Куксо

Жизнь вспыхнула и снова зачадила.
Он поступил на подготовительный курс Пятигорского «педа», - немецкое отделение, как мечтал. Но стипендии на подготовительном не было и оказалось: жить не на что.
Денег, которые дала мать, хватило снять угол в хилом домике у Подкумка, и на ежедневный кефир. Слава богу, хлеб можно было брать в столовых, благо на столах его было вдоволь.
После общих лекций до позднего вечера сидел в институтской читалке, грыз любимый немецкий.
Лампа под зелёным стеклянным абажуром – такие были на каждом столе – излучала уют и тепло, он задрёмывал, но, проснувшись, вновь набрасывался на немецкие тексты.
О, как они звучали! Невероятный язык: сильный, волевой, рациональный!
Этот язык поразил его, мальчишку из горного аула ХасАут Греческий, когда немецкие солдаты кричали селянам:
-Ком! Хальт! Хенде хох!
Это было здорово! Он чувствовал себя победителем, как эти солдаты, он мысленно кричал брату и маме:
- Хенде хох! Шнеллер!
Но когда играл с девочками в куклы, хотелось говорить что-то нежное.
Ему нравились девочки! А мальчишек не любил: драчуны, хулиганы!
Однажды и его, приняв за хулигана, немецкий солдат схватил за ноги и замахнулся им, чтоб ударить головой об стену, но мать, как орлица, налетела и выхватила его из немецких лап!
Он навсегда запомнил ужас, тогда охвативший его, он стал дёргаться после этого, но матери говорил, что не помнит, такого никогда не было, и спорил с ней, яростно кричавшей ему:
- Было! Было!
Он всегда защищал немцев, говорил, что они хорошие, хотя они избили прикладами стариков - соседей, а женщину застрелили! Он тогда очень испугался: ведь и маму могли убить, она ненавидела немцев!
Все в ауле были понтийскими греками, киприотами, говорили на своём языке, и немцы к ним относились лучше, чем к русским на равнине, -  там, по слухам, убивали почти каждый день, и люди думали: « Хорошо, что мы греки!»
 А отец мальчика был казак, и мама очень волновалась: где он и что с ним?
Когда немцы ушли, все обрадовались, а мальчику стало скучно без них.
В клубе открылся кружок народных инструментов, и он как-то незаметно выучился играть на мандолине, гитаре и домре.
И когда признался девушкам в институте, что поёт под гитару, его потащили в актовый зал на концерт самодеятельности.
Он робко вышел на сцену, непроизвольно шмыгнул носом, дернулись щека и плечо, в зале засмеялись, он смутился, взял первый аккорд и запел:
- О, китара романа!
И уже не слышал ни последних смешков, ни упавшей на зал тишины, ничего, кроме того, что пела душа, не видел зрителей в золотистом тумане, и очнулся только после своей очень высокой и долгой ноты и последнего аккорда.
Зал взорвался:
- Бис! Бис! Бис! Бис!
Хлопали как сумашедшие!
Он не помнил, как ушёл со сцены, как зачехлил гитару, пришёл в себя только на улице: его окружили девушки, восхищались им, говорили, что он замечательный!
В хате он жадно набросился на хлеб с кефиром, проглотил и вечерний запас, и утренний, и раздеваясь в темноте – хозяйка-старуха экономила электричество, - подумал: «Какая из этих девушек полюбит меня?»
Мысленно он давно уже сравнивал себя с Карузо и Ланца! Услышав их по радио, чуть с ума не сошёл от восторга! И вот, наконец, и его признали талантом! Он ликовал!

На летние каникулы уехал домой в Черкесск.
Мать, иссохшая как старая яблоня, свои жалкие трудовые рубли районного  фельдшера тратила на его отца: бабника, выпивоху, изобретателя вечного двигателя и растратчика-бухгалтера.
Чтобы спасти мужа от суда, продала одежонку, мебелишку, кур и гусей, заняла у знакомых, - растрату покрыли, но на еду не осталось ни копейки, и мать не выдержала: сбежала из дому!
Где только её не искали: в селе Ольгино, где родились сыновья, в Хасауте Греческом, в Карачаевске – нету!
Куксо сообразил: чтоб не помереть с голоду, надо пойти на городское радио!
Там сделали о нём передачу и дали денег.
И теперь пьяница-отец и два его сына вдобавок к столовскому хлебу пили кефир утром, днём и вечером.
А люди в Черкесске удивились: неужели и вправду в их задрипанном городишке живёт такой чудесный певец?
И соседская кареглазая дочь удивилась, и, заманчиво поглядывая, позвала Куксо к себе на веранду, и он, не долго думая, задрал на ней юбку и, прислонив деваху к двери, занялся истинно мужским делом, но дверь вдруг со страшной силой ударила их, оба грохнулись на пол, а над ними гремел голос её мамаши:
- Сволочи! Развратники! Чем занимаются!
Лишённый страстно желаемого, обруганный и униженный, он влетел в свою хату и едва не взвыл от отчаяния, но услышал, что его зовут соседки-карачаевки: они собирали орехи в горном лесу и увидели, как в чаще мелькнуло существо, похожее на его пропавшую мать!
На другой день отец и сыновья выследили её и схватили!
Она, оборванная и тощая, упиралась, дралась, кусалась и, бешено сверкая чёрными глазищами, по-гречески проклинала их:
- АнафемАси! АнафемАси!
Связанную и рыдающую, её привели домой, чтоб она стряпала им, стирала, убирала, – она завыла, у неё затряслись руки и она поспешно прилепила их к мужу, и тот почувствовал, как в него вливается горячая сила!
В лесу она спала на деревьях, питалась орехами, ягодами, пила чистейшую воду горных ручьёв, и через месяц на неё вдруг напала трясучка, она интуитивно прислонила ладони к стволу дерева – и дрожь прошла!
И сейчас прошла! А у мужа перестала болеть голова!
А когда младший сын задёргался во сне, она подержала над ним руки и тик прошёл!
Она поняла: в её руках чудо-сила!
И стала исцелять соседок! Однажды долго массировала живот бесплодной горянки и через месяц та забеременела!
И к удивительной гречанке из Черкесска потянулись бесплодные страдалицы со всего юга России! Ей совали деньги, подарки, ей приводили коз и овец, приносили гусей, кур, уток, индеек – как могли благодарили спасительницу! А она возвращала людям величайшее счастье родительства!

В самом начале первого курса, когда Куксо получил свою первую стипендию – двести двадцать сталинских рубликов – его позвали на работу в эстрадный ансамбль. Они выступали в санаториях Кавминвод, ему платили аж семьсот пятьдесят «колов», и теперь он каждый день обедал  в студенческой столовой, а на завтрак и ужин покупал себе колбасу, масло, сыр, мёд и, конечно, кефир!
От пьянки умер отец, и мать вздохнула с облегчением: навсегда прекратились растраты!

После похорон отца Куксо перевёлся в Горький, и там учил два языка: немецкий и английский. Но пел только на немецком! И мыслил по-немецки! И упивался немецким! И аспирантуру в Ленинграде окончил по специальности «немецкий язык»!
И горели восходы, и пылали закаты, и звучали в ночи сладкие стоны, и студентки, пришедшие на уроки немецкого к певуну-педагогу, утром уходили на занятия утомлёнными, а в записной книжке сластолюбца-лингвиста появлялся очередной порядковый номерок с женским именем и телефончиком, а иногда примечанием «der hubsch» - хорошенькая, чтоб не забыть, на всякий случай, мало ли что.
Да, дожил он, дотянул, как говорится, до понедельника, теперь у него чуть не каждый день новая дева, а если неделю с одной и той же, это что – супружество получается? Нет, от женитьбы надо бежать, как от армии! Пришла повестка – сразу пишешь ректору заявление об уходе, садишься на мотороллер и дуешь куда-нибудь в другой город, где есть пединститут и где возьмут на работу! Пока вояки отыщут тебя, ты и деньгу заработаешь, и насладишься жизнью, а чуть что – на мотороллер и поминай, как звали!
Но иногда девахи встречались похлеще военкомата! Армию отслужил – и свободен, а девахи, они ведь:
- Давай с тобой навсегда!
Пожизненное заключение!
В Питере он женился! Официально, в ЗАГСе.
Она была деликатна, умна и, главное, недотрога! Год он обхаживал её, не мог взять этой крепости, а взял в брачную ночь и сразу развёлся: оказалось, он не первый комендант в цитадели!
Обман оскорбил и взбесил его: «Лицемерная тварь!»
Теперь его никто не захомутает!
Но во Владимире пел дуэтом со своей студенткой: -«Старый клен, старый клен»,- их голоса чудесно сливались!
И опять подвох: студентку «вспучило»!
 И началось:- Женитесь на ней или мы вас уволим! И всюду напишем о вашей аморальности!
Он отказывался, упирался, на него наседали, давили, а тем временем певунья умерла при родах.
Суд решил: раз отец отказывается от ребенка, - «Да куда я его дену?» - передать мальчика в детский дом!
Но тут из Черкесска примчалась мама-экстрасенс:
-Чтоб я отдала греческую кровь?!
И увезла внука!

«Пос на лЕгоси?» на понтийском означает «Как тебе сказать?» Правильнее, конечно,  у эллинов с континента: «Пос на лОгоси»,  ведь слово – логос, но у киприотов «легос», он и говорил:
- Пос на легоси?
Его, врача, так и прозвали.
Когда ему позвонил давний приятель Куксо и попросил помочь с венерологом, чтоб можно было лечиться по-тихому, потому как хватанул «гонорок» и, не зная об этом, заразил тридцать баб, и теперь его ищет милиция, а муж одной из этих баб гоняется за ним с двухстволкой и приходится напяливать женский парик и старое мамино платье, если идёт в магазин, - Посналегоси подумал и произнёс:
- Позвони мне завтра!
Назавтра человек с ружьем попал под машину, а Посналегоси разыскал Аристотеля, знакомого венеролога, он служил в медсанчасти какого-то «кома», - Куксо никак не мог понять какого: партком, обком, жопком, - какие-то дурацкие слова, еле нашел целителя!
Рыжий как древний эллин, крепкий, кряжистый Аристотель лечил Куксо антибиотиками и мазями, продавал ему «грины», угощал жареной кефалью с маслинами, и всё это сдабривал словесами:
- Цивилизацию создали три великих народа: египтяне, евреи и греки!
А однажды сказал: - Ты ведь по отцу Куксо, мама твоя Цырипос!  Посналегоси говорит, что ты хорошо поёшь! Так пой! Славь Грецию!
И Куксо призадумался: немецкий преподают тысячи! А вот петь как он!
И сказал себе:
- Сигизмунд! Тебя ждут великие дела! Действуй!
И начал петь в самом центре столицы – в кафе гостиницы «Москва».
И его услышал знаменитый певец, восхитился его голосом и устроил петь в настоящий эстрадный оркестр!
Это было чудо! Начались замечательные гастроли! Он пел на «ура»! Зал стонал от восторга!
И сразу зависть – певцов и лабухов! А конферансье во время его пения за кулисами зажимал уши! Спасибо, жена конферансье ободряла:
- У вас устойчивый успех! У вас блестящее будущее!
Так-то оно, может, и так, но зарплата небольшая, шестьдесят хрущёвскими, правда, на гастролях суточные, но всё равно не хватает, ведь приходится обновлять сценические костюмы, а это не дёшево! Мать не присылает денег: растит внука и «тянет» второго сына, его брата, пьяницу и бездельника.
Куксо с тоской вспоминал кафе, где парнос и чаровницы! А здесь селят в номере с какими-нибудь старыми толстяками, и не приведёшь никого! Да ещё, сволочи, говоря о нем, крутят пальцами у виска, будто он и в самом деле какой-то шизик!
Да, он часто забывает: одежду, ноты, даже чемодан оставил в поезде, но ведь он талант! А они кто?
Через год он ушёл из этого оркестра. Но в кафе не взяли: место занято!
Начались филармонии, «чёсы» с разговорником и танцорами, по два-три концерта в день, денег стало много, он купил авто и сказал себе:
- Сигизмунд! Пусть будет денег поменьше, а чаровниц побольше!  Надо жить в своё удовольствие!
И внушал себе:
-Сигизмунд! Береги себя! Ты  нужен людям!
А коллеги жаловались:
- Он какой-то шальной стал !Сигизмундом себя зовёт, концерты срывает!

Ровно в шестнадцать часов Посналегоси влез в автобус Московской областной филармонии, Куксо познакомил его с артистами и они двинули на концерт в село.
В двенадцать ночи Посналегоси и Куксо вылезли из того же автобуса у того же Павелецкого вокзала, откуда и уезжали.
Посналегоси, поражённый прекрасным, изумительным  пением Куксо и возмущённый остальными артистами, кипел, как перегревшийся радиатор:
- Что ты делаешь здесь с этими бездарностями?! И как они с тобой обращаются?!
Он попал в точку: Куксо страдал от хамства «товарищей», от того, что ему приходится петь здесь за восемь рублей, а эти твари за свой сценический кретинизм имеют почти вдвое больше!
 - Тебя должны послушать влиятельные люди!
Через месяц облечённый властью чиновник из Росконцерта послушал у себя в кабинете Куксо, был очарован его пением и подаренным ему массивным золотым кольцом-«печаткой», позвонил знакомому директору филармонии, тот собрал худсовет и «замечательный певец из Москвы» стал получать за выступление аж девятнадцать рублей!
- У вас прекрасное будущее! – восторгался провинциальный директор.
Прекрасное будущее не заставило себя ждать:  на перекрестке в бок «трёшки» Куксо крепко вмазал военный УАЗик, от удара «Жигуль» швырнуло на встречку, а там лоб в лоб с «Волгой» и рулём в грудь, он чуть сознание не потерял!
«Трёшку» заклинило, пришлось вылезать через открытое стекло задней двери.
Пацан-солдатик, водитель УАЗика, плакал:
- Меня полковник гнать заставил!
- А где он?
- Сбежал!
ГАИ, скорая, больница, обследование, перевязки, буксировка искалеченных «Жигулей» на автостоянку – всё будто в тумане, в помутнении, в потустороннем существовании: сам себя видишь откуда-то сверху!
Чуть выдравшись из аварийного шока, он съездил к знакомому директору автосервиса, договорился о замене кузова, потом, не мешкая, на автостоянку, чтоб отбуксировать несчастную «трёшку» на ремонт, а машина на кирпичах стоит! И ни одного колеса! Даже запаску спёрли!
Следователи подтвердили: на стоянку машину привезли без колёс! Во, жульё!
Пришлось судиться, и только через месяц полубольной Куксо дождался от автостоянки денег за колёса и  отправил «трёшку» в ремонт.
Но когда в обновлённой машине двинулся на гастроли, чтоб наконец-то получать по своей огроменной ставке, понял, что петь не сможет: страшный кашель напал вдруг!
В панике дал телеграмму в Черкесск.
Мать примчалась вместе с внуком и огромными банками домашней тушёной баранины, и после объятий и поцелуев, в упор глянув на сына, вылепила:
- У тебя что, туберкулёз?
И заставила Куксо немедленно ехать в поликлинику на рентген.
Сын поехал, но увидев здоровенную очередь, закадрил чаровницу, пообедал с ней в ресторане и, насладившись ею, вернулся  в полном восторге!
И получил от матери:
- АнафемАси!
Сник, скис и сразу увидел себя сверху – маленького, жалкого.
Утром поехали на рентген все вместе и узнали: у Куксо двухсторонний кавернозный туберкулез, открытая форма, остро заразен!
Куксо, сцепив зубы, кинулся к знакомым чинушам, и один из них – за мзду, конечно, - устроил его на лечение в тубдиспансер на Яузе.
Мать завалила сына фруктами, овощами, он ел мёд, масло, орехи, бутерброды с красной икрой, тушёную баранину, днями напролёт бродил в лесопарке, вечерами «искрил» с туберкулёзными чаровницами, и снова ел, ел, ел.
Соседом в палате оказался журналист; Куксо часто вгонял его в ступор:
- Вот по радио слышал «Юнону» и «Авось», - какая глупость! Как дураки влюблённые! А музыка! Ужас! Какой-то Рыбников! Вот вчера я услышал Вивальди! Вот это музыка!
- А Глюка, Генделя, Гайдна слышал? – «прощупывал» его  журналист.
- А что, хорошо пишут?
Нападал на Окуджаву:
- Как можно им восторгаться? Он же безголосый! Вот фильм «Матрос с «Кометы»! Глеб Романов – вот это голос! А Окуджаву вообще нельзя слушать!
Сосед даже начал подумывать: уж не придуривается ли Куксо, но потом понял, что перед ним человек, с которым культура, увы, так и не встретилась!
Хотя однажды поразил своими  переводами писем Гёте! А когда запел на немецком романсы Шуберта, сосед ахнул: перед ним был крепкий  оперный тенор!
И верилось тому, что Куксо пел в лучшем зале Штутгарта и это был триумфальный концерт, слушатели подходили к певцу и благодарили не иначе как «vielen Dank Maestrо!»
А в Афинах он пел в ресторане и ему после первого же выступления предложили контракт на миллион долларов – три месяца каждую ночь по восемь часов «non stope»! Куксо отказался: восемь часов кряду он не выдержал бы!

Через год, поглотив центнеры замечательных продуктов, вобрав в себя килограммы сильнейших целительных препаратов, Куксо выписался из диспансера с наглухо заштопанными дырками в лёгких!
И скорей на «левак» в переделкинский санаторий, там на Куксо всегда лом, после концерта зрители бегут за кулисы:
- О, Куксо, у вас всё замечательно, но почему вы совсем не раскручены?!
Куксо пел как никогда! Эмоции, творческая энергия, копившиеся в нем целый год, ослепили зал! «Греци, Греци! Сагапо!»
Он любил всех, любил жизнь, любил Грецию, любовь клокотала, кипела в нём, он был счастлив! «Сагапо!» И пел, и пел: русские песни, японские, немецкие, итальянские, снова русские!
Мать, сидевшая в последнем ряду вместе с внуком, Посналегоси и Аристотелем, гордилась сыном! Она знала: вся его талантливость от неё! ЭвхаристО тебе, греческая кровь, эвхаристО  полИ!

Что же делать? Позавчера во время концерта его машину увили цветами, а сегодня комиссия плюёт на него! И какая комиссия! Сплошные консерваторцы, оперники, министерские! И добро бы тарификация, когда не имеют право понизить категорию более чем на одну ставку, так нет, аттестация! И они решили, что он вообще не имеет права на сцену! Почти половина комиссии дралась за него, но более половины против!
 Так что же делать?
И Куксо сказал себе:
- Сигизмунд! Не сдавайся! Тебя ждут великие дела!
И подал заявку на прослушивание в конфликтной комиссии! Но и тут результат отрицательный! Ведь каждая комиссия будет поддерживать решение предыдущей: честь мундира обязывает!
Показ за показом, ступенька за ступенькой, и так до самого верха, до главной конфликтной комиссии, где председателем Зара Долуханова, народная артистка СССР, лауреат Ленинской премии! Если и она скажет «Нет!», всё, Куксо: ты не певец!
Но великая Зара отвергла решения всех предыдущих комиссий, она спасла Куксо, она сполна оценила его:
- Это редкостный голос, природное бельканто, чарующий тембр! Это от Бога!
Куксо торжествовал!
Между прочим, «Это от Бога!» произнёс и директор той провинциальной филармонии, где сделали Куксо достойную ставку. А пятью годами ранее, когда Куксо приехал туда без влиятельной рекомендации, тот же директор, послушав его, изрёк:
- Разве это голос? Я его даже в хор не возьму!
О, лицемерные твари! Сколько же вас?! И все в начальничках!

Когда Куксо пришёл в Минкульт, чтоб получить положительное решение Долухановой о себе, чиновник отказался выдать эту бумагу на руки:
- Перешлём в филармонию!
Куксо доказывал, что он имеет право на получение заверенной копии, но холёный  чиновник , в супермодном жёлтом пиджаке со множеством «золотых» пуговиц, настаивал:
- Не положено!
Куксо в ярости махнул рукой – мол, «Да что с вами разговаривать!» - и все пуговицы с пиджака словно бритвой срезало!
Чиновник застыл с открытым ртом, а Куксо крикнул:
- В гневе я страшен! – и быстро вышел.
Посналегоси, узнав об этом, поразился:
- Вот это энергетика!
Не ведал Посналегоси, что недавно Куксо, увидев в магазине статуэтку балерины, впился в неё взглядом и вещица, слетев с полки, разбилась вдребезги, хотя он не дошёл до неё метра два!
А если бы Посналегоси заглянул в донжуанскую книжечку Куксо и увидел там свыше тысячи имен,- что тогда  он сказал бы про энергетику?!
Но всего этого Посналегоси не знал, а потому,подумав –« Как тебе сказать?» -«припечатал» Куксо:
 -Чем качать права в министерстве, лучше бы написал в партийный контроль: люди Арвида Пельше всё сделают!
Мудрец Посналегоси!
Через неделю после отправки письма тот же чиновник, но уже в скромном тёмном костюме, только что пылинки не сдувал с Куксо, извинялся, юлил, заискивал, выдал заверенную копию положительного решения и приглашал заходить:
- Всегда рад вам!
«Анафемаси!» - как говорила мама.

В воскресенье его ждут в городском парке, дневной концерт на летней эстраде.
Огромные клумбы – пряный запах табаков и петуний, рядом кусты-медоносы, шпалеры туй, можжевельника.
Всё так похоже на пятигорский «Цветник», где когда-то был частым гостем, только там у «раковины» многорядное полукружье скамеек, а здесь меломаны стоят, наверняка уже пару тысяч, а всё идут и идут.
Он начал двумя русскими распевами, широкими, просторными как поля бескрайней равнины, а потом вдруг ритмовая, бурная румба, и в ней страшно высокая нота, он в азартном порыве победно берет её, «садится» на неё, и видит как рыжая деваха запрыгала от восторга, забила в ладоши, а он всё держит и держит эту «верхотуру», пока публика не взрывается аплодисментами!
Вот так-то, знай наших!  Попоём ещё с тобой, Сигизмунд, попоём!

Он всегда мечтал о своей квартире.
Однажды эта мечта сбылась: его тогдашняя подруга, женщина умная, хваткая, доктор наук, выбила ему как бывшему туберкулёзнику однокомнатную квартиру в Химках, он въехал туда, мамочка-экстрасенс купила мебель, обставила жильё, он прописался сам, прописал сына, сын женился и прописали  невестку, после чего сын с женушкой выжили Куксо, пригрозив его отравить, если не уберется вон!
Пришлось опять скитаться по съёмным квартирам, пока не бросил якорь у одинокой женщины, приютившей его аж на десять лет!
Но  очередь на расширение жилплощади не покидал, возмущался тем, что за десять лет очередь продвинулась лишь на два места, ездил в мэрию Химок, дарил там свои кассеты, пластинки, его отфутболивали:
- Езжайте туда, откуда приехали!
Купить квартиру не на что, и он продолжал визиты к властям без всякой надежды на успех.
Но однажды он позвонил Посналегоси радостный, как никогда:
- Мой концерт в Доме культуры милиции прошёл гениально! Двадцать дорогущих букетов! Браво! Бис! Браво! Бис!
По счастью на этом концерте был представитель администрации Химок и – о, чудо! – вскоре замечательный певец получил в подарок от мэрии уютную однокомнатную квартирку на Сходне!
И  полгода въезжал туда: перевозил вещички, ноты и прочее, от подруги к себе, от подруги к себе! К себе! К себе! К себе! К себе!
И порядком устал! И совсем вымотался, пока приватизировал это своё жилище! И уже ничего не хотелось, только лежать, лежать, лежать!
Зазвенел мобильник. Он нехотя нажал кнопку и услышал голос знакомого коллекционера:
- Есть кое-что интересное, сейчас включу граммофон!
Шипенье, треск, явно старая пластинка, неаполитанская песня, итальянский тенор – Куксо ахнул: голос поразительно похож на его! И манера пения, и нюансировка! Невероятно!
Потом ещё пластинка, другой голос, тоже итальянский тенор, и опять поразительное сходство!
Оказалось, певцы высочайшего класса, выдающиеся итальянские эстрадные тенора начала двадцатого века!
Коллекционер смеялся:
Два итальянца и один грек – три родных брата!

Утром сладко лежалось: звучало вчера услышанное!
И много чего ворохнулось в душе!
Жаль, мама не дожила до его концерта в Политехническом!
Какой там был «Сиртаки»!
Сто девушек-гречанок положили руки на плечи друг другу, и в центре он, как натянутая тетива лука со стрелой, готовой вот-вот сорваться в полёт, и вся шеренга – единое целое, и бузукисты играют всё быстрей и быстрей, и вот уже зрители, вскочив с мест, кинулись к сцене и возле неё слились в ещё одну шеренгу, охваченные пленительным и могучим «Сиртаки»!
А едва всё закончилось, ведущий концерта, взволнованный, словно сам прожил танец от первой и до последней ноты, неожиданно крикнул в зал:
- Ну, какое звание мы дадим сегодня нашему Куксо – заслуженный?!
И зал возопил:
- Народный! Народный!
А он знал про себя, что народный! Кого ещё будут провожать до машины, увитой цветами, толпы девушек и парней, и взрослые, и даже старики-бородачи, кому ещё будут кричать «Спасибо! Спасибо!» и прощально махать, пока он не скрылся из виду!
Но как шумит в ушах, как неохота вставать! Лежать и лежать бы! А дел накопилось!
Пришлось уговаривать себя:
- Сигизмунд! Вставай! Тебя ждут великие дела!
Решив сперва заехать к сыну, а уж потом к подруге, он выпил чаю – и в путь!
Сел в автобус, проехал две остановки, вышел, и вспомнил, что на сидении оставил мобильник! Какой-никакой, старенький, а жаль, с деньгами напряг!
 Побежал за автобусом, не догнал, схватил частника, на следующей остановке настиг общественный транспорт, влетел в автобус – мобильник лежал там, где он его оставил!
Обрадовался, длинными цепкими пальцами схватил телефончик, сунул в карман, вышел, расплатился с бомбилой, позвонил подруге. И побрёл к сыну в Химки: надо оставить ему свои кассеты, может ,продаст кому в магазине теле-и радиотехники, где трудится продавцом.
Пока добрался до знакомого дома, устал. Вошёл во двор, присел на скамеечку, глянул на мир божий – деревья зелёные, небо синее, солнце сверкает – чудесно!
Вдруг закололо в сердце. Странно! Когда-то шутя-играя бегал за дефицитным  китайским термосом, из Ефремова до Военторга, пять километров под горку,  потом с термосом назад, в горку, еще пять километров, а потом два концерта отпел, и хоть бы хны! А теперь вот... Ему привиделись девушки, миленькие, хорошенькие, der gubsch, ласково улыбались ему, он пошёл за ними… и задремал.
Старушки, с которыми он обычно балагурил, сидели на других скамеечках, подальше от входа, и ждали, что он подойдёт, поболтает с ними, но он как сел, так и сидел молча.
Через часок легонько тронули его за плечо – просыпайся, мол, - а он мягко повалился на землю, и оказалось: неживой.
Побежали за сыном, сын позвонил подруге отца, та примчалась – и в отчаянии поняла, что всё кончено.
Когда отпустили рыдания, подумала, что вопреки бесконечным препятствиям, он жил легко, пел легко и умер легко: тихо, спокойно, на Красную горку.
И ещё подумала, что если б сейчас выпустили тысячи кассет с его лучшими записями, их раскупили бы все до единой! И что забудутся его странности, нелепости, ошибки и злоключения, всё это исчезнет, подобно земному праху и пыли, но его редкостный голос, чудо-голос, хранимый пластинками, кассетами, дискетами, дисками, будет звучать и звучать, ибо он от Бога, а значит, на радость людям! На радость!