Зов несбывшегося. Ч. 4 Главы3-5. На оборванной нот

               
                Глава3               
                Через тридцать
                лет
   
Я помню всё!-
Ты в горе крикнул мне.
Что мог ты помнить!
Лестницу, дорогу,
Где мы с тобой
Бродили при луне,
Не взявшись за руки.
Как это "всё"
не много!

Тебя уж нет...
Я помню с той же мукой
Ту лестницу,
Ту лунную дорогу,
Тебя, не смевшего               
 подать мне руку...
Не знали мы,
Как это МНОГО!

 /Из дневника./

 Сердце не могло забыть то, неповторимое, звучавшее в душе небесной  музыкой, оборванной на самой высокой ноте чувство.
Мучительно тосковало этой незавершённостью  Она не переставала думать о Сергее всегда знала, где он. Изливала тоску свою в письмах, которые никогда не отправляла. Но однажды решилась и отослала коротенькое, полагая, что её  появление теперь ничего не нарушит в его жизни.
 Как сложилось у него?  О себе почти ничего не сказала. Просто, прошло время, как-то  подумалось  о былом. Отослала, даже не надеясь, что её вспомнят. А ответ прилетел очень быстро.
"Так рад весточке из юности. Работаю редактором журнала, издающегося на английском языке. Занимался спортом, но люди, оставившие спорт, как правило, толстеют. Вот и я растолстел, и теперь из-за этого пошаливает сердце. Женат. Жена тоже журналистка. Очень хочу знать о тебе подробнее, если можно."
 Сообщил свои телефоны, рабочий и домашний, просил звонить по любому, прислал и адрес редакции. Попросил сообщить номер её телефона. Как всё это на него похоже. Ей импонировало, что не скрыл дома их знакомство, и в душе -- оправданное ощущение чистоты.

 Так возобновилась их переписка, как тридцать лет назад. Она написала, что
вышла замуж, но с первым мужем ничего хорошего не получилось, и они расстались. Вышла замуж вторично. О том, что второй муж умер, писать не стала. Пусть думает, что она замужем. Не хотелось, чтобы у него сложилось мнение, что  питает какие-то
 надежды и ей от него что-то нужно. Но ведь действительно ничего не нужно. Он есть, и  это главное. Впитывать его мысли из писем, к которым прикасались его руки, знать, чем живёт, и всё. Его семья, его личная жизнь теперь-это только его, и проникать в это считала для себя безнравственным. К праздникам он присылал элегантные поздравительные открытки. Однажды в день Восьмого Марта раздался телефонный звонок. Почти не изменившийся, лишь с лёгкой одышкой Серёжин голос в трубке:
--Здравствуй. Ты меня узнаёшь?
--Конечно узнаю, здравствуй!
--Поздравляю тебя, Дашенька,
А потом и она позвонила по домашнему номеру. Он откровенно обрадовался, узнав голос, и разговаривал так, словно никто не мог его услышать. После этого они стали общаться чаще и в основном по телефону, он заменил им письма. Это длилось уже так долго, но в письмах, и тем более в телефонных разговорах оба избегали вспоминать прошлое. Как тридцать лет назад, ни словом не обмолвились о своих чувствах. Однако, даже теперь она не утратила гипотетическую способность чувствовать его на расстоянии. Всегда знала, когда позвонит, хотя  не договаривались о звонке заранее. И наступил момент, когда она не выдержала. Захотелось хоть теперь понять всё. Попросила разрешения написать до востребования. "Нет, нет, нет!"-- категорически воспротивился он, и это ещё больше возвысило его в её глазах.
Не хотел никаких закулисных отношений, хотя она тоже не собиралась их заводить. Ей только нужно  было освободиться от этой недосказанности. Шло время. Они 
 реже и реже звонили друг другу. О встрече речь не шла. Он, полагая что она замужем, не предлагал, а она осталась верна данному себе слову--не встречаться.
И всё же они  встретились, и произошло это по его просьбе, день в день с тем днём, когда впервые увидели друг друга на университетской лестнице, но через тридцать лет.

                Глава 4               
                Подлость

 Она сидела, погрузившись в воспоминания, а час, данный ей, чтобы придти в себя, истёк. Нужно было скрыть следы слёз. Медленным шагом обогнула параллельной улицей квартал до площади и вышла к старинному особняку редакции с противоположной стороны. Наружная дверь распахнута. в вестибюле. вахтёрша, сидевшая за столом перед широкой лестницей, покрытой  красной ковровой дорожкой, поинтересовалась:
 -Вам кого? 
 -Я к Лунину  Сергею Георгиевичу.
 -Так это вас он ждёт! А он побежал встречать. Просил подождать его, если вы
разминётесь. Ну ничего, нашему Сергею Георгиевичу полезно пробежаться.
Одно её слово-"нашему"-  определило для неё характер его отношений с сотрудниками. Она помнила, с каким уважением тогда, в университете, относились к нему ребята, их сверстники. Он для них был таким же своим.
 
 Через минуту Сергей вбежал в вестибюль,      
 -Ты, конечно, пришла с другой стороны. Я так и знал!
 -Помнишь,-улыбнулась она.
Они поднялись на второй этаж. Кабинет редактора- напротив лестницы  угловая комната с двумя широкими окнами, редакторским столом, с массивным, обитым чёрной кожей креслом за ним. Ещё два длинных стола, заложенных кипами газет, занимали пространство посредине, ряды стульев у стен, небольшой книжный шкаф
с другой стороны редакторского стола и напротив, в углу, большой сейф.

 Она, как вошла, села на первый у двери стул. Сергей вошёл следом, оставив дверь кабинета распахнутой, и сел в кресло лицом к лицу с ней. Она отметила про себя  эту предусмотрительно  раскрытую дверь: 
 "Значит, ни о чём личном из прошлого здесь речи быть не может. Всё произойдёт, как я и предполагала."
  Она обвела глазами кабинет, мысленно пытаясь представить его жизнь в этих стенах, 
 -Так вот где ты обитаешь...
 -Вот здесь я и обитаю. Только это место не для долгожителей,- перехватив её
недоумённо вопросительный взгляд, пояснил:-В том смысле, если изменится там, вверху,-  пальцем указал в потолок,- смена произойдёт и здесь.

Было душно в этот летний вечер, и она машинально взяла со стола,  газетный лист, стала обмахиваться. Он поднялся, дотянулся  на шкафу до маленького вентилятора, направил на неё прохладную струю. Опустился в кресло, задумчиво глядя в боковое окно, проговорил:
 - Как бы я хотел всё это сменить на районную редакцию в каком-нибудь тихом месте...
И без какого-либо перехода, устремив взгляд на неё, сказал так, словно этого не могло быть:
 -А я ведь действительно узнал тебя...
 -Спасибо! Расскажи, как ты жил...(ей  хотелось сказать: "без меня", но эта раскрытая дверь,  и там, внизу, вахтёрша).   
 А он говорил:
 -После университета работал в городской газете. Много ездил по миру. Теперь осел здесь. Жена тоже журналистка. Она женщина очень решительная, любую, самую высокую дверь открывает ногой. Сейчас  редактор отраслевой газеты.
 "Зачем он о жене! Я ведь всё это знаю из его писем..."-досадовала она в душе, но он продолжал: 
 -Сотрудников она держит вот так!-сильно сжатым кулаком наглядно продемонстрировал властный характер жены. Помолчал и, долгим взглядом глядя в окно, как бы самому себе:- На работе эт-то хорошо... Но дома...

 Ей хотелось спросить, счастлив ли он, но по тому, как  это было сказано, почувствовала, всю неоднозначность понятия "счастлив" в его судьбе.
 Она перевела разговор с неприятного ей- о жене:
 -Почему журналистика? Ведь мы с тобой поступали на славянское отделение?
 -Его потом аннулировали. Я стал  сотрудничать в университетской газете, увлёкся и ушёл в журналистику.
 Но дальше она снова слышит:
 -Женился я на шестом курсе... Случайно...
 От этих слов голова её пошла кругом: так остро в душе всплыла вся оскорбительная подоплёка того его письма. В упор устремила взгляд в его глаза:
 -Ты говоришь, женился на шестом курсе, значит, тогда, на третьем, солгал!

 Сергей встал, нервным шагом прошёл к боковому окну, постоял, вернулся, остановился перед ней, выкрикнул, глядя в её лицо:
 -Да! Да! Я тогда совершил подлость!- отвернулся, отошёл к окну, проговорил тихо:
 -И был наказан...  Очень наказан...

 "Зачем он это? Мне ведь от этого не легче!-простонало у неё в душе,-О, как же больно!"
 -Но Виктор так умолял меня!-продолжал Сергей,
- На коленях передо мной стоял, просил оставить тебя.
"Виктор?"-- она поняла сразу: "Ленорд!"
 -Он был у тебя?!
 -Да! Был! Сначала писал. Я не отвечал. Это было перед днём твоего рождения. Меня  тогда вздёрнуло, что он есть и знает мой адрес. Поэтому я не приехал и так вёл себя с тобой, когда ты приезжала.

 "Так вот она, самая гнусная подлость Ленорда! А ведь я тогда считала его другом, порядочным человеком. Верила, сочувствовала ему, когда узнала, что любит. Боялась причинить ему боль. Но как же жестока бывает любовь! Да о какой любви здесь может идти речь! Адрес он высмотрел в письмах на моём столе. Как нужно было прятать их! Как глупо я помирилась с ним, после пасквиля его отца...Как же права была моя мудрая бабуля!"-
 Всё это вихрем неслось в её мыслях, а  Сергей говорил:
 -Когда он приезжал, был не в себе, падал передо мной на колени. Уверял, что не может жить без тебя, говорил, что хочет жениться, и что ты согласна, но  тебе совесть не позволяет. Я между вами, и лишь это удерживает тебя. Я тогда жениться не собирался. Третий курс! Какой из меня жених! Я не хотел быть
третьим лишним, помехой тебе и стоять между вами. Он умолял написать тебе, что я женился. Я обещал ему.

 -И ты... выполнил обещание... А меня не спросил!
 -Он умолял не говорить тебе, я дал ему слово...

 Вот теперь она решилась задать тот, мучивший её вопрос, который при других обстоятельствах никогда не задала бы:
 -Скажи, меня ты всерьёз не принимал?
Он ответил не сразу. Прошёл за свой стол. Посидел , опустив голову. Поднял на неё глаза, заговорил тихо, вдумчиво:
 - Вначале это было так. Сколько нам было? Восемнадцать, девятнадцать. Что тогда могло быть всерьёз? Но  потом... Я многое понял, многое передумал, оценил         по-другому.- Он помолчал. Заговорил медленно, с длинными паузами:-Жизнь меня наказала...Очень наказала... Я пил... Жена! Я, конечно, ей благодарен... Но... я искал тебя...       
 у неё перехватило дыхание.
А Сергей продолжал:   
 -Был в твоём городе, звонил твоей маме. Она спросила, кто я.
 Сказал, что твой старый друг. Спрашивал, где ты.
 - Когда это было?- выдохнула она.
Назвал год (год смерти её второго мужа).
 -Что же, что ответила тебе мама?
 -Моя дочь давно не живёт здесь. Если вас интересует её судьба, это не
 телефонный разговор. Приходите, и я расскажу вам о ней.
 "Ну почему же, почему,-рвалось в  её душе,-- мама никогда,  ни одним словом не обмолвилась об этом звонке? Что не стала говорить по телефону, правильно. Ведь не знала, с кем говорит, мало ли кто и зачем интересуется мной, особенно после моей эпопеи с Ленордом. Но промолчать о звонке..."
 -Ты не назвал своего имени?
 -Я решил, что ей это не нужно. Тебя не было в городе, и я не пошёл.
"Что ж, если бы мама и сказала о звонке, я думала бы о ком угодно, только не о нём."
А Сергей тихим голосом, словно самому себе, трудно, медленно продолжал:   
 -Когда... ночами лежишь без сна... одолевают сомнения... разные комплексы... неуверенность в себе...("это его-то!"-во все глаза смотрела она на него),   наплывают мысли о прошлом...
И опять, не договорив, устремив взгляд в окно, в тяжёлой задумчивости, словно решая в душе что-то неразрешимое, с досадой он колотит, колотит кулаком о поручень кресла.
Встряхнул головой. распрямил ладонь, улыбаясь  милой, милой своей улыбкой, перевёл взгляд в её глаза:
 -Орангутанг, когда ему нечего сказать,(сердце её больно кольнуло это "нечего",)  он, словно почувствовал:  - Нет-нет! Когда нужно слишком много сказать, орангутан колотит лапами о землю. Так и я.-  Устремив взгляд в окно, после долгого молчания, как бы отвечая себе на свои мысли: 
-А сейчас... поезд... ушёл...

 Тишина зависла в воздухе.   
"Как же больно!" Она сидит, прикованная к стулу, с закрытыми глазами.
 "Значит, был поезд...Да ведь было же письмо брата. Были эти слова: "он любит вас." А я... Я боялась поверить. Придиралась к словам...Знал ли он об этом письме? Сейчас я могу думать, что знал, надеялся... А я промолчала. И вот после его "поезд ушёл", что ещё можно сказать? Спросить напрямую о письме? О признании брата? А если не знал...  Спросила:   
 -Твой брат живёт здесь?
 -Брат...умер.
 -О, прости. Я не думала.
Теперь все вопросы о письме неуместны.
 Помолчав, он спросил:
-Ну а ты как? Всё на старом месте, в университете?
 И разговор их вошёл в то русло, какое приличествовало для двух старых знакомых.
 Она коротко рассказала об изменениях в её деловой жизни. Теперь, после его "поезд ушёл", стало можно, и она сказала, что второй её муж умер.
Сергей заговорил о своих делах. Сейчас пишет книгу на английском языке о своих журналистских путешествиях. Ведь пришлось побывать во многих странах. Материала набралось прилично. Он говорил, но речь его приняла официальный тон, словно давал интервью кому-то.
 Она почти физически ощутила, как между ними воздвигается незримая стена. Поняла: время истекло, самое важное и трудное, зачем и позвал, сказано. Аудиенция окончена. Взглянула на часы, поднялась.
 -У меня билет в Органный зал.
 
 Вместе вышли. Направились к трамвайной остановке. И, как тогда, в юности, ей не верилось, что это он идёт рядом, и так хотелось, чтобы эта дорога никогда не кончалась.
 Тяжёлая, чёрная туча затягивала небо. Надвигалась летняя гроза.
 А Сергей говорил:
 -Недавно я побывал в больнице у друга, он умирал от рака горла. Тяжёлое, страшное зрелище...
"Наверное, вспомнил об этом потому, что ещё находится под впечатлением от пережитого."
Она подтвердила:
 -Я видела такое. Действительно жутко.
Почему-то заговорил о том, что у него очень хороший послужной список, что всю жизнь жил очень скромно, без большого достатка. 
Усмехнулась про себя: "Въелось же это газетное - "достаток".
 
 На трамвайной остановке они одни. Сергей, высоко подняв голову, смотрел вдаль на золотые корабли куполов собора, плывущие между тучами, вот-вот готовыми разразиться ливнем. 
 А ей хотелось прильнуть к груди его -всей тоской, всей болью измучившей её любви. Хоть раз почувствовать его всего. И пусть гроза! Пусть  молнии! Громы! Излить всё, что рвалось из души. Но стена! Она и здесь, так и осталась...
Уже упали на землю первые крупные капли, и тут же -лязг трамвайных  колёс.
 -Мой трамвай! Прощай!      
 Ринулась за далеко промчавшимися вагонами. У самого трамвая пронзило: " Оглянись же. Ведь никогда больше его не увидишь!"
 Он стоял там же и смотрел вслед.
 Только успела вскочить на заднюю площадку последнего вагона, хлынул ливень. Трамвай рванулся, набирая скорость. Припала залитым слезами лицом к стеклу трамвайного окна. Сквозь потоки дождя, пока совершался объезд по кругу на площади, видела его одинокую фигуру. Он так и стоял под ливнем, не пытаясь укрыться в подъезде дома за спиной, смотрел вслед трамваю, навсегда увозившему её из его жизни.
На концерт не пошла и долго бродила, не унимая слёзы, по умытым дождём улицам ночного города.
                Часть5
                На оборванной ноте
,
 Застыла душа на оборванной ноте...
Кричи не кричи--Не дождёшься ответа.
И мается сердце судьбой недопетой,
Как раненый голубь, Сражённый на взлёте.
/Из дневника/
_
  Утром она улетала. Из аэропорта позвонила в редакцию. Трубка ответила, (или ей казалось), чуть задыхающимся голосом Сергея:
 -Слушаю вас.
 -Сергей Георгиевич?
 -Сергея Георгиевича нет.
"Ах, вот даже как! Неужели он думает, что я не узнаю его голос? Хотя по телефону трудно понять, вдруг, это действительно не он? Вчера промок под дождём, простудился и заболел...-- с этой мыслью слушала голос в трубке, а там продолжали говорить:
 -Я его заместитель. Кто его спрашивает и что ему передать?
 - Передайте, пожалуйста, что звонила друг его юности. Через десять минут у меня посадка в самолёт, хочу на прощание пожелать ему здоровья.
 - Спасибо, обязательно  передам.
 И опять тоска, тоска затягивает петлю на горле. Опять лицо его, как живое, перед глазами. Всю дорогу в самолёте сидела, прикрыв веки и прокручивая в памяти весь разговор, похожий не на диалог двоих, а на монолог каждого с самим собой. Представила, как бы повела себя другая женщина, как сумела бы повернуть всё в нужное ей русло, задала бы все вопросы, вынудила бы раскрыть то многое, что так и осталось недосказанным.
 "Он говорил мне такие вещи, которые не каждому скажешь. Значит, ему нужно было, чтобы я знала, хотел этого, за этим и позвал. Я же... Мне нужно было открыть ему всё, что чувствовала, что  рвалось из души. Но вот... эта дверь, так  предусмотрительно распахнутая, а там, внизу, вахтёрша, и в редакции ещё кто-то мог оставаться. Но вахтёрши не было, когда мы уходили. Значит, она ушла сразу. А дверь не закрыл, чтобы  видеть, если кто-нибудь войдёт с улицы. Дверь наружную он запирал сам. Почему не подумала об этом тогда? Ведь он-то говорил всё, не опасаясь быть услышанным.
 И на своё откровение ждал такого же от меня, а в ответ -- только молчание. Вот почему эта стена, этот отчуждённый официальный тон на прощание. Но если там, у телефона был он,; Решил, что захочу ещё увидеться, и это - после его "поезд ушёл". Не было счастья, когда-то метался. Ну искал, так не нашёл же, значит, не очень хотел. И эта оговорка--"нечего сказать"...Значит действительно нечего, да ведь
 я ничего другого и не ждала. Не было любви. Когда любят, не  рассуждают, много ли таких. И ни разу не сказал сам, что любит. Узнала только от брата. Но зачем тогда эта исповедь это "наказан". За что наказан? За обман, который сам же назвал подлостью. Испугался, что не отстану, понимал, что этот аргумент--женился-- для меня неотразим. Но письмо брата! С ним-то он был откровенен, Зачем  брату нужно было бы писать мне? Но если там была правда, почему так легко уступил другому? Поверил ему. Значит, права я была, что не открылась. А вот Ленорд! Столько лет была рядом, познала всю его подлую, лживую суть, а этой подлости не допускала даже в мыслях. Верила, что Сергей действительно женился. А если и не женился, сказал бы правду, что не любит... Это было бы больно, но честно и не так унизительно. Почему людям легче солгать, чем сказать правду? Боялся, что не отстану? Зачем сейчас понадобилась ему эта встреча и этот театр по телефону? Он позвал меня, чтобы поставить все точки над i. Что ж, это честно."
 Теперь, размышляя так, она жалела, что позвонила и что согласилась на эту встречу.
"Там ведь жена, а то, что было со мной,-- в прошлом. Да ведь ничего и не было."

Она  не ожидала, что через столько лет всё в ней окажется так живо.
 "Он, конечно, всё понял. А я этим приездом лишь унизила себя."         
 С таким настроением  она и ответила ему, когда через несколько дней в прихожей её квартиры раздался телефонный звонок. Трубку взяла мама.
 -Иди звонят тебе,--сказала и ушла к себе.
 - Алё! Это ты?  в телефонной трубке его, чуть задыхающийся, но сейчас с явной хрипотцой голос.
 -Да, я слушаю тебя.
 -Здравствуй! Я так рад, что мы повидались. Не держи на меня зла.
 - Я не  держу,- невольно голос её стал ледяным,-Я всё поняла!
  И вдруг он, на том конце провода, взорвался криком:
 - Что ты по-ня- ла! Что ты  по-ня-ла! Я помню всё! Ты слышишь? Я всё помню!
Голос его сорвался, захрипел. 
  Она слышит, эти слова, эту, почти со слезами, выкрикнутую неистовую боль в них. И опять он, такой, каким был тогда, в юности, в парке,--весь нараспашку, такой, каким помнило его её сердце.
 Она слышит, но почему-то настойчиво тревожит, не даёт сосредоточиться на самих словах эта хрипота.
 -Я слышу! Но что у тебя с горлом? Почему ты хрипишь? У тебя болит горло? Ты простудился?
Он - совсем тихо:
 -У меня... рак горла... От этого умер и мой брат. Это о нём, а не о друге говорил я тебе,
У неё подкосились колени.
 -Серёжа! Серёжа!, В Тбилиси лечат!
 -Я был там. Там шарлатаны.

 Вот как суждено было встретиться! И всё время там, у себя в кабинете, он думал об этом. Эта боль терзала, когда колотил кулаками о кресло. Вот почему "поезд ушёл", и эта незримая стена... А ведь нужно было одно движение: встать со своего стула, подойти, глянуть в глаза. Но такая малость--эта распахнутая дверь...

 "Как же эта её способность чувствовать его , обманула сейчас, не учуяла его беду!
 Но вот она-то, беда, и мешает порыву крикнуть ему в ответ: "Всю жизнь, слышишь, всю жизнь я люблю тебя, только тебя одного. Ты самое дорогое, что было и есть в моей жизни, что не ушло и не уйдёт никогда. Помнишь, как было у нас тогда, в юности, когда мы так случайно--не случайно-- встретились? Тогда -твой крик...Так и теперь... Этот твой крик сказал мне всё ... "

Потом, сколько ни пыталась, не могла вспомнить, как закончился этот разговор. Не могла придти в себя, не находила себе места, рвалась к телефону, чтобы сказать ему это  всё, что несла в душе эти годы. Но вот представит себя на его месте и чувствует, как ранит его душу её признание, как станет ещё больней. Ведь видела, как колотил кулаками прежде, чем сказал про этот их "поезд". С какой неподдельной болью сказал. Что она могла? Он не один, там жена, женщина, переживавшая с ним всё. Как вторгнуться в это? Не умела  она думать только о себе и не могла переступить через чью-то беду, Так и с Ленордом , не могла причинить ему боль своим отказом. А болезнь Сергея ведь была бедой и жены его. Но он. Он всё понял сам, поэтому и сказал про "поезд".
Не позвонила и не написала. Единственно, что  могла, криком кричать о любви своей.
 Так и осталось всё в ней на оборванной ноте.

 Ты вернул мне себя этим криком.
 Словно путы в душе порвались,
 Бурным всплеском, безумьем открытым,
 Что словами тогда не сказалось,
 Чем могло моё сердце ответить?
 Той же, в муке хранимой любовью...
 Онемела... На этом свете
 Всё молчанье любви и боли,
 Всё, что тайно хранилось годы,
 Прорвалось почти против воли,
 Джинна выпустив на свободу...
 Отомстило нам счастье болью...
  /Из дневника,/      

 Не знал ты, к солнцу
Где твоя дрога.
Блуждал во тьме,
Лелеял миражи.
Таких, как я,
Тебе казалось
много.
Продал за грош,
А выкупил за жизнь.
  /Из дневника./