Россия в зеркале мемуаров Н. Е. Врангеля

          Мнение о том, что единственный урок истории состоит в том, что никаких уроков из нее не извлечь, достаточно широко распространено в общественном сознании современной России. Желающие придать этому спорному утверждению академическую основательность, ссылаются на авторитет Гегеля, который писал в «Философии истории»: «народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее» [1, с. 61]. Но ссылка на Гегеля, в данном случае, бесполезна потому, что его суждение не касается научной истории, существующей, в том числе для того, чтобы извлекать из прошлого необходимые уроки. Гегель говорит о прагматической и морализирующей истории на службе у политики. Такая история действительно ничему не учит потому, что истина прошлого ее не интересует.  Ее задача подтверждение или фабрикация угодных власти исторических мифов, которые меняются вместе с политическим курсом.
          У настоящего историка другая задача. Он должен помочь каждому из нас стать участником минувших событий, увидеть действительное, а не придуманное прошлое, почувствовать солидарность с ушедшими поколениями и понять настоящее, которое коренится в прошлом, а это и есть извлечение из истории необходимых уроков. История, которая может помочь в решении таких задач, начинается с правдивого рассказа очевидцев о событиях, свидетелями которых они были. Профессиональный историк подтвердит или опровергнет эти свидетельства и попытается понять, насколько они адекватны действительности: люди предвзяты и склонны создавать исторические мифы, в которых правда перемешана с вымыслом. Историк должен найти истину, которая поможет освободить наше сознание от иллюзий, порожденных этими мифами.
          Для решения этой задачи Гегель рекомендовал отдавать предпочтение рассказам великих людей – творцов и главных участников знаменательных событий. Если следовать совету классика, мемуары Николая Егоровича Врангеля «От крепостного права до большевиков» (Опубликованы в 1923 году), не представляют особого интереса для исследователя: барон не был великим государственным деятелем и даже называл свою жизнь бесцветной.Но историку, если он хочет восстановить действительную картину прошлого, интересны свидетельства всех ее очевидцев. Тем более, что блестяще написанные мемуары дают живое описание повседневной жизни России на переломе веков. Здесь не только нравы русской аристократии, к которой Врангель принадлежал, но и жизнь других сословий и народов Российской империи.  Должность чиновника по особым поручениям в Польше. мирового судьи в Литве, служба в лейб-гвардейском полку,  председательство в Русском обществе пароходства и торговли и в Российском золотопромышленном обществе, открывали перед Врангелем широкие возможности  для наблюдения за происходящим в стране, детально исследовать деятельность государственного аппарат и положение широких слоев общества, что делает его воспоминания ценным историческим источником. Им же даны яркие портреты известные исторических деятелей, которых он знал лично – Л. Н. Толстого, М. А. Бакунина, М. Д. Скобелева, С. Ю. Витте, В. К. Плеве и многих других деятелей отечественной истории.
          Но главное, что барон не ограничивался блестящим (в свое время им было опубликовано несколько художественных произведений) описанием виденного. Он глубокий мыслитель, выходящий на уровень глобальных исторических обобщений, что является необходимым условием извлечением необходимых для самопознания уроков истории. Есть несколько тем, которые особенно занимали Николая Егоровича – взаимодействие государственной власти и общества, политической элиты и широких слоев населения, бюрократического аппарата и структур русского предпринимательства. Размышления Врангеля на эти темы и сегодня читаются как передовицы современных газет, что делает их особенно актуальными.
           Особый интерес, с этой точки зрения, представляет раздел второй главы «Об истории». В ней Врангель предлагает свое оригинальное толкование природы и причины кризиса, в котором империя оказалась в конце века. Истоки кризиса он усматривает в реформах Петра I. Понятно, что оригинальность толкования не в этом: виновником всех русских бед Петр был назначен уже славянофилами, а еще раньше М.М. Щербатовым.  Но западник и либерал, каковым сам Врангель (как и жандармское управление) себя определял, казалось бы, должен считать преобразования XVIII века благом для России: по общему мнению, они превратили ее в Европейское государство. Но дело именно в том, что Врангель, будучи либералом, считал, что петровские реформы не только не привели Россию в Европу, но нанесли ей непоправимый вред. Петр «изменил наружность, но не суть. Суть он только затронул поверхностно и не изменил, а, скорее, исказил. Из цельного… веками гармонично сложившегося и способного к дальнейшему гармоничному усовершенствованию, он сделал что-то половинчатое, несуразное, ни то ни се, ни Европу, ни Азию» [2, с. 98].       Славянофилы, равно как и западники, ошибались приписывая Петру европеизацию России. В действительности Петр исказил пути развития России, но не тем, что приблизил ее к Европе, а тем, что преобразовал ее в жестко централизованную структуру по образцу классической азиатской деспотии. «XVIII столетие, как и первая половина XIX, не эпоха созидания новой европейской России, но только зарождение примитивных форм жизни» [Там же].
          Петр позаимствовал у Запада внешние формы жизни, но европейский антураж не сделал русских европейцами. Вместо прогрессивных реформ «комедия насаждения» и «подделка под жизнь». Так произошло потому, что прогресс «творится не по издаваемому царем указу, не по мановению волшебного жезла фокусника, он не плод сумасбродства или вкусов отдельных лиц, а плод запросов и усилий самого народа [2, с. 99]. Понимание того, что народ является движущей силой прогресса, а сущность последнего Врангель видит в борьбе различных социальных слоев за свои права, существенно расширяют характеристику русского либерализма второй половины XIX века.
          Самое печальное следствие Петровских преобразований - формирование в России господствующего класса, оторванного от народа и презирающего его. Врангель, как и положено настоящему либералу, - сторонник мирной революции, отменяющей привилегии избранного меньшинства и обеспечивающей правовое равноправие и свободу для всех граждан государства. Гегемоном такой революции в Европе была буржуазия, но в России она не успела сформироваться в организованную общественную силу. Этому препятствовала жестоко централизованная система с ее тотальным экономическим, политическим и культурным контролем. Трудно ожидать появления инициативных, не обязанных государству людей в системе, исключающей свободу. Не буржуазия, но интеллигенция – «плод веками накопившегося невысказанного протеста и ненависти» сыграла решающую роль в осуществившейся русской революции. Но это была не мирная революцией, начатая Александром II, но насильственное свержение изжившего себя самодержавного порядка.
Если преобразовательная деятельность Петра подверглась самому решительному осуждению, то реформам Александра II дана самая высокая оценка. Врангель считает, что в русской истории не было монарха, который сделал бы для своего народа столько, сколько сделал Александр II: «Он, разрубив гордиев узел, многие столетия державший Россию в пленении, освободил 50 миллионов людей от рабства, дал земство, дал России суд скорый и справедливый, вместо продажного и пристрастного, уничтожил пытки, ввел человеческий режим в армии, - всего в беглом очерке и не перечтешь» [2, с. 174]. К сожалению, дело, которое должно было увенчаться принятием Конституции и превращением России в конституционную монархию не было завершено. Эпоха бездарных контрреформ окончательно подвела страну к роковой черте: «Настало время «Святой дружины», добровольных шпионов, охраны, чиновников-провокаторов. Гниение традиций, которые до тех пор поддерживали нравственный статус и человеческие ценности, началось. Наступила эпоха прославления личной наживы. К концу правления Александра III русское общество и задумывающиеся люди понимали, что автократия свой век отжила и быстро приближается к своему концу» [2, с. 253]. Но это не понимали и не хотели понимать русские самодержцы, которые «своими личными правами, своими прерогативами поступиться не хотели, в неограниченном самодержавии продолжали видеть святая святых, в неприкосновенности его - главную задачу своего царствования. Законным путем бороться с самодержавием народ не мог. Рано или поздно революция должна была произойти» [2, с. 322]. 
          Верховная власть и ее главная опора - постоянно растущий бюрократический аппарат, делали все возможное, чтобы воспрепятствовать неизбежным изменениям, но никакой последовательной «правительственной политики не существовало, а была лишь политика отдельных случайных людей» [2, с. 284].   Основным инструментом безнадежной борьбы с жизнью оставался испытанный веками административный ресурс. «Заскорузлое» чиновничество «как тупоумная нянька, боясь, чтобы ребенок не упал и не ушибся, в течение двух столетий не спускало русского человека с помочей и довело его до того, что двигаться самостоятельно он и не пытался» [2, с. 247]. Людям энергичным и деятельным, которые все-таки появлялись в России вопреки усилиям власти, мешали как могли. «Любой их шаг требовал такой массы специальных разрешений, был связан с преодолением такого числа формальных препятствий, что, как правило, энергия оказывалась на исходе прежде, чем они добивались разрешения на настоящую деятельность» [2, с. 200].
          Понятно, что власть, которая в первую очередь несла ответственность за углубляющийся кризис, не считала нужным оборотиться на себя, а все социальные невзгоды объясняла «коварством и происками других народов и, невзирая на уроки прошлого», не хотела понять, что эти «невзгоды происходят исключительно от собственной лени и неподвижности» [2, с. 236]. Результат известен: «Самодержавие приказало долго жить. Оно отошло тихо, почти незаметно, без борьбы, не цепляясь за жизнь - даже не пытаясь сопротивляться смерти. Так умирают только очень старые, вконец истощенные организмы; они не больны, с ними ничего особенного не случилось, но организм износился, они уже жить не способны» [2, с. 361].  Но, если бы произошло только это. Увы, вместе с властью в бездну кровавых потрясений обрушилась и Россия.
          Тот, кто говорить, что прошлое ничему не учит, признается в том, что он у прошлого ничему не научился. Мало иметь перед глазами опыт живших до нас поколений. Необходимо желание и готовность этот опыт усвоить, что требует отказа от утешительных иллюзий и льстящих национальному самолюбию мифов. «Прошлое — начало настоящего и будущего, и только отметив, что происходило тогда в нашей стране, которой так поразительно не повезло, можно понять, что происходит с ней сейчас». [2, с. 247].

 Литература
1. Гегель Г.В.Ф.  Лекции по философии истории» С-П., «Наука»1993
2. Врангель Н.Е. Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М., «Новое литературное обозрение» 2003