. Я не понимаю.' «Нет, я не осмелюсь сказать, что в настоящее время, может быть; но вы будете, прежде чем много лет," сказал Эштон, улыбаясь. «Ну, можешь сколько угодно говорить загадками; но, если бы я знал шалопая, который это сделал, ему пришлось бы дорого за это заплатить. «Я уверен в этом. Вы можете быть уверены, что он никогда не умрет естественной смертью, даже если проживет сто лет. «Аштон говорил притчами старику, который ничего не понимал; но в его немногих словах было столько серьезности и торжественности, что полковнику Темплу было любопытно разгадать его смысл, но он не мог. -- Я вас еще не понимаю, сэр, -- сказал старый полковник с красным лицом. «Я знаю, что в стране растет сильная партия против короля Карла; но разве капитан Лоуренс не может иметь к этому никакого отношения? Он еще слишком молод, чтобы быть глубоко замешанным в политике. «Нет, полковник, это не так; но, напротив, он один из лучших писателей того времени и немало помог делу короля». "'Действительно.' "'Да. Много ли вы знаете об этом Редгилле, который был сегодня на балу у лорда Стоунера ? «Редгилл — да. Он один из крикунов, которые кричат против короля, и это по одной причине делает их врагами. Но вы ведь не хотите сказать, что Редгилл совершил этот ужасный поступок? «Все, что я хочу сказать, полковник, это то, — сказал Эштон, — что между ними существует смертельная ненависть, потому что я уверен, что Редгилл предложил руку вашей дочери Клэр, но получил отказ». «Почему бы мне лучше иметь черта зятем, чем его. Но что заставляет твои губы дрожать, Эштон? «Потому что у меня есть большой секрет относительно Лоуренса!» "'Действительно!' "'Да; но прежде чем я скажу это вам, позвольте мне задать вам один вопрос. "'Назови это.' «Вы когда-нибудь возражали бы против того, чтобы Клэр вышла замуж за мужчину по своему выбору?» «Выйти замуж за мужчину по своему выбору?» — удивился старый полковник. «Конечно, нет; если он был подходящим и правильным человеком, вы знаете. «Ну, я имею в виду, если бы Лоуренс сделал предложение вашей дочери». "'Мне не следует; но все же я едва могу понять вас, потому что, если он





















































































































































































































































































































































































































































жизни, я думаю, что он будет стремиться к одному из ранга и положения. Но если бы он
сделал предложение Клэр, у меня не было бы никаких возражений. Но
вы должны понять, Эштон, что я говорю это с полным доверием, потому что
я думаю, что он никогда бы этого не сделал, потому что до самого последнего времени Клэр была
очень далека от него, и почему она проявляет такую большую симпатию
к его компания теперь является загадкой для меня.

«Ну, тогда, полковник, — сказал Эштон, — поскольку вы были так открыты
для меня в этом вопросе, я поступлю так же и расскажу вам все, что знаю.
Видите ли вы какое-нибудь сходство в Лоуренсе с кем-нибудь из ныне живущих великих людей?
спросил Эштон, в серьезном настроении.

— Сходство с любым живым персонажем? сказал полковник, с
неуверенным взглядом. «Почему, теперь я прихожу, чтобы смотреть на него больше, я думаю, что
делаю».

— А на кого он похож, как вы думаете? «Да он как две капли воды

похож на короля Карла в молодости , — сказал полковник.
— Я часто слышал, как об этом
говорили раньше.

«Да, он похож на короля, — сказал Эштон, — и я тоже это заметил
, но никогда не говорил ему об этом;
но сегодня произошли некоторые обстоятельства , которые заставляют меня думать, что
между ними есть нечто большее, чем сходство.

"'Действительно! как?' сказал полковник, удивленный и заинтересованный.

«На смотре присутствовало много знатных людей,
в том числе дворян».

"'Я знаю это.'

«Но вы не знаете, что король был там?»

«Вы, конечно, шутите?»

— Нет, полковник, потому что после того, как смотр был окончен, король,
переодетый обыкновенным джентльменом, смело подошел к директору
академии и долго беседовал с ним о Лоуренсе.
Они не заметили меня, потому что я сидел у окна и читал,
однако, когда они ходили взад и вперед, я мог слышать многое из того, что они говорили».

"'И что они сказали?'

«Маскировка короля была обнаружена президентом, и монарх
не отрицал этого, но в ходе разговора признался
, что всегда испытывал большой интерес к успехам Лоуренса, поскольку он
был его собственным сыном».

«Его собственный сын!» — сказал удивленный полковник.

«Да, родной сын, правда, незаконнорожденный, но тем не менее
родной его отпрыск».

«А кто была мать?»

«Этому я тогда не научился; но когда Лоуренс впервые попал к нам
в академию, мальчишкой, он носил на шее медальон, который
безошибочно представлял собой портрет на слоновой кости молодой и очаровательной
герцогини Бекингемской. (См. вырезку в № 13). Из этого я делаю вывод, что
она, должно быть, была его матерью.

«Я поражен, — сказал полковник. — А разве король не
позаботился о своем последующем благополучии?

"'Без сомнения.
Я слышал, как он говорил, что ему перешли большие и обширные поместья во Франции и что
, когда он женится, он получит крупную сумму денег?

«Тогда Лоуренс — вымышленное имя — он королевский бастард?» — сказал
полковник.

«Да, — сказал Эштон.

«Тогда он никогда не женится на моей дочери, — сказал полковник Темпл. «Ни один
ублюдок никогда не войдет в мою семью!»

Так говоря, он вышел из квартиры с раскрасневшимся лицом, а
Эштон остался один у постели своего раненого товарища, который вздыхал
в своих тревожных снах и стонал.

«Воспоминания о прошедших годах пронеслись в его беспокойном мозгу, и
образ его обожаемой Клэр Темпл полностью овладел всеми
его способностями.

«Он видел и знал ее еще ребенком.

– По дороге в школу она проходила мимо садов колледжа с
книгами, грифельной доской и чепчиком от солнца с синей отделкой.

«Прошли годы.

«Она превратилась в девочку, и короткие платьица и шляпка от солнца уступили место
семинарской форме из синего газа и белых щепок, а
ее легкая и воздушная манера поведения превратилась в манеру прилежной семинаристки в
подростковом возрасте.

«Он говорил с ней, но не получил ответа.

«Он анонимно писал стихи и сказки в ее честь.

«Но все прошло незаметно.

«Она относилась к нему с холодным уважением, а на его робкие предложения отвечала грубым
отпором.

«Он встречал ее на дороге и в лесу.

«Но она прошла мимо него с далеким поклоном.

«И все же, если в величайшем ликовании его присутствие охладило ее до необычайной
холодности, и, хотя она и не знала о причине, она не могла ни
петь, ни играть в его присутствии.

«Лоуренс часто признавался, что его дело безнадежно.

«Многие не любили его по какой-то причине; и, идя по их
стопам, Клэр, как он думал, относилась к нему с явным равнодушием.

Надо, однако, признаться, что, хотя Клэр до сих пор
никому не открывала своих тайных мыслей, тем не менее, оставшись одна, она часто
думала:

«Любят всех, кроме меня! Я не красива, я знаю, и у
меня нет многих достижений. Хотел бы я быть как Эмма Брей, потому что все
ее любят».

«А потом она украдкой доставала из груди маленький золотой
медальон с рубиновым сердцем, на котором был вырезан простой любовный
девиз.

«Она не знала, кто его послал.

«Он пришел к ней в букете, найденном на туалетном столике в день ее
рождения, и стал первым подарком, который она когда-либо получала от любого
поклонника.

«Она размышляла и размышляла, но не смела высказать своих
мыслей; однако, проходя мимо садов колледжа и увидев Лоуренса,
расхаживающего взад-вперед с раскрасневшимися щеками и склонившей голову еще
ниже, чем когда-либо, она быстро прошла мимо зданий и попыталась сдержать
свое неестественное сердцебиение.

«Таковы были дикие фантазии раненого студента о его истинной
любви, когда в дверь лорда Стоунера послышался громкий стук и стук
.

«Кто или что это может быть?» подумал Эштон.

«Но стук продолжался глубокой ночью, и собаки
лаяли во все стороны.

«Когда швейцар открыл дверь, он увидел две белые фигуры
верхом на лошадях с длинными развевающимися волосами.

«Старый привратник бросился прочь и спрятался, ибо клялся, что
в зал явились два призрака.

«Когда правда стала известна, выяснилось, что двое
прибывших вовсе не были призраками.

«Это были две красивые женщины.

— Это были не кто иные, как леди Брей и Клэр Темпл!

«Где мой отец?» спросила Клэр, в большой спешке и испуга, как она
слезла со своей пены на лошади.

«Где мой дядя, полковник?» — выдохнула леди Брей.

«В чем дело, дамы?» — в большой тревоге спросил лорд Стоунер.
— Да помогут нам небеса! на обеих дамах почти ничего нет, кроме
ночных рубашек. В чем дело? Объясните, умоляю, дамы,
объясните.

«Вооружи себя и своих домочадцев!» — выдохнула Клэр. — Вооружайте их быстро!

«Что это значит?»

«Вооружайтесь, все сразу, или вы все мертвецы!»

«Объясните, — сказал полковник дочери.

«Вы знаете Редгилла, который предложил мне руку?»

"'Да.'

«Я отказал ему трижды».

"'Я знаю это; что из этого?

«Он присоединился к банде головорезов, принявших странную
и ужасную маскировку людей-скелетов. Мы с Эммой сидели
у окна нашей спальни и не могли заснуть. Мы заметили двух мужчин
в костюмах скелетов, прячущихся в кустах. Мы слышали, как они
разговаривали друг с другом, и узнали, что они намеревались увезти Эмму и
меня и убить всех, кто им противостоит. Я не остановился ни на
мгновение, потому что я и кузен выползли из нашей комнаты, оседлали двух лошадей
и поскакали сюда в поисках защиты. Но как только мы пересекали
вершину холма, я заметил приближающийся большой отряд этих демоноподобных всадников
и услышал, как они поют песню, в которой восхваляют Редгилла, своего вождя и вождя, и клялись пить кровь
жизни.
кого-то, кого они называли Королевским Ублюдком, но что это означало, я
не знал.

«Довольно, дочка, — сказал старик, обнажая шпагу. «Прежде чем прибудут эти
кровожадные изверги, мы полетим с раненым юношей».

«В короткие сроки была предоставлена карета и четыре человека.

«В него поместили Лоуренса.

«С сильной охраной всадников вокруг, впереди и сзади
карета двинулась к морскому побережью, Клэр и леди Брей,
находясь внутри, действовали как медсестры для раненого юноши».

Дикий Огонь Нед прочитал так много захватывающей истории своего отца,
когда боковая дверь внезапно открылась.

Прежде чем он успел сказать хоть слово, капитан Джек встал перед ним, смеясь.
***



ГЛАВА XXXIV.


CHAPTER XXX.

THE COINERS’ CAVERN—SUBTERRANEAN ABODES—THE OATH—THE RELEASE—THE
PROMISE.


“I don’t much like this, Master Ned,” exclaimed Tim, shivering,
“where can we be going to?”

“Hold your tongue, you prating fool,” replied Ned, angrily, “your
idle words will do more harm than good; do you hear me say anything?”

“All right, Master, but I ain’t Wildfire Ned, you know; I ain’t made
of cast-iron.”

Tim would have added something else, but a violent jerking of the
machine under his feet convinced him that they had reached the bottom.

Before he had time to recover from the shock, he was seized by two or
three powerful men, who bound his arms behind him, and led him away.

They also blindfolded him, in spite of his groans for mercy, and,
after dragging him along for about a hundred yards, they stopped,
and, loosening the bandage from his eyes, thrust him under a vaulted
arch.

He was evidently far under ground, and the soil on which he stood was
of a whitish colour, similar to that in a lead mine.

The water was trickling down through the fissures of the rocks, and
formed all around a stagnant pool.

But what struck Ned most forcibly was the singular appearance of his
assassins, for as such he deemed them now to be.

They were all dressed in coarse baize coats, which reached to their
knees, and were fastened in front by a huge clasp.

They wore leather breeches, covered by large top boots, which
confined the greatest part of their legs.

Each of them had a couple of double-barrelled pistols stuck in his
belt, and a rough beard flowed upon their breasts.

“I say, Nat!” cried one of the ruffians, “what shall we do with this
black-looking scoundrel, the servant?”

“Why, leave him here, to be sure,” replied the tallest of the three,
“and you shall guard him, it’s _your_ turn to be on duty to-night,
and you may as well take it here, as stand at the tower; and to keep
you from the cold, here’s my cloak, which will keep out the shivers,
I’ll warrant ye.”

This said he took the arm of his companion, and left Tim, with his
guard, who began to pace up and down, without exchanging a single
word with the prisoner.

But to return to Ned.

He shared no better fate than his servant, and before he had time to
use his good sword, he was bound, and ordered to march forward.

He was led through the midst of five, and then into a sixth spacious
apartment, dug in the earth, and lighted by a dim lamp, hanging in
the centre.

He was requested by one of his conductors to sit on a bench.

Two of the band left the room, and the others sat near the entrance,
and engaged in a whispering conversation.

Ned was then left to his own reflections, which were not of a
tranquillising nature.

Nearly half an hour had elapsed when the two men mentioned above
reappeared bearing lighted torches and an order from the captain to
see the prisoner.

Young Ned Warbeck was now fully aware that he was in a cave of
robbers, and he made up his mind for the worst, and marched boldly at
the summons of one who seemed to be the leader of the band.

They proceeded, at a quick pace, through numerous vaulted arches,
similar to which Ned had been confined in, and they were soon in the
presence of the captain.

He was seated at a table with a bundle of papers in his left hand,
and a sword in his right.

His dress was the same as that of his followers.

What distinguished him from the rest was a pair of long moustachios
in addition to the beard, and a yellow band round his waist

His dark glaring eyes were fixed for a moment on the countenance of
the young and handsome prisoner, who was leisurely surveying all
around him.

“Unloose this young man,” said the captain, “and stand aside.”

Ned was immediately released from his bonds, and his guards took
their places silently behind him.

The captain spent a few minutes in conference with some of his
associates.

During this time young Ned had the leisure to perceive that he was
mistaken in his conjectures respecting those whom he had taken for
robbers; though not of a very different avocation, they could not
literally be entitled to that appellation.

They were (as he plainly saw by the dye, which at first had escaped
his enquiring eyes, and by the heaps of blanks all ready for
impression), a set of men who defraud the revenue by circulating, to
the detriment of the Mint, immense quantities of base coin—in fact,
they were Coiners.

He knew not whether he had any right to be satisfied with the
change; for, thought he, a robber will take your life rather than be
detected, so would a coiner, rather than have his lawless proceedings
come to light, have recourse to any means; but then, would they have
forced him, as it were, to be an eye-witness of their crimes for the
sole purpose of murdering him in cold blood?

These were his thoughts, which were diverted by an appeal from the
captain—to answer his purposes.

“Who are you? What are you? and whence do you come?” asked the
captain.

“My name is Warbeck. I am an officer in the king’s navy, and have
come from Plymouth.”

“Well answered. Now, what brought you here?”

Ned Warbeck, in a few words, stated the circumstances above mentioned.

“Young man,” resumed the captain, “you stand charged with having
fired at one of my men; of this I will keep little or no account, it
was, as you might rightly observe, in self-defence. You have proved
yourself bold and worthy of your profession. Many others have been
driven from the landlord’s house by the same means.

“Though under very little fear of detection, as the entrance to our
subterranean dwellings is known to no others but to ourselves, we
have, nevertheless, thought it advisable to adopt some method of
screening ourselves more effectually.

“We resolved to render that house uninhabitable.

“We bought it, but not being known in the neighbourhood, and never
going out by night, and that only once a month to buy provisions, we
deemed it useless, and therefore concocted the plan which you have
witnessed, and which you must own requires as stout a heart as your
own to withstand.

“The man whom you fired at, unaccustomed to such resistance, against
which, however, he was well provided, having upon him a thick steel
armour and fire-arms, thought it necessary to entice you to the
trap-door, and bring you among us with your servant you may think
his conduct impudent, such is also our opinion of it.

“At the first notice of your arrest, we were both surprised and
astounded.

“We took council together; you were at first doomed to perpetual
imprisonment in one of the vaults, or to be immediately put to death.

“At length your youth and courage prevailed, and it was resolved
that you should be set at liberty, if you agree to the following
conditions.

“First, you must swear by what is most sacred to a sailor, your
honour, never to mention to any one what you have seen here this
night, not even to give the slightest hint about it.

“Second, At your return to the landlord, you must tell him that you
were dreadfully frightened and alarmed at the apparition you saw in
his house, and engage him to pull it down, and make the best of the
materials, as nobody will ever live among spectres who have sworn
vengeance to him and his family if the house be inhabited.

“Should you consent to these conditions, you shall be set free, and
your servant also.

“But mind, if you ever break the oath that is required of you, on the
least danger threatening us, the next day shall not see you alive.

“We have confederates in all parts of the country, who will avenge
us, and strike the fatal blow your wild will would have deserved.

“Your servant has seen nothing since he has been among us.

“Should he attempt to speak of being let down a trap, and seeing
strange men, contradict him flatly, and treat his speech as the
wanderings of an imagination deceived by terror, or the effect of
liquor.

“I leave you now to your reflections, and give you an hour to make up
your mind.”

The captain then rose, and walked to and fro with hurried steps, and
then left the vaulted chamber.

Young Warbeck requested pen, ink, and paper, and wrote as follows:—

“Captain, I have had for a few moments a most terrible struggle in my
mind.

“Honour and duty have alternately presented themselves to my
imagination, but I have at last concluded that I can, by fulfilling
what you require of me, keep the one unspotted without departing from
the other.

“I will take the oath demanded.

“Your humanity and sense of honour have brought me to this
determination, which fear or threats could not have extorted from me.”

He awaited with impatience the captain’s return, who in about an hour
re-entered and took his seat at table.

Ned then handed him the letter he had just written.

The captain cast a rapid glance over the contents, and rising bade
Ned Warbeck lift up his hand, and solemnly take the oath.

This done, he stepped towards him, and restored to him his sword, in
token of freedom.

He gave him also two guides, who led him quickly for about six or
seven hundred yards, under immense arches formed by nature, and
brought him out near a torrent bordered by a thicket of brushwood.

Two horses were here in readiness for Ned Warbeck and Tim.

As they mounted to ride away, their conductors said, in solemn,
warning tones,

“Remember your oath!”

“I will,” said Ned, in an undertone.

He and Tim rode rapidly away.




CHAPTER XXXI.

  SIR ANDREW APPEARS IN A NEW CHARACTER—HIS DESIGNS ON DAME
  WORTHINGTON’S PROPERTY—HE CLAIMS RELATIONSHIP—THE POISONED
  DRAUGHTS—THE OLD DAME’S SAD EXPERIENCE IN THE WORLD—A STRANGER
  COMES UPON THE SCENE—NEWS FROM NED WARBECK.


There was some mystery attached to old Dame Worthington, Sir Richard
Warbeck, and his two adopted nephews, Charley and Wildfire Ned.

What this mystery was, no one could find out; but Mistress Haylark
swore in her own heart that there _must_ be one, and she would have
given her finger-ends to have found it out.

All that we can say at present is that, in her youth and prime, good
Dame Worthington must have been a great beauty, for even now she bore
traces of it.

All we know for a positive fact is that, when rather over thirty,
she condescended to marry a sea captain, who, through Sir Richard
Warbeck’s influence at the India House, had the command of a brig.

There were no children from the marriage and old Worthington proved
a worthless drunken fellow, and, when in his cups, gave way to all
manner of extravagances.

His jealous, uproarious disposition was fully manifested upon every
possible occasion when ashore.

When drunk he would lie on the sofa and sing uproarious songs all
night, to the infinite disgust of fellow lodgers.

When, perhaps, only half inebriated, and tempted as usual by
jealousy, he would toss the furniture about and break all the
crockery.

So that, everything considered, his absence was far more preferable
than his presence.

Hence, when the news arrived that the barque “Columbo” had grounded
in a gale, on the Florida Reefs, with the loss of all hands, Dame
Worthington gave vent to her feelings in a few sobs and a fainting
fit, but more than this she betrayed little of that grief which might
have been expected from a loved and cherished wife.

Her only true and fast friend through life was, as he always had
been, old Sir Richard Warbeck.

He furnished a private hotel for her, the management of which fully
occupied her time and brought in much money.

But now that Charley Warbeck was married and settled, she seemed in
part satisfied, and looked even younger than ever.

But still she fretted much for Ned Warbeck, who was at sea, for of
the two youths she loved him much the best.

He was younger, bolder, and far more handsome than Charley, but he
was always a wild, harum-scarum youth; and, since he had run away to
sea the old dame fretted much, wept in secret, and would have given
the world to have seen her darling boy once more.

But everybody said that, since he had gone out in search of the
Skeleton Crew, he would never return alive.

“Don’t believe such idle tales,” said Sir Richard, often. “Young Ned
has got as many lives as a cat. Put him where you will, he is sure to
fall on his feet.”

But now a stranger made Dame Worthington’s acquaintance.

This was no other than old Sir Andrew!

He had got tired of country life, and determined to start again in
the city.

He had heard and knew that old Sir Richard was not only very wealthy
and powerful, but that he constantly visited good Dame Worthington.

“She is a silly, soft-hearted woman,” thought Sir Andrew. “By going
to live there, I shall fall across Sir Richard, and it may be that
by-and-bye we may get better acquainted, and he may assist me in
re-establishing myself in business.”

“If any one wants to get favours out of a man, let him flatter the
woman that man most respects,” thought Sir Andrew.

He was a “canny Scot,” and, like all his nation, had a long,
calculating head.

He had not been residing long at Dame Worthington’s, therefore—his
wife was always in the country—when he and she became remarkably
chatty together, and communicative.

Sir Andrew passed himself off as a widower, and told such a pitiful
tale how he had been wronged and dishonoured by Phillip and his own
daughter, that the good dame listened attentively to all the old
hypocrite had to say, and not only sympathised with him, but even
went so far as to plead his cause to Sir Richard, who, she thought,
from his power and position, might help Sir Andrew on to the path of
fortune once more.

The cunning Scot knew that nothing pleases a woman more than
flattery, particularly in one who is a “good listener,” and can hear
out the many long stories which widows always have to tell.

Every one have their trials and troubles, as we have seen in this
tale, besides Sir Andrew, hence it need not surprise any one to
be informed that good Dame Worthington had a very long list of
grievances to complain of in her dealings with the world.

It was her settled conviction that old widows were the most oppressed
class in existence, and herself the most deeply wronged of them all.

Butchers, bakers, milkmen, and tax-collectors were her abomination,
and she often sighed that boarding houses could not be carried on
without them.

“For, my dear,” she would say, “one has scarcely got a few pounds in
hand, before down come the bills upon you, first for one thing, and
then for another, so that we never have a penny to call our own. And
then, there’s our _losses_; ah, my dear, you haven’t the _slightest_
notion of what I have to suffer; poor folks like me have occasion to
be ‘smart,’ these times, I can assure you, for we see a deal of this
wicked world in a very short time.

“Just fancy, my dear; little more than two years ago, a very
respectable-looking, genteel young man, calls on me.

“‘Good morning, Dame Worthington,’ says he.

“‘Good morning, sir,’ says I, ‘and what do you please to want?’

“‘I have been in search of hotel accommodation, ma’am,’ says he, ‘for
several days; respectable apartments in a respectable neighbourhood,
and hearing yours highly spoken of, I have called.’

“Well, my dear, he was the nicest young man you ever see; so mild and
quiet, and honest looking, very much like my brother was before he
was killed, and I thought that he certainly must be a very genteel,
amiable young man, and I let him have the lodgings.

“After a few nights he got more and more at home with the lodgers,
and even played the harp and guitar in the parlour; and Mistress
Haylark said, and the other ladies also, that he was the nicest young
man, that ever lived in my house.

“He dressed very stylish, my dear, and _would_ have his apartments
arranged, and swept, and dusted oftener than anybody else, for which
he was willing to pay ‘extra,’ he said, if required.

“The number of wax candles that young man had, and the coals, and
odds and ends of different kinds, were considerable, my dear, but
he said he had never denied himself in anything, being rich, and,
therefore, couldn’t do without them.

“The number of things which shopmen sent in, was wonderful; new boots
and shoes, new coats and waistcoats, and fine linen, until we all
began to think, at one time, he was going to make a runaway match
with Mistress Haylark’s daughter Fanny.

“For he seemed very sweet in that quarter, and Mistress Haylark
was very fond of him also; _too_ fond of him, _I_ think, between
ourselves, considering she’s a widow just as old as me almost, except
she primps and paints, and wears false back hair.

“Oh, bless you, we all liked him amazing, and he was so nicely
dressed and well behaved, and had so many ways of entertaining a room
full of company, that the first month passed like a single week.

“Although my rule is ‘weekly payments,’ he was so polite, and offered
me so many references that I felt I could trust my whole house in his
hands.

“I loaned him several sums on different occasions, as he was out of
‘small change,’ he said, and after he had been two months in the
house—oh! that I’m obliged to confess it—he, one night, suddenly
disappeared, trunks and all! without paying any one a single penny,
my dear!

“Oh, I was never taken aback so much in my whole life!

“Not that I cared for what he owed _me_, you know, although I _am_ a
poor lone widow without any natural protector, and earn every penny
by the sweat of my brow.

“Oh, it hurt Miss Josephine Smith, next door, very much, my dear; she
has never been the same girl since, for she was ‘dead on’ to him.

“Mistress Haylark was frantic almost; she had loaned him ;10, and he
walked off with her best diamond ring; think o’ that.

“How that diamond ring (‘paste,’ my dear, between ourselves) should
have come into _his_ hands is a mystery to me, without she gave it to
him, which shows how _some_ people can lower themselves when they are
man;uvring to marry off a daughter.

“But between you and me, although everybody knows that I am not given
to backbiting or detracting, which I consider mean in anybody, but
specially in a landlady talking of her own lodgers, who pay regular,
and give little trouble, I _must_ say, my dear, that I think at that
time she was trying to get the young man herself!

“Because, although my eyes are not the best in the world, on account
of the troubles I have gone through, and the many briny tears I have
shed, I _can_ see as far as most folks, and when I hear silk rustling
on a dark landing, and hear a scuffling going on, it don’t take long
for me to guess which way the wind is blowing in certain quarters
that I know of, my dear.”

“You see there are so many different kinds of people, that it takes
great experience and the patience of Job, to keep a respectable
boarding house the way it should be.

“Now, there’s Mistress Tiffler, my dear, who keeps a house just round
the corner—why bless you, I wouldn’t have a place like hers for all
the world—I can’t go by the house without turning up my nose, for
really it seems to smell of nothing else but grease and dirt.

“_Nobody_ looks clean at that house; and, as to feeding, good
gracious! you should only see what half-starved wretches they are.
Well, how can it be otherwise, my dear?

“She goes off to market, and buys up all kinds of rubbish, which I
wouldn’t touch. She boards ’em cheap, and is a regular vixen, my
dear; a perfect ‘hurricane’ as my poor, lost sailor husband used to
say.

“But then, of course, there is no comparison between me and such a
woman as that. How she gets along with the Germans, and French, and
others who live in her place, I can’t see.

“They are always having rows there, but no one can even whisper, and
say that anything of the kind ever happened to my house, except once,
when two of the lodgers, young city clerks, fell out about a servant
girl, who was rather good-looking, and knocked each other down stairs.

“You have no notion, my dear, of my troubles.

“If I have mutton as the principal dish some one grumbles, if I have
beef another sniffs and says he’s dined already.

“Then Mistress this is too lazy to come down to breakfast, and almost
pulls the bell down for Sarah to take it up to her.

“Then Miss the other, her daughter, don’t like tea nor coffee and
must have chocolate and toast; while two or three others eat hot
cakes faster than we can make ’em; and then there’s more grumbling
and threatening to leave, until it worries my very life out almost.

“I don’t care much about how the _men_ talk, you know, because I can
manage _them_.

“If their boots and hot water aren’t ready I can plead an excuse of
some kind, and even if they _do_ ‘burst out’ like, and tell you what
they think, and threaten to go, I don’t dislike ’em, because, as my
poor husband used to say, ‘after the storm there’s always a calm,’
and then _my_ turn comes.

“If they owe anything I talks like a sensible woman to ’em, and
‘rides a high horse,’ but if they don’t I only smiles, and takes no
notice.

“Oh, I can get along with the men, my dear, I always could. I would
rather have to do with _ten_ men than _one_ woman; and wouldn’t have
one in the house at all if I could help it.

“But, then, you see, my dear, men _will_ have women in the house; I
don’t blame ’em a bit, it looks natural like.

“A house don’t look right without a woman or two but; heaven keep me
from having a houseful of young women and young men!

“I tried it once, but it wouldn’t answer, my dear.

“Oh, the sorrow and vexation I had with ’em. I had my hands full, and
soon gave it up.

“Young widows in the house are just as bad.

“I abominate widows in the house from my heart, particularly when
young and handsome, although I am a widow myself.

“There’s always trouble about ’em, and they are always flirting with
some one, and getting the men into fusses.

“But what can you do, my dear? You must have _some_ one that’s
attractive to keep the men together, otherwise the place would be as
cold and cheerless to ’em as an ice-house.

“But, then, my dear, they talk so much, there’s no end to their
chatter.

“You can’t keep ’em from it, and the older they get the more they
have to say about their neighbours.

“Not that _I_ care, you know, my dear; they can talk as much as they
like for all _me_, so they pays their bills, and don’t actually
insult me to my face.

“But it is very aggravating, my dear, to see ’em chatting and
whispering in each other’s rooms, passing unkind remarks behind one’s
back, and appearing all smiles and friendly like before your face.

“It don’t matter what you do for ’em, my dear, they will talk about
you; and, although I’m no eavesdropper, and wouldn’t listen at any
one’s door for all the world, I _do_ know certain things of certain
parties, which would surprise certain quarters, if it was only
whispered in their ear confidentially, my dear.

“But I’m _not_ one of that kind; I know my position too well for
that, my dear, and wouldn’t lower my dignity by peeping into their
rooms when they are out, not me! or prying into boxes and drawers,
and rummaging about with their work-boxes and private notes. No
indeed, nothing of that kind in my house, my dear.

“If they meets me on the landing and says,

“‘Dame Worthington, will you come in for a few moments?’

“I always says,

“‘Certainly, with pleasure, Mistress Perkins; how do you do this
morning ma’am? you are looking very well, I never saw you look so
young and captivating, indeed I didn’t. Come in! of course I will,
for a few minutes, to have a friendly chat, like, about old times.’

“But I always says,

“‘Please don’t offer me any refreshment, Mistress Perkins,’ I says,
‘because my stomach is weak, and I can’t stand it; a thimbleful of
brandy would knock me over, my dear, in a minute.’

“Because a glass of ginger wine don’t cost _much_, you know, my dear;
and if you accepts _their_ little deceitful offers, they always takes
advantage of it to wear the very legs off the poor servant girl, and
me too, if I’d let ’em.

“But I lets ’em ring away till tired, and takes no notice, until they
comes down stairs themselves, and then when they knocks at my door,
I seems surprised not to hear the bell, and then they gets what they
want.

“Bless you, my dear, if something wasn’t done, we should wear the
stairs out.

“First there’s old Mr. Brown upstairs, he wants hot water
half-a-dozen times a day and can’t hear the dinner bell without it is
rung outside his door.

“Mistress Perkins is always in want of something, and that wretched
pet dog of hers is _always_ causing trouble.

“It was only the other day I missed a beefsteak off the kitchen
table, and at last I traced it upstairs to Mistress Perkins,’ door,
where the dog stood growling and showing his teeth, until in fright I
upset the servant maid and her pail of water, and fell headlong down
stairs.”

The smiling old scoundrel, Sir Andrew, would sit and listen to the
good old dame, as she recounted her trials and troubles, and would
nod in approval as meekly as a lamb.

But he was a deep designing old villain, as we shall see.

It is true that the old dame had fallen downstairs and seriously hurt
herself and was then very ill.

He also had learned that, in some way, she was a very distant
relation of his, and the only one then living.

This discovery greatly surprised old Dame Worthington, and Sir
Richard Warbeck also; but the cunning scoundrel supported his
statement to relationship with so much plausible, but fictitious,
evidence that both Sir Richard and Dame Worthington took the cunning
Scotchman into their confidence.

Sir Andrew had now “the game in his own hands,” he thought, and he
also came by the information, that should Sir Richard die first,
_all_ his property, if Phillip Redgill was proved guilty of the
crimes of which Captain Jack accused him, would all go to Charley,
Ned Warbeck, and Dame Worthington.

“As she has made her will already,” thought Sir Andrew, “and left
me a small sum, and the rest to the Warbecks, it would not be very
difficult to get the will altered altogether in _my_ favour,

“_And poison her!_”

This devilish design he resolved to put into execution.

He was very attentive to old Dame Worthington, and would suffer no
one, as a “relation,” in the absence of Sir Richard, to administer to
her any medicine, however simple.

With these opportunities in his hand, Sir Andrew made good use of his
time.

He never allowed a chance to pass him, but, day by day, was gradually
poisoning her.

The old dame got weaker and weaker every day.

The doctors could not make it out.

Yet the sole object of her thoughts was the adventurous stray one,
Ned Warbeck, “her favourite boy.”

While propped up in her chair, one day in the parlour, and surrounded
by her friends, she was continually speaking of her “poor sailor
boy,” Ned, when a gentleman, who was present, said,

“Well, madam, I know not who your young favourite is, but I am a
sailor myself and love the profession.”

“It is a compliment to me to hear you speak in such glowing terms of
our gallant tars.

“And the bravest of them all is Ned Warbeck, I know,” said the old
dame with a flushed cheek.

“Of course he is,” said old Sir Andrew, trying to smile, but at the
same time, congratulating himself at the potent power of the secret
poison he was daily administering for the sake of the good old dame’s
money. “Ned Warbeck, of course he is the bravest of the brave,” he
muttered, “there isn’t a lad in all the king’s navy like to him.”

“Ned Warbeck?” said the stranger, in astonishment.

“Yes, do you know him?” asked the good dame, in great curiosity.

The stranger did not answer, but said, “If you will only listen, I’ll
tell you something that will gratify you.”

So saying, he lit his pipe again, and commenced his story round the
crackling winter fire.




CHAPTER XXXII.

  A LEAP FOR LIFE—THE BRAVERY OF A YOUNG MIDDY—THE TALE STARTLES ALL
  PRESENT—WHO IS HE?


“The last cruise I made in the Channel was in search of the Skeleton
Crew, in the ‘Diamond’ frigate, ‘Trumps,’ as we sometimes used to
call our gallant ship.

“We had been tacking and filling for several weeks on the western
coast in search of Death-wing’s phantom ship of smugglers, and,
during that time, we had had some pretty heavy weather.

“When we reached Flamborough Head, there was a spanking wind blowing
from west-south-west; so we squared away, and without coming to at
the Head made straight for old Hull, the general rendezvous and place
of refitting for our squadrons in the German Ocean, because smugglers
are plentiful there.

“Immediately on arriving there, we warped in alongside the quay,
where we stripped ship to a girt line, and gave her a regular-built
overhauling from stem to stern.

“Many hands, however, make light work.

“In a very few days all was accomplished.

“The stays and shrouds were set up, and new rattled down; the yards
crossed, the running rigging rose, and sails bent.

“And the old craft, fresh painted and all a-taunto looked as fine as
a midshipman on liberty.

“In place of the storm stumps which had been stowed away among the
booms and other spare spars amidships, we had sent up top-gallant
masts and royal poles, with a sheave for sky-sails and houst enough
for sky-scrapers among them.

“So you may judge the old frigate looked pretty taunt.

“There was a Dutch line ship in the harbour, but though we carried
only thirty to her forty guns, her main-truck would hardly have
reached to our royal mast-head.

“When we had got everything ship-shape and man-of-war fashion, we
hauled out again, and took berth about half a mile from the quay.

“What little wind we had had in the fore part of the day, died away
at noon, and though the first dog-watch was almost out, and the sun
was near the horizon, not a breath of air had risen to disturb the
deep serenity of the scene.

“Even on board our vessel a degree of stillness unusual for a
man-of-war prevailed among the crew.

“It was the hour of the evening meal, and the low hum that came from
the gun-deck had an indistinct and buzzing sound.

“On the top of the boom cover, and in the full glare of the sun, lay
a tall negro, ‘Black Jake’ the jig-maker of the ship, and a striking
specimen of African peculiarities, in whose single person they were
all strongly developed.

“His flat nose was dilated to unusual width, and his ebony cheeks
fairly glistened with delight, as he looked up at the gambols of a
huge ape, which had been entrusted to our care to take to Plymouth,
and which, clinging to the main-stay just above Jake’s, the big
negro’s, woolly head, was chattering and grinning back at the
‘Darkie’ as if there existed some mutual intelligence between them.

“I was on watch on deck, and standing amusing myself by observing the
antics of the black and his congenial playmate the ape, but at length
tiring of the rude mirth, had turned towards the taffrail to gaze on
the more agreeable features of that scene.

“Just at that moment, a shout and a curse burst upon my ear.

“Looking quickly round to ascertain the cause of the unusual sound on
a frigate ship, I was horrified at what I saw.

“The commodore was on board that day with his wife, child and nurse.

“The nurse and child had just come out of the Captain’s state cabin,
when Jacko the ape, being teazed by the negro, plunged wildly towards
the nurse, broke his chain, seized the commodore’s infant boy, and
with a terrific scream rushed up the rigging with it!

“This was a most horrible predicament, for the ape was only half
tamed!

“A single glance to the main-yard explained the occasion of Jake the
negro’s shout and curse.

“The nurse had been coming up from the cabin when Jacko perceiving
her near him, broke his thin chain, dropped suddenly down from the
main-mast and running along the boom cover seized the nurse’s cap
from her head, frightened her into a fit, and seizing the child,
immediately darted up the main-topsail sheet, and thence to the bunt
of the main-yard, where he now sat grinning and screeching most
horribly, tossing the child about and each moment threatening to kill
it.

“But one of our young midshipmen, a great favourite on board, who was
a sprightly active fellow, and called Ned, though he could not climb
so nimbly as an ape, yet had no mind to let the child suffer or be
strangled without an effort to regain it, and kill the monster.

“Perhaps he was the more strongly excited to make chase after Jacko
and the child, from noticing how much the commodore had praised him
for former acts of bravery, and by the loud curses of the nigger
Jake, who seemed suddenly horror-stricken at what had happened,
because it might have been thought that he had been the main cause of
the sad occurrence by teasing Jacko.

“‘Ha, you rascal Jacko, hab you no more respect for de commodore den
to steal his child? We bring you to de gangway, you black nigger, and
get you a dozen on de bare back for a tief, and afterwards skin you
alive.’

“The ape looked down from his perch, as if he understood the threat
of the negro, and chattered a sort of defiance, showing his teeth,
and each instant seemed as if he would bite the crying infant.

“‘Ha, ha! Massa Ned, he say you must ketch him ’fore you flog him,
and it’s no so easy for a midshipman in boots to ketch a big ape
barefoot.’

“A red spot mounted to the cheeks of Ned, as he cast a glance of
offended pride and contempt at Jake, and then sprung across the deck
to Jacob’s ladder.

“In an instant he was half-way up the rigging, running over the
ratlines as lightly as if they were an easy flight of stairs.

“The shrouds scarcely quivered beneath his elastic motion.

“In a second more his hand was on the futtocks.

“‘Massa Ned,’ cried Jake, who sometimes, from being a favorite,
ventured to take liberties with the younger officers.

“‘Massa Ned, you best crawl through the ‘lubber’s hole;’ it take a
sailor-man to climb de futtock shroud.’

“But he had scarcely time to utter his pretended caution before Ned
was in the top.

“The infuriated ape, in the meantime, had awaited the gallant
middy’s approach, until perceiving he held a glittering dirk between
his teeth, he began to chatter and scream, and toss and twirl the
screaming infant about, until each moment seemed to be its last.

“The sight was sickening, for no one knew how to catch the ape.

“He might at any moment, in his fury, have dashed the infant’s brains
out against the mast.

“No one dared to fire, for the same shot might have killed the child.

“Besides, if the ape had been wounded, he would then have surely
killed the babe for revenge.

“Gallant Ned had nearly got up the rigging, when the ape clasped the
baby more firmly, and, running along the yard to the opposite side of
the top, sprang up a rope, and thence to the topmast back-stay.

“Up this it ran to the topmast cross-trees, where it again quietly
seated itself and resumed its work of scratching the baby’s head, and
pulling its clothes to pieces.

“The cries of the child were now ear-piercing and heartrending.

“For several minutes I stood watching the gallant young middy follow
Jacko the ape from one piece of rigging to another, the ape all the
while seeming only to exert such speed as was necessary to elude its
pursuer, and pausing whenever the latter appeared to be weary of the
exciting chase.

“All on deck were breathless with excitement.

“At last, by man;uvring thus, the mischievous animal, which looked
now more ferocious than ever, succeeded in enticing the gallant young
middy as high as the royal mast-head.

“Springing suddenly from place to place, the chattering ape climbed
the sky-sail pole, and, to the horror of every one, was actually
tying, and did tie, the child on the main truck, a small circular
piece of wood on the loftiest mast, and at a height from the deck so
great that it made one dizzy to think of it.

“A shout of horror ran through all the crew.

“The ape had succeeded in tying the child with its own clothes on to
the highest point of the tallest mast, and there it was, swaying to
and fro, and in danger each second of falling off and being crushed
to atoms.

“The cries of the mother were heartrending.

“Having done this amount of mischief, Jacko ran nimbly down to the
fore-top gallant mast-head, thence down the rigging to the fore-top,
when, leaping on the fore-yard, it ran out to the yard-arm, and there
began capering about, chattering, screeching, and making the most
hideous noises.

“The young middy was completely tired out with chasing Jacko, to save
the child; but, unwilling to return to the deck while the child was
in such unearthly danger, he took deliberate aim at the ape, and shot
it in the head.

“The infuriated monster was only wounded, but with a scream it rushed
at the brave middy, and there, in the rigging, took place one of the
most awful fights man ever witnessed!

“The excitement on board was now something awful and intense.

“Every moment it was thought that the gallant lad would be killed or
crushed to death by the infuriated monster.

“Men on all sides rushed to his assistance.

“But before they climbed half-way up, the gallant middy stabbed the
ape and ran it through and through with his sword.


  GIVEN AWAY!!

  SCENES,
  SHEETS OF CHARACTERS,
  AND A
  LARGE STAGE FRONT FOR A NEW PLAY,
  CALLED
  “ALONE IN THE PIRATES’ LAIR.”

  _READ THE “BOYS OF ENGLAND,”_
  AND
  SECURE THE ABOVE MAGNIFICENT GIFTS.

  ONE PENNY WEEKLY.

[Illustration: WILDFIRE NED’S ATTACK ON THE SKELETON CREW.—SEE NEXT
NUMBER.]

“Dark gore stained the snow-white decks.

“The next moment, with a loud scream, Jacko fell a lifeless, mangled
mass upon the deck.

“Loud shouts recognised the middy’s victory.

“But his most dangerous task was yet before him.

“None of us expected he had the strength to reach the main truck and
rescue the child, but while I turned my head in sickened horror, I
was suddenly startled by a cry from Black Jake—

“‘Oh! massa, massa! Massa Ned, the middy, is on de main truck!’

“A cold shudder ran through my veins as the words reached me.

“I cast my eyes upwards to the dizzy height.

“It was too true.

“There, up aloft, and looking like a speck, the gallant lad climbed
and held on to the main truck.

“There was nothing above nor around him but the empty air.

“But still he climbed.

“One moment more, and he has saved the child!

“A loud cheer greets him as he unties the little thing, and he waves
his cap.

“But why doesn’t he come down with the baby?

“He cannot!

“He is too weak to attempt it!

“What must he do?

“He climbs on to the top of the main truck.

“He sits on the round piece of wood, which, from the deck, looks no
bigger than a button.

“Dreadful daring!

“If he should attempt to stoop, he has nothing to take hold on.

“Nothing was within reach beneath him but a long, smooth, naked spar,
which even then bent with his weight.

“Any attempt to get down with the child would be almost certain death.

“He would lose his balance and be dashed to pieces!

“Such was the nature of the thoughts of everyone on board, as they
gazed at the adventurous youth up aloft.

“The parents of the child were now almost frantic.

“They had to be led into the cabin, for they were well-nigh crazed
with fear.

“What was to be done?

“No one dared to go up after him, for the spar even now bent under
his weight.

“I looked up, and half thought I could see the brave lad’s limbs
tremble and his cheeks all red with excitement.

“Each second I thought would be his last.

“I could not bear to look at him, and yet could not withdraw my gaze.

“I myself had the sensation of one about to fall from a great height.

“Making a strong effort to recover myself, like a dreamer who fancies
he is shoved from a precipice, I staggered up against the bulwarks.

“When my eyes turned from the dizzy height to which they had been
riveted, sense and consciousness came back.

“I looked around: the deck was crowded with every man and boy in the
ship.

“All the officers had now heard of the young midshipman, and hurried
from their berths below to witness the appalling sight.

“Every one, as he looked up and beheld the perilous, hopeless
condition of the gallant midshipman and child, turned pale.

“Once a lieutenant seized a trumpet, as if to hail the middy up in
the clouds, but, he had scarcely raised it to his lips, when his arm
dropped again, and sank beside him, as if from sad consciousness of
the perfect uselessness of what he had been going to say.

“Every eye was now turned upward.

“All was dead silence.

“‘What is he doing?’ said one.

“‘He is tying the child firmly on his back.’

“‘He is strapping it tightly with his belt.’

“‘Well done.’

“‘Gallant lad.’

“‘See how he rocks.’

“‘What will he do next?’

“‘Death is certain for both, or it is a miracle.’

“Thus whispered one to another, as they watched the brave youth now
more intently than ever.

“At this moment there was a stir among the crew about the decks.

“Directly after another face was added to those on the quarter-deck,
it was that of the infant’s father, the appalled commodore.

“He had come from the cabin in great haste, and without having been
noticed by a single one of the crew, so intense and universal was
the interest that had fastened every gaze upon the spot where the
intrepid Ned now stood, trembling on the awful verge of fate!

“The commodore was a dark, austere man; and it was thought by some
of the midshipmen that he entertained but little affection for the
gallant Ned.

“However that might have been, it was certain he treated him with
precisely the same courtesy and discipline that he would any other of
the young officers.

“If there was any difference at all, it was not the least in favour
of Ned, for young Warbeck, if anything, was ‘too fast.’

“Some who studied his character closely, affirmed that he admired
young Ned as he might have done his own son, but not too well to
spoil him. For Ned intending himself for the arduous profession in
which the commodore had himself risen to fame and eminence, the old
sailor thought it would be of service to him to experience some of
its privations and hardships at the very outset.

“The arrival of the commodore upon the scene now changed the
direction of several eyes, which now turned on him to trace what
emotions the danger of his infant son would occasion.

“But there scrutiny was foiled.

“By no outward sign did he show what passed within.

“Immediately on reaching the deck, he had ordered a marine to hand
him a musket.

“With this, stepping aft, and getting on the look-out block, he
raised it to his shoulder, and took a deliberate aim at his infant
son and Ned, at the same time hailing him without a trumpet, in a
voice of thunder.

“‘Ned,’ cried he, ‘jump! jump overboard! or I’ll fire at you!’

“The gallant lad did not hear what was said, and seemed to hesitate!

“It was plain that he was tottering from intense weakness, for his
arms were thrown out like one scarcely able to retain his balance.

“The old commodore raised his voice again, and, in a quicker and more
emphatic tone, cried out,

“‘Jump! ’tis your only chance for life!’

“The words were scarcely out of his mouth before the gallant boy
seemed to leave the truck and spring out into the air!

“A sound between a shriek and a groan burst from many lips.

“The father spoke not—sighed not.

“Indeed he did not seem to breathe.

“With a rush like that of a cannon-ball, the middy and his precious
burden descended to the water.

“Before the waves closed over them, twenty stout fellows, among them
several officers, had dived from the bulwarks.

“Another short period of bitter suspense ensued.

“He rose.

“He was alive!

“His arms are seen to move!

“He struck out towards the ship!

“And despite of the discipline of a man-of-war three loud huzzas, an
outburst of unfeigned and unrestrainable joy from the hearts of our
numerous crew, pealed through the air and made the welkin ring.

“Till this moment the old commodore stood unmoved.

“The gallant middy and the child were safe!

“The eyes that, glistening with pleasure, now sought his face, saw
that it was ashy pale.

“He attempted to descend the horse-block, but his knees bent under
him.

“He seemed to gasp for breath, and put up his hand, as if to tear
open his vest, but, before he could accomplish his object, he
staggered forward, and would have fallen on deck had he not been
caught by old Black Jake.

“He was borne into his cabin, where the surgeon attended him, whose
utmost skill was required to restore his mind to its usual equability
and self-command, in which he at last happily succeeded.

“As soon as he had recovered from the dreadful shock, he sent for the
gallant Ned and had a long confidential chat, but so overpowered was
he, that he could only grasp Ned’s hand, as he said in a faint voice,

“‘Heaven bless you, my lad; you have proved yourself a hero, and
worthy of the profession you have chosen. I shall write to the
Admiralty directly and inform them of your grand feat, and I have
no doubt promotion will attend it. At all events, Ned, accept my
heartfelt thanks.’”

“‘You have made an old man happy and young again.’”

       *       *       *       *       *

“A most gallant deed,” said the old dame.

“Yes, worthy of the Spartans,” chuckled Sir Andrew.

“You said the name of the ship was—”

“The ‘Diamond.’”

“Why, that was the vessel in which young Warbeck sailed with
Lieutenant Garnet.”

“I know it was,” said the stranger. “She has had a most successful
cruise against the Skeleton Crew and the smugglers, and chief among
those who distinguished themselves, both afloat and ashore, was the
same gallant young middy I have been speaking to you about.”

“He must be an heroic boy, whoever he is, and he is called Ned, too,
eh?”

“We used to call him Wildfire Ned,” said the stranger, laughing; “he
is a lieutenant now, and on his way to London.”

“It _must_ be Ned Warbeck, then,” said several.

“It was none other,” said the stranger, laughing; “and I commanded
the ship; my name is—

“Captain, late Lieutenant, Garnet.”




CHAPTER XXXIII.

THE DISCOVERY OF FAMILY PAPERS BY WILDFIRE NED.


The first thing which Ned did, when he arrived in London, was to
report himself at the Admiralty, where many old naval officers of
great reputation met and congratulated him on the great success
which had attended him and Lieutenant Garnet in fighting against the
Skeleton Crew.

Honours were showered on him everywhere he went.

Yet he was not happy.

He had neither father nor mother, nor any single relation in the
world.

Sir Richard Warbeck he knew, and felt in his heart, was only a friend
to him, and not an uncle.

Who was he, then?

“Am I lowly or highly born?” he thought.

He felt that he must have sprung from a superior stock.

Yes; but how?

Was he entitled to any great estates in his own right?

He felt that there was some dark, deep mystery hanging over him.

He would have given the whole world to unravel it.

But he could not.

Sir Richard’s manner had always been very kind, good, and fatherly.

But still with all that it was strange.

His manner, it might be said, was like that of a man who knew some
grand secret, and yet would not reveal it!

“When King Charles the First was beheaded,” Ned thought, “the
Cromwellians drove many rich and powerful nobles from the land, and
confiscated all their great estates.

“Suppose that my father was one of these!

“He might have been a noble! Who knows?” thought Ned; and as this
conviction flashed across his mind, he resolved to let no chance pass
by in order to find it out.

“Who was my father?” Ned had often asked of Sir Richard.

The old man smiled, but answered not.

The more he repeated this question and was put off, the more he
resolved to find out the grand secret.

All he could find out was this:—

“I do not wonder that you and Phillip Redgill can never agree,”
old Sir Richard would say; “for your families have always been at
daggers’ points for centuries.”

“Indeed!” Ned would say, “how?”

“How I cannot explain yet,” was the invariable answer. “When you are
twenty-one years old, you may know more; but this much I will tell
you, Ned, that old Redgill, Phillip’s father, hated your father much
worse than you do Phillip.”

“How I cannot explain!” repeated Ned often, when in the cosy library
at Darlington Hall, conversing with the old knight in long winter
evenings. “How! Why, tell me all.”

“You are too young yet; one day you will find out all if you live to
be old enough!”

“If I only live to be old enough,” thought Ned; “often and often
those words sound ominously; but if I am spared I’ll find it out
before I am twenty-one years old. I am man enough now for anything;
and if any wretch still lives who has acted the traitor towards my
father, let him tremble.

“There has always been bad blood between the Redgills and my father’s
family, eh! so the old knight says; then my name is not—it cannot be
Warbeck!”

Wildfire Ned was almost driven mad at the thought of this grand
family secret.

“Why do they conceal my real name? Who knows, I might be the son of
some lord!”

With these thoughts ringing in his head Ned Warbeck directed his
footsteps to the town house of the old knight, which was situated in
Mayfair.

The servants rejoiced at his return, but Ned was moody.

Sir Richard was out, but where he had gone to no one could tell.

He heard the news about his brother Charley, and of Redgill’s
villany, and he swore like a true tar thereat.

He paced the library up and down, and cast his eyes first to one old
dusty book-shelf and then to another, but he did not care to remain
in the place; it was so cold and comfortless.

“I always thought that this old library was haunted,” thought Ned,
“and I never liked it.”

He was about to leave when his foot struck against something in the
floor.

To his amazement one of the boards of the flooring sprung up.

He had trod upon a secret spring!

To his still greater astonishment he discovered a small old oak chest.

It was bound with clasps and bolts of brass.

It had six padlocks on it.

“This is some hidden treasure,” thought Ned.

He pulled out the small chest, and, after locking himself in, began
to prize open the chest.

With much perseverance and labour he succeeded at last in breaking it
open.

It contained nothing but a packet of musty, dusty papers.

“What can this mean?” thought Ned.

He eagerly seized the bundle, and on the outside read,

“Family papers; not to be opened until the death of Sir Richard
Warbeck. They then belong to the heirs of the celebrated Sir Edward
Lancaster, who was banished from the kingdom by Cromwell. The
enclosed is a short sketch of his rise and fall in the state, and
of the origin of the Skeleton Band; how, and when, and where it was
formed. Some of the names mentioned are not the right ones. The
key to the proper names can be found elsewhere on the death of Sir
Richard Warbeck.”

“Strange!” thought Ned; “why, what mystery is here? Some grand family
secret. It may be useful for Charley and myself to know this.

“Sir Edward Lancaster,” sighed Ned; “I have heard of him. But surely
that is not my name? I wonder if any mystery hung over my father’s
early career, like my own?”

In great mental excitement he locked and barred the old library
doors, tore open the packet, and read, with a trembling hand,—


A STATE SECRET. THE KING’S BASTARD.

“The evening sun was flashing in the west, shedding streams of
many-coloured glory on the forests and plains surrounding one of
England’s fairest villages, and the red brick walls and tower of a
quadrangularly built military college threw a deep black shade on
the grassy sward and gigantic trees, through which grand walks and
carriage drives intersected and united at the heavy iron gates.

“Equestrians galloping along the dusty roads would wheel and halt, or
form their position on the hill, gazing intently towards the quiet
college grounds.

“But as the gates were yet closed, they resumed their riding,
chatting in twos and threes, seemingly impatient for the evening bell
to toll.

“One of the boldest and most fearless of the equestrians turned
her head frequently to the silent distant tower, and spurring her
noble animal into a sweeping gallop, dashed past the sombre gates at
headlong speed, her face aglow with the ruddiness of health, and her
auburn tresses flowing in girlish negligence upon her shoulders.

“The porter at the college gates, with grey hair and stooping gait,
slowly unlocked the ponderous portals with solemn movement, and as he
furtively looked at the fearless girl, with whip on high, galloping
through the dust at break-neck speed, he devoutly prayed for her
safety.

“Despite the pious porter’s fears, Lady Emma Bray rode along the
road, turned up the forest carriage drive of an elegant neighbouring
hall, and without stopping, leaped the gate, to the great
astonishment of several rustics at the plough, and suddenly halted
before the door.

“Throwing the reins carelessly over a gate-post, she tucked up her
dark-green riding habit, and laughingly tripping along the grassy
sward, advanced towards a grey-haired old gentleman, who, with coat
unbuttoned and slouched hat on head, sat under a peach tree, with his
legs resting against the trunk, reading and puffing a clay pipe.

“‘Wake up, colonel!’ she said, laughing, lightly touching him across
the shoulder with her riding-whip. ‘I’m come to see Clare. I want her
to go with me to the parade. What say you, uncle?—will you escort us?’

“Before he could reply, Lady Emma kissed him, and passed into the
house singing; and going into the parlour, sat down to the harp, and
dashed off ‘Long live the King,’ with great gusto.

“‘Where’s Clare?’ she asked of a maid—‘Gone to church! Bother!
disappointed again. Why, Clare’s _always_ at church. Heigho!’

“She flung the music aside, and sat tapping her boots with the whip,
while rocking and rolling in an arm-chair, which was in perfect
keeping with the costly and elegant rosewood and blue with which the
apartment was furnished.

“Lady Bray was re-adjusting her brown gauntlets, and about to depart,
when Colonel Temple sauntered into the room with a hound at his
heels, which immediately began to caress the young lady.

“‘A penny for your thoughts, lady,’ said he, laughing. ‘There, don’t
look so cross, pet, or I shall imagine we are not friends.’

“‘I’m not cross, uncle; but you know it is so provoking to be
disappointed.’

“‘Well, well, pet, cheer up! When the college breaks up for the
season, we’ll have plenty of fishing and hunting, and picnics without
end. I didn’t know that Clare was out until you inquired—gone
visiting some poor folks, I suppose, as usual. At church! Well, well,
what a girl she is. She’ll soon be back again.’

“‘No, I’m sure she won’t, uncle, if she’s gone to church, for she’s
the greatest girl for praying I ever saw.’

“‘I know it’s all very admirable in one’s character,’ said young Lady
Emma, moving about the apartment, and arranging her disordered hair
in the mirror; ‘but I could not kneel so long as Clare does—no, not
for all the world. Come, uncle, you mustn’t laugh and go away in that
manner; I want you to escort me to the parade this evening. I’m sure
you’ll not refuse—besides, we shall be sure to meet Clare. I’ll go
into the cathedral and fetch her, if we don’t meet her on the way.
I know where to find her; in a snug little pew, shut out from all
observation.’

“As blue-eyed, oval-faced Emma, with her radiant looks and careless
manner, took the old colonel’s arm, and proceeded, with laugh and
joke, through the forest-path towards the small town lying in the
valley, they soon came to the cathedral, and the colonel stopped.

“The great door being slightly ajar, Emma stepped lightly in, and its
quiet calm and beauty arrested her hurried, impetuous gait.

“Evening service was over.

“The sinking sun shed its rays through stained-glass windows, and
streams of blue, white, orange, purple, and pink fell in varied
beauty upon its doric columns and tiled floors.

“The slightest sound was audible, and as the boughs of chestnut trees
swayed against the windows, and the birds warbled their even-song,
each rustle and note echoed through the edifice.

“Emma slowly closed the creaking door, and, stealthily stealing
forwards, discovered Clare, whose pale face and dark eyes were raised
in deep meditation.

“A touch and gesture were all that passed, and Clare rose slowly and
left the place with noiseless step.

“‘Not go to the grand military parade, child?’ asked the colonel,
when Miss Clare had joined them. ‘You used to be amazingly fond of
such things a few months ago. Come, Clare, Lady Emma has been waiting
for you ever so long.’

“Lady Emma looked inquiringly into Clare’s face, as they walked side
by side, and seemed grave and vexed.

“‘Well, then, cousin, as you are indisposed, the colonel, I know,
will excuse you. I shall call about seven, and spend the evening with
you.’

“Lady Emma and the colonel walked on in silence, until the latter
remarked,

“‘She’s the only one left to me now. Sons and daughters have gone
from home—some are in the clay, others are married. My whole life
and soul are centred in her, Lady Emma, and it grieves me to see her
looking so thoughtful of late. I wish she was as gay a romp as you.’

“Lady Emma did not speak, but seemed deep in thought until they
reached the college parade-grounds, where numbers of gay visitors,
broken up into small groups, gave variety and animation to the scene.

“Lady Bray was soon recognised by acquaintances, who laughed and
chatted round the white-haired colonel as if they were all his
children.

“The bell tolled the hour, and soon there issued from the various
wings crowds of military students, tired with the lectures of the day.

“The drums beat, the band assembles, and soon there come upon the
ground hundreds of students in gay uniforms, who, with sword and
musket, fell in, and immediately go through a series of battalion
movements, in quick and double time.

“The precision of step and erect soldierly bearing of the collegians
elicited applause; and as platoons filed past and wheeled into line,
broke into columns of company, and marched in quick or double time,
the glittering of the bayonets, the waving of banners, and harmonious
strains of the band, was a spectacle that called forth the applause
of all present.

“So that when the whole line advanced, halted, and presented arms
to numbers of the fair sex screened under the colonnade of trees,
enthusiasm reached its height; and the drill and parade passed off
with much ;clat.

“As soon as the troops marched out of the quadrangle to the armoury
at the rear, the visitors slowly dispersed.

“Many of the students obtained a few hours’ leave, so that when all
dispersed to their residences in town or in the outskirts, there were
but few ladies unaccompanied by relations or friends in uniform.

“Colonel Temple and Lady Bray were the object of much attention; and
as the old hero was an especial favorite with all, he insisted upon
taking some half dozen or more of the young ladies to his house to
supper.

“Each lady was gallanted, so that as the white-headed old soldier
went along the forest walk, he looked more like a patriarch leading
forth his children’s children, than a gay-hearted, brave colonel of
dragoons.

“‘Here we are, girls,’ said the colonel, opening the gate and
admitting his young friends, here we are, young gentlemen, make the
place your own as much as you like, only don’t hurt my conservatory,
else Clare will never forgive you.’

“‘Now, then, Nance,’ shouted he, calling to the housemaid.

“‘Now, then, Dick, bestir yourselves; tell Miss Clare there’s troops
of friends come to see her; make supper ready quick as possible; and
one of you go down to town and bring up a band to play for us. I know
the girls’ll like a dance.’

“While the good old man was thus bustling about, frightening the big
cook and the butler with a multitude of orders, pale-faced Clare came
forth to welcome her many friends; and from the fondness of caresses
bestowed upon her by the females, and the hearty gallant behaviour of
the gentlemen, her manner became embarrassed.

“Her hair fell loose from continual hand-shaking, and her face was
all radiant with blushes.

“‘I’m really glad to see you all; this is _quite_ a surprise. Come
in Mollie. How do, Lizzie? Ah! Josephine, dear. Come in, gentlemen,’
said Clare bustling about. ‘I’m so glad you’ve come.’

“And while she bustled about, giving orders to various servants, Lady
Bray helped her to do the honors of the house (for the colonel was a
widower), and made every one at home.

“Music was the order of the evening, and ere long, harps, flutes,
violins, and voices were good-humoredly engaged in quartettes and
chorusses.

“The colonel was in his element.

“He was here, there, and everywhere; ordering this, and arranging
that, for the evening dance.

“His anxiety was so great to please the young people, and he seemed
so flurried with his preparations, that he was red and perspiring,
while two or three ‘merry imps’ of young girls, were following him
about, doing their utmost to confuse or amuse him.

“The large and small drawing-rooms were thrown into one; numberless
wax tapers were arranged in groups, with vases of newly plucked
flowers, and all bade fair for a pleasant party, in which English
youth so much delight.

“Cook, with some half dozen assistants, was squabbling over her
numerous pots and pans.

First one dish was upset, and then another, until the whole culinary
department seemed in a state of haste, noise, bustle and confusion.

“As soon as it became known that the band was going to Colonel
Temple’s house half-a-dozen or more couples of both sexes hurried
thither uninvited, for the colonel’s friends never waited for
invitations in those good old times, and kept dropping in until the
fine old gentleman sat under the verandah laughing and smoking his
pipe in a state of bliss.

“Supper had long been over, and here and there along the garden walks
couples strolled, laughing in the moonlight, while the sounds of
music were issuing from the drawing-room, at the windows of which,
opening on the lawn, stood here and there, one or two, enjoying the
cooling breeze of the lovely summer night.

“All was gaiety and pleasure; servants were flying hither and thither
with trays, decanters, and every sort of refreshment, and more than
one rogue of a servant hid behind some door to pay his respects to a
half-emptied bottle of wine.

“Clare, with noiseless step and busy air, was studying the comforts
of her friends and companions, while Lady Bray, all animation and
gaiety, was the life and soul of the party.

“Clare was beloved by all for her gentleness and exalted virtues,
while Lady Bray was admired for dashing manners and beauty of feature.

“The lady guests would cluster round Clare, and kiss and toy with her
as if she was their sister, while gentlemen took pleasure in courting
the company of Lady Emma, who, perfectly conscious of her charms, was
pleasantly teazing them with coquetry and wit.

“There was one other of the party, however, who treated the
attentions of all with indifference. She moved hither and thither,
preoccupied in thought, and at last sought the verandah, where her
father, Lord Cavendish, was smoking with the colonel and other old
people, discussing politics.

“Taking a foot-stool she sat between the colonel and her father,
resting her head on the farmer’s knee, looking at the cloudless sky.

Josephine Cavendish was the great favorite of Clare and Lady Emma,
but somewhat younger than either.

“She was timid in strange company, and, except when seated at her
harp, studying alone, was perfectly out of place. She was, in truth,
a child-like contemplative, who blushed at the rustle of her own
dress.

“Hour passed hour, and so the party continued, and stragglers dropped
in one by one, until, by eleven o’clock, the rooms were filled with
dancers, card players, and persons promenading up and down the wide
verandahs, vine walks, orchard shades, or the long stone passages of
the house.

“It seemed a family gathering.

“Every one knew every one; no introductions were necessary; all were
at home, and everything proceeded harmoniously and pleasantly.

“The lights of the village had long flickered and died.

“The college chimes tolled the hour of midnight; the broad landscape
of field and forest lay bathed in moonlight, and one by one the
visitors dispersed.

“Some on horse, others on foot, and more in broughams and
carriages—all had disappeared down the carriage drive into the forest
path, and the receding sounds of their gaiety and ringing laughter
fell faintly on the ear.

“The household had long retired to rest.

“All was still.

“Clare alone was awake.

“By her open chamber window the pale-faced girl sat, gazing abroad
upon the silvery landscape, deep in thought.

“Boughs of lofty chesnut-trees, swaying in the breeze, swept against
the house.

“Perfume from gardens and orchards filled the air.

“Time passed slowly on; troubled with thoughts and misgivings that
cankered her heart, she wept.

“Rousing from melancholy lethargy, she rose, and in part disrobed,
as she gazed in the mirror upon her pale and thoughtful face,
half concealed by heavy masses of raven tresses, loose about her
shoulders. In dishabille as she was, she sat beside her snow-white
bed.

“She rose, and, deep in thought, with dishevelled hair and flowing
garments, clasped her hands and moved her lips, as she gazed on the
dark and lofty towers of the distant college.

“How long she sat communing thus alone, or the nature of her
thoughts, none can know.

“But as the moon was dipping beyond the trees, her door noiselessly
opened, and closed again, and there flitted across the floor towards
her a figure in white. It was Lady Bray.

“‘A thousand pardons, dear Clare!’ she said, embracing her. ‘I could
not sleep—you seem so changed of late, I fear you are unwell, and
wish to conceal it from both your father and me! Oh, Clare, if you
only knew how much I love you—how your father idolizes, and every
one doats upon you—I’m sure you would be more happy.’ (No response).
‘Come, Clare, my dear, dear cousin, tell me what it is. There is
nothing in the world that is too good for you; all that wealth and
affection can do is already yours, and yet you, to whom the best and
wealthiest have bowed and begged—you, my cousin, who are the idol
of all—you who should be the happiest of all—you, dear Clare, seem
unhappy—sorrow is gnawing at your heart; make me your confidante,
darling, tell me all!’

“Clare spoke not, but smiling at the downcast eyes of her cousin,
kissed her on the forehead, and soon retired to rest.

“‘Tell me nothing!’ thought Lady Emma, when in her own room,
pondering; ‘yet it _cannot_ be; but if it _should_ be so—oh, poor,
poor Clare! Heaven forgive me. I would not thwart you, my cousin, for
all the world.’

“Lady Emma remained long awake, revolving all manner of schemes to
enliven her cousin, but the same expression came repeatedly to her
lips, ‘If it should be! Poor cousin, poor Clare!’

“And even _her_ strong nature bent under some secret mental weight,
and tear-drops flowed freely upon her weary pillow.

“The dark and lofty college tower visited Clare in dreams.

“She once more strolled through its grand quadrangle, and saw the
students march, with band and banner.

“She walked in its vineyards and orchards, amid fruit and flowers.

“And then her footsteps strayed into a grassy court, with fountains
rising and falling, and splashing in the quiet of a summer afternoon,
and there saw, sitting at his window, a handsome, book-worn youth,
with desk and pen, absorbed in study.

“A faint smile for an instant lit up her marble features, and she
sighed.

“Her lips murmured inarticulate sounds, and she moved restlessly,
unconsciously throwing the spotless covering from her heaving bosom,
on which reposed a tiny gem of jet, resting as if set in alabaster.

“But, while thus wrapt in sleep, there was an unhappy and restless
one pacing, with measured step, in his lonely college chambers, whose
mind was tossed with pain and constant thought.

“He had passed all examinations with honour, and now only awaited his
degree to go forth into the world to strive for wealth and fame.

“His room was small, and scantily furnished.

“No signs of luxury were there.

“Books and papers lay scattered about; a small study lamp shed its
light upon a worm-eaten desk; an old oak chest stood open in the
corner.

“A violin, pistols, belt, and sword hung from a rack in the wall.

“Pipes, and slippers, and papers were everywhere; and even as he
paced the room, noiselessly and long, he puffed his pipe, and looked
forth into the court-yard beneath, where nought was heard but the
cool and mossy spray-splashing fountains, sparkling in the moonlight,
and throwing up jets of diamond and ruby-like spray.

“‘And now,’ he thought, ‘the present is the most momentous moment
of my life! How I have longed for it through long and tedious years
of mental drudgery and toil! And yet, now I go forth to the world
fatherless, friendless, and moneyless. I begin the battle of life
alone!’”

“Why, that is my case exactly,” said Ned, thoughtfully, as he read
on. “I wonder who this chap turns out to be? Surely not my father! If
so, I have gone through all that sort of thing exactly as he did.”

He turned over a leaf of the manuscript, and read on:—

“He thought of the long distant time when, as a boy, he played and
rolled on the grass plats, forgetful of books and lessons—of scaling
the walls, and rambling in the forests.

“Yet year followed year, and he ripened into youth, and passed the
collegiate course, a credit to his tutors and himself.

“Fatherless and motherless he knew he was.

“But who had fed and clothed and educated him, were questions he
could not answer.

“He never wanted for aught that a gentleman required, yet he felt a
pang of pride to think he might be a ‘charity student,’ for in answer
to all inquiries the grey-haired President always smiled, took his
arm, and said,

“‘Edward, ask no questions—at least not yet; finish your studies as
creditably as you have begun—ask for anything you require—know that
you are a gentleman by birth, and _not_ a subject of charity, and
when you have obtained your degree, put as many questions as you
wish. They shall all be fitly answered, and to your satisfaction.’”

“Why, this is my case to a dot,” said Ned, as he still read on.

“Commencement day at the college was always a grand affair, and
its many attractions were such, that not only parents and friends,
but strangers from all parts flocked thither to hear the orations,
inspect the prizes, and see the troops reviewed.

“Such were the crowds that always came on that occasion, that hotels
were crammed, and the college theatre was far too small, so that the
exercises were always held in the open air.

“The whole of the quadrangle was decorated with flags and banners,
and tiers of raised seats, sheltered from the sun by awnings, while
in the centre arose the stage, formed like a Grecian temple, with
columns of imitation marble, on which, in a semi-circle, the faculty
sat in solemn state to confer degrees, while round about the cadets
formed a guard of honour, with bands and flags, and brilliant
uniforms. Graduates, one by one, had delivered their orations amid
great applause.

“Gold and silver medals were bestowed for conduct, excellence, and
diligence, while richly engrossed diplomas with triple seals were
handed to the military graduates amid deafening cheers.

“Then followed a grand review, with its marching, counter-marching,
volley-firing, smoke, dust, and noise.

“After which a grand banquet took place in the college theatre, at
which two thousand or more assisted.

“With its frescoed walls hung with tapestry and banners, the
banquetting scene was imposing; the Faculty, with invited guests, sat
at the head of the long tables on a raised dais, while to the right
hand and to the left were lords, ladies, divines, officers, lawyers,
farmers, and others, who had sons in the college.

“Toast followed toast, and speech succeeded speech, bottles popped,
and glasses clinked in good fellowship and humour, while jest and
joke and laughter almost drowned the music of the band, which in a
side gallery discoursed very sweet music during the repast.

“Lawrence left the table early, and retired to his room to write a
letter, and make arrangements for his departure, and as he stood
reflectively before the mirror, in a dark blue uniform faced with red
and gold, with sword by his side, and French cap jauntily placed, he
looked fresh and gay in the prime and vigour of youth.

“He gazed about him at the confusion of his room, and smiled.

“His books and papers and numberless effects were untouched, and
Livy, Sophocles, Blair, Dant;, works on fortifications, tactics, &c.,
lay strewn over his desk just as he had flung them days before, when
he had emerged triumphant from his final examination amid the shouts
of his fellows.

“Nothing had been touched, and as he looked at the dusty aspect of
everything, with a cat in the window sill blinking in the sunlight,
the silence of the quadrangle was only broken by the distant noise
and cheers issuing from the banquet hall.

“A dainty note lay on his desk, which read,—

  “‘The Willows, July, 4 P.M.

  “‘EDWARD LAWRENCE, ESQ., M.A.

  “‘SIR,—Uncle desires the pleasure of your company this evening to
  meet some mutual friends, and trusts that the fatigues of the day
  will not prevent you gratifying his wish.

  “‘Your friend,
  “‘EMMA BRAY.

  “‘P.S.—I forgot to add that Cousin Clare is unwell. She went to the
  ‘Commencement’ this morning, and heard your oration, and was much
  pleased, as indeed all of us were. The heat and dust, however, were
  too much for her, and she was obliged to return home. Call early
  in the afternoon if you can, for we are all excessively dull and
  moping.’”

“‘Colonel Henry wishes to see you, Mr. Lawrence,” said a messenger,
entering the room, ‘he is walking on the vine terrace.’

“‘Ah, Edward,’ said the President, shaking the young man heartily by
the hand, ‘allow me to congratulate you upon your really excellent
graduating speech.

“‘But this is not the subject of which I wished to speak; it is of
yourself. For the last ten years past, with us within these walls,
you have been lectured enough, daily and hourly, hence I shall not
inflict an oration upon you to-day, which is the most important of
your life.

“‘There is much in genius, but there is more in courageous industry.

“‘You have done yourself credit while with us, and I doubt not your
general conduct through life will be the same as that which has
characterised you as a student.

“‘Of your worldly prospects I know but little.

“‘At twelve years you were placed in our hands by Lord Somers, who
claims to be your uncle, with these words, “This boy, I leave with
you to be educated for the King’s army; every cost will be defrayed
by me. If he acquits himself with honour I will own him, if otherwise
he shall never know me. In every instance, let him be taught to
depend upon himself; for he has no expectations other than those he
may, perhaps, derive from me.”

“‘It seems very unnatural that an uncle should never have seen
you for so long,’ continued the president, ‘if he is your uncle,
but he never let you want for anything, which speaks well. As to
his injunction about us teaching you to depend upon yourself,
without having dreams of wealth, &c., I fully indorse; for it is my
experience that those who look forward to, or are sure of inheriting
riches, make very indifferent students. It is the poor lad, who has
little or nought to expect, who sheds honour on his college in after
life, for, having nothing but his own energy and talent to depend
upon, he developes both at school, and the habits of industry and
self reliance thus generally attained increase with age, and brings
success as its necessary and natural reward.’

“Lawrence, with sword jingling by his side, took a field path to the
‘Willows,’ and as he gaily strode along, puffing a cigar, soon struck
through the woods, and came within sight of the house, _from which a
horseman had just then departed by another road_.

“Colonel Temple met him at the door, and heartily shook him by the
hand. ‘Allow me to congratulate you, my boy; you have got through it
at last, with honour, and no one feels more pleasure than myself, for
you have striven nobly for it.’

“‘I received your note, colonel, and——’

“‘My note?’

“‘Yes, uncle,’ said Lady Bray, opening the long window, and stepping
on to the verandah, laughing, ‘_your_ note, I wrote it; don’t you
remember? You don’t? Well, then, I wrote it on my own responsibility.
I knew what a favourite you were with uncle, and as he had no
company, I thought I would entice you up to the house to enliven him.’

“‘Oh, you rogue. I——’

“‘And as you were so naughty, Mr. Lawrence, as not to come and see us
the other night when the other graduates came, I thought we must have
offended you, and so wished to learn all about it before you left
college. We all heard your speech this morning, didn’t we, uncle?
Oh, such a fine one—long sentences and big words. Oh, I couldn’t
comprehend it all; and then Clare was unwell, and I was dull, and I
didn’t know what to do, so as we have known you for years, and you
have been such a bad, bad boy as not to come and see us for ever so
long, I thought I’d ask you to call in uncle’s name, so that’s all;
and now uncle’ll forgive me, and give me a kiss, I know he will,’ and
the dashing Lady Emma, merry as ever, threw her arms around the old
colonel, and went back to the parlour singing and laughing.

“‘Oh, that’s a funny rogue, Lawrence.’

“Lawrence met Clare in the entrance-hall, and although her hand shook
perceptibly in his, a blush tinged her cheek as she bade him welcome,
and opened the drawing-room door.

“‘Now, sir truant,’ began Emma, in mock heroics; ‘deliver up your
arms. Let me unbuckle your sword, sir knight—that’s it. I’m sure
you don’t want it clanking at your heels while with us. Now, Edward
Lawrence, Esq., M.A., you are at our mercy; and if you don’t ask
pardon for your long absence, and promise to be a better boy for the
future, prepare for the block,’ she continued, flourishing the sword
with both hands. ‘Clare shall be the parson, and I the executioner!
You will be better, eh? Then this time you are safe.’

“‘I was extremely sorry to hear of your indisposition, Clare,’
remarked Lawrence, with the air of one very intimately and long
acquainted. ‘Even now you look fretted and thoughtful.’

“‘Do I? how complimentary! I will reverse it by saying that you
appear remarkably well, Edward, if a ferocious captain of cadets,
and a profound Master of Arts will allow me to call him by familiar
names.’

“‘Oh, bless you, cousin, we must not be so familiar now, you know.
No more blind man’s buff, and kiss-in-the-ring, as we used to. He’s
suddenly become very grand; just consider being created a Master of
Arts and a captain, all in one day. Dear me, ain’t we very grand!’

“‘Come, come, girls,’ remarked the colonel, entering the room and
seating himself on the sofa; ‘don’t badger the captain; two to one
is not the thing—fair play! You’ll be a graduate yourself next year,
and—’

“‘Oh, won’t that be fine! In white satin, and crowns of flowers, and
all that!—Oh, how I envied Clare last year; she looked so pretty
that——’

“‘Cousin, cousin,’ broke in Clare, blushing and hanging down her
head, ‘really I never heard such non——’

“‘I dare say you haven’t, but you did look nice, everybody said so,
the ladies said so, for I heard ’em, and the gentlemen too; one
said ‘oh how pale; another ‘what a sweet voice’ and a third, whose
initials are E. L. said ‘how modest!’

“While they were engaged in music, Clare retired to superintend some
domestic duty, and the colonel falling asleep, Emma and Lawrence
were left alone, and proceeding towards the windows looking into the
gardens, she stood nervously pulling the curtains and thus began,
rather seriously:—

“‘You must not joke Clare to-day, Lawrence. _I_ heard you, if I _was_
making a noise at the piano. She was not well this morning. She has
had unpleasant visitors, and it surprises me she is half so gay as
she is. I don’t know what it is, but I think it was an old beau that
displeased her; he insisted upon escorting her home, and after he
went away she seemed very much vexed and annoyed.’

“‘That is easily accounted for: perhaps she is partial to him, and it
is but natural she should feel annoyed at his hurried departure.’

“‘Nonsense, Edward; you _know_ she has no such liking, or I should
have discovered it long ago. It was a Captain Redgill, one of your
old students, living now in Birmingham; you must know him well, and
judging from his looks at parting, I’m sure his visit could not have
proved very satisfactory or pleasant. What makes you look so solemn?’

“Lawrence _did_ remember Redgill; he had occasion for never
forgetting him, and remembering the past, he blushed scarlet.

“‘Nothing, Lady Bray. I was only thinking of a presentiment that has
disturbed me all the morning, and which continually recurs, that
_some mischief will befal me ere midnight_.’


  GIVEN AWAY!!
  SCENES,
  SHEETS OF CHARACTERS,
  AND A
  LARGE STAGE FRONT FOR A NEW PLAY,
  CALLED
  “ALONE IN THE PIRATES’ LAIR.”


  _READ THE “BOYS OF ENGLAND,”_
  AND
  SECURE THE ABOVE MAGNIFICENT GIFTS.
  ONE PENNY WEEKLY.

[Illustration: THE MURDER IN THE WOOD.—_See Number 17._]

“‘What mischief _can_ befal you here? Oh! how silly, Edward; if I had
made such a speech, you’d have laughed at me. Why, even good cousin,
with her wonderful ghost stories, would smile at you talking of
‘presentiments.’

“‘Still, such is the fact, Lady Bray, and, if it must be confessed, I
am very much depressed at moments.’

“‘Oh, what a fine fellow to be a captain of cadets! Why, if I were
a man, I’d fear nothing. Oh, Clare, do come here; here’s Lawrence
discoursing of presentiments, and is certain that something very
horrible is about to happen to him!’

“‘Well, think as you may, cousin,’ said Clare, ‘I myself rose with
forebodings of coming unpleasantness this morning; and it has come
strictly true.’

“‘Forebodings, Clare! Well, I know that a gentleman called to day. I
hope it was _that_. It couldn’t have been so very unpleasant, judging
from his animated appearance when escorting you home; but both of you
appear to agree so well upon the subject of presentiments, I shall
stroll in the garden and allow you to discuss its merits at full.’

“‘But, how extraordinary it is,’ said Clare, ‘that so many great
events should have befallen you on one day. To think, that after
so many years, you should have discovered your relations; that on
the same day you should have graduated and resolved to change your
residence.’

“‘But if I go, I shall still be near all my friends,’ replied
Lawrence, ‘for you always go to France for the winter months.’

“‘True, but I can assure you it is greatly against my will; there
is too much gaiety there, and as father has extensive acquaintance
and relations, it throws me into much bustle and distraction I would
willingly avoid. I love quietness and rusticity.’

“‘You were always timid, Clare. I have known you long now, and think
you are unnecessarily so; you are the only one at home now; your
father doats upon you, and, with all due respect, let me add, there
are few who are greater favourites with all, or who has had so many
in supplication at your feet.’

“‘You flatter me. I have never given any one reason to think that
I ever encouraged their addresses, but, on the contrary, have ever
taken the earliest opportunity to dispossess them of any such idea,
when it became apparent. A coquette is abominable; one cannot have
two hearts, and when that is already dedicated, all is staked.’

“Visitors called, and this conversation ceased. Lady Bray was busy
in welcoming them. Clare was superintending the household; and, left
to his own thoughts, Lawrence mused long, walking up and down the
garden walks thinking of the future.

“Some twenty persons sat down to supper, and during the meal a horse
was heard galloping up the drive; the bell rang, and a note was
handed to Miss Clare, which, being read, was passed to her father. It
was an invitation from Lord Stoner to a ball for all then present,
which each one willingly accepted, as Lord Stoner’s mansion was but a
short distance away.

“Clare did not go at the moment, and, as Lawrence was to escort her,
she preferred the cool of evening and the lonely forest path with its
birds and flowers to the heat and dust of the circuitous road.

“Lawrence paced the cool stone entrance hall, and Clare soon tripped
lightly down from her room with her hat hanging on her arm. She had
changed her customary silk tissue for a dark blue silk, and her mass
of jet black hair, looped up by simple white and blush roses, was
in striking contrast to her large sparkling eyes and pallid face.
Her maid followed with a Cashmere shawl, which Lawrence insisted on
placing on her shoulders, which unexpected piece of gallantry and
attention brought crimson to her cheeks.

“‘Well, then, now I am ready, and sorry for keeping you so long,
Edward. Mollie, bring my cloak with you.’

“Arm in arm they sallied forth through the orchard and across the
fields, until they reached the wood, and as they walked through its
shade, the perfume of flowers and song of birds were consonant with
the thoughts and feelings of both.

“‘This is a very familiar walk to me, Clare; I often come hunting
here in the winter when you are away in France; there are plenty of
rabbits and pheasants; the corn-fields abound in partridge; and,
altogether, it affords fine sport.’

“‘Yes, I often hear when we are away that you collegians destroy
all papa’s game; but he only smiles, and says, “Let ’em blaze away,
there’s plenty for everybody.’”

“From where they stood, they distinctly saw, twinkling in the
cloudless twilight, numberless Chinese lanterns hanging in the trees
round the house; rockets of many colours were ascending and bursting
in varied showers in the calm, breathless air; while strains of music
broke upon the ear in delicious dreamy waltzes, and flags on the
house-top lazily flapped with every passing gust.

“‘How pretty!’ both exclaimed, as they stood on the brook bridge
gazing, while the ozier banks were rippling with passing waters.

“‘Yes, ’tis pretty and pleasant, Clare; I shall never forget this
day, this pleasant walk; and all I regret is that I have not courage
to present myself there this evening,’ he added, with difficult
articulation; ‘you know that Lord Stoner has ever displayed antipathy
to me.’

“‘Lord Stoner an antipathy to you? What can be the cause?’ asked
Clare.

“‘I know not, Clare, but I cannot go. You will excuse me; I shall
be here in waiting precisely at twelve o’clock, and I dare say the
colonel will take this path homewards.’

“Miss Temple here became unusually animated and colour came and went
as her companion occasionally looked in her face with pleasure. A
hound, which had followed her footsteps, suddenly darted into the
forest and growled.

“But no one was visible, and now they had passed through the wood and
were at the edge of the meadow-land which intervened between them and
Lord Stoner’s estate.

“While gaiety reigned at Lord Stoner’s, and all thoughts of care were
banished by old and young, a strange scene occurred within gun-shot
of the house.

“Lawrence had returned to Colonel Temple’s and spent several hours
there, and leisurely strolled back to the brook bridge to meet Lady
Bray and Clare with her father.

“He stood upon the bridge looking down into the moonlit water
gurgling over its moss-covered rocks, heeding the gold-backed perch
and trout disporting on the surface, and heard the church tower chime
hour after hour.

“The sounds of merriment were clearly audible, the merry laugh and
joyful shout fell upon his ear in the natural calmness of the spot.

“The moon in silver streams poured through openings in the forest,
and the leaves rustled with every gust.

“He felt depressed and melancholy, and every unpleasant circumstance
of his life came full upon him.

“Time passed, and still he pondered and thought of Josephine, who, in
the whirling excitement of the dance, was oblivious of his existence.

“While he stood leaning on the hand-rail, gazing on the shiny surface
of the deep, broad brook, hasty steps approached. He looked up; a
stranger with shaded face stood gazing on his moonlit countenance.

“‘Edward Lawrence, by my soul!’ he said, and after a long pause,
hoarsely continued; ‘give place! move from my path, snake! You have
thwarted me for years. Move, I say, or I’ll send you into eternity!’”

“‘Phillip Redgill?’ said Lawrence, in amazement, disbelieving his
senses, adding in a scarcely audible voice, ‘heaven help thee!’

“‘Help _you_, you hypocrite. Out of my way, I say, or I’ll slaughter
you where you stand. What have you done? why, everything; you
have robbed me of honours, position, place, aye, _love_. By your
pale-faced lies, you have come between me and one that was dearer
than life. Yes, yes, don’t be puzzled. Not have any pretensions
there, you penniless impostor? You know you have. Didn’t I see
you this very day fawning to her in this wood? There, don’t stand
canting, but listen to me; I always hated you from the moment I first
saw you. Lying tutors called you a model of living, now show yourself
a model of dying.’

“‘Dying?’

“‘Yes, of dying; I have resolved to rid the world of you. You pale
before me, eh? You will be paler still ere morning. Take that hand
from your hilt, or I’ll send a bullet whistling through your brain,
you bastard.’

“Lawrence listened with nervous philosophic courage to all the
enraged man had spoken, and he resolved not to draw arms whatever
might befall him.

“But the last word exploded all his good resolutions.

“The slur on his unknown mother’s honour maddened him.

“The sabre leaped from its scabbard and flashed in the light.

“But instantly Redgill drew back and fired.

“Lawrence fell upon the bridge covered with blood.

“The stranger gazed for a moment on his prostrate form, and muttered,
‘I am satisfied. It _was_ to be; it is done! Pale cadet in pretty
uniform, you are now food for worms, fitting end for a pennyless cur;
no one will ever miss you.’

“And with main strength he flung the body into the deepest part of
the brook where the willows grew, and it disappeared beneath the
eddying water.

“Carelessly lighting a cigar, he examined himself to see that no
blood bespattered him, and coolly passed through the meadows and
presented himself at Lord Stoner’s.

“He was known and welcomed. Josephine was all gaiety and danced with
him; but Lady Bray and Clare, by common instinct, avoided his company.

“‘You are ever talking of Clare, Mr. Redgill; how many times have
I not told you that she is perpetually speaking of young Captain
Lawrence.’

“‘Is he here?’ asked Redgill, with a smile.

“‘No? I dare say he _cannot_ come,’ he added with emphasis.

“‘In truth, I’m glad he has not; I’m sure _I_ didn’t wish his
company, however much some people may desire and seem to prize it.
Oh, there’s Clare passing into the grounds looking for her father,
the colonel.’

“Redgill followed instantly, and overtook her on the lawn.

“‘Mr. Redgill!’ she said, in surprise.

“‘Yes, Miss Clare; pray be seated.’

“‘You will excuse me, Mr. Redgill; I was looking for my father, it is
time for us to go.’

“‘Only for a moment, one second only.’

“‘As you desire it, certainly.’

“‘Clare, listen. I am going away, I know not whither; I have known
you long, and I have only known you to love you.’

“‘Mr. Redgill, do not cause me to give you humiliation; twice before
I have told you that your feelings are not reciprocated; they can
never be. You will bear witness that I never gave the slightest cause
for you to suppose that I liked you other than as a friend. No, I can
assure you there have been none to counsel me; I follow the dictates
of my heart; your worldly station is fit for any lady, but it is not
that. I cannot explain the cause; but, to speak frankly and for the
_last_ time, I am sorry if I have caused you an uneasy moment, it has
been foreign to my thoughts, and I now say unreservedly that I do
_not_ and never _can_ look upon you with feelings other than those of
acquaintanceship. My heart is no longer mine; you can never share it,
and I feel certain you are too honourable to ever trouble yourself or
me again by referring to so distasteful a subject; good evening.’

“Shaking hands she left him.

“‘My heart is no longer mine, eh? Oh, if the hound had fifty lives,
one less would not have satisfied my revenge. Pass on, proud Clare;

this hour.’

“Moodily sauntering into the hall, he bowed to the host and hostess
and departed.

“While this conversation was transpiring under the lamp-lit trees,
the moon was bright and cloudless, and the ozier-banked stream looked
innocent and pure.

“It flowed on as usual with gurgling sound, but eddied near the
willows.

“No signs of violence were visible, and ere long a man was heard
approaching, whistling and carrying a lantern. Presently he shouted
to some one still behind him in the wood, and both lingered on the
bridge while a hound descended to the brink and began to drink.

“‘This is the place for trout, Ike,’ said he with the lamp. ‘The
colonel often says to me, Jack, says he, go and catch a few trouts.
Miss Clare allers has fish on Friday.’

“‘Hello, what’s that, Jack? What is the dog howling about?’

“‘Pink, Pink, come here.’

“‘What’s that?’ said both, simultaneously, as they heard a faint
moan, and rolled their eyes in the moonlight.

“‘Pink, Pink, Pink, come here!’ shouted Jack; but still the hound
stood in the broad light, howling at something in the shade; and when
a second moan, louder than the first, caught the rustic’s ear, ‘By
golly, Jack!’ said he, ‘it’s nothing but a ghost! this youth is off,
sure!’ and he hustled away from the bridge in a hurry.

“Ike, however, more courageous than his companion, went down to the
brook side and discovered a student lying almost submerged, with his
head saved from sinking by a cluster of willow stumps.

“Horrified at the discovery, he knew not what to do, but shouting at
the top of his voice, induced his companion to return.

“After much difficulty, they dragged the inanimate form from among
the willows; but mud had so disfigured him that they knew not who it
was.

“Blood flowed freely from the left breast.

“One of them staunched the wound with a handkerchief, and both
rustics carried the body towards the house in front, Pink having the
lantern suspended from his neck.

“Had a thunderbolt crashed through the roof, it could not have caused
a more sudden cessation of festivities than did the arrival of
Lawrence, borne as he was in the arms of the servants.

“The news spread rapidly.

“The company were electrified.

“Every one was anxious to learn the particulars.

“But all was wrapt in mystery, which only heightened curiosity still
more.

“The collegians rushed from the ball-room, and taking up the body,
swiftly conveyed it to the house.

“‘This way, gentlemen,’ said Lord Stoner, as he and Colonel Temple
led the way upstairs.

“‘Enter the first room you come to—there, that’s it; never mind (to
his wife) if it is your daughter’s room; there’s no time to stand
upon trifles; place him upon the bed—that’s it.’

“And the wet and muddy youth was carefully laid on the spotless
counterpane, and the doctor immediately began to ply his art.

“‘Ike,’ said he, ‘fetch my instruments, and gallop instantly into
town and bring Dr. Newman with you; tell him there mustn’t be a
moment’s delay.’

“‘It is a desperate case, gentlemen,’ said he, addressing a few who
were allowed to remain in the room; ‘’tis naught but life or death;
every moment is invaluable. Gentlemen, you will excuse me, I know,
when I say it is necessary that you all retire.’

“And the door closed on Lord Stoner, Colonel Temple, Harry Ashton, a
collegian, and Susy, the chambermaid.

“The sudden calamity had stunned all present, and one by one the
visitors departed.

“Clare and Belle had heard the news.

“But neither spoke.

“They sat apart in silence, waiting for the colonel, who at last
appeared, and the carriage drove off to the ‘Willows.’

“‘Don’t ask me any questions, girls,’ said the old man, as they rode
home. ‘I am full of passion, and might say things to offend your
ear; but let me tell you, this is a dastardly outrage; it was not a
fight, but deliberate assassination, and old as I am, I would walk a
hundred miles for the pleasure of putting a bullet into the precious
scoundrel who did it.

“‘No, we can find no clue to the affair. The collegians have been
down to the bridge, but there are no traces of the struggle, and the
poor lad himself is insensible.

“‘I don’t know how the case stands, but it looks an ugly wound, very,
and the doctor shakes his head ominously. I would give ten thousand
pounds on the spot to “string up” the rascal who did it.

“‘Here we are, girls, home at last. I know you must be fatigued, both
of you;’ and as he handed them from the carriage, he kissed them
affectionately, and they immediately retired to their room.

“‘Jack,’ said the colonel to a servant, seating himself on the
moonlit verandah, and lighting his pipe, ‘bring me a cup of
wine—that’s it. You acted well to-night, and I shan’t forget it. It
was “Pink,” you say, who first discovered him, eh? Lucky it was so,
or he would have sunk for a certainty. Well, look here, Jack, you and
Ike sit up to-night. I’m going to Lord Stoner’s again, and if Miss
Clare wants to see me in the morning, tell her I shall be back by
breakfast.’

“Calling the hound, ‘Pink,’ the old man shouldered his double barrel
shot gun, and went to Lord Stoner’s by the forest path, lingering by
the bridge for some time in deep thought.

“The breeze of early morning began to blow, and early cocks crew
salutations that echoed far and near on the quiet landscape.

“Hour followed hour, and neither Clare nor Lady Bray could sleep.

“Clare had prayed longer than usual, and courted sleep, but it came
not.

“Lady Bray, on the contrary, had sat in an arm chair, thinking of all
manner of things, and pacing her room to and fro.

“At last she went to Clare’s door, and tapped and entered.

“‘Oh, Clare,’ she said, seating herself on the bedside, ‘I feel so
miserable! I cannot tell why it is; but that poor youth is always
before my eyes! Oh! I am glad you did not see the sight (Clare had
done so), it was awful! All his clothes were wet and dirty and
bloody, and his face like marble. Oh! what a horrible crime it was! I
cannot sleep for thinking of it! Let me lie with you, Clare.’

“And both cousins lay side by side.

“‘What is the matter, Clare?’ said Lady Bray, who felt tear-drops
falling on her hand. ‘You are weeping!’

“Clare, who had not spoken, was struggling desperately to conceal her
emotion; but nature was strong, and she burst out passionately in
sobs.

“‘Oh! cousin, forgive me! I cannot be a hypocrite longer! You, who
tells me everything, would not guess how or what I have concealed.
Oh! had it been Heaven’s will I would died rather than this should
have happened to him!’

“Lady Bray passed her arm round the sobbing girl, and drew still
closer to her, listening breathlessly to all that flowed from her as
she went on passionately and rapidly,

“‘I never knew till now how much I could feel; but it is too much. I
have concealed my thoughts from all. I have worn a mask, but now it
falls from my face in an unexpected and unlooked-for moment.’

“Lady Bray rose on her elbow, and looked at the tear-moistened
face of her pale, sobbing cousin, and after some time asked, with
unnatural calmness,

“‘Do you——’

“‘Oh! cousin, do not torture me!’

“And, then, in a paroxysm of grief, added,

“‘I—have—for—years!’

“Lady Bray’s breast heaved with strong emotions.

“She conquered them after a quiet struggle, and, smiling with
compassion on her cousin, drew her quivering form still closer to
her, until poor child-like Clare, wearied with weeping, rested her
head on her cousin’s breast, and went to sleep.

“Lady Bray lay awake hour after hour thinking, and could not sleep.

“She prayed for it, but it came not.

“Racked with conflicting thoughts she lived part of her life over
again, and resolved to forget all about it.

“‘I thought so,’ she mused. ‘Clare could not disguise it from me. I
saw it long ago; but it can never be. No! it can never be, even if he
lives!

“‘What pain she must have suffered to-night! How strong is the heart
beating in that pale, fragile frame?

“‘No, no, Clare. Sleep on, sweet cousin; but heaven guide your heart
aright, and prepare it for disappointments and trials, for they will
surely come.’

“And so passed the night until the sun began to gild the eastern
clouds, and even then Lady Bray lay awake, watching the curtains
moving in the breeze.

“The night had been an anxious one at Lord Stoner’s. All had retired
as usual, and, save the lights in his daughter’s room, with moving
figures reflected on the blinds, all was still.

“Dr. Newman had arrived long ago, and after consulting, both medical
gentlemen began operating on the scarcely breathing, inanimate
student.

“After difficulty and much effusion of blood the bullet was
extracted, and the wound bandaged.

“Everything had been made as comfortable as possible, and the doctors
had retired, leaving Ashton, the student, and Susan, the servant, to
attend till morning.

“‘How is he getting on, Ashton?’ asked old Temple, noiselessly
entering the room, and whispering.

“‘They didn’t say anything of importance; I only caught two or three
words at parting.

“‘Desperate!’ said one.

“‘Yes; but not mortal, I think,’ added the other. ‘He is very young,
tough, and strong, and will recover, I think.’

“‘Good news,’ responded Temple. ‘Let’s have a look at him.’

“And he took the candle and looked at the sleeper, who seemed to
breathe freely, with his long hair thrown from his forehead, which
was as pale as snow.

“‘Look you here, Ashton,’ went on the colonel, drawing his chair very
close, and speaking in whispers, ‘this was a foul piece of work, and
there must have been some reason for it. You are his friend; you and
he have associated for years. Can you guess the person or the cause
of all this?’

“‘It is a difficult matter to say. I have very good reasons to
suppose it was premeditated; but by whom I cannot imagine.’

“‘You seem to speak mysteriously. Why not talk plainly?’

“‘Well, then, colonel, to speak plainly, I cannot, and must not, if I
would. My great surprise is that I was not also a victim.’

“‘You a victim? Why, you speak strangely, as if there existed some
conspiracy. I cannot understand it.’

“‘No, I dare say not—at present, perhaps; but you will, ere many
years,’ said Ashton, smiling.

“‘Well, you may talk in riddles as much as you like; but, if I knew
the scamp who did this, he should have to pay dearly for it.’

“‘I feel certain of that. You may rest assured he will never die a
natural death, if he lives a hundred years.’

“Ashton spoke in parables to the old man, who did not comprehend; but
there was so much earnestness and solemnity in his few words, that
Colonel Temple was curious to divine his meaning, but could not.

“‘I do not understand you yet, sir,’ said the old colonel, with a red
face. ‘I know that there is a strong party growing up in the land
against King Charles; but surely Captain Lawrence can have nothing to
do with it? He is too young yet to be mixed up deeply in politics.’

“‘No, colonel, he is not; but, on the contrary, is one of the finest
writers of the day, and has aided the king’s cause not a little.’

“‘Indeed.’

“‘Yes. Do you know much of this Redgill, who was at Lord Stoner’s
ball to-night?’

“‘Redgill—yes. He is one of the loud-mouthed party who cry against
the king, and that, for one reason, makes them enemies. But you do
not mean to say, surely, that Redgill did this horrid deed?’

“‘All I mean to say, colonel, is this,’ said Ashton—‘there is a
deadly hatred between them, for I believe Redgill has offered his
hand to your daughter Clare, and been refused.’

“‘Why, I’d rather have the devil for a son-in-law than him. But what
makes your lip tremble, Ashton?’

“‘Because I hold a great secret regarding Lawrence!’

“‘Indeed!’

“‘Yes; but before I tell it to you let me ask you one question.’

“‘Name it.’

“‘Would you ever object to Clare marrying the man of her choice?’

“‘Marrying the man of her choice?’ said the old colonel, in surprise.
‘Why, of course not; if he was a fit and proper person, you know.’

“‘Well, if Lawrence here were to propose for your daughter, I mean.’

“‘I should not; but still I can scarcely understand you, for, if he
lives, I think he will aspire to one of rank and station. But if he
did propose for Clare I should have no objection in the world. But
you must understand, Ashton, that I speak thus in all confidence, for
I fancy he would never do so, for, until very lately, Clare has been
most distant towards him, and why it is that she shows so much liking
for his company now is a puzzle to me.’

“‘Well, then, colonel,’ said Ashton, ‘as you have been so open-minded
to me in this matter I will act likewise, and tell you all I know.
Do you see any likeness in Lawrence to any great living personage?’
asked Ashton, in a serious mood.

“A likeness to any living personage?’ said the colonel, with an
uncertain look. ‘Why, now I come to gaze on him the more, I think I
do.’

“And whom does he resemble, think you?’

“‘Why, he is as much like what King Charles used to be when a young
man as two peas in a pod,’ said the colonel. ‘I have often heard it
remarked before.’

“‘Yes, he is like the king,’ said Ashton, ‘and I have remarked it
also, but never named it to him; but certain circumstances have
transpired to-day which make me think that there is more than a
likeness between them.’

“‘Indeed! how?’ said the colonel, astonished and interested.

“‘At the review there were many distinguished people present, nobles
among the number.’

“‘I know it.’

“‘But you do not know that the king was there?’

“‘You are surely joking?’

“‘I am not, colonel, for after the review was all over, the king,
disguised as an ordinary gentleman, went boldly up to the principal
of the academy, and had a long conversation with him about Lawrence.
They did not perceive me, for I was sitting at my window reading,
yet, as they walked to and fro, I could hear much of what they said.’

“‘And what did they say?’

“‘The king’s disguise was discovered by the president, and the
monarch did not deny it, but in the course of conversation confessed
that he had always felt great interest in Lawrence’s progress, for he
was his own _son_.”

“‘His own son!’ said the astonished colonel.

“‘Yes, his own son—illegitimate, it is true, but nevertheless, his
own true offspring.’

“‘And who was the mother?’

“‘That I did not then learn; but when Lawrence first came among us
as a mere boy to the academy he wore a locket round his neck which
was unmistakably the portrait on ivory of the young and fascinating
Duchess of Buckingham. (See Cut in No. 13). From this I gather that
she must have been his mother.’

“‘I am astonished,’ said the colonel. ‘And has not the king, then,
provided for his after welfare?’

“‘Without a doubt. I heard him say that some grand and vast estates
in France had been passed over to him, and that a large sum in money
would be his when he married?’

“‘Then Lawrence is a false name—he is the king’s bastard?’ said the
colonel.

“‘He is,’ said Ashton.

“‘Then he shall never marry my daughter,’ said Colonel Temple. “No
bastard shall ever enter my family!’

“And so speaking he left the apartment, with a flushed face, and
Ashton remained alone by the bedside of his wounded comrade, who was
sighing in his troubled dreams and moaning.

“Memories of years past flitted through his troubled brain, and the
image of his adored one, Clare Temple, held supreme possession of all
his faculties.

“He had seen and known her when but a child.

“She used to pass the college gardens on her way to school, with
books and slate and dimity sun-bonnet trimmed with blue.

“Years had passed.

“She grew into girlhood, and short frocks and sun-bonnet gave place
to a seminary uniform of blue-gauze and white chip quaker scoop, and
her light and airy manner changed to that of a studious seminarian in
her teens.

“He had spoken to her, but met with no response.

“He had anonymously written poems and tales in her honour.

“But all had passed unnoticed.

“She treated him with cold respect, and met his timid overtures with
blunt rebuffs.

“He had met her on the road and in the woods.

“But she passed him with a distant bow.

“Yet if in the greatest glee his presence chilled her into unusual
coldness, and although unconscious of the cause she could neither
sing nor play in his presence.

“Lawrence had often confessed that his case was hopeless.

“Many disliked him from some cause; and, following in their
footsteps, Clare, he thought, treated him with marked indifference.

“It must be confessed, however, that although Clare had hitherto
disclosed her secret thoughts to no one, yet, when alone, she often
thought,

“‘Every one is loved but me! I am not pretty, I know, neither have
I many accomplishments. I wish I were like Emma Bray, for everybody
loves her.’

“And then she would stealthily draw from her bosom a small gold
locket which contained a ruby heart on which was cut a simple love
motto.

“She knew not who had sent it.

“It came to her in a bouquet found on the dressing table on her
birthday, and was the first present she had ever received from any
admirer.

“She mused and pondered, but dared not give utterance to her
thoughts; yet as she passed the college gardens, and saw Lawrence
walking up and down, her cheeks flushed, and bending her head more
lowly than ever, she passed the buildings rapidly, and tried to stay
her unnatural palpitations.

“Thus ran the wild fancies of the wounded student about his true
love, when a loud knocking and rapping was heard at Lord Stoner’s
door.

“‘Who or what can that be?’ thought Ashton.

“But still the knocking continued in the dead of night, and the dogs
barked in all directions.

“When the hall porter opened the door, he perceived two white figures
on horseback, with long, streaming hair.

“The old hall porter rushed away and hid himself, for he swore that
two ghosts had arrived at the hall.

“When the truth was made known, it was discovered that the two
arrivals were not ghosts at all.

“They were two handsome females.

“They were none other than Lady Bray and Clare Temple!

“‘Where is my father?’ asked Clare, in great haste and fright, as she
dismounted from her foaming horse.

“‘Where is my uncle, the colonel?’ gasped Lady Bray.

“‘What is the matter, ladies?’ asked Lord Stoner, in great alarm.
‘Why, heaven help us! the two ladies have scarcely anything on but
their night-dresses. What is the matter? Explain, I beg, ladies,
explain.’

“‘Arm yourself and your household!’ gasped Clare. ‘Arm them quickly!’

“‘What means this?’

“‘Arm yourselves, all of you, at once, or you are all dead men!’

“‘Explain,’ said the colonel to his daughter.

“‘You know Redgill, who has proposed for my hand?’

“‘Yes.’

“‘I refused him thrice.’

“‘I know it; what of that?’

“‘He has joined a band of ruffians who have assumed the singular
and horrible disguise of skeleton men. Emma and I were sitting
at our bed-room window, and could not sleep. We espied two men
dressed in skeleton garb hiding in the shrubbery. We heard them
conversing together, and learnt that they intended to carry Emma and
myself away, and to murder all who opposed them. I did not stop an
instant, for I and cousin crept from our room, saddled two horses,
and galloped hither for protection. But just as we were crossing
the hill-top, I espied a large troop of these demon-like horsemen
approaching, and could hear them singing a song, in which they
praised Redgill, their leader and chief, and swore to have the life’s
blood of some one they called the King’s Bastard, but what it meant I
knew not.’

“‘Enough, daughter,’ said the old man, drawing his sword. ‘Ere these
bloodthirsty fiends can arrive, we will fly with the wounded youth.’

“In a short time a carriage and four was provided.

“Lawrence was placed in it.

“With a strong guard of mounted men around, in front, and behind it,
the carriage drove off towards the sea coast, Clare and Lady Bray,
being inside, acting as nurses to the wounded youth.”

Wildfire Ned had read this much of his father’s exciting history,
when a side door was suddenly opened.

Before he could say a word, Captain Jack stood before him, laughing.




CHAPTER XXXIV.