В ожидании

       Россия, которой никогда не было               

В лязге захлопнувшейся за спиной двери отчетливо прозвучало: « Дур-рак!»
- Она права... – мелькнуло в голове поэта. – Кто я, если оказался тут? – Он размахнулся ногой, чтобы с силой ударить в дверь окованным носком ботинка, но, лишенный шнурка, ботинок соскользнул. И о дверь ударила нога в эфемерной броне простого носка. Стало больно, но он – мужчина, черт побери! – промолчал, и только присел на краешек нар.
- Отставить сидеть! Не положено! – проквакал кто-то в открывшееся, в отличие от двери, совершенно бесшумно окошко кормушки.
Поэт послушно поднялся и принялся мерить камеру шагами, как когда-то (как давно это было!) в Бутырках.
Мысли поползли рваные, как облака в ветреный день, и сумбурные, как бред тифозника.
- За что меня? «Меня»?.. А других-то за что?.. Осипа два месяца назад? Лилю в прошлом году? «Круглые да карие, жаркие до гари...» Где вы теперь Лиличкины глазки? Что видите? Да и видите ли что-нибудь? « Десять лет без права переписки»... За что меня?! Да за что угодно... В поэме о Троцком писал?.. Писал!..
- По приказу
товарища Троцкого!
- Есть! –
повернулся
и скрылся скоро,
И только
на ленте
у флотского
Под  лампой
блеснуло  -
«Аврора».

Это тебе не
- Вас
вызывает
товарищ Сталин,
Направо
третья.
Он
там.
- Товарищи,
не останавливаться!
Чего стали?
В броневики
и на почтамт!
Ну, положим, строчки о Троцком он вычеркнул... Но Сталин никогда и ничего не забывает...
- За границей был неоднократно; в Германии, во Франции, в Америке (в САСШ и Мексике), так что сразу можно объявить шпионом этих стран...
Пока эти мысли мелькали у него в голове, сам он мерил шагами камеру. Взад-вперед, вперед-назад.
- А этот отказ поехать на строительство Беломорского канала? Все поехали, а он остался, сказался больным... А сам каждый день в биллиардной...
Какими фальшивыми соловьями заливались потом те, кто съездил, о «великой стройке», о перековке... Даже Валюн Катаев, вот уж от кого не ожидал... Хотя где-то там «перековывался» его шурин – Булгаков... Честно говоря, не ожидал от Валюна и другого; что он подпишет письмо в защиту Валентина Стенича.
А споры о Союзе Писателей? Не иначе, черт за язык потянул: дескать, он, Максимыч, создает союз послушных ему и Сталину писателей. И кому ляпнул-то: самому Максимычу...
 Теперь и это припомнят... наверняка... Хорошо, если еще не обвинят в Максимычевой смерти... А что? С них станется...
-Однако, который час-то? – поэт привычно вскинул к глазам левую руку. – Тьфу, черт!!! Отобрали!!!
Лампочка под потолком горит, как горела, когда его втолкнули в камеру. Окно забрано в намордник, да так, что и неба не разглядеть. Как там он писал о Бутырке

А я
за стенного
за желтого зайца
отдал тогда бы – все на свете...

- Вот тебе и революция... А тогда, в семнадцатом?.. «Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня не было. Моя революция!» Ну, твоя... что теперь с ней делать будешь? Точней, она с тобой?.. А?.. А-а-а, то-то!
Поэт вздохнул.
- Так, наверно, чувствовал себя Николай в камере Питерской Чрезвычайки... Хороший поэт, да заигрался в монархиста, и даже телеграмма Максимыча не помогла... « А был ли мальчик-то?» В смысле, телеграмма?..
Он почувствовал, как наваливается тяжкой ношей усталость. Его взяли в пять утра. Впрочем, почему «взяли»? Подождали, пока не выйдет с вечеринки на лестницу покурить, и так вежливо пригласили «пройти на минутку к Якову Сауловичу по важному делу. Тут же, рядом». Ну, и прошел... Ах, Янька, ах, сволочь!..
- Интересно, как там гости? Мыслимое ли дело: исчез хозяин дома... Р-раз! – и нет его, как корова языком... Наверно, разбежались, как тараканы по углам?..
Вспомнилось, как вежливо предложили пройти в кабинет, и там, напрочь забыв о вежливости, грубо обыскали, изъяв то, что посчитали ненужным (галстук, ремень и шнурки) или подозрительным (часы и «стило»), а так же все документы, после чего конвоир с лицом как бы вырубленным топором отвел его в камеру.
- Когда же разрешат мне спать или, хотя бы, сесть? – он уже чуть ли не бредил. В странном хороводе вокруг него закружились и живые, и мертвые; Лиля, Николай, Велимир, Семен, Осип, Михаил, Валентин...  И снова Лиля, Мария, Сонка, Татьяна, Наташа, Лиза, Галина...
- Отбой! – прокричал в кормушку уже другой голос.
- Слава Богу! – он рухнул на нары, но сон не шел. Нервное потрясение последних суток не давало уснуть. Он вертелся, старался думать только о приятном, но сон ускользал, как выскальзывает, намазавшись вазелином, нечестный борец из рук соперника.
И вдруг спасительное забытье сошло на него. Но прошло не более часа, как сон его был грубо прерван конвоиром, что есть силы трясшим за плечо.
С трудом разлепив свинцовые веки, он услышал:
- Который тут на «мы»?
- Маяковский...- почему-то прошептал он.
- На допрос!!
Дверь снова лязгнула, но слово «Дур-р-рак!!!» прозвучало куда громче и отчетливее, чем в первый раз.