Глава 2. Канцелярская крыса

Черный дьявол, или Хакасские хроники
Книга 1. Шесть пудов золота
Глава 2. Канцелярская крыса

Дядя, тяжело ступая, с помощью племянника перешел из парадной комнаты в небольшой, но очень уютный кабинет, окна которого выходили во внутренний двор особняка. А там их ждал уставленный яствами стол и вытянувшийся в струнку Тихон Иванович.
 Цибульский всегда славился в Томске своим хлебосольством. Каждый день к двенадцати часам он распоряжался накрыть обед в гостиной. Ведь и в праздничные, и в будние дни его обязательно кто-нибудь, да посещал — местный чиновник, священник из епархии, коллега-купец или заезжий путешественник. И любой пришедший прежде всего приглашался отобедать — не накормив гостя, хозяин не желал и слушать никаких разговоров о делах. Но последних два месяца сильно недомогающий Захарий Михайлович обедов не устраивал и посетителей почти не принимал, а на сегодня отменил даже встречу с поверенным. Он наконец-то решился рассказать племяннику свою таинственную и фантастическую историю, которую уже больше тридцати лет держал в себе. После долгих раздумий Цибульский пришел к выводу, что он не найдет лучшего кандидата для посвящения в тайну, чем его единственный племянник, а заодно и будущий наследник. А чувствуя, как жизненные силы стремительно выходят из него, Цибульский понял — откладывать беседу с Костей дальше некуда. Ведь уносить свою тайну в могилу Захарию Михайловичу было нельзя.
Накрытый в кабинете стол подразумевал под собой приватный разговор, поэтому вышколенный камердинер мгновенно исчез за дверью, предоставив обедающим распоряжаться яствами по собственному усмотрению. Проголодавшийся Костя уселся за стол, довольно потер руки, и начал накладывать себе в тарелку еду из всех супниц и судков подряд. Захарий Михайлович открыл шкафчик, плеснул в стопку настойки из пузатой бутылочки и выпил ее. А потом взял со стола тарталетку с паштетом из хариуса и направился к массивному и уютному креслу, стоящему под огромной головой изюбря с большими ветвистыми рогами. Несколько минут Цибульский сидел молча, собираясь с мыслями и невидящим взглядом уставившись куда-то в одну точку на стене, а потом начал неторопливо говорить.
— Наш род, Костя, пошел от ссыльного поляка, Филиппа Цибульского. Два столетия назад его за участие в польском восстании сослали в Сибирь и зачислили в служилые люди Красноярского острога. Военная обязанность в те времена была делом пожизненным, поэтому Филипп до конца своих дней жил в Красноярске, и в Польшу больше не вернулся. Ну а его потомки тоже стали военными. Одного из внуков Филиппа, Афанасия, отправили служить в Абаканский острог, где и обосновались наши предки. А когда острог за ненадобностью упразднили, и он стал селом, Цибульские из служилых людей перешли в крестьяне.
Захарий Михайлович перевел дух и продолжил.
— В Абаканском и появились на свет мои родители — Михаил Степанович и Варвара Гордеевна. Отец служил писарем в Балахтинском волостном правлении, верстах в пятидесяти от нашего села. Писал он очень красиво и разборчиво, и мне свое умение передал. А я закончил двухлетнюю приходскую школу в Абаканском, и в одиннадцать лет начал помогать отцу — замещал помощника писаря. Вскоре мы всем семейством перебрались в Ачинск, где Михаил Степанович поступил на службу в ратушу, а меня пристроил копиистом в окружной суд. Вот так из крестьян мы стали мещанами. Городским головой в Ачинске был тогда местный купец Иван Игнатович Родионов. И он сразу на меня внимание обратил, то есть не на меня самого, конечно, а на почерк мой красивый. Очень уж он его хвалил, ведь писал я тогда и вправду хорошо, да и копировал быстро, и без ошибок.
Жующий Костя согласно закивал — читая письма, написанные рукой его дядюшки, он всегда поражался разборчивому и каллиграфическому почерку Захария Михайловича. Сам-то Иваницкий писал, как курица лапой, щедро украшая бумагу жирными кляксами, за что не раз был бит учительской указкой.
— И вот однажды отправился Иван Игнатович в Красноярск, к Енисейскому губернатору Ивану Гавриловичу Ковалеву, с каким-то прошением от общества, и меня с собой прихватил, бумаги за ним носить. Я остался в присутствии, вместе с писарями, а Родионов отправился в приемную к губернатору, ждать своей очереди. А через десять минут он снова забегает в канцелярию, красный весь, глаза выпученные, и кричит — «Захарка, я прошение из папки доставал и край оторвал случайно, а через четверть часа к Его Превосходительству идти! Спасай!». Секретарь освободил мне место за столом, гербовая бумага у меня с собой имелась, чернильница и перо тоже, ну и скопировал я прошение за десять минут, да еще лучше, чем раньше было. Иван Игнатович расписался внизу сам, за кого надобно, и побежал обратно к Ковалеву.
Костя от души рассмеялся, подивившись изворотливости городского головы, не переставая, впрочем, жевать, а Цибульский продолжил, улыбаясь:
— Прошло еще полчаса, слышу я снаружи шум. Отворяется дверь в присутствие, и заходит туда Его Превосходительство действительный статский советник, Енисейский губернатор Иван Гаврилович Ковалев, собственной персоной. Народ в канцелярии вскочил, в струнку вытянулся, ну и я вместе со всеми. А из-за спины Ковалева Иван Игнатович выглядывает и на меня пальцем указывает. Он мне уже потом сказал, что похвалился Ивану Гавриловичу на приеме, какой у него паренек шустрый в услужении имеется, да как ловко он бумаги переписывает. А Ковалев не поверил ему, и решил сам в этом убедиться. Подошел ко мне губернатор, посмотрел сверху вниз недоверчиво, а секретарю приказывает: «Подай-ка сюда письмо любое, которое переписать надобно». Протягивает мне лист и командует: «Копируй!».
— А Вы что? — вытаращив глаза спросил Костя.
— А что я, — усмехнулся Захарий Михайлович, — работа нехитрая, я ежедневно ей в суде занимался, по двенадцать часов в день. Сел снова за стол, достал перо и переписал. Иван Гаврилович взял обе бумаги, посмотрел на них внимательно, сравнил меж собой, и говорит мне: «Тебя как зовут?». Я в ответ: «Захар, сын ачинского мещанина Михаила Цибульского, Ваше Превосходительство». «А лет тебе сколько?», спрашивает он. «Пятнадцать, Ваше Превосходительство», отвечаю. «Ну, слушай меня, Захар» — говорит Ковалев, — «Забираю я тебя к себе в канцелярию. Негоже такому самородку в захолустном Ачинске штаны протирать. Давно я не видал, чтобы так быстро и красиво переписывали, да еще и без ошибок!». И через месяц я уже стал копиистом аж в самом губернском правлении. А к семнадцати годам дослужился и до канцеляриста!
— Ничего себе карьера! — восхитился Костя, не переставая, впрочем, жевать. Ведь ему все эти заковыристые и непонятные названия бумагомарательских должностей не говорили совершенно ничего.
Захарий Михайлович понимающе улыбнулся в усы и сказал:
— Карьера, да еще какая. В то время грамотных людей было мало, а уж умеющие писать красиво и без ошибок, вообще на вес золота ценились. Прослужил я три года в правлении, а в тридцать пятом году моего покровителя решили перевести из Енисейских губернаторов в Тобольские. И Ковалев предложил мне поехать с ним в Тобольск, а там пообещал на место секретаря устроить, и даже к четырнадцатому классу представить.
— Ого, — удивился племянник, впервые слышавший историю о юношеском периоде жизни дядюшки, — видать не только почерк у Вас был красивый, но еще и голова светлая на плечах имелась, в таком молодом возрасте! Я ведь сейчас прежнему Вам ровесник, и кто я? Простой реалист, да и пишу, как курица лапой.
— Давай, пожалься мне на судьбу свою тяжкую, — усмехнулся Цибульский, — ты Костя не простой реалист, а наследник крупного состояния. И все то, что я лишь к концу жизни сумел приобрести, у тебя уже в самом ее начале имеется. Я в купцы второй гильдии только к тридцати годам причислился, и то благодаря женитьбе, а тебе до купеческого звания осталось лишь реальное училище закончить. Ты главное, не забывай голову иметь на плечах, и не вздумай промотать заработанные твоими родителями капиталы!
Костя скромно потупился, а Захарий Михайлович пустился в дальнейшие воспоминания.
— Итак, жил я не тужил, служил теперь в Тобольской губернской канцелярии, однако с четырнадцатым классом ничего у меня не получилось. Покровитель мой, Иван Гаврилович Ковалев, в Тобольске совсем недолго пробыл и через год в отставку вышел. А других покровителей я так и не приобрел — губернаторы тамошние начали чуть ли не ежегодно меняться, каждая метла по-своему мела, а я лишь успевал себе изворачиваться, да все новым и новым хозяевам угождать! И в один прекрасный день пришел я со службы в комнату свою съёмную, сел на кровать и задумался… Первый раз в жизни посмотрел я на себя со стороны. И не увидел ничего хорошего. Мне исполнилось всего-то двадцать три года, а я превратился в какого-то старикашку, в крысу канцелярскую! Двенадцать лет с утра до вечера пишу бумаги, да с одного стола на другой их перекладываю. Глаза уже от напряжения портиться начали! Вот я и задумался над своей дальнейшей жизнью. Сейчас я получаю жалование сто сорок рублей в год, а потолком моим станет двести, ну или в лучшем случае двести пятьдесят. Произведут меня, наверное, в четырнадцатый класс за добросовестную службу, возможно к старости я даже и до девятого дослужусь, если стану правителем дел. А может и не стану… И на этом все? Так и закончится моя жизнь? Ну а больше всего прочего меня угнетало то, что я охоту совсем забросил! Еще в Абаканском от отца мне его страсть передалась, да на всю жизнь! Вот и сейчас, Костя, на меня порой такая тоска накатывает! Я ведь никогда уже больше ружья в руки не возьму…
Иваницкий сочувственно закивал. И его дядюшка, и отец, оба были страстными охотниками, и ничто другое не интересовало их в жизни так сильно, как охота. Захарий Михайлович до последнего времени, пока имелись силы, ездил за сто верст от Чебаков в глухую тайгу на Терсинку, выслеживать изюбрей. И терпеливо сидел целыми днями на продуваемых ветром гольцах, поджидая зверя. Причем наверх его затаскивали охотники-инородцы на нартах — самостоятельно ходить на лыжах по холмам он уже не мог. Цибульский не жалел денег на оружие и снаряжение, и постоянно выписывал себе из-за границы самые новейшие образцы ружей и винтовок, не обращая внимания на их стоимость. Да и сам Костя еще с четырнадцати лет пристрастился к охоте, и именно под головой первого убитого им марала и сидел сейчас в уютном кресле Захарий Михайлович. Да что там Костя, даже его многочисленные сестры, и те всегда с нетерпением ждали отца и брата с охоты. А по их возвращению, девицы наперебой выспрашивали у охотников все подробности очередного увлекательного приключения, и искренне радовались, рассматривая привезенные трофеи.
А золотопромышленник вновь заговорил.
— И вот тогда я и решил окончательно — надобно мне поскорее бросать канцелярскую службу и искать себе более интересное, да и зачем греха таить, более прибыльное занятие. А в то время им могла стать только золотодобыча. Ведь в конце двадцатых годов обнаружилось, что Сибирь наша матушка на золоте стоит. Причем, выяснили это на свой страх и риск простые купцы. Никаких горных институтов они не заканчивали, но обладали большим упорством, настойчивостью, значительными капиталами и, конечно, везением. И покатилась тогда по Сибири настоящая золотая лихорадка! Поэтому в сороковом году, когда я задумался об отставке, других вариантов, кроме как податься на службу к золотопромышленникам, я даже и не рассматривал. И кстати, Константин Иванович, именно в нашей Томской губернии и началась та золотая лихорадка, хоть она и улетела потом еще дальше, в Енисейскую тайгу и за Байкал. Но эта история давняя, и тебе, наверное, неинтересная. Я ее для краткости пропущу.
— Не надо ничего пропускать! — горячо запротестовал Костя. — Я очень хочу ее услышать! Да и Вы, Захарий Михайлович, обещали мне все с самого начала и до конца рассказать!
— Таким макаром мы с тобой и за неделю не управимся… — пробурчал Цибульский, — ну да ладно, расскажу, коли взялся! Тем более, история эта весьма поучительна, и узнать ее будет для тебя очень даже полезно. Слушай, да запоминай! Почти вся земля у нас в Сибири принадлежат государству, то есть Казне. А небольшая ее доля находится в собственности Императора, имуществом которого управляет Кабинет Его Величества. На кабинетские земли до недавнего времени доступ частным лицам был заказан. Но Казна свои территории сдавала в аренду, однако позволяла заводчикам разрабатывать на них только руды простых металлов — железо, медь, свинец, и олово. А монополию на добычу золота и серебра она оставляла за собой. И если вдруг частные арендаторы, выплавляющие железо либо медь, обнаруживали у себя руды драгоценных металлов, то Казна тут же изымала их предприятия в свою собственность. А порой в дело вмешивался и Кабинет, забиравший особо лакомые земли себе. В результате такой недальновидной политики, золота у нас в стране добывалось очень мало, и до поры до времени это никого не беспокоило. Но к началу века российские финансы оказались в полном расстройстве. Вместо серебряных рублей принялись даже печатать ассигнации, за которые больше тридцати копеек никто не давал. Ожидалась крупная и затратная война с Наполеоном, и сенат понимал, что без резкого увеличения добычи золота, страну ждет крах! И поэтому в мае 1812 года, перед самым началом Отечественной войны, вышел сенатский указ, который официально дозволял частным заводчикам добывать рудное серебро и золото на арендованных казенных землях. А с девятнадцатого года им разрешили еще и мыть россыпи. Но ты сам понимаешь Костя, что к нам, простым купцам, подобные указы не имели абсолютно никакого отношения, ведь по сути дела, частным лицам путь в золотодобычу по-прежнему был заказан. По закону, разрешение на поиск золота Комитет Министров мог выдать любому российскому подданному, а не только владельцам заводов. Однако, в Петербурге бытовало мнение, будто частные лица, заполучившие отводы, не смогут их правильно разрабатывать, а то и вовсе начнут утаивать от Казны драгоценный металл. Поэтому дозволения на золотодобычу решили никому пока не выдавать, в ожидании лучших времен.
— Вот так у нас все и делается, — авторитетно заявил Иваницкий, — вроде бы и не запрещено, но и не разрешено!
— Ну а как ты хотел, Константин Иванович, — весело сказал Захарий Михайлович, — у нас гладко лишь на бумаге! Ну да ладно, слушай дальше. В 1824 году, город Екатеринбург с высочайшим визитом посетил Его Императорское Величество Александр I. Для переодевания он остановился в доме богатого местного купца Якима Меркурьевича Рязанова. А Рязанов давно уже пытался добиться разрешения на поиски золота, но все никак не мог получить согласие от Комитета Министров. Поэтому во время торжественной встречи Государя, Яким Меркурьевич лично обратился к нему со своей просьбой. И в беседе с Александром I, он не только сумел выпросить дозволение на поиск и добычу золота, но еще и получил на это дело казенные деньги, двадцать пять тысяч рублей! И уже в следующем году Рязанов снарядил поисковые партии в Тобольскую губернию, хотя официальное разрешение Комитет Министров выдал ему лишь спустя еще год, в ноябре двадцать шестого. Но увы — потратил Яким Меркурьевич все казенные деньги, но на тобольских землях ничего не нашел…
— Ну вот, — разочарованно протянул Костя.
— А ты как думал, — усмехнулся Захарий Михайлович, — золотое дело такое: можно на один вложенный рубль восемьсот получить, а можно и целый миллион потратить впустую. Сам посчитай, отправить в тайгу одну поисковую партию из тридцати-сорока душ стоило не меньше трех тысяч рублей. Во главе обычно ставили человека надежного, из доверенных торговых приказчиков, на которых купец мог положиться. Вот только никакого горного опыта у них отродясь не было, да и быть не могло. Приказчики искали отводы по наитию, шурфовку вели наугад, и золотые россыпи подобным образом отыскивали скорее случайно, чем намеренно. В итоге потратил Рязанов время и деньги зря, а тут и еще одна беда на него навалилась — он неожиданно обанкротился. Понес он большие убытки в торговых делах, и пришлось ему даже на время перейти из купцов в мещане. А Комитет министров заявил — до тех пор, пока Рязанов не запишется вновь в купеческое сословие, заниматься поиском золота ему будет запрещено! Однако, Яким Меркурьевич не растерялся. Он вступил в долю с местным купцом Алексеем Баландиным, в двадцать восьмом году получил на имя Баландина разрешение добывать драгоценный металл в Сибирских землях, и отправил людей к нам, в Томскую губернию. Но поисковые партии Рязанова, добравшись сюда, обнаружили, что они опоздали. А золото в местной тайге уже нашли и без них…