Керосино-о-о!

   Картинки воспоминаний из далёкого детства… Что может быть милее и краше нашему сердцу? Оглядываясь назад, в призрачное прошлое, детские годы видятся мне одним незабываемым сказочным приключением, полным ежедневных открытий и радужных представлений о жизни как о нескончаемом празднике. Бесспорно, такому необыкновенному восприятию их я обязан окружающей меня безмерной заботе и любви моих близких: мамы, бабушки, отца, старшего брата. Жизнь мне казалась бесконечно долгой и радостной. Каждое утро я просыпался в предвкушении чего-то нового, необычного, или наоборот хотел ещё и ещё раз повторить вчерашние забавы: поудить на рассвете рыбу, погонять вместе с товарищами на велосипедах по деревне, пойти в лес на половину дня за грибами или заняться постройкой шалаша в ельнике … Да мало ли забот у детворы?


   Более всего дороги мне воспоминания, навевающие некоторую мистичность, загадочность, а может быть, просто ставшие таковыми в силу неосознанности и наивности детского мировосприятия. Пример тому - очень редкие появления в нашей деревне двух торговцев. Они как–то по-особому волновали моё воображение. Я и сейчас не вполне понимаю, почему их приезд всегда  вызывал какое-то обострённое беспокойство. Казалось, что в размеренность деревенского быта, в его многовековой уклад вторгались люди, живущие какой-то другой жизнью, дышащие другим воздухом, чуждые, но безобидные и симпатичные, и вместе с тем оставляющие впечатление чего-то неизменно проходящего.


   Особенно радостно детвора встречала цыгана-тряпичника. Обычно он останавливал свою лошадь посреди деревни, доставая из телеги разнообразные диковинные вещицы, которые выменивал на старую или ненужную одежду. В доме, на радость нам, всегда находилась пара заношенных платьев или рубашек. Взамен тряпья цыган выдавал всякие безделушки, которые в обычном магазине купить было невозможно. С неописуемым восторгом мы радовались цветному мячику, подпрыгивающему на венгерской резинорчке, или какому-нибудь воздушному шарику с пищалкой. Всё это тогда для нас было похоже на волшебство.


   Представляете целую телегу сказочных штучек?! Где он их брал, неизвестно, только потом, лет через пять-семь, всё это постепенно появлялось в открытой продаже. А тогда мы с горящими глазами смотрели на складные ножички, глиняные расписные свистульки, бумажные языки, с кряканьем раскручивающиеся, если в них сильно-сильно дунуть… Голова шла кругом, и мы опять бежали домой клянчить у родителей ветошь, а то и самостоятельно приговорив несколько вещей как неносимые, отправляли их в телегу к тряпичнику. Ох, как же нам доставалось, когда обнаруживалась пропажа.

 
   Самой престижной добычей, за которую надо было сдать очень много одежды, был револьвер, отлитый из металла и очень похожий на настоящий. Такой только в кино и видели. Но ещё большее достоинство его было в том, что заряжался он керамическими патронами с серным наполнителем. Туго взводился курок, а при нажатии на спусковой крючок раздавался оглушительный выстрел. «Пугач» - так его окрестили за схожесть с настоящим оружием и безобидность самого выстрела. Счастливому обладателю завидовали все мальчишки и мечтали хотя бы немного подержать пистолет в руках. В голове возникали полные детского тщеславия картины о том, как ты один усмиряешь целую ватагу мальчишек из соседней деревни, приставших по случаю твоего появления на их территории.


   Конечно, сейчас очень даже смешно вспоминать такое, а кто-то может и совсем не поймёт той прелести и радости, которую мы испытывали от всей этой галантерейной продукции. Где сейчас этот цыган? Что с ним сталось? Лет двадцать, а то и тридцать как исчезло тряпичничество. Куда приложил он своё умение торговать или так и сгинул вместе с некогда процветавшим, а потом ставшим никому не нужным промыслом?


   Такая же учесть ждала и армянина, торговавшего керосином. В семидесятых годах для быстрого приготовления пищи многие жители деревни стали пользоваться плитами, работающими на сжиженном газе. Надобность в керосине резко упала. Только очень редко, когда вдруг отключали свет, приходилось пользоваться керосиновой лампой. Мне особенно нравились такие вечера: с мерцающим пламенем на прикрытом дутым стеклом фитиле, с пляшущими по потолку и стенам причудливыми тенями, с тёплыми отблесками на спокойных лицах сидящих на кухне вкруг стола родственников. Все сразу как-то умиротворялись, бросали свои заботы, которые можно было делать при ярком свете, и собирались вместе, поближе к огню. Вступали в силу древние пещерные уклады, предписывавшие оставить суету, разделить тепло и радость созерцаемого пламени со своими близкими. Приятно попахивало дымком с еле заметным керосиновым привкусом.

   В такие вечера бабушка что-то рассказывала из своей долгой и уже непонятной нам жизни, удивляя жестокостью разбойников её юности или трогательными сценами нехитрой и короткой любви с погибшим на войне дедом. При свете лампы эти рассказы имели неописуемый налёт таинственности, завораживали слушателей, раскрепощали души и ещё больше сближали их. А иной раз мы просто играли в лото, забвенно и азартно, отчего все незаметно уравнивались в возрасте. Что ни говори, а огонь имеет на человека магическое воздействие…

 
   Повозка ещё не показалась из-за бугра, а торговец керосином уже возвещал о своём прибытии протяжным призывным возгласом: «КеросинО-О-О!» Заслышав его, навстречу выходили люди с канистрами, банками или бутылками – кому сколько требовалось керосина. Некогда прибыльная торговля уже не давала нужного оборота, лошадка дохаживала последние годки, да и латаная-перелатанная повозка дышала на ладан.  «КеросинО-О-О!» -  зазывал армянин, отпуская очередного покупателя и надеясь, что не все ещё его услышали. Воронка переставлялась в новую посудину, и, мерно черпая из жбана железной кружкой, он с аккуратностью переливал драгоценную, пожалуй, только ему одному жидкость, стараясь не уронить ни капли.

   Подходил следующий, и торговец снова выкрикивал протяжное «КеросинО-О-О!», словно прощаясь с чем-то дорогим, не керосином, а убывающей с каждым зачерпыванием жизнью. Очередь постепенно растворялась, а лицо керосинщика становилось всё грустнее и грустнее. «КеросинО-О-О!» -  опять кричал армянин, обслужив последних покупателей, и трогался дальше. Вскоре его телега, мерно покачиваясь, скрывалась за бугром другого конца деревни. Опять воцарялась тишина и покой, словно и не было ничего, и только ещё долго кружившаяся над дорогой пыль, поднятая деревянными колёсами, как немой свидетель всё не могла никак угомониться.


   Перебирая в памяти эти картинки, задумываюсь, почему в детстве так волнительно отражалось в душе это событие? Почему и сейчас, вспоминая его, чувствую, как пронизано оно было какой-то особенной ностальгией? Исчезающая за бугром повозка торговца керосином – она будто появлялась из ниоткуда и удалялась в неизвестность. Никто не знал – приедет ли она опять, или уж больше не суждено ей вернуться сюда никогда. Она как знак всего проходящего, невечного, словно символ исчезающего за бугром нашего детства, чего-то дорогого сердцу и памяти.
«КеросинО-О-О!» - еле слышалось, как прощание.


   Армянин с пропахшими керосином одеждой и руками, тряпичник-цыган с дешёвой и заветной галантереей, керосиновая лампа – дальний потомок домашнего очага… Всё это ушло безвозвратно. Возможно даже, что совершенно не будет понято новыми поколениями моё странное отношение ко всему этому, возвращающему меня в то далёкое и уже недоступное время, позволяющему опять почувствовать благостный прилив тепла, любви и счастья.


   … И только мерно покачивающаяся повозка где-то колесит в памяти и во времени, то появляясь, то исчезая за горизонтом, опять и опять поднимая дорожную пыль воспоминаний.  «КеросинО-О-О!» - слышит, засыпая, маленький мальчик, погружаясь в грёзы своего заоблачного детства.