Бог Проклятых

Я просыпаюсь от света. Яркого, дневного, хотя вряд ли с момента рассвета прошло более десяти минут. Сумерек тут не бывает. Так, минута-другая. А потом – днём ослепительно светло, ночью мрак. Но температура меняется очень слабо. То ли близость – по астрономическим меркам, конечно – чёрной дыры шутки шутит, то ли просто вот такая хитровыкрученная планета попалась.

Для нас важнее, что она попалась так вовремя. И что на ней можно не только дышать, но и даже местную флорофауну есть. На запасах, которые в катере, мы бы два месяца не протянули. И сколько мы ещё тут проторчим... Впрочем, это зависит от меня. Как и остальные. Так что – хватит валяться, надо заняться. Сначала утренними обязательностями, потом передатчиком.

Я достаю свой «ежедневный» рюкзак из-под кровати. Там две сложенных термофляги, зажигалка (и на всякий случай спички), и топор в особо прочном чехле. Последнее – чтоб ничего случайно не повредить. И бегу к выходу. У люка, ведущего из катера, двумя пинками отправляю за порог две громадные кастрюли. Вообще-то руками их перенести – дело минутное, но... Я так устал с ними возиться, что лишний раз пнуть их приятно. Тем более что ничего с ними не станется. Обе из такого сплава, что хоть пинай, хоть на голову надень и о камни бейся – выдержат.
Теперь пора заняться завтраком. Тащу одну из кастрюль к протекающему неподалёку ручейку, наполняю её до половины. Можно бы и больше, но я столько просто не уволоку. Ставлю её на специально сложенное с прошлого вечера кострище, разжигаю огонь. Да, так, а не через катерный камбуз грею. А что делать? Камбуз же, чёрт побери, от общих батарей запитан. А мне, особенно учитывая, в какой ситуации я нахожусь, высшие источники энергии надо беречь.

Ухожу наполнять вторую кастрюлячину. Из неё половину потом отолью в первую, чтоб полная закипела. Пока занимаюсь этим, приглядываюсь к тому, где на окружающих камнях успел отрасти мох. Но им можно заняться позже. А пока вода греется и начинает бурлить – самое время набрать местных плодов. Они продолговатые, вроде огурцов, только пронзительно-желты. И на вкус... ну очень на любителя. С тухлотой. Но – есть можно, да и собрать их легко. И, что самое важное, от них потом плохо не становится. Нашел я, помнится, рощицу с другими плодами, сладкими и приятными на вкус. Как потом матерился, когда себя и прочих от поноса отмывал два дня, попробовав их – отдельная история. Которую и вспоминать не хочу!

Первая кастрюля начинает бурлить, закипая, и я отправляюсь к ближайшим камням. Рву мох, порой аккуратно выбираю из него «грибы» и, набрав горсть-другую, складываю их рядом с моховыми запасами. Вместе они уварятся прекрасно. Вообще-то мне кажется, что то, что я прозвал «грибами», на самом деле местные насекомые. Только ленивые, как и всё здесь кроме смены дня и ночи. Во всяком случае, они вполне заметно движутся. Но... какая разница? Мох ведь тоже произвольно движется, да и прочая местная вродефлора совершает какие-то странные эволюции. Важнее, что всё это, во-первых, уваривается в нечто съедобное, а во-вторых, в достаточной степени снабжает нас белком.

Закипевшую первую кастрюлю я, на секунду взвыв от неприятных ощущений, рвыком стаскиваю с огня. Даю ей пару минут поохлаждаться в сторонке пока, во-первых, ищу, куда спрятал вчера третью флягу с уже прохладной кипячёной водой. А во-вторых, водружаю на огонь кастрюлю номер два и уверенно заполняю её нарванным мхом и «грибами». Огонь уже довольно слаб, скоро станет просто угольями. Но так и надо. Пусть тлеет, прогревает но не жжет. Я же, перелив воду из первой кастрюли в термофляги, подхватываю их и третью, «холодную», и начинаю утренний обход.

Первая каюта, куда я прихожу – приют двоих стариков, мужчины и женщины. Дряхлы они настолько, что едва стоят. Потому и не смогут сами помыться. Так что я отливаю им немного кипятка в чашки – на потом, чтобы, когда мы закончим и я уйду дальше, они б хоть горячего попили. Потом смешиваю воду в небольшом тазу у двери, мою их. Они улыбаются.

Вторая каюта – дом для безумицы. Телу её лет тридцать с хвостом, душе же... ну не знаю. Около трёх, наверное. Умывать её так же трудно, как стариков. Она же совсем не может помочь, а порой и откровенно мешает моим действиям. Да и питьевую воду ей сразу приходится смешивать с холодной, на всякий случай. Если она обожжется и начнёт реветь, я отсюда долго не смогу уйти. А это не дело, ведь на мне ещё двое.

Мужчина, живущий в третьей каюте – тоже где-то лет тридцати-сорока – встречает меня хмурым пожеланием доброго утра. Сердится он не на меня, а на собственное тело. С виду здоровое, оно тем не менее мучается от странной напасти. Силы то уходят, то возвращаются. Быстро возникают и проходят какие-то язвы, кости то ноют, то легко ломаются, то каким-то образом начинают мешать сгибаться суставам. Из-за этого внутреннего раздрая полученные при посадке повреждения – сломаная нога и целая радуга синяков по всему телу – не проходят второй месяц. А самое обидное – мы не понимаем, как это лечится. Киберврач только манипуляторами разводит каждый раз, как я загружаю в него описание проблемы.

Но он хоть может помогать мне заботиться о себе. И с передатчиком возиться – тоже. Он весь день копается в справочниках, читает, пытается разобраться в том, что именно чинить. Занимайся я этим один, вряд ли смог бы хоть локальное вещание за два месяца наладить. Просто не успел бы. Так что я радуюсь, когда он говорит, что нашел одну идею, которую мы ещё не пробовали. Значит, день пройдёт не зря. Так и говорю ему, пока умываю. Он фыркает, но голос его звучит вполне довольно когда от говорит мне в спину: «Зайди тогда, как завтрак закончишь раздавать».

Прежде, чем пойти в четвёртую каюту, я беру в медицинском отсеке две ампулы автоиньекции с желтоватой жидкостью. Вообще-то нужна одна, но запас карман не тянет. Потом, подумав, беру ещё одну, с зеленоватым раствором. Всё равно понадобится к вечеру, а так я о ней точно не смогу забыть. Иду в последнюю каюту; привычно вздрагивая, отодвигаю неаккуратно мной же приделаный к ней засов. Лежащему там парню на вид лет пятнадцать. Телом он совсем на чуток меня старше. Разумом же...

Я не знаю, как это точно определить, но, по-видимому, разума в человеческом понимании у него не осталось. Только сила и злость раненой обезьяны. В бодрствующием состоянии он способен разнести по винтику весь катер. Поэтому я и держу его на успокоительных, в постоянной полудрёме. Тут главное не перепутать дозу, не вколоть зелёную, которая на ночь. С желтой он просто дремет, но хоть как-то шевелиться и реагировать на комманды способен. Зелёная отрубает совсем. Что для меня, конечно, спокойнее, но кормить и поить его в таком состоянии нереально. А он и так исхудал за то время, что мы здесь.

Умыв и напоив его, я захожу на камбуз за мисками и ложками и спешу наружу, к остывающему костру. Содержимое стоящей на нём кастрюли уже уварилось в нечто, по текстуре напоминающее густую овсянку. По цвету – салат. По вкусу и запаху – смесь морской капусты и обычной тушеной. Не худший в мире аромат, но и особого энтузиазма не вызывающий. Впрочем, нам не энтузиазм, нам с голоду б не помереть. Сойдёт.

Разношу завтрак. Старикам их порции чуток разбавляю водой, чтоб вроде супа получилось, им так проще есть. Женщину и спящего парня приходится кормить как детей, с ложечки. Женщина капризничает. Последние порции уношу в третью каюту. Мы съедаем их не замечая, потерявшись между страниц справочника пока мужчина объясняет мне, что придумал. Вроде бы идея и правда стоящая, только заниматься ею придётся завтра. Если сейчас начну, то только-только к закату и управлюсь. А у меня дров осталось – вечерний костёр разжечь, и всё. Не схожу нарубить побольше сегодня – завтракать завтра будем в обед. Старикам и безумной не понравится.

Старики, будто угадав, что я о них вспоминал, начитают стучать мисками по стенам своей каюты, вызывая меня. Смотрю на часы – за полдень. Ну понятно, во-первых, им с туалетом помочь надо. А во-вторых, время обедать.

Помогаю старикам, меняю клеёнчатую пелёнку под спящим, убеждаюсь, что женщина сделала всё, что надо, и помыла руки. Потом разношу обед – собранные утром плоды и воду. Спящему вместо плодов выдавливаю в рот принесённый из камбуза тюбик фруктовой смеси. Пахнет он так, что у меня слюнки текут. Но мне придётся довольствоваться плодами. Не его вина, что он не достаточно в сознании, чтобы их разжевать, а оставлять его за это голодным – жестоко.

Свою порцию плодов жую, шагая к недалёкому леску и расчехляя топор. Вспоминаю, как смеялись я и мои одноклассники, узнав, что на космокатерах в НЗ лежат в том числе и такие доисторические вещи, как топор и спички. Космический век – и топор, уписаться можно от смеха! А теперь думаю – вот дурак я тогда был. Что б мы все тут делали сейчас, не окажись у нас этих «доисторических» подарков судьбы?

Рублю деревья, пока не решаю, что на несколько дней запасов топлива хватит. Перед тем, как начать перетаскивать срубленное, ставлю кастрюлю на костёр из мелких веток, нагреваю воду, снова рву мох. Радуюсь, что он всё же очень быстро отрастает. Три дня назад я тот камень, с которого сейчас собираю, подчистую обобрал, а он снова весь в зелени.

Пока «допревает» ужин, таскаю нарубленное и складываю поленицу, готовлю костёр на завтра. Потом кормлю своих подопечных. С мужчиной в третьей на сей раз не задерживаюсь, ем один в радиорубке. Дальнюю связь мы, может, и не наладили. Завтра, если повезёт. Зато локальная есть. И на этой планете – а значит, и в этой системе – мы единственные, кто хоть что-то передаёт. Значит, если разослать несколько десятков локальных, медленных сигналов... и делать это каждый день... и если нас ещё ищут...

Запрещаю себе об этом думать. Просто делаю то, что надо – двадцать раз, поворачивая антенну передатчика, посылаю сигналы. Это просто надо сделать. Посуду надо сполоснуть. Подопечных своих надо умыть и уложить. Вот так. Шаг за шагом. Без истерик. Подходя к каюте спящего чтобы сделать ему «ночной» укол, я уже сам почти верю, что всё получится. Раз «надо», и раз я снова справился, пережил как-то день.

Когда я склоняюсь над ним, чтобы уколоть, он открывает глаза и смотрит на меня – безумно, в ужасе! Но – смотрит именно он! Именно тот человек, которого я когда-то знал, а не дикий зверь, которым он бывает, если не спит! Я настолько удивляюсь, что совершенно непростительно медлю прежде, чем его уколоть. Секунды три. Этого времени достаточно, чтобы у смотрящего на меня бедолаги успел вернуться голос.

«Господи!» - хрипит он, уставившись в мои глаза. – «Ох, Господи!»

Потом лекарство берёт своё, и речь его становится невнятной. Но даже тогда губы его продолжают шевелиться, будто он молится.

Самому бы найти, кому помолиться, устало думаю я, усаживаясь на краю входного люка и глядя на подползающее к горизонту солнце. Чтобы помог. А некому. Я здесь – единственный полноценный представитель человечества. Царь и бог, так сказать. Только – проклятый бог, раз тут оказался.

Или точнее, думаю я, назвать себе не проклятым богом, а богом проклятых. Богом – потому что они и правда от меня зависят. А «проклятых»... Да мы все тут прокляты, в каком-то смысле. С тех пор, как попалась эта чёрная дыра, в которой погиб мой друг, всё пошло не так. Я смог удержаться, не упасть под горизонт событий, как-то дико сложно извернуться – но в результате этого изворота потерял большинство приборов. Как из-за этого тут приземлялся – вспоминать не хочется. А приземлившись, узнал, что потерял и спутников тоже. Не потому, что кто-то умер.

Просто... И старики, и безумица, и мужчина-умник, и спящий – они все моего возраста. Были. Мы в одном классе учились, как сейчас помню. Это во время манёвра рядом с чёрной дырой что-то произошло – то ли законы физики как-то локально поперезагибались, то ли поле каких-то частиц возникло. Что бы это ни было, оно состарило тела и тронуло мозги, оставив моих спутников дряхлыми, сломанными, или отняв разум.

Иногда бывают моменты, вот как сейчас, когда мне очень хочется пойти назад в катер и открыть шкаф, в котором лежит корабельный НЗ. Достать оттуда длинный нож. И прекратить раз и навсегда эту безнадёжную, бесконечную маету выживания. Очень хочется. Ведь самому мне жить, в принципе, не за чем. Раз мой лучший друг погиб...

Хорошо, что я не смогу так поступить. И не потому, что так уж смерти боюсь. Ну как я могу уйти, зная – этим оборву пять других жизней? Без меня они беспомощны. И пусть я сам уже начинаю переставать верить в то, что нас спасут. Ждать и делать всё, на что хватает сил, можно и без веры.