история нелюбви

я сижу на скамье, в городе, который я не хочу обнажать перед вами, потому что этот рассказ не о нем, впервые за душный день все затихло: лишь редкие голоса и смех влюблённых пар нарушали этот сонный покой, повисший в воздухе. когда-то, три года назад, когда я ступил на его территорию абсолютно нищий и покинутый всеми, в тот первый вечер, когда моя нога впервые коснулась этой священной земли, я сидел на этом самом месте и не понимал, что мне делать дальше. в тот самый вечер я познакомился с мужчиной, который предоставил мне временное убежище, помог с деньгами, а взамен попросил лишь мое внимание и мои уши, которые будут слушать его внимательно и чутко. в тот самый вечер я был хорошим собеседником. он поведал мне о женщинах. о трёх несчастных, изломанных, избитых жизнью женщинах, которые запомнились ему столь выраженной борьбой с жизнью, что их хотелось застрелить, избавляя от мучения. все они, несомненно, отличались друг от друга, подобно небу и земле, но их объединяло одно: пустота. прошло ровно три года. долгих три года я хранил молчание, чтобы сегодня поведать вам о них. о том примере жалости, скорби, текущей в их венах, не имеющей границ. история о том, как женщина может пасть в своей гордости, данной ей природой. помните знаменитую фразу: «мне будет больно, но меня спасёт гордость»? таких не спасает, поэтому они три шкуры с себя сдирают, пытаясь выплыть, но тонут в собственном упадке, не находя разложившуюся меж рёбер душу. это история о том, какой женщиной быть не нужно, и я прошу тебя устроиться поудобнее и запастись терпением и состраданием, ведь каждый вправе ошибаться.

первая из них была самой избитой жизнью. когда он говорил о ней, то подносил сигариллу к губам значительно чаще, выпуская облака дыма, усмехался и качал головой, устремляя на меня взор пронзительно-синих глаз. он называл ее «мисс полярность», «мисс пустота», «женщина, которая умрет, так и не узнав, что такое любовь». покинутая и брошенная всеми, напоминающая маленькую собачонку, которую выгнали в минус сорок, поэтому ей ничего не оставалось, как призывно вилять хвостиком, заискивая и видя в каждом того, кто может ее приютить. женщина, у которой каждый что-то забирал, потому что она сама отдавала это, со временем оставаясь пустой. это был мимолётный роман, встреча на одну ночь, потому что это все, что она могла ему дать. ей нравились женатые мужчины. холёные. из прилежных семей, в которых царит покой и уют. ей нравилось строить глазки, навязываться, всячески пытаться выжать хотя бы капельку внимания у этого мира. искать сплетни, провокации, шантажировать и не замечать, как со временем она все больше теряет свой лик. несчастная девочка, напоминающая «бедную лизу», которую тоже никто не спас, с которой никто не хотел оставаться, потому что все предпочитали не ее — ту, другую. черноволосую, со жгучими глазами, которую узнают по стуку каблуков, которые она снимает вечером и превращается в тёплую девочку, готовую позволить зарыться в своих коленях. мое сердце тогда металась в груди от преисполнившейся жалости. от несправедливости этого мира. я твердил себя неустанно «спасите же ее, прошу!», но никто не слышал этих молитв, потому что девочка с искалеченным сердцем, не умеющая любить, а лишь зависеть, сама шла на эшафот, в объятия своей смерти. ее бросил тот, кого она так любила. она стала неинтересна мужчине, которому отдавала все, выворачивала свою душу наизнанку, подобно дырявым карманам, но со временем оказалась просто недостаточно интересной, недостаточно сексуальной, заботливой, стервозной, недостаточно красивой. и какого было горе, когда тот, кому она отдавала все, сам вручал ей лезвие, призывая пройтись по нему босиком, чтобы тонуть в своей крови и алкоголе, ища публику для своей трагикомедии в три ночи. как металась, подобно раненному зверю, желая вернуть то, что у неё отняли: ею иногда пользовались, черноволосая об этом знала, она ей это позволяла, ловя птичку в клетку. а он смешивал ее с грязью и рассказывал своей черноволосой, как сильно ему не везло до неё. черноволосая молчала, кусая губы, зная, что она и к ней вновь приползёт в этом пьяном угаре, потому что ставки были сделаны, но вновь не на неё. потому что даже черноволосую он любил иначе, чище и искреннее. ее никто не желал. никто не хотел приютить маленькую девочку и согреть ее. никто не мог находиться с ней слишком долго, потому что плохой мёд начинает горчить на языке и вызывает аллергию. поэтому она бежала к каждому порогу, поэтому позволяла вытирать собой дорогие туфли, она тонула в своей желчи и злобе, в своей ненависти, которая тянула ее на дно и тяжестью отдавалась в сердцах всех, кто находился рядом с ней, потому что это все, что у неё было. все, что у неё есть. она была удобна для каких-то целей и дешевых интриг, но потом ее срок годности заканчивался и ее заменяли на нечто новое, что будет интереснее и целостнее. женщина-хамелеон, подстраивающаяся под настроение и поведение каждого, с кем имеет дело. лицемерная, неприкаянная, даже не кукла, потому что до неё не дотягивает. просто девочка, глаза которой мне по-прежнему снятся по ночам, потому что никто и никогда не воспринимал ее всерьёз — она была прекрасное ничто, скрывающееся за завесой лжи и боли, потому что однажды ее предали из-за женщины, которая во всем была лучше. и она это, несомненно, знала. прошло так много времени, но эта боль по-прежнему сотней раскалённых игл терзает ее изнутри, потому что не успевшую зажить рану снова и снова надрывают. но она в этом никогда не признается.

вторая — синоним слова «бездна», у которой нет дна и начала, потому что она хочет понравиться всем и каждому. о ней он говорил более спокойно, протирая вспотевшие ладошки тканью подклада тяжелого пиджака от кутюр. «почему же их всех бросали?» — думал я, пока мой собеседник озарял пламенем спички своё красивое лицо, которого успели коснуться морщины. «понимаешь, франц, — говорил он, — эта женщина так умело хваталась за все, что у меня голова кругом шла. и писала, и танцевала, и постоянно пыталась достичь своего идеала, но все никак не могла заполнить эту сквозную дыру в себе. вообрази?». она так любила кричать о своей значимости и важности, что даже не заметила, как растворилась в этом. была такой маленькой и хрупкой, мечтательной и незаметной, что приходилось всячески привлекать внимание. она дописывала себе несуществующие ценности, перечитав красивых историй, веру в чистую любовь, но уже была очернена: извращенным восприятием этого мира, незрелыми шутками, молоком, пролитым на одежду, потому что ей было важно не нести сексуальность и женственность в себе, а просто вторить об этом каждому; связями с разными мужчинами без обязательств — не мужчины желали ее, а она их, спрашивая у черноволосой советы по соблазнению общего покойного знакомого (понимаете, до чего могут снизойти женщины, слепо верующие в свои силы?). черноволосая курила вишневую и ничего не могла ответить, потому что не она соблазняла, а ее, пытаясь завоевать. ей было незнакомо это чувство больного азарта, она никогда не становилась на колени, потому что ее сердце было рождено любить с той самой чистотой и святостью, о которой так мечтала девочка-осень. она правда была осенью, в ней вязли ноги, как в грязи после ливня, сокрушившего город, она замедляла все метаморфозы одним своим существованием. девочка в свитере, которую тоже променивали не один раз, от которой все сбегали, а она продолжала искать причину в других, но только не в себе. все, что скрывалось под ним — потерянные ценности, бесконечно простуженная душа и комната, в которой она была заперта, подобно пленнице, из которой так умело вещала о своих великих достижениях, которые в пределах ее же и оставались. утраченная брезгливость, которая не мешала распускать ей лживые сплетни о тех, с кем когда-то она была так близка и не одну ночь плакала у них на плече, отсутствие индивидуальности и хрупкость некогда разбитой любимой кружки, из которой она пытается состроить свою силу. девочка, так и не успевшая стать женщиной, но так стремящаяся к этому — ее преступление или наказание?

под конец я попросил у своего визави простую отечественную, которую он учтиво мне протянул. я все думал: «разве так бывает? может ли одному мужчине так сильно не везти на всех женщин? и правда ли существуют те, душа которых так прочно засыпана известкой, а вместо неё на арене лишь тяжёлый кусок холодного камня? что самое чудовищное: на таких не злятся, таких жалеют, сострадая в душе. а что может быть страшнее жалости?». он мне, конечно же, не ответил. только покачал головой и поделился огнём, желая поскорее рассказать о третьей.

женщина-париж, омытая сеной, которая плещется в ее венах, заменяя кровь. та, которая так умело собирала вокруг себя врагов, считая себя королевой бала исключительно в окружении близких себе людей, потому что другие просто не замечали ее, проплывая мимо. не способная на любовь, о которой так сильно любила вещать — в этом они были сёстрами-близнецами с мисс полярностью. она любила примерять чужие маски, пряча своё истинное стертое «я» за французскими песнями, разговорами о великом, за флиртом с каждым, кто встречался на ее пути, за смехом в метро и дорогими вещами, под которыми все та же пустота. мой странный спутник все говорил о том, что она была старше всех его женщин, но вела себя так, словно ещё была девочкой, ничем не обученной, поэтому ее поведение было невежественно и несуразно, скрывая за образом опасной дамы сотню личностей, живущих в ней. она любила устраивать грязные спектакли, собирая вокруг себя публику, без наличия которой ничего в ее жизни не получалось, потому что она боялась одиночества, бежала от него, как от прокаженного, но вместе с тем ее кровоточащее сердце все ещё не способно было на любовь. я хотел спросить у него, что от неё осталось бы, лишь ее всей этой мишуры, отними у неё все то, что принадлежит другим, но что так упорно она вобрала в себя, не имея ничего своего, но не стал, потому что ответ был мне доподлинно известен. она любила шоу, любила цирки, хоть и говорила, что больше предпочитает лувр, но вместо искусства организовывала бесплатные представления, стоя во главе всех колунов, каждого из которых любила и «крепко целовала», но в любой миг могла растоптать, пытаясь обратить после него весь мир, но все время спотыкалась, потому что ее сценарии были заучены наизусть, предсказуемы — до конца оставаться не хотелось, желая поскорее выбраться из этого липкого бреда, мелькающего перед глазами. такая взрослая, но такая маленькая внутри, обросшая ложью и грязью, которую собирала , чтобы уничтожить других, но не заметила, как уничтожила себя, потому что, если забрать париж, одобрения людей и тексты, в которых нет ничего стоящего, она попросту растворится.

когда он закончил, то дышал тяжело и часто, словно после долгого бега — так сильно заходилось сердце в его груди. мы сидели одни, в ночи, и последний фонарь, висевший над нами, погас. он ещё немного помолчал и добавил, прежде чем сунуть мне ключи с клочком бумаги, на котором был адрес: «всех этих женщин объединяет одно — пустота, отсутствие всех тех качеств, которые есть в женщине правильной и чистой, разложение души и сердце, которое мертво, но они продолжают носить его в своей груди, пытаясь других заставить поверить в то, что они чего-то стоят. но разве стоящие люди будут бросаться во всю эту бутафорию и мишуру? будут ли они тратить на это время, франц? именно поэтому таких женщин бросают. потому что они сами летят в пропасть и тебя потянут за собой, никому ненужные, так сильно желающие стать всем, что просто становятся ничем».

он покинул меня столь же внезапно, как и окликнул, стрелки наручных часов перевалили за полночь, а мой карман приятно грел ключ, подаренный мне самой судьбой. я курил, слушал моторы машин, гул которых уносил меня в новый день и не понимал: «почему черноволосая другая?». потому что ее не бросают, она сама делает так, чтобы ушли, когда приходит время. она не прячется за масками и мнимыми ролями — предпочитает искренность и мартини со льдом, чай с бергамотом в ноябре, кутаясь в своё большое пальто. существование таких отравляет не одно женское сознание, а она продолжает двигаться по жизни плавно, не оглядываясь назад, потому что грязь сплетен и драм не делает тяжелее каждый ее шаг — черноволосую узнают по стуку каблуков по влажному после дождя асфальту.