Волны старости продолжение 4

     И стали эти старухи понемногу умирать. Понемногу. Одна за другой, одна за другой. Последней умерла "московская бабушка". Там, в Москве, и умерла...
     Но их незаметно сменили другие старушки. Которые родились уже в самом конце девятнадцатого или в начале двадцатого века. Они ещё тоже помнили и царское время, и революцию, и гражданскую войну, и некоторые успели в ней поучаствовать.  Даже Первую мировую войну помнили, а иные и Японскую. Которая была в !905 году. Собственно, память о ней, в виде отголосков, дошла и до моего детства. Мы, маленькими, пели:
"Синее море, белый пароход;
Сяду, поеду на Дальний Восток.
На Дальнем Востоке пушки палят,
Русские солдатики убитые лежат.
Мама будет плакать, слёзы проливать;
А папа поедет на фронт воевать..."
     Но в девятнадцатом веке  э т и  старушки почти и не пожили. Не успели.
     Нина Ипполитовна, например - наша соседка в Геленджике, по старой ещё квартире.Когда-то весь квартал, в котором мы жили, принадлежал её отцу, известному до революции врачу. Теперь у неё оставался только один дом с маленьким вторым этажом. И сад ещё оставался.
      Нина Ипполитовна всех соседей учила, как правильно вести хозяйство - любила это дело. Хотя сама не очень-то хорошо управлялась со своим собственным. Например. Вот она держала корову по имени Лада, и другие наши соседи, за другим забором (у них фамилия была Городские) - тоже держали корову, Лану. Так её Ладу с их Ланой и сравнить нельзя: Ланка ухоженная, с крутыми боками, чистенькая; а Лада всегда перепачканная какая-то и худая, хотя по характеру тоже хорошая. А ведь ходили Лада и Ланка в одно и то же стадо, и пас их один пастух. Поросята у Нины Ипполитовны дохли, куры вечно бродили по чужим огородам, где на цыплят, бывало, нападали чужие коты и собаки... Но Нина Ипполитовна всё равно любила ходить по соседям и всех учить. Ну что тут поделаешь, если у человека такой характер!
     К нашей семье Нина Ипполитовна испытывала слабость. Впрочем, нашу бабцю и папу все вообще уважали, не только соседи; а что уж говорить про нашу маму, которая была директором школы! Поэтому мне и братишке разрешалось сидеть на её шелковице хоть до опупения (извините за выражение, это так в моём детстве говорили: "хоть до опупения!" Слэнг такой). А шелковица у неё была - первый сорт! Но других детишек она гоняла, ругала и даже швыряла в них желудями и шишками. Такой вот характер... При этом злой её никто не считал. Она посердится - и успокоится. Родителям жаловаться не пойдёт. Так что...
      А те соседи, у которых корова Ланка, по фамилии Городские - у них совсем другой характер был. Они были очень воспитанные, играли на пианино и пели в церковном хоре. Мы с моей старшей сестрой Таней тоже ходили к ним играть на пианино, пока у нас своего не было; мы ж, как положено девочкам, учились в музыкалке. Юрку, брата, родители тоже хотели в музыкалку запихать, да он не дался.
     Одна из сестёр Городских была вообще очень интересная женщина. Она носила косы, закрученные колечками над ушами, как на дореволюционной картинке. В неё был когда-то, говорят, влюблён композитор Кобалевский, который студентом жил в нашем доме (тогда ещё, конечно, не нашем).
     Вообще-то интересных бабушек я помню много. Например, бабушки моего одноклассника, Мишки Парфентьева... или хоть  дедушка Вовки Коцко, тоже из нашего класса...
    Вот до революции, в крохотном тогда посёлочке Криницы под Геленджиком  молодые люди создали толстовскую коммуну; так эти бабушки и этот дедушка были коммунарами  той самой толстовской коммуны. А я Мишкиных бабушек лично знала.И представляете, они в молодости не любили Маяковского - сами признавались! Одна из них, по её же собственным словам, на каком-то его выступлении даже бросала в великого поэта плохие помидоры и вообще всякую гадость - и свистела! Трудно, конечно, представить, как Мишкина бабушка чем-то бросается да ещё и, тем более, свистит; но она сама так говорила... Такая приличная, такая интеллигентная бабушка...
     Ну, время такое было...

(продолжение следует)