Прорицатель

По-весеннему холодный ночной майский ветер пронизывал насквозь Волчьи шхеры, играл в прятки с одинокими караульными на крепостных бастионах Свеаборга. Казалось, сама Дочь воздуха спустилась с неба в море, чтобы обратиться в Мать вод. Не от этого ли сильного ветра и вздувшихся волн в её чреве зародился старец-сказитель вековечный Прорицатель — Вейнемейнен.
— Виссарион, — с греческого «лесной» — самое подходящее имя для мальчика, родившегося в финской глуши, с ироничной усмешкой думал военный лекарь Григорий Белинский, — записывая новорожденного в метрическую книгу.
Север не любит слабых — шанс на выживание определяется крепостью духовной и Божьей помощью. К счастью, ни того и ни другого Григорию, бывшему воспитаннику духовной семинарии, болезненному от рождения, не занимать. По неволе начнешь верить в легенду о том, как злая старуха, хозяйка севера Лоухи насылает ужасные болезни на Калевалу. Григорий Белинский — не Вейнемейнен, чтобы исцелять гарнизон чудодейственными заговорами и средствами, да и Виссарион растет как кривое северное деревце — чахлым и низкорослым, воспринимая по лубочным картинкам далекие теплые страны и легендарные древнегреческие острова и города.
Скорее бы выбраться из этого места, забытого Богом, но густо населенного вымышленными сказочными персонажами, почитаемыми простым людом.
Протяжные переливчатые местные песни на кантеле не радуют сердце, но остаются в памяти, ложатся на слух бесконечными перепевами волшебных нереальных сюжетов, позволяющих немного помечтать и перенестись вместе с их героями в дивные неземные гиперболические миры.

*      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      *      
Доходные дома промозглого Петербурга — не самое уютное место на земле. Тусклый отблеск свечи длинной тенью гусиного пера, которая тянется всё дальше и дальше, стараясь перечеркнуть гравюру не стене, с которой невозмутимо и горделиво оглядывает скудную обстановку комнаты мудрый старец — Вейнемейнен, приглашая тщедушного Виссариона к дискуссии.
— Не может быть и речи, о сравнении Калевалы с поэмами Гомера — неистовствует Виссарион, нападая на саму возможность такой постановки вопроса.
— Не дают ему покоя, Вейнемейнена напевы, — звучание нарисованного кантеле Вейнемейнена, что так умело сработал мастер из огромной щучьей челюсти, в пустой комнате кажется реальностью.
— Не с Илиадой и Одиссеей сравнивать её уместно, — не сдаётся Виссарион, — а разве с поэмами в роде Слова о полку Игоревом, да и тут вопрос открытый, на чьей стороне окажется преимущество.
И ответил Вейнемейнен:
— Ты откуда это родом,
Что так скачешь безрассудно,
Не спросяся, наезжаешь?
— Проблески поэзии в Калевале есть, — поскрипывая пером продолжает Виссарион, — но в каком же народном произведении нет их?
Старый, верный Вейнемейнен говорит слова такие:
— Я певец не знаменитый,
Заклинатель неизвестный.
Жизнь я прожил одиноко
По краям родного поля,
Посреди полян родимых,
Слышал там одну кукушку.
Но пусть будет, как кто хочет.
Ты дозволь себя послушать:
Что ты знаешь больше прочих,
Чем же их ты превосходишь?
Виссарион в такт звукам настенных часов меряет шагами комнату, присаживается к столу:
— Народная, естественная, или непосредственная поэзия только у себя дома оказывает особенно сильное влияние на души людей; это туземное растение, которое вянет на чуждой ему почве. — Виссарион изыскивает всё новые аргументы, пытаясь всеми правдами и неправдами одолеть мудрого старика. — Даже и у себя дома много теряет она своей силы над людьми, как скоро у народа возникает художественная поэзия. Во всяком случае, интерес народной поэзии — интерес местный, домашний. Каждому дорого своё, родное.

До сих пор он был озлоблен.
И копил на старца злобу.
Уж давно питал он зависть
К Вейнемейнену седому,
К мощным старца песнопеньям,
К вещим старца заклинаньям.

А собственно за поэзией тут слишком и гоняться нечего: её так много, что девать некуда! Народная поэзия — только для охотников. Охота пуще неволи, говорит пословица.

— Ты, несчастный, дурно сделал,
Поступил нехорошо ты,
Что стрелял ты в старца Вейне:
Сына Калевы убил ты…

За отсутствием других сильных национальных интересов, финны с особенною страстью обратились к собиранию и изучению памятников их народной поэзии. — Убеждённый приверженец западного искусства Белинский готов принести всё новые жертвы на алтарь победы. — В этом отношении у них много общего с теми славянскими племенами, вся жизнь которых воспоминании, в прошедшем, а не в настоящем и будущем. Те и другие как будто открыли содержание и цель жизни своей в отыскивании словесных и других памятников своего прошедшего. Поэма, песня, пословица, стих, полстиха, невзрачная надпись на камне, — всё для них равно важно, велико.

Как бы ни было, я всё же
Показал певцам дорогу.
Путь открыл я перед ними,
Отогнул дерев верхушки,
Сбросил ветви, дал тропинку,
Дал я к будущему выход.
Здесь тропиночка открылась
Для певцов, что поспособней,
Для певцов, что поискусней,
И что рунами богаче
Меж растущей молодежью,
В восходящем поколеньи.

— Хорош же и граф Сологуб, написавший: «Вы едва ли поймете, как утешительно теперь, когда литература превратилась в безобразный рынок, найти в уголке Европы столь неожиданное явление», по поводу открытия господина Ленрота который за несколько лет, терпя нужду и холод, исходил почти пешком всю Финляндию, отыскивая в хижинах её поселян народные песни. Мы первые — не без внутреннего удовольствия отнёс себя к этим условно первым Белинский, — готовы отдать справедливость прекрасному и благородному подвигу Ленрота; но не считаем нужным впадать для этого в преувеличение.

Едет старый Вейнемейнен,
Едет с парусом шуршащим
На челне, обитом медью,
На богатой медью лодке;
Едет он туда, где вместе
Сходятся земля и небо.
Там пристал с своею лодкой,
С челноком остановился.
Только кантеле оставил,
Радость вечную — народу,
Чудную игру — Суоми,
Своим чадам — свое пенье.

Неужели все литературы Европы, кроме финской, превратились в «безобразный рынок» и бескорыстное ей служение существует только в Финляндии? Корысть, расчет и торговля действительно пустили щупальца во все литературы; но вы близоруки, если за ними не рассмотрели тех благородных и прекрасных явлений, которые хотя и в меньшинстве, но есть и всегда будут везде, к чести человеческой натуры. То, что в финской литературе нет и не может быть торгашества, это так естественно: занятие финской литературой не представляет никаких материальных выгод, а потому за него и берутся не спекулянты, а только люди, действительно любящие литературу, — подумалось Виссариону. 

В море выехал оттуда
И сказал он при отъезде,
Так промолвил на прощанье:
Вот исчезнет это время,
И настанут дни иные,
И меня здесь пожалеют,
Ждать, искать меня здесь будут,
Чтоб кантеле снова сделал,
Вновь пустил на небо месяц,
Солнцу снова дал свободу;
Ведь без месяца и солнца
Радость в мире не бывает.

Свеча догорела, облачная питерская ночь скрыла очертания домов и предметов, только старый Прорицатель Вейнемейнен загадочно улыбался в темноте грядущим поколениям, да где-то шепотом невской волны по-прежнему звучала его тихая песня.