ХIII
- Ну, бабуля, смотри... Ой, смотри, старая! Начинаем!- прозвенел злым шёпотом в самое ухо перепуганной старушке взъерошенный Кипарисов и, по-солдатски с широкими взмахами рук промаршировав пять шагов, пылко глядя перед собой, раздувая изысканно тонкие ноздри, встал в один ряд с поджидавшими его у искрящегося, сверкающего кольца Ветровой и Коперником. Все трое они стояли, как настоящие первооткрыватели, герои; грудь - вперёд, глаза - горят, подбородки - гордо возвышены; руки сжаты в кулаки,- спины у каждого - струна звенящая.
Вера Онуфриевна Мазай, одетая в косо, нелепо сидящий на ней металлический колпак, мутно сияющий, глубоко усовершенствованный за ночь неугомонным Коперником,- хлопая маленькими, хитрыми глазками, кривенько крохотным плечиком прижимаясь к высокой спинке стула с дерматиновой на нём вставкой, пропела волнистым мягенький голоском:
- Начинаем, ненаглядные мои, начинаем... С Богом!
Показалось на мгновение, что она поскорее избавиться от них хочет, устала терпеть их чудачества и нелепые выходки. Она мельком, будто ненароком, глянула вниз, на сложенные на коленях крестиком свои руки, в которых были зажаты несколько красных бумажек с портретами лысого, бородатенького вождя, сложенные в тугой, хрусткий рулончик; лицо её сейчас же облилось умиротворением и тишиной.
- Повторите задание!- прогудел точно в трубу Кипарисов, стараясь выдернуть свою ладонь из прихватившей её Зининой ("Успокойся, Игорёк, всё будет нормальненько..."- приговаривала она негромко ему на ухо, сама переживала страшно).
- Выжидаю один час,- беззубым ртом зашамкала Вера Ануфриева, всё поглядывая себе в кулачок, поплавок её головы закачался на плечах,- и поворачиваю да конца вот енту самую ручечку,- она пугливо совала крошечным пальчиком в чернеющий бугорок под извивающимися, переливающимися синим, красным и зелёным датчиками и табло.- Правильно говорю, милые? А, золотые?
- Прекрати же щипаться, наконец!- как конь, задрав верхнюю губу, гнусаво проржал Игорь, гневно зашвырял бровями в Зину. Зина обиделась, надулась.
- Час, и ни секунды больше!- деревянным голосом поддакнул Коперник, бледный, как смерть.- Как раз будет достаточно, чтобы прогуляться по окрестностям, получше оглядеться. Правильно я говорю, друзья?
- Может, ещё коньяку?- предложил Кипарисов.
- А что, можно,- тут же охотно отозвался юноша.
- Прекратите, мальчики, хватит!- с тихим изумлением в голосе простонала Зина, руками, как крыльями, вверх-вниз всплеснула.
- А чаво? Коньячок я люблю! - заинтересовалась предложением Вера Онуфриевна, и в её глазах-бусинках под рыжими ресницами замерцало вдохновение.
- Потом выпьешь, старая карга,- рявкнул Кипарисов, сжимая кулаки.
- Как тебе не стыдно, Игорь!- закачала головой Зина, и очки её полыхнули грозным огнём. Она, подойдя к столу, сдвинув груду тетрадей и книг, выудила свою давешнюю рюмку, накрытую сверху каким-то колпачком.- Вот, бабушка,- нежно пропела она, протягивая коньяк.- Выпейте за нашу удачу!
- Ай, хорош, ай, крепок, зараза!- бабка, подняв и опустив остренький подбородок, одним махом проглотила содержимое рюмки и, точно заправский пьяндылыга, хлопнула пустой рюмкой о стол.
- Ай да бабуля! - искренне восхитился Игорь.
- Нажимайте! - все хором с командовали, снова выстроившись в ряд на самом краю клубящейся огнём пропасти, вот-вот готовой их жадно поглотить.
Самодовольно поплямкав, старушка потянулась к разноцветным кнопкам, выстроенным на панели в ряд.
- Да не туда, не то!- в ужасе хором вскричали все, хватаясь друг за друга, отшатываясь подальше от кольца, зловеще раскинувшего перед ними огненную пасть. Переставляя негнущиеся ноги, точно циркуль, Коперник поскакал к старухе, рука которой уже легла на неправильную кнопку.
- Не красную, а - чёрную, чёрную! Разве не понятно вам было сказано?- в самое ухо старухи хрипло прокричал он.
- Чаво ругаться-то? Перепутала я!- виновато лопотала та, пряча за спину кулачок с деньгами.- Синяя, синяя! Успокойтеся! Тьфу ты... Чёрная!
- Чувствую, наломает она дров... Подведёт нас под монастырь!- недобро буркнул Игорь, когда они в которыйц раз снова сбились в кучку у кольца.
- Сплюнь!- не отрывая глаз от кипящих бурунов, сказала Зина. Кипарисов густо губами заплевал себе через плечо.
Под устрашающими взорами путешественников бабушка повернула ручку. Из кольца гуще брызнуло зеленоватое, золотистое сияние.
- Через час! Уволю к чёртовой матери без выходного пособия!- вывернув шею, переполненным отчаянием голосом вскричал Кипарисов, точно в него вдруг воплотился Стетоскопов из Зининой институтской лаборатории.
Крепко обнявшись, скользнули они в прохладный, голубовато-зелёный туман, тотчас поглотивший их. Бескрайняя стена огня выросла над ними с кремовыми, перломутровыми, танцующими прожилками. Ни дна, ни края, ни начала, ни конца в нём не было - только мягкая, колеблющаяся ткань, будто живое, бегущее куда-то существо; и как не гляди в него, пытаясь разглядеть в нём опору, как не старайся встать на подвернувшуюся подножку или ухватиться за какой-нибудь выступ, а всё из рук и из-под ног ускользает - пойди догони, когда быстрее взгляда мчится свет, подпирая, подталкивая, захватывая всякую точку, всякую линию, увлекая их за собой. Падая (а под ногами, чувство было такое, что ничего нет), Зина, Игорь и Андрей, обнявшись, сами слились воедино и - с восторженным ужасом визжали и улюлюкали, болтали в пустоте ногами, вертели головами, чтобы рассмотреть нахлынувшие на них удивительный мир, состоящий из ничего; перекрикивались даже, бодрясь, подхохатывали, и вдруг... Под ними заклубились широкие серые, белые, розовые облака, прозрачные и влажные; они провалились в них и понеслись через них, ветер бешено засвистел у них в ушах. Вокруг призрачно облилось всё зелёным и голубым, и затем - точно пелену или марлю перед глазами сдёрнули - тотчас глубочайшая прорва ухнула под ними, провалилась. Кажущаяся бескрайняя каша сдулась, осела, и ярчайший, изумрудно-голубой прозрачный океан заполнил всё до самого горизонта; ослепительно жёлтым на самом верху вспыхнула звезда. Тугой поток воздуха ударил в них, и они, не слыша теперь друг друга, завертелись, разлетелись в разные стороны, не в силах удержаться один возле другого; волосы их вздыбились, поднятые невидимыми твёрдыми пальцами. Кипарисов, беззвучно открывая рот, что-то изо всех сил кричал Зине. "...разобьёмся вдребезги!.."- только и можно было услышать. Зина, потеряв очки, ничего ясно не видела, волосы у неё на голове стояли столбом, точно у ведьмы, брючки, которые она предусмотрительно надела, трепетали. Коперник, оскалив белые зубы, беззвучно хохотал, глаза его закатились глубоко под лоб. Его крутило и вертело встречным ураганным потоком, точно игрушечного. Жёлтые, зелёные, чёрные квадраты полей внизу угрожающее стали разрастаться. Хорошо было видно уже, как ярко в лучах солнца сияет белая извилистая лента реки, как рыжие тончайшие волоски-дороги прорезают выпуклую тарелку Земли... Отовсюду вдруг странно, оглушающе затрещало, громадный лоскут неба с грохотом обвалился вниз и повис синим треугольником. Там, за ним, чёрная, бездонная глубина засияла. Ледяным холодом понесло из дыры. Точки звёзд, густо рассыпные по-чёрному бархату, сияли, переливались. Из трещины выглянул один чей-то циклопический глаз, и следом белой круглой луной всё лицо проглянуло; великан Стелескопов Рудольф Емельянович собственной персоной возник над миром, трубно в ладонь прокашлялся и, оперевшись локтем ок край неба, выглядывая вниз, загремел густейшим демоническим басом:
- Возвращайтесь, ничтожные! Пропадёте, погибнете!
- Нет!- зажмурив глаза, что есть силы заверещала Зина.
- А как? Как?!- задыхался бешено кувыркающийся Игорь. Всё происходящее казалось ему каким-то сумасшествием, бредом и вымыслом.
Коперник, пролетая мимо него, всё так же беззвучно хохотал, покатился вниз, бултыхаясь, размахивая ногами в одной комнатной туфле и сверкая тощим задом, обтянутым штанами, размотался в одну жирную, вопящую линию.
- Нет? Ну, как знаете,- явно скучая, зевнул в ладонь великан и с полным безразличием на лице отвернулся; однако, нет-нет да и поглядывал, кося увитым красными жилками глазом. Синие, жёлтые звёзды тревожней над ним зазвучали, ярче разгорелись на чёрном.
Кипарисов тряс губами и лбом, показывая Зине, что им конец, как он пальцем отрезает себе голову. Зина в ответ закрутила руками, пытаясь изобразить комбинацию, что ничего Рудольф Емельянович им не сделает, физику учить нужно...
И тут зелёное, душное всё собой закрыло, притянув их, приняв в себя...
Темнота; потом яркий свет и множество красок... Жужжали пчёлы, трещали кузнечики, весёлый ветерок посвистывал в высокой траве, жаркий голубой шатёр неба полыхал над ними...
- Мы живы?- простонал Коперник, лёжа навзничь на спине среди примятых высоких стеблей, созерцая над собой безудержно рвущееся вверх, бездонное небо; подпоясанное кое-где потрясающей белизны облачками. Чёрный треугольник наверху пропал, точно его и не было. Зашуршало трава, и на четвереньках подползли Игорь и Зина с перепуганными, измазанными пылью лицами.
- Не могу поверить, не могу...- бормотал Кипарисов, дергая отвисшей челюстью, стараясь прочистить приглохшие от перепада давления уши - Просто счастье какое-то - живой...- Я уже, честно сказать, не чаял свидиться с вамии... Ну его, знаете куда, такие эксперименты... Но ведь это лето, я правильно понимаю? А у нас там весна только-только должна начаться... Вообще это реальный мир, или всё это нам мерещится?- он ущипнул себя, а потом - Зину; она ойкнула.
Зина всё объяснила с точки зрения физики. Что - провалы, несоответствия, эффект Доплера и тому подобное. Стала яростно сдирать с себя тёплую кофту, рукава блузки высоко закатала.
Ещё два солнца, ослепив их, на небе зажглись; на мгновение кругом всё померкло.
- А если вот так?- пробасил-прогромыхал, снова возникнув сверху над облаками сказочной злой великан Стетоскопов в сверкающих очках-аэродромах , вздыбленных вертикально вверх. Сейчас же земля мелко, затем всё сильнее задрожала, загудела. Все поднялись посмотреть, приложив ладони к ко лбу. Туча чёрной пыли поднялась на горизонте, стала наплывать на них, как волна. Земля теперь сотрясалась так, что у них стали стучать зубы. Взявшись за руки, влюблённые что есть силы побежали прочь. Мимо, сбивчиво сопя и ритмично орудуя локтями, задирая коленки, даже не взглянув на них, промчался Коперник, оторвался далеко вперёд. Кипарисова жгучая ревность ударила в грудь; он прибавил оборотов, и дёргающаяся спина Коперника заметно приблизилась. Зина, едва не плача, петляла, не могла угнаться за ними, споткнулась, упала носом в траву. Скакало следом за ними, как сверкающий круглый мяч, солнце, сыпались им на лоб и за шиворот белые пышные кляксы облаков. Воздух звенел, вибрировал; земля, толкаясь, подпрыгивала. Вой и улюлюканье остро пронзили их слух. Они встали, затравленно оглянулись. Целое громыхающее полчище конницы наползало на них. Узкоглазые всадники в кожаных треугольных шапках с лисьими на них хвостами, дико корчась и визжа, размахивая кривыми саблями и копьями, охватывали беглецов полукругом. Их низкорослые, одиозные лошадки, раскачиваясь, роняя мыльную пену с губ, клевали длинными головами. Трава рвалась и летела клочьями под их копытами и обвисшими мохнатыми боками, испачкаными грязью и навозом. Рты на широкоскулых смуглых лицах дико, с нечеловеческим азартом, щерились; размахивая над головой кривыми сабельками, оглушительно улюлюкая, они наддавали пятками сапожек под брюха лошадей, подгоняя их быстрее, быстрее...
Сверху оглушительным хохотом разрывался дьявольский Стетоскопов, и огонь, отражаясь от его очков, осенял холмы, облака и мчащихся всадников, слепил глаза, причиняя чисто физическую боль. Тысячи копыт гремели, как проснувшийся вулкан, сам воздух, налитый движением, гудел. Время, казалось, остановилось, сжалось в точку. Солнце припекало так сильно, что небо, накалившись, как жидкое стекло, пылало. Горячий ветер колыхал стебли травы и пёстрые головки цветов; от земли поднимался сладковатый запах полыни. Игорь сорвал с себя мокрую от пота рубашку (свитер он давно где-то потерял )и, размахивая ею, двинулся с перекошенным страхом и отчаянием лицом навстречу вопящий орде.
- Тохтамыш, Чингисхан - друзья... дусиш, дусиш!- закричал он осипшим, чужим голосом, припоминая слова, стараясь улыбнуться, и улыбка его была страшная, как будто губы его приклеились к дёснам. Пот стекал у него со лба, с мокрых волос, и залитое пылью лицо его сделалось чёрно-лиловым, как у негра. Глядя на него, сердце у Зины оборвалась от жалости...
Плечистый монгол, ближе всех к Кипарисову подлетевший, свирепо замахнулся над ним изогнутой саблей, целясь ему прямо в голову; от горячей, пышащей жаром лошади к Игорю волной принесло тяжёлый, смрадный запах пота. Он увидел как на солнце над ним сверкнуло приплюснутое лезвие. Зажмурив глаза, вогнав голову в плечи, почти лишившись чувств, он полетел, ему показалось, в небо вверх ногами...
- Ну?- наклоняя совсем близко к ним свой ужасный громадной лик, рявкнул Стетоскопов, и всё задрожала от трубного звука его голоса.- Возвращаетесь?
- Нет!- снова назло ему гордо выплеснула Зина, прежде чем конная толпа, гоня перед собой твёрдую горячую подушку ветра, растоптав её, густо хлынула прямо ей на голову...
И тут всё чудесным образом пропало, даже ветер унёсся, как не было его, напоследок поцеловав, взметнув своими сухими горячими губами лоб и волосы... Стало очень тихо, монотонно и оглушительно, ещё выразительней трещали кузнечики.
- А так? - гаркнул, захохотал наверху великан, с жутким треском оторвал синий кусок неба и швырнул его на землю себе под ноги. Переливаясь и гудя, как бесчётные рои шмелей, хлопая сверкающими, журчащими рваными ранами, край неба обвалился вниз, издав чудовищный грохот. Показалось, весь мир, вся вселенная задрожали. Земля, вздыбилась, вздулась, надломились холмы и овраги, тучи пыли взлетели, затмив солнце, поднявшийся ураганный ветер погнал её в разные стороны неровными столбами. Трещины, шириной с дерижабли и пароходы, побежали на поверхности, кусты и деревья, точно поршни, заходили вверх-вниз, волны зыби разбежались в разные стороны, опрокидывая и ломая всё на своём пути, выдирая целыми ломтями клочья травы, и точно гигантский невидимый плуг прошёлся по земле, вырезав из неё всё, что на ней только что произрастало. Ветер грубо сорвал с Зины лёгкий шарфик, надул пузырь блузы на спине, дёрнул, поднял волосы, зло толкнул в грудь.
Холодные и колючие брызги воды с шипением посыпались им в лица, твердь под ногами у них мягко вниз подалась, ушла, и они по самое горло оказались в кипящей холодной пучине. Над ними поднялась, закрыв солнце, гора воды, вспыхнувшая изумрудной зеленью. Шипя и шелестя, с грохотом обрушилась вниз, накрыв их всех с головой. Где-то в толще сине-зелёного, мягкого, прохладного стекла, трепеща, промелькнули полосатые носки и волнующиеся брюки Кипарисова, замерцали, забились вокруг белые пузырьки воздуха. Жёлтыми полосами било сверху солнце. Невесть откуда всплыло лицо Коперника с раздвинутыми, как шары, щеками, стоящие у него на голове вертикально волосы, точно водоросли, колыхались из стороны в сторону, глаза его кричали, моля о помощи. Ноги его, то складываясь, то выпрямляясь, поднимая целые стаи, как рыбки, серебристых пузырьков, толкали его тело наверх, к солнцу. Зина, извиваясь, разрезая ладонями толщу воды, выловила за пузырь рубахи падающего вниз удивлённого Кипарисова и что есть силы вместе с ним заскользила наверх в сияющие пятна света. Дыхание у неё почти кончилось, сердце дёргалось в груди неистово, разноцветные кольца покатились у неё перед глазами. "Вот конец,- подумала она совершенно спокойно.- Доигралась, дурочка, в физику..."
Залитая пеной поверхность наверху растягивалась и сжималась. Поплавком подпрыгивала среди белых барашков мокрая голова Коперника. Высокие волны, звонко и хищно хлопая, сходились и слева и справа, на мгновение заслоняя полнеба. Железные капли брызг, больно жгли в лицо. Валы воды подхватывали их троих и возносили высоко наверх, к самым, казалось, облакам. Наглотавшись воды, Зина еле дышала.
Холодная, безмерная, бездонная глубина; серая пелена воздуха и воды - натянутая от горизонта до горизонта...
Громадная голова в очках маячит над сверкающей маслом водой.
- Ах, ещё хотите? Мало вам?- омерзительно хохочет злой титан, заваливая назад голову, голубые молнии пронизывают пространство над его головой, выпадая из туч, раскатисто ударяет гром.- Вернётесь?
- Никогда...- одними губами прошептала за всех Зина, не чувствуя теперь не рук, не ног, медленно начиная опускаться вниз, чувствуя, как безразличие ко всему наполняет её - устала, погибает... "Я поняла, я поняла, мальчики!- стала думать она, не в силах больше говорить, и ресницы её вниз падали, падали...- Мы сами создаём ту картину реальности, которая перед нами в итоге разворачивается, мы не можем не создавать её - наши страхи слишком велики, слишком глубоко въелись в нас, и вот - уже реализуются... А мы потом удивляемся, что всё плохо у нас; всё так перемешалось... Надо успокоиться!.."
И тут- побежали стремительно какие-то яркие линии, и совсем всё вокруг другое стало, точно на сцене сменили декорации.
Тихо, безветренно, очень сухо. Где-то проурчал мотор машины; разгоняя эхо, резко ударил клаксон. Рядом, за стеной - слышно - люди живут, кашляют, тихо переговариваются.
Комната. Стены, обклеенные полосатой, местами выцветшей бумагой. Провисшая у ног торчит брезентовая раскладушка. Чёрная тарелка динамика под потолком, засиженный мухами, вьющийся к розетке витой провод. Белое окно. За стеклом тихая, ранняя осень. Жёлтые, красные листья на ветках.
Все трое - Зина, Игорь, Андрей - как и были, одетые, в курточках и свитерах, в чистых сухих туфлях, прижавшись друг к другу, стоят, озираясь.
- Вот так так! Что же это было?- Игорь закрыл ладонью глаза; перед ним, на него снова ринулись свирепые коники; закружились, заплескали, загрохотали волны... Он быстрее расплющил веки. Ах!..
- Смотрите, кажется - моя комната! Смотри, Игорь - моя, да?- тряс окаменевшего Кипарисова за руку Андрей.
- Да, да...- бормотал тот, совершенно не слушая.- Ужас какой-то, кошмар... Но как ярко, правдоподобно! Всё, надо книгу садиться писать, хватит бездельничать!
- И очки мои на носу! А я думала, что навсегда потеряла их,- радостно заквакала Зина, странно коверкая слова, наново учась говорить. Живого и невредимого Игоря желала обнимать, целовать вечно.- Без очков я бы точно пропала.- Она, наморщив лоб, вспоминала и никак не могла вспомнить какую-то очень важную мысль, которая только что пришла к ней в голову и которая могла бы всё происходящее вокруг них изменить. Наконец, устала думать, вспоминать, махнула рукой.
- Надо как-то выбираться отсюда по добру по здорову,- прервал всеобщую эйфорию Коперник, отгибая пальцами край шторы и выглядывая в голубенькое заплёванное окно на улицу.- Не стоит, наверное, жильцов нервировать нашим неожиданным появлением.
- Правильно, пойдём отсюда!- Зина потащила за руку Игоря, с изумлением оглядывающегося вокруг. Они, тихо ступая, выкатились в дверь, прижимаясь друг к другу и толкаясь. Тёмная кишка коридора, в конце которого горела тусклая лампочка, поглотила их . Возле входной двери неожиданно вспыхнул яркий свет, и они оказались в хорошо обставленной спальной комнате, на широкой кровати в которой возлежали голые, белозадые Серёжа Бобровщиков и фотомодель Лариса Веромай, извиваясь, охая и кряхтя.
- Вы откуда тут взялись, ребята?- вывернув к ним бородатое лицо и натягивая на себя простынь, с изумлением спросил Бобровщиков. Лариса, вцепившись ногтями в простынь, стала тянуть её на себя, в глазах её промелькнул ужас.
- Провал во времени!- немедленно сориентировалась Зина, подходя к кровати и протягивая сконфуженно дёргающейся Ларисе халат. Кипарисов и Коперник заржали.
- Не нужно было столько конопли курить, я же тебе говорила!- стала грубо толкать и щипать Бобровщикова Лариса.- Прямо из стены появились, демоны! Изыди, пропади!- она стала красными ногтями креститься.- Я завтра Вене всё расскажу, он тебя по миру с голым задом пустит...
- У-у, а-а!- состроив уродливую физиономию, вращая белками глаз и подняв руки над головой, стал на них надвигаться Кипарисов. Бобровщиков, пискнув, полез под простынь; Лариса, вскочив и выставив голый круглый, разломистый зад, полезла под кровать. Зина и Коперник немедленно отвернулись, Кипарисов же с нескрываемым вожделением уставился на Ларисины прелести. Вдруг пол резко накренился, и широкая кровать, оглушительно скрежеща железными ножками, поползла; за ней, зацепившись, дрожа волнистыми ягодицами, красивая и голоногая волочилась Лариса. Проломив, как гиря, стену, кровать рухнула в брызнувший клубок красно-белого света. Взмыли снопы искр, посыпались, поскакали по полу, шипя и рикошетируя. Следом, едва друг за друга держась, свалившись на колени, покатились Игорь, Коперник и Зина...
Они оказались в просторном, светлом кабинете, наполненном тишиной. Перед распахнутым шкафом-сейфом, на криво придвинутом к нему столике навалены были куча бумаг, испещрённых графиками, цифрами и чертежами, и развернутые, распотрошённые папки в дерматиновых переплетах, теснённых золотом. Над бумагами, весь потный, склонился директор института Николай Николаевич Кукушкин и, то и дело воровито оглядываясь, перебирая бледными дрожащими пальцами документы, проворно щёлкал крошечным фотоаппаратом. Увидав перед собой невесть откуда появившиеся фигуры, он весь сделался иссиня-зелёным, немедленно сунул камеру себе за спину.
- Что вы там делаете, а, Николай Николаевич?- тревожно хмурясь, спросила Зина и ступила несколько шагов вперёд, чтобы лучше разглядеть всю картину, далеко вытянула из плеч голову, возмущённо уставила руки в бока.
- Как вы сюда попали?- тяжело дыша, промямлил до крайности растерянный и испуганный Кукушкин.- Дверь ведь заперта? Я точно помню - закрыл её...
- Да он, гад, шпион!- сурово сверкая глазами, пригвоздил Кипарисов.- Охрану кликнуть, что ли? Микроснимки делает, смотрите, вражина! А-ну стой! Держи его!..
- Ах!- схватилась за голову Зина, осознавая, что у неё на глазах происходит страшное преступление, предательство, испытывая невыносимый, начавший душить её стыд.- А ещё директор называется! Вам страна доверила...
- Сколько тебе заплатили, гнида?- брезгливо раздувая ноздри, бросил Кипарисов.
Николай Николаевич, судорожно, угловато начав двигаться, выхватил из сверкнувшего фотоаппарата плёночку и принялся с хрустом запихивать её себе в рот, победно поглядывая на молодых людей.
- Ничего не докажете теперь,- с полным набитым ртом пробубнил он, сияя.- Он бросил камеру на пол и двумя ударами каблука разбил её в пыль.- Что - съели?
Стена за спиной Кукушкина осела, поехала, показалось многоглазая и многоэтажная голубоватая зимняя улица, клубящиеся туманами крыши громадного города; с треском вниз стал осыпаться паркет, полетели следом, дрогнув, переворачиваясь, шкафы, стол, сам дико хохочущий директор; вспорхнули, заклубились белым дымом листы; страшная дыра стала подбираться к ногам попятившихся физиков, комната вся угрожающая наклонилась.
- Бежим!- первым придя в себя, скомандовал Коперник, вылавливая за спиной у себя на стене ручку двери.
На той стороне было снова нестерпимо темно. Натыкаясь на невидимые в темноте какие-то предметы, руша гремевшие вёдра и велосипеды, друзья на ощупь стали продвигаться вперёд. Забрезжил лёгкий свет у самого пола, стало поддувать лёгким, прохладным ветерком. Они вошли в сумеречную, забрызганную тенью, холодную комнату.
В углу стоял разворошенный диван: сползший на пол клетчатый плед, смятые простыни; подушка комом валялась на полу. Остро пахло спиртным и крепким табаком. На круглом столе, покрытом цветастой клеёнкой, вырисовывались продолговатая бутылка водки, хлеб и откупоренная банка консервов.
- Кажется, я уже здесь когда-то была,- задумчиво прошептала Зина, вращая головой и приглядываясь.
- Если честно, мне все эти приключения начинают уже надоедать,- сзади зло прозвучал голос Игоря.
- А сколько времени, никто не знает? Час прошёл уже?- выныривая, с тревогой спросил Андрей.
Балкон был распахнут, дышал морозным холодом.
- Кто там? Уйдите все прочь!- разнеслось оттуда рыдание, ударившее всех в самое сердце.
На перилах балкона над четырёхэтажный пропастью, качаясь, стоял Маклаков в трусах и в майке, надуваемой ветром, с трудом старался удержать равновесие, волосы прыгали у него на голове.
- Не надо, Володя! - вскрикнула Зина, прикрыв рот рукой, холодея.- Пятый этаж, ты разобьёшься!
- Поздно, Зина, слишком поздно - весело, с отчаянием вскрикнул Маклаков и, сверкнув безумным огнём из глаз, оторвал ноги от перил.
Друзья в панике бросились прочь. У Зины густо на щёки хлынули слёзы. Вырвавшись в коридор, они дёрнули первую попавшуюся дверь.
Свет. Розовенькая, вылинявшая полосами на стенах бумага. Зелёная, брезентовая под ногами старая раскладушка. За белым, продрогшим окном - красно-жёлтый пожар осени.
Чёрная тарелка на стене, чихнув, захрустев, плюнула. И понеслась из неё, дребезжа голосом, певичка. Друзья от неожиданности вздрогнули.
... Страна встаёт со славою
навстречу дня!.. -
гнусаво сыпала голосок дамочка с прищепкой на носу. В комнату вошла худенькая, хрупкая девушка, темноволосая, в ярком ситцевом платьице, поверх которого был одет мятый двубортный, явно ей великоватый мужской пиджак с подкатанными рукавами.
- Вы за мной, товарищи?- ахнула она, побелев, как мел, тяжело привалилась к стене. Изумлённый Андрей шепнул Кипарисову:
- Это же бабушка Мазай, только очень молодая... Кто бы мог подумать...
- Гляди, а ничего - симпатичная...- отозвался тот.
- Не волнуйтесь, девушка,- поспешила успокоить жилицу Зина, выступая на шаг вперёд.- Мы случайно здесь оказались. Пойдём, ребята!- она, делая многозначительные знаки за спиной у чудом помолодевший старухи, стала их энергично выпихивать вон.
- Уважаемая Вера Онуфриевна,- задержавшись, заламывая от смущения себе руки, обратился к девушке Коперник, неудержимо краснея.- Тьфу ты! Что это я...- тряхнул он головой.- Верочка! Мы прибыли из будущего, и ты первый человек, который...
- Да ты что!- пребольно ущипнула его Зина своими острыми ногтями, сунув очки и губы к самому его уху.- Нельзя ни в коем случае никому об этом говорить! Никто ничего не должен знать! Нам самим всё нужно тщательно прояснить! Цыц!
- Что вы там шепчетесь?- решительно вмешался в их разговор Игорь, с недовольным видом втискиваясь между ними.- Шушукаются, понимаешь, всё время...
- Ребята, вы что - больные?- на лице девушки всплыли большие, удивлённые глаза.- Вы что, из психушки сбежали?
- Вот видишь,- указала ладонью с красиво заструившимися длинными фиолетовыми ногтями Зина на озадаченную их появлением хозяйку комнаты.- Тебе ещё доказательства нужны?
Все трое гуськом, молча потянулись к выходу мимо стоявшей у стенки напряжённой и испуганной Веры.
- А-ну минуточку!- подпрыгнув, бросившись им наперерез, заслонила собой дверь девушка, и лицо её сделалось хищным, воинственным.- Я вынуждена вас задержать до выяснения обстоятельств.
- Да брось ты, Верка!- развязно сказал Кипарисов, тихонько отодвинул её в сторону. - Не стоит бузить, не советую!- и попытался протиснуться.
- Дядя Петя! - загудела, как сирена молодая Вера Онуфриевна и обеими руками уцепилась за косяк, под пиджаком тощая грудь её напряглась.- Диверсанты! Японские!
Кипарисов шарахнулся в сторону, раскрыв от удивления рот.
- Почему японские? Япония же далеко!- растерянно оглядываясь на товарищей, спросил он, одновременно испытывая нарастающую неприязнь от бесцеремонного к себе отношения.
- Знамо!- яростно зашевелила лицом девушка, веснушки на её щеках и носу куда-то побежали, хищно и жадно раздувала ноздри.
Дверь внезапно провалилась, и в темном проеме вырос широкозадый, крутолобый дядька в необъятных, как футбольные ворота, синих трусах и в майке, под которыми дрожали овальные, почти женские груди.
- Эти?- замахнулся он шваброй, предусмотрительно прихваченной им, в Кипарисова.- Я всё слышал!
- Эти самые!- делово наморщила тонкий пергамент кожи на лбу девушка Вера и, всадив в бока руки, грозно сверкая глазами, уронив лоб, пошла на Зину.- Появились, точно с потолка свалились... Шепчутся, шифром непонятным разговаривают... Будущее светлое наше, говорят, не сбудется! И про товарища Сталина...
- И-и-и!- встряхнув двумя подбородками и висящими грудями, зло удивился дядя Петя.- Неужто и про него? Дела-а...- Он туда-обратно перед носами у изумленных физиков провёл шваброй, как-бы пробуя силы, со свистом разрубив воздух.- Да тут без подмоги не обойтись!
- Вы стерегите их,- сразу приготовилась бежать Вера,- а я к соседке, позвонить!
- Так, беги давай! - широко расставляя голые полные ноги приказал дядя Петя, выставляя своё оружие вперёд на уровне своего круглого и тугого, как барабан , живота.- Только быстренько! И, знаешь, кого ещё позови: дядю Сашу и дядю Павлика! Лети, ну!
... Нас утро встречает прохладой!..-
дребезжал наверху проклятый репродуктор. Первым очнулся Кипарисов, попёр на них.
- Па-апрошу не оскорблять!- взмахнул он длинным пальцем им в лицо, загородил Вере дорогу, не давая ей уйти.- Какие же мы диверсанты? Мы самые что ни на есть советские люди! Пионерами были, комсомольцами - полный круг, как говорится, прошли!- горячо вымолвил он, утаив, впрочем, факт свершившейся страшной измены партноменклатуры делу социализма.- Р-рразрешите пройти!- ломко, по-петушиному вскрикнув, стал пробиваться на выход, но тут же получил хлёсткий, звонкий удар палкой в плечо и отскочил, ругаясь и растирая ушибленное место.
- Беги, Верка, беги!- с рвущимся в голосе отчаянием крикнул дядя Петя, принимая боевую стойку.- Видишь, к своим за помощью пробиваются! У них тут, видать, целая банда на парашютах с неба насыпалась...
Зина ухватила юркнувшую Веру за полу пиджака.
- Вера, послушайте... - начала вкрадчиво она говорить, как можно более приветливо улыбаясь алыми губами. Но шустрая Верка, выхватив из кармана острозубую гигантскую расчёску, хлестко стеганула ею по руке ойкнувшую Ветрову и успешно вырвалось.
- Ну уж нет!- не на шутку рассвирепел Кипарисов и, выбросив вперёд ногу, сделал Вере подножку. Вера кубарем покатилась, грохоча коленями и локтями по доскам пола, взмыл под платьем её тощий зад. Дядя Петя, оскалив зубы, что есть силы саданул палкой Игоря в ключицу, и Кипарисов, тяжко охнув, наблюдая, как вздыбившиеся синие и оранжевые кольца и треугольники танцуют у него перед глазами, растянулся на полу, сморщив в лицо и слабо перебирая ногами. Коперник, издав протяжный, воинственный клич, взлетел, словно бабочка, вверх и, промчавшись по воздуху мимо Зины, потрясённой его внезапным перевоплощением в ниньзя, вонзился пяткой дяде Пете между жирных грудей. Палка, выпав у того из рук, зазвенев, покатилась в угол. Взмахнув белыми гладкими предплечьями, сверкнув на мгновение рыжими подмышками, задрав ноги, дядя Петя спланировал прямиков в дверь, та с треском распахнулась, и он врезался в стену, обрушив тазы и корыта, которые на ней были густо навешаны. Потревоженная макушкой дяди Пети под потолком качалась лампочка, и фиолетовые тени на стенах дёргалась то туда, то обратно. По коридору захлопали двери, выглянули потревоженный шумом соседи. Дядя Петя, выставив гору живота, смирно лежал на полу. Оценив ситуацию, головы мгновенно пропали, и закрутились, закрываясь, замки.
Вера, прижавшись спиной к стене, подавленно молчала.
- Каратэ или джиу-джитсу?- поднимаясь с пола и потирая ушибленное место, всколыхнув восторженно волны бровей, спросил Кипарисов, и лёгкая зависть проглянула у него в голосе.
- Так, учился немного,- застенчиво покрутил губами Коперник, сдуваясь до своих нормальных размеров.
- Сила есть, ума...- хотел съязвить Кипарисов, но был остановлен возмущенным взглядом Зины.
Вера, улизнув под стеночкой, юркнула в дверь, растворилась в тёмных изгибах коридора. На полу, застонав, зашевелился дядя Петя.
- Ну мы и влипли, мальчики... Что делать-то будем?- поправляя очки на носу, с отчаянием спросила Зина.- Никто нам тут не поверит; не то, что им правда не нужна - нет, а просто они, что ли, не доросли до неё, не созрели ещё... Бесполезно...
- Уже, между прочим, пятнадцать минут прошло, с тех пор, как мы отчалили из моей комнаты,- указав пальцем на циферблат старых тикающих танцующих ходиков на стене, заметил Андрей.- А мы ничего толкового ещё не сделали!
- Точно!- взглянув себе на запястье, сказал Игорь; пошёл сначала в одну сторону, потом почему-то другую. Зина тоже засуетилась.
- Так, вяжи его, ребята! - скомандовала она, сдёргивая у себя с талии тонкий глянцевый ремешок. Мычащего, точно быка, дядю Петю с трудом втащили в комнату, и принялись вязать ему руки и ноги Зининым ремешком и обнаруженной в шкафу, пропахшем нафталином, старой бечёвкой.
- Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!..- запел очнувшийся, слегка ещё очумевший, дядя Петя, осоловело обводя всех мутными глазами.- Расстрелять вас всех - бандитов, шпионов, предателей!- заклокотал ненавистью он, брызгая слюной.- Вам не уйти от расплаты, от справедливого возмездия! Судить вас всех - дайте срок только - будем скорым революционным судом! Ох, захрустят ваши косточки в пролетарских жерновах!
- Молчи, гад!- у Игоря нехорошо, недобро затуманились глаза. Коротко вскрикнув, он огрел толстяка ребром ладони под двуслойный подбородок того. Несчастный жилец, уронив на грудь голову, снова утих. Игорь с изумлением стал разглядывать свою руку, на которой пальцы ещё странно приплясывали. Ему зверски захотелось курить, чтобы унять поднявшееся волнение. Лицо Зины вдруг сжалось жалобно, задрожало, из глаз у неё посыпались слёзы. Она сняла очки, уставила близорукие глаза в точку на стене.
- Я знаю, что это... Ну вот, мы тоже начинаем портится...- с потрясшей Игоря грустью в голосе сказала Зина.- Мы все, попав сюда, неизбежно огрубели сердцами. Не сознательно - нет, нас как бы само время заставило. У нас теперь выхода другого нет, кроме как быть грубыми, драться, кусаться, кричать, защищая себя таким образом. Здесь - это норма. Мы заболели...
- Пойдём отсюда,- виновата вздёрнув брови, потянул её за руку Игорь.- Время ведь не стоит на месте, бежит...
- Время...- потерянно прошептала Зина,- другое время, боже мой... Да-да - надо торопиться...
Вниз по подъездной лестнице они катились, прыгая через ступени, спеша, оживлённо переговаривались.
- Хорошо хоть, что лет на двадцать раньше не попали,- сотрясаясь, говорил Кипарисов.- А то бы без разговоров, на месте, из револьверов прикончили, поверьте мне.
- И джинсики твои добротные быстренько бы с тебя содрали. Ты же вылитый буржуй, интеллигенция,- заметила умная Зина.
Гулкое эхо скакало под высокими сводами. Едко и назойливо пахло гуталином, мокрым алебастром, давней, залежавшийся пылью, тревожными запахами чужих квартир, чужих жизней, далёких, как другие галактики.
- Деда моего в тридцать девятом взяли...- задумчиво, мрачно бросил Коперник,- может, выручить удастся. Говорят, золотой человек был, талантливый.
Игорь и Зина, переглянувшись, промолчали.
В самом низу, на широко раздавшейся площадки когда-то богатого и изысканного подъезда, а теперь зачуханного, в нос ударил острый запах насыпанных по углам испражнений. На улице стояла тёплая, ещё зелёная осень. Жиденькое, приятное небо поднялось у них над головой.
- Куда направим стопы, коллеги?- с наслаждением и облегчением вдыхая свеженький ветерок, щурясь после полутемноты лестницы, делово пробасил Кипарисов, снисходительно оглядывая друзей с высоты своего недюжинного роста.
- На площадь, конечно,- с вызовом городу и миру бросил Коперник, широким шагом вырываясь вперёд.- Поведаем им всё, как есть... Врежем зарвавшимся партийным чинушам по первое число, откроем общественности глаза... Всколыхнём массы...
Игорь и Зина, недоумённо дёрнув плечами, снова переглянулись.
Вывески на стенах домов тараторили строго и очень сдержанно, непонятно. "Совтабак", "Булочная Хлебопек", "Артель Бабаев и сыновья", "Губкомпрос", "Госспирт", "Губсельпром" и проч. Возле покосившийся чугунных ворот ползали хмурые, небритые дворники в серых, замызганных передниках, без особого усердия стирающие свои мётлы о мутно поблёскивающую, мозолистую брусчатку. На помойных баках дрались вездесущие коты. Покосившийся подъезды раскрыли свои тёмные беззубые рты, точно спросили милостыню жалобно и немо. Тонконогие и плоскогрудые женщины в беретиках торопливо пробегали с непроходимо мрачными лицами и взглядами, подавленно опрокинутыми в землю, одетые в мужские пиджаки поверх платьев, в мужских же на щиколотках носках, в изношенных до нельзя туфельках на низких, стоптанных каблучках. Мужчин на улице почти не было, а у тех, которые всё же встречались, на головах сидели кепи, и длинные козырьки совершенно скрывали их глаза. Брюки у них были такой ширины, что в них можно было легко поместить средних размеров баллон для газированной воды. В зубах у них вытанцовывали гнутые папироски.
Попадалось много красивых, старинных, резных, как дорогие шкатулки, домов, им незнакомых, хотя улице были всё те же - такие и этакие. Зина сказала, что много старых домов разбомбили фашисты в ту страшную, ещё предстоящую теперь, войну.
- Разрушали безжалостно, чужое не жалко ведь, как-будто мир у нас не один на всех, подонки, мерзавцы... -размахивая руками, разошлась она.
- Полчаса остаётся до истечения назначенного времени - на центральную площадь не успеем уже,- сообщил Кипарисов, выставляя на всеобщее обозрение свои сверкнувшие элегантные часики.
- Так, будем действовать, исходя из сложившегося положения.- Коперник стал оглядываться, ладонью пригладил волосы, прокашлялся - он явно собирался с мыслями; направился к невысокой скамеечке на чугунных тумбах с завитками. Приятный, пряный поддувал ветерок, что-то невнятное проговаривал, шебурша в кронах деревьев.
Деревья, какие были кругом, все уже начинали пылать жёлтыми и красными яркими кострами. С неба то и дело, падая, кружились листы, иссушёные временем и несбыточными жаждами. Воздух был свеж, ах как по-осеннему свеж, и горькие дымы от горящих где-то костров только подчёркивал эту необыкновенную, непревзойденную свежесть. Промчался, гремя деревянным кузовом, уродливый тупоносый автобус, из окон которого уныло выглядывали рты, носы и глаза, розовые дамские шапочки; за ним вилась белая ароматная лента, резко и возбуждающе пахнущая сгоревшим топливом. Кряхтя и кашляя, автобус то низко садился задом, то подскакивал вверх на неровной мостовой, внутри него что-то натужно скрежетало и хрипело; сейчас же лента дыма делалась гуще, наливалась желтизной, и автобус, поднапрягшись, тащился дальше; виляя задом, угрожающе заваливаясь на один бок и постреливая выхлопом, исчез за углом. Дождавшись, когда набегающих людских волн нахлынет побольше, Коперник проворно вскочил на лавку и, криво задрав набок нос и рот, высоко от волнения вздымая грудь, вскричал, и волосы засыпали ему лоб и глаза:
- Граждане! Па-апрошу минуточку вашего внимание! Важное информационное сообщение...
Прохожие, хмуро, с подозрением поглядывая, замедляли шаги, поворачивали головы.
- Подходите, подходите ближе, товарищи! Что же вы? - включившись в игру, стали приглашать прохожих Зина и Игорь, размахивая, точно регулировщики, руками и поприветливей улыбаясь.
- Алкаши, тунеядцы, бездельники! Налили зеньки засветло и паясничают! Давай, корми их таких, трудовой народ! А вот в милицию...- прикрикнула пожилая женщина, засверкав гневно в них чёрными, червивыми глазами. Несколько человек, мужчин и женщин, одобрительно ей закивали, из-под косынок и кепок облив исследователей времени и пространства презрительными взглядами, поплыли себе дальше, плюнув в асфальт.
- Что ж так сразу-то... Какие же мы пьяницы?- возмутился Кипарисов, и лицо его всё облилось чистотой и праведностью.- Мы агитаторы - слышали о таких, может быть? И сейчас вы прослушаете лекцию о...
- О вреде алкоголя,- кто-то из толпы сострил. Весело загоготала чёрными ртами публика.
Стала всё-таки собираться небольшая аудитория. Полетел ветер, забились, зашелестели над головой листья, посыпались гуще с веток на землю; лапы веток наверху закачались, как будто стараясь дотянуться к лицу Коперника, остановить его неначавшиеся пока, недальновидные речи.
-... лекцию о текущем политическом моменте!- продолжал Игорь, нетерпеливо поглядывая на на часы.
- А кто вас уполномочил?- не унималась чересчур активная женщина, злобно выбрасывая в сторону молодых людей свои острые кулачки и коленки.- Мандат покажьте!
Вот тут Коперник запаниковал. Стал с открытым ртом беспомощно сверху поглядывать на Зину и Игоря. Те снова легонько пожали плечами, ни слова не проронив.
- Есть мандат, имеется, гражданочка.... Проходите себе, если не интересно,- сурово сказал затем Кипарисов, опрометчиво повернулся к склочнице спиной.
-... граждане!- в отчаянии звонко и пламенно закричал Коперник. - Вас обманывают! Вами попросту манипулируют... Вы - топливо, из которого предприимчивые люди черпают энергию для себя...
Кипарисова сзади толкнули очень требовательно.
- Где мандат, говорю, гад?- и тут же шебуршная активисточка пребольно ожгла Кипарисова под лопатку остриём зонтика.
- Вот тебе мой мандат, старая карга!- не выдержав боли, зашипел Кипарисов и широко замахнулся рукой, чтобы огреть по кумполу обидчицу, которая немедленно, как щитом, закрылась крошечным ридикюлем.
- Игорь, ты что?- подскочив к нему, горячо зашептала Зина.- Они же милицию позовут!
Секунду Кипарисов молчал, смотрел в бордовое, болезненно сжавшееся сердечко Зининых губ. Решение пришло к нему молниеносно.
- Так, ваша фамилия!- грозно шевеля бровями, прогремел он над ошарашенной женщиной, крепко ухватил за локоть её.- Фамилию вашу, быстро!- он выхватил из кармана ручку и лоскут бумаги, готовясь записывать.- Где вы были вчера вечером? Куда направляетесь? Что у вас в сумочке - пистолет? Покушение готовите?- напирая, сыпал вопросами он.
Женщина, растолкав сгрудившихся людей, без оглядки побежала, звонко посыпая каблучками асфальт тротуара.
Толпа мгновенно рассосалась.
Коперник, прижимая кулак к груди, стоял на лавке, безмолвствуя.
- Да ты просто трибун,- рассмеялась Зина. Андрей прыгнул вниз, с удивлением оглянулся.
Тут они заметили, наконец, какого-то сгорбленного крошечного старичка, мнущегося неподалёку.
- Дед, а ты что? Бегом давай отсюда, не то щас арестуют,- грозным басом ударил Кипарисов.
- Чаво-чаво? - перехватил ухо лодочкой ладошки старик, с места не сдвинулся.
- Да он же глухой от старости!- горько рассмеялась Зина.
- А в какую очередь вы пишите?- дёргая жиденький клинышком бородёнки, вертел головой дед, опираясь на клюку.- На крупу, али на сахар? А пенсиянерам льготы будуть?
- Вот же мерзавцы,- не на шутку взволновалась Зина.- До чего людей довели... Это же - у нас было, это же - мы сами такие... Страшно подумать...
У Кипарисова ком в горле поднялся; поджав губы, он отвернулся.
- Минута остаётся!- крикнул Коперник, указывая на гигантские часы, вывешенные на столбе.
- Так, приготовились!- утерев слезу и высморкавшись на газон, поманил Игорь рукой Зину и Андрея, крепко обнял их за плечи.
Дальше случилось то, что и должно было случиться.
Из-за поворота выскочил дворник, выбивая тяжёлыми кирзовыми сапогами из мостовой облака пыли и держа наперевес метлу, точно солдат винтовку; на коленях его подпрыгивал грязный и задубевший, исплёванный фартук,- и со свирепым лицом понёсся прямо на них, зазвенел пронзительно в свисток. Тарабаня подкованными каблуками сапог, за ним вылетели тонконогие милиционеры в синих галифе, с искаженными злобой лицами, потрясая над головой чёрными револьверами на кожаных шнурках. Все они бросились прямиком на замерших в оцепенение физиков. Игорь, Андрей, и Зина рванули в противоположном направлении, стараясь слишком не растягиваться; веря в собственное превосходство и благополучной для себя исход, весело и бесшабашно верещали и улюлюкали. Дома, наклонившись, неслись у них над головой и красные и жёлтые сказочные клёны.
- Двадцать секунд, пятнадцать... - поглядывая на запястье, озорно орал Игорь.
- Ближе, ближе давайте друг к другу,- в восторге звонко хохотала Зина и тянула к себе Коперника, снова слишком прытко начавшего от них отрываться.
- Десять, восемь...
Словно из стенки прямо перед ними выпал ещё один дворник с длинными, рыжими тараканьими усами и, вставив в них свисток, взорвал, взвибрировал воздух. За ним пятеро милиционеров клубком выкатились, размахивая револьверами, увитыми барабанами, сверкая щегольски до зеркального блеска вылизанными голенищами.
- Кажись, окружают!- виляя, поскакал гигантскими шагами Коперник, наслаждаясь переполняющей его энергией молодости.
- Одна секунда, ноль! Всё, отмучились...
Все, тяжело дыша, остановились, зажмурились.
- Ну?
- Что - ну?
- Может, ошибка какая-то?
- Исключено!
- Ах, сволочь бабка... Я же говорил - подведёт...
Кольцо преследователей вокруг не них неумалимо сжималось.
- Андрей, не надо! Только хуже будет!- крикнула Зина, стараясь повиснуть на плечах Коперника, который поднялся в боевую стойку, став походить на дикую разъярённую обезьяну. Гортанно, устрашающе взвизгнув, он подлетел вверх, рассекая воздух ногой в нелепой комнатной туфле. Роняя фуражки, часть милиционеров, точно груши с дерева, попадали, остальные бешено стали палить из револьверов в воздух, подняв облако сизого дыма.
- Руки! Вверх! Стоять! Стреляем без предупреждения! Бухаринцы, троцкисты проклятые, фашисты, приспешники Запада - знаем!- корчились сине-красные фигурки, лихо приплясывая каблуками, танцуя какой-то жуткий, мистический танец.
Физиков грубо схватили, повалили на землю, увили им руки жёсткими, ворсистыми верёвками, и даже бедной, повизгивающей от боли Зине. Один дворник, однако, был сильно пьян и грубо ругался матом.
- А вот этого субчика я точно знаю!- указуя скрюченным пальцем на изумлённого Кипарисова, жёлчно хихикал он, сверху заглядывая Игорю в побелевшее лицо.- Этот в подворотне давеча мочился и камни жильцам в окна бросал.
Игорь злобно, тяжело посмотрев, плюнул старику в бороду. Тот, утершись рукавом, как ни в чём ни бывало, продолжал:
- А этот, второй, тоже часто тут ошивается, подстрекает, прокламации раздаёт... Падла! Знаем!..
- Разберё-омся!
Милиционеры, самодовольно гогоча, переговаривались, прятали в кобуры дымящиеся револьверы.
Их подняли и, грубо подталкивая, повели. Окружили со всех сторон.
- Расстрелять их, вражье семя, и точка! - ковыляя за милиционерами, капризно и требовательно хныкал оплёванный дворник, пытался пнуть Кипарисова по ноге.
- Не волнуйся, батя,- его успокаивали.- Получат по заслугам, обещаем тебе. У нас - не заржавеет!
Со злобным удовлетворением на них глядели встречные прохожие. Ребята шли, с недоумением оглядываясь, и весь мир казался им ещё более далёким и чужим, настоящей пустыней. Зина прошептала, чтобы во что бы то ни стало нельзя расставаться, что держаться надо только рядом - мало ли: может, всё ещё образуется... Игорь грустно усмехнулся и шёл, как шёл - понуро и ожесточась. Андрей тотчас на шаг ближе к ним подвинулся.
Обдав запахом кирзы и человеческого пота, чеканя шаг, мимо них прошагал взвод красноармейцев, громыхая залихватскую песню:
Смело мы в бой пойдём...
И как один умрём...
В участке их всех троих бросили в камеру. Грязные, заплёванные нары клубились в углу, точно чья-то открытая беззубая пасть. Ядовито смердела загаженная параша. Крошечное пыльное оконце наверху слабо светилось подвешенным зелёным плевком. Гнойными фурункулами вздувалась на стенках сырая штукатурка.
- Что будем делать, друзья?- спросила Зина, раздумывая, садится или нет на затёртые задами и изжиренные, захватные пальцами доски. Шаркая ногами по бетонному полу, заложив руки за спину, до крайности подавленный Игорь расхаживал туда-сюда.
- Только одно, - сказал Коперник.- Держаться, как ты и сказала, вместе, ни в коем случае не расходиться. Перелёт может состояться в любую минуту.
- Ну бабка, ну доберусь до тебя...- погрозил в стену кулаком Игорь; сказал, что они, очевидно, стали пробным камнем науки, и судьба их - погибнуть.
- И никто не узнает, где могилка моя...- пропел, простонал он голосом Ивана Козловского.
- Думать, думать...- воскликнул Андрей и, глухо топая, тоже заметался по камере...
Из медного крана в углу капала, стучала в раковину вода; казалось, что это в висках жужжат и лопаются, словно пузыри, секунды. Издалека, точно из-под земли, полился протяжный, наполненный ужасом чей-то крик, разнеслось по этажам эхо. Зина вздрогнула, зябко поёжилась, Кипарисов снял с себя свитер, накрыл ей плечи, она с благодарностью на него посмотрела.
- Знаете, в чём дело, мальчики?- тихо, я печально стала говорить Зина, точно песенку запела.- Нельзя, наверное, помочь насильно кому-то, помимо воли того, это - бессмысленно, пустая трата сил и времени. Человек сам должен захотеть изменений, дорасти до этого, вот тогда... Что - каждому? Всем до одного?- она панически как-то рассмеялась.- Нет, решительно невозможно, бездарно, бессмысленно... Как это? Да люди не оценят помощи, попросту обленятся, плевать станут в благодетеля. Люди, в конце концов, сами, своими собственными силами, ошибками, страданиями - подойдут к истине; а она - вот она: себя меняй, сколько хочешь и когда хочешь, перестраивай, но других - не тронь... Себя - нужно ваять, лепить, как скульптуру, всё время, переделывать, слушать подсказки, рассыпанные повсюду вокруг, звучащие даже в открытую! Вот тогда и время само изменится, понесётся просто вскачь, или остановится вовсе...
- Куда понесётся?- мрачновато спросил Игорь, сверкая взглядом из тёмного угла в неё.
- В светлое, лучезарное будущее...
- А-а-а...
Минуты три они все молчали. Игорь, ныряя носом в ладони, протяжно, нервно вздыхал. Коперник на корточках недвижно сидел в углу, как изваяние. В упавшем из мутного, зарешёченного окна луче горел его точёный, словно вырезанный из слоновой кости, бледный профиль.
Зина снова начала говорить:
- Ход истории нам, учёным, изменить невозможно. Это - люди, их характеры, страсти, наклонности, слабости - точно густые бусы, надетые на нитку... Всё как бы само собой катится, заповеданное кем-то сверху... Не знаю, не знаю... Невозможно пока что человеку достичь абсолюта, бессмертия, как того все хотят,- все потуги в этом направлении напрасны. Мы ещё слишком сыры, злы, крошить всё, угнетать своих ближних легко отправимся - а их любить, пестовать нужно... Должно прийти новое, чистое поколение... Да оно уже и приходит....- она с каким-то почти материнским обожанием взглянула на Коперника, и Кипарисов, уловив её взгляд, заметно забеспокоился, встал между ними.
- А что, если,- постукивая себя пальцем по груди, с прозрением стал говорить он, подсел к Зине.- Одного кого-то изменить постараться, более-менее подготовленного, созревшего, как ты говоришь - зачем всех? Удивить, поразить, снабдить важной информацией? Куст зажечь, как перед Моисеем? А затем этот избранный поведёт за собой человечество...
Зина улыбнулась, тепло обняла его.
- Возможно, ты и прав...- она задумалась.
- Человек,- просветлённо затем выдала,- он соединяет в себе и собой, своей свободной деятельностью несоединимое - макро и микро космосы; то есть - его уникальное, присущее только ему, свойство: сознание соединяет. Человек это как бы частица, атом сознания. В нём - как бы преткновение истины... Он и есть вместе со своей любовью искомое объединение всех энергией - объединение физики. И - есть, есть сверхсветовая скорость,- шёпотом закончила она, глядя ярко горящими глазами куда-то вверх, вдаль.- Это- любовь...
Они с Игорем крепко обнялись. Затем Игорь, тоже радостно, светло сверкая глазами, подошёл к Копернику и крепко пожал тому руку.
- Ничего, выпутаемся,- смутился Андрей, резко поднялся.- Появились кое-какие идеи...
Загремел замок, явился злой, невыспавшийся старый милиционер с расстёгнутой кобурой на боку, из которой в замасленной бумажке торчал бутерброд. Из-за его спины выглянул невысокий, коренастый боец в фуражке с малиновым околышем, глаза которого сверкали холодным, безучастным огнём.
- Поступаете в распоряжение начальника следственного отдела НКВД товарища... - и в тот момент, когда должна была прозвучать фамилия, оглушительно скрипнули заржавленные петли двери; но Зина могла бы поклясться, что известная ей фамилия была названа - Сте-тос-ко-пов... Ах!
Покружив по лестницам, солдат привел их в пустую, прокуренную комнату и усадили всех вместе на длинную, холодную лавку. Возле стола начальника в ярком четырёхугольнике зарешёченного окна, спиной к ним, забросив руки за спину и покачиваясь на носках, стоял офицер, перепоясанный тугими ремешками, в широчайших галифе и в сияющих, как звёзды с неба, сапогах. Он повернул лицо под низко посаженной на брови фуражкой, боком, одной щекой, и его глаз знакомо-дико, свирепо, фиолетово заблестел; приподнятый пятак носа с вплюснутой переносицей шевельнулся; волнистый, иссиня-выбритый подбородок упал вниз, и крупные, почти лошадиные зубы, в которые вставлена была гильза папиросы, зажевали её; полоска скошенного лба под козырьком, густой куст брови, сверкнувший монокль под ней, вкось улыбочка...
- Рудольф Емельянович?- привстала Зина, криво, недоверчиво вбок улыбнувшись, приглядываясь.- Товарищ Стетоскопов?
Офицер немедленно оторвал кулаки от подоконника; сияя малиновой фуражкой, как-то всё время держась спиной к ним, полетел на глухо застучавших сапогах с квадратными носками к двери, размахивая белыми жирными точками ладоней.
- Рудольф Емельянович! Я знаю - это вы!- кинулась догонять Зина, впрочем, всё ещё сомневаясь, заведующий ли лабораторией находится перед ней. Но дорогу ей преградил выросший будто из-под земли боец; грозно хмурясь, винтовкой в лицо ей щёлкнул, надув твёрдую, тугую грудь.
- Не дозволяется!- сказал ей рыжий этот солдатик, пошловато и похотливо её снизу доверху разглядывая.
- Уведите,- улетая, бросил через плечо, положив щеку на петлицу, офицер.
В грохочущем на ухабах воронке их везли по городу, и на грязные, зачиханные колёса машины прыгали и лаяли бездомные собаки. Было пасмурно, но сухо, светло, как-то очень ясно, чисто. Жёлтые листья струились с неба, уносило их ветром за повороты улиц.
Ворота перед фыркающим мотором открыл в синей фуражке вохровец с длинной кобурой на животе. Он крикнул водителю, отвечая на какой-то неслышный из кабины вопрос, недобро улыбаясь седыми широкими усами и редко насыпанными во рту зубами:
- Ещё привезли?.. Известное дело - таких тут нынче полным-полно напихано.
Грузовичок протиснулся в узкий проход между бетонными столбами, и загремели, закрываясь, огромные, непробиваемые ворота позади них. Из внутреннего дворика громадного, серого, нагибающегося с неба дома, облепленного гипсовыми флагами и гербами, их повели тёмными, страшными коридорами. Коперника, грубо схватив, дёрнули в сторону. Зина закричала, забилась, с мольбой смотрела на подавленно молчавшего Кипарисова, как бы умоляя того что-нибудь предпринять. Игорь, горько качнув головой, показал Зине свои плотно связанные руки. Затем дёрнули за плечо и его. Исчезая за поворотом, он успел звонко, весело крикнуть:
- Расхожий материал науки, Зиночка, запомни это! Первый, пропащий камень! Я буду любить тебя всегда!
Зина глухо зарыдала, у неё подкосились ноги, и она упала на подхватившие её руки конвоиров. Её унесли. Слышались отрывистые команды конвоя и звон на разных этажах запираемых железных дверей.
Игоря кинули в крошечную, бетонную, грубо оштукатуренную камеру с привинченной намертво к полу железной, ржавой кроватью. На кольчатой сетке лежала вполне сносная, густо пахнущая дезинфекцией, влажная постель, сложенное в плотный квадрат. Но неугасимо излучающийся смрад параши сводила его с ума, не давая ночью спать.
Неделю Игорь жил в камере один, пытался глотать отвратительный суп из чёрной чечевицы, вызывающий у него отвращение и тошноту, по утрам мылся, страдая, ледяной водой, льющийся тонкой струйкой из позеленевшего медного крана; взобравшись на спинку кровати к высокому окошку, полной грудью пил из трещины в стекле начинающуюся зимнюю свежесть; целый день, шатаясь, как медведь, ходил от стены к стене, неистово размышляя, затем вдруг устал думать, и в голове у него зазвучала тоненьким ненужным свистком пустота, которую сопровождали въевшиеся до боли в сознание картинки: кровать, стена, раковина, ведро, запыленное окно, зарешёченная наверху лампочка, мокрый, оплесневевший потолок; и снова - тощая кровать, заплёванная раковина, отхожее ведро... Он страшно похудел, оброс длинной, рыжеватой щетиной, как-то постарел, и стал похож на институтского охранник Еня Никанора Никандровича. В шею противно колол, заставляя ёжиться, жёсткий, грязный воротник рубашки. Под изгрызенными ногтями образовались чёрные полумесяцы грязи, на которые он перестал обращать внимание.
Его каждый день водили на допрос и несколько раз уже сильно били, в живот и наотмашь по щекам, и он от бессилия беззвучно плакал, глотая слёзы, трясся, сидя на табурете в центре комнаты.
На допросах он держался достойно, стойко, ничего из приписываемого ему не признавал - что сотрудничал с иностранными разведками, состоял в подпольных организациях, принимал активное участие в подрыве государственного строя, зверствовал, насиловал и подкупал; требовали назвать фамилии, пароли и явки. Поначалу он вёл себя вызывающе, даже нагло, грубовато шутил, и когда его, устав терпеть его выходки, сильно избили, истыкали в лицо и в рёбра кулачищами и носками сапог, он сделался молчалив и отвечал всё время коротко и односложно: нет, нет и - нет. Однажды, слабо, меленько улыбаясь разбитыми губами, он попытался сказать правду, что он из будущего, что в будущем всё по-другому - говори что хочешь и делай что хочешь, думай что хочешь. К нему вызвали врача-психиатра, и два часа производили унизительный медицинский осмотр, раздев догола в холодном помещении, в то время, как все вокруг него были тепло одеты; при этом в комнату бесцеремонно входили посторонние люди, в том числе и женщины.
На пятый день следователя поменяли. Когда в очередной раз его привели в комнату, за столом сидела маленькая женщина в каре с упрямым профилем, невероятно похожая на лаборанта Таню Щиборщ. Едва Кипарисов вошёл, как тотчас она принялась истерично на него кричать, яростно задирая на бок свой маленький бордовый рот, точно измазанный кровью; и всякий приступ истерики у неё заканчивался победно, с триумфом звучащим словом "расстрелять!". Она выцеживала зубами его медленно, с наслаждением, закатывая под лоб глаза, подрагивая под гимнастёркой маленькой острой грудью - как будто чужие страдание и смерть были для неё высшим наслаждением. "Чрезвычайно похожа на Таньку,- отмечал про себя Кипарисов, почти не слыша от тупой усталости того, что говорила молодая женщина.- Просто удивительно!". Мгновение постояв возле зарешёченного окна, спиной к нему, она повернулась и подошла, выставив ногу в коротком мягком сапожке на табурет Кипарисова, как раз между его пугливо дёрнувшихся ляшек, стала давить кончиком сапога, и подкатывала при этом свою юбку выше и выше; пастанывая, томно впивая белые остренькие зубки себе в тонкую полоску губы, говорила, что у Игоря есть шанс полностью искупить вину, стоит только захотеть, просто прислушаться к голосу желания, всегда звучащему в сердце, подчиниться ему. Когда Кипарисов, вскипев, наотрез отказался, следователь, больно пнув его носком сапога, навалившись острым коленом ему на грудь, засипела в лицо, дыша искуренными зубами и ртом, размотав каре по лицу и по глазам, обожженным кокаином,- что есть такие ситуации, когда отказываться от предложения глупо, недальновидно, опасно. "Так как?"- тихо спросила она, из последних сил выжидая. "Танька, ты?"- улыбаясь, спросил Кипарисов и озорно лизнул языком её в щёку. "Ах, Таня...?- дико, как болотная птица, захохотала офицерша, соскакивая у него с колен и далеко, куда-то на стену отпрыгивая.- Таня там осталась, глупец ты этакий; она-то жить будет, а ты - нет, здесь ты и сдохнешь! Меньше будешь лезть, куда тебе не надо, вместе со своими дружками беспутными!" Кипарисов едва на пол не свалился с угловатого табурета. "Ах, так вы всё знаете?"- изумился он.... "А ты как думал?" - прямо повернулась она к нему, и вместо лица у неё зияла чёрная, звенящая дыра...
На восьмой день сиденья Кипарисову, наконец, вынесли приговор: много, много, очень много лет - там, где нет ни дорог, не цивилизации, где страшно голодно и холодно. "Ничего... Пусть..."- кутаясь в ставшие тряпками свои одежды, безучастно думал он, улыбаясь тому, что скоро, наконец, его выведут из затхлого каменного мешка на свежий, сладкий, морозный воздух и долго будут везти в вагоне по железной дороге, и он сможет бесконечно смотреть из окна на бегущие мимо поля, полустанки, деревья, в лица людей...
Зину долго без допроса, желая, видимо, измучить её, растопить её твёрдое, упрямое сердце, держали в камере, переполненной зловонными телами растрёпанных, обезумевших от горя женщин с бледными, тонкими кистями рук и лицами. Когда её первый раз ввели в камеру, она на мгновение задержалась на пороге, не решаясь войти, покуда её грубо не подтолкнула надзирательница в лопатки, и за те несколько секунд, что она шагала, падала из старого в новое, она увидела перед собой чёрный провал, хищно всосавший её в себя, точно утроба какого-то жуткого существа. Со слабо очерченных в свете крошечного оконца под потолком лиц в неё впились цепкие, внимательные взгляды сиделиц; и даже глядели не столько на неё, жертву такую же очередную, что и все они, сколько - на толпившуюся у неё за спиной стражу, ловя каждое движение рук и голов охранников, выражение их голосов,- чтобы не пропустить важного, увериться в том, не за ними явились те, и что можно ещё час, два или целый день быть живым и невредимым. И она, Зина, вдруг отчётливейше поняла, что одна из этих смертельно уставших женщин это она сама и есть; может быть, не сейчас, но в очень скором будущем.
Она вдруг впервые в жизни осознала, что такое могила, как она выглядит - вот так: чёрное и глухое, затхлое, безысходное - плачь, не плачь, проси, не проси; и что умереть, в принципе, легко - нужно только лечь и закрыть глаза... Она часто по вечерам рассказывала вокруг неё собравшимся женщинам, что обязательно наступит светлое будущее, когда людей не будут хватать по первому подозрению, что в тюрьмах будут сидеть только воры и насильники, а честные люди будут свободны, как птицы, и что земля, в которой Бога забыли, никогда не добьётся процветания. Она уже не пугливым шёпотом, а совсем громко, устав бояться, в голос говорила, какие красивые и высокие в будущем дома станут строить; какие стальные пароходы поплывут к дальним землям без страха и упрёка, какие мощные самолёты взлетят в небо; что люди на волшебных аппаратах в космос поднимутся, и что будет легко и просто жить, потому что зло в сердцах людей постепенно станет исчезать... Помолчав, ещё она сказала, что будет страшная война и что в камере сидеть, хоть в каких-то тепле и уюте это не самое ужасное, что ждёт человека.
Ей самой почти каждый день снилось одно и то же, одно било, как набат под черепом: что спор она, непростительно сильно кипятясь и от этого краснея до корней волос, ведёт со Стетоскоповым Рудольфом Емельяновичем у себя в физической лаборатории. Он, их завлаб, говорил ей что-то, перечил, потом отвлёкся от темы, повернулся к ней, карие глаза его под очками светились нежным клубящимся светом: "Представьте,- говорит неожиданно тепло и проникновенно,- нам удастся, наконец, отыскать формулу, соединяющую в одно целое всё - все законы , все отражённые в них процессы Вселенной. Да-да..." Он за плечи её приобнял, весело, озорно заискрил в неё глаза: "Завидую я вам,- продолжал,- молодым, много сил ещё у вас, много времени впереди, а вот мы, старики,- наша песенка спета... "Вы человека в вашей гениальной схеме просмотрели! "- вдруг сама злобно начинает перечить Зина, пытается вырваться из его схвативших её пальцев, ставших холодными и цепкими . "Что?- возвращается мыслями как-будто издалека Стетоскопов, его глаза за стёклами очков становятся безразличными, холодными, злыми.- Ах, вот так... Да что вы?- ядовито усмехается.- Какой ещё человек? Так - пшик, ноумен, лишь камень преткновения..." "Помочь человеку, если нуждается он...- торопится ему возразить, что-то доказать Зина.- Помочь другому - тем самым мы сами спасаем себя, меняемся! Человек это и есть ступенька в завтрашний день! Он - соединение несоединимого!- ярко вдруг озаряет её... У Зины под очками - снилось ей - творится что-то невообразимое: целые потоки, реки светлых, счастливых слёз льются. Рудольф Емельянович с иронией на неё уставился; говорит насмешливо: "Как это? Шутить изволите? Сам пусть выбирается, сам с собой разбирается. Помогать ни в коем случае нельзя - понукать станут, на голову усядутся, прямо с ногами..." "Вы - ничтожество, паук, насекомое!"- на высочайшей ноте звенит Зина, сжимая кулачки, а он ей в лицо злобно, меленько хохочет. Глядь - а она уже не перед Стетоскоповым стоит, а перед самим Лаврентием Берия, и отчего-то совсем голая. А потом и вовсе перед ней какая-то козлиная с рогами рожа трясётся, скалится...
Однажды ночью, проснувшись, она услышала торопливый шёпот нескольких женщин, слившихся в ночной темноте в неясный дрожащий клубок. Её называли бешеной, сумасбродкой и бухаринкой. Говорили, зло хихикая, что спятила девка, потому что вконец заучилась или гнойный сифилис у неё, развратницы, все мозги выел; и что любовницей была не кого-нибудь, а самого Николая Бухарина.
Зина хотела было немедленно вмешаться, чтобы пресечь произвол, но ей одна старая мудрая женщина, её соседка по нарам, тут же сказала, что лучше не надо, "здоровее будешь", а "подобного дерьма ты ещё много услышишь в свой адрес". Зина зарылась носом в свои тряпки и долго плакала. Больше она никому ничего не говорила, не рассказывала, а её страшной обиды никто и не заметил, как и того, что её удивительные, светлые повествования вдруг закончились. На допросах, которые неизбежно пришли, она и не думала сопротивляться и подписала всё, что от неё требовали. Словно в тумане она выслушала свой фантастический приговор, который ей зачитали по бумажке, дали пять минут на сборы, и она, спеша и роняя вещи, стала собираться; неслушающимися, словно не своими пальцами, увязала узелок с крохами хлеба и разной мелочью, которая нашлась у неё в карманах, обливаясь слезами. Через минуту она уже была готова.
Она очень похудела, чужая юбка висела на ней чёрным, нелепым комом; очки она не носила, прятала, как могла берегла, и синие, громадное, близорукие её глаза смотрели всегда вопросительно и немного растерянно. Её и таких же примолкших, раздавленных горем женщин, головы у которых были повязаны по-старушечьи платочками, стыдливо пряча, повезли в наглухо закрытом грузовике. Она слышал, как весело снаружи звенит трамвай и кричат о чём-то своём вездесущие мальчишки. Потом, ударив в сердце, примчались пронзительные, нагоняющие тоску паровозные гудки, и она поняла, что их подвезли к вокзалу. Брезент сдёрнули, и среди ослепившего их света охрана погнала их через пустой, оцепленный цепью красноармейцев перрон, к приготовленному вагону. В длинном, холодном вагоне нужно было ругаться друг с другом, чтобы отвоевать место поудобней и не оказаться на полу возле выхода или у самого потолка на третьем узком этаже; и Зина, кутаясь в раздобытое где-то пальтецо, билась и злобно ругалась, сама не зная, откуда в ней это.
Спать в продуваемом насквозь, дрожащем, падающем куда-то вагоне было невыносимо. Прижавшись друг к другу, сбившись в один комок, женщины, наконец, прекратили, как сороки, галдеть и угомонились. Стучали бешено железные колёса, днём в окне бежали бескрайние, изрубленные оврагами поля и перелески, засыпанные голубоватым и розовым снегом. Туалет в вагоне обмёрз и не закрывался, и укутанный до бровей в тулуп краснорожий охранник с винтовкой подсматривал за бабами, жадно сопя и меняя в щели глаза. Неба нигде не было - серый горизонт над ними переворачивался и загибался наверх. На дальней, богом забытой станции, их сняли с вагонов и погнали пешком через запорошенное снегом поле. По бокам выбитой шинами грузовиков дороги из снега торчали сухие, измёрзшие стебли травы. Белым-бело было вокруг, и казалось, на землю бросили громадную белую пушистую шубу.
В большой, утлой излучине, окруженной белыми холмами, стоял лагерь, увитый рядами колючей проволоки, чернея брёвнами бараков. По углам проволочного забора возвышались увитые лесенками, чуть покосившиеся деревянные вышки.
Работать в лагере нужно было до обмороков много, а еда состояла вся из двух мисок жидкого супа на воде в день и двух же трухлявых кусков хлеба. Спали четыре-пять часов; изматывали бесконечными проверками.
Зина часто болела, кашляла. Долговязый, прыщавый, злой и неразговорчивый доктор в медсанчасти, взрываясь, часто кричал и требовал плотской любви в обмен на лечение.
Как-то в наступающем, лютом феврале Зину вызвали к начальнику лагеря, сказали, что против неё начато новое следствие, и ещё "как минимум червонец ей светит за глаза". В следственном изоляторе, в холодной, пустой, искуренной комнате, возле низкого, осыпанного белым узором окна, выглядывая на заснеженную улицу, стоял офицер в крепких, хорошо сбитых, подогнанных шинели, сапогах и шапке, туго затянутый ремешками. Беспокойно двигающиеся руки офицер завернул за спину, в одной крепко сжимал перчатки, постукивая ими по обшлагу шинели. Шинель его, точно спина зверя, плотная, ворсистая, облитая погромыхивающими и сверкающими при всяком движении золотыми пуговицами, глубокая и пышная меховая шапка, на высокой, твердой подошве сапоги со вздёрнутыми, квадратными носками - всё было новое, с иголочки.
Офицер, скрипнув половицами, повернулся.
Зина едва чувств не лишилась, сползла на уставленный посередине комнаты табурет, громадными синими блюдцами глаз на худом, исхудавшая белом лице смотрела.
- Рудольф Емельянович...
- Как вы поживаете, Ветрова?- холодно спросил офицер, покачиваясь на каблуках.
- Рудольф Емельянович.... - шептала Зина, и голубые, прозрачные слёзы посыпались у неё из глаз.- Ведь это вы, правда?
- Как живёте, спрашиваю? Нравится? Ещё хотите?
Рудольф Емельянович был чуть-чуть ненастоящий - полнее, моложе, выше ростом, каким он никогда не бывал, неоправданно злой. В одном глазу его хищно сверкал круглый монокль.
- Товарищ Стетоскопов?- теперь засомневалась Зина, внимательно, хмуро присматриваясь. Черные глаза майора (по две шпалы в петлицах) ей душу самую буравили, жгли.
- Разве здесь может нравиться?- не выдержав их какого-то особого значения и веса, опустила лицо; сказала с какой-то бешено взлетевший в голосе надеждой, так жалобно.
- А ведь вы умрёте здесь.
Зине будто в сердце ледяной коготь вогнали. Комната поплыла, зелёный, ядовитый цвет замерцал в окне, погас.
- Я, наверное, знаю...
- Но вы ведь хотите жить, правда?
- Хочу....
- Вам смертельно надоело всё, вы хотите домой, к маме... Вы готовы на крыльях отсюда умчатся...
- Да...
- Зачем вы сюда прибыли - вы и ваша команда? С какой целью?- тихо, вкрадчиво спросил офицер, мутно из-под набитой на глаза ушанки на неё посматривая. Зина испугалась.
- То есть?
- Я же предупреждал вас: со временем шутки плохи! Интересы слишком могущественных сил тут затронуты, вашими неуклюжими действиями.- Он, закинув полы шинели, присел на скрипнувший шаткий стул, ногу на колено из-под полы высоко забросил, прямо Зине в лицо. Зина во все глаза на него смотрела.
- Кто - "я"? Вы кто?
Офицер осмотрел свои холеные, розовые ногти.
- Если честно - в данном конкретном случае ваш хозяин. Я выдвигаю вам условие.- Он снова обжёг её взглядом. Заговорил твёрдо, решительно.- Вы обещаете мне во времени больше не путешествовать, а я возвращаю вас обратно домой, в город N, вместе с вашим этим шалопутным любовничком, разумеется, прямо в вашу с ним тёплую постель,- он пошловато улыбнулся.- И этого, как его... поляка или еврея - тоже с собой забирайте.
- Согласна!- сейчас же выдохнула Зина, не ожидая сама так быстро сдаться и с ужасом осознавая, кто перед ней находится, краем мозга прокручивая, что выхода никакого у неё теперь нет и крамолы посему в том большой нет, что безоговорочно подчиняется. Офицер покачивал почти перед самым лицом у неё носком сапога, под его квадратным, литым задом трещал стул, вот-вот готовый сложиться пополам; хитро, с насмешечкой посматривал.
- Это ещё не всё, Ветрова,- чуть тронуло лезвие улыбки его губы. Жёстко глядя ей прямо в глаза, он сказал, что Зина должна написать бумагу, что зэка Н. и М., находящиеся на исправление в лагере, ведут подрывные, контрреволюционные разговоры и являются связанными лагерного подполья с внешним миром.
- Ведь вы же знаете этих Н. и М. из вашего барака?
Зина похолодела.
- Нет, - сказала она, заставив себя смотреть прямо в звенящие, как стальная струна, глаза.
Офицер недовольно поморщился.
- Знаете, знаете,- сказал он с искренним сожалением в голосе.- И имели не позднее, чем сегодня утром, с ними беседу определённого содержания. Я даже знаю, о чём конкретно вы говорили. Хотите, скажу? Не хотите. Потому что содержание беседы между вами и этими двумя женщинами таково, что вам смело - всем троим - можно влепить вышку.
- Ну вот сами возьмите и напишите,- обозлилась Зина, отвернулась, у неё задрожали губы.
Офицер с недоумением развёл руками, тяжело вздохнул, встал, прошёлся, снова сел.
- Я не могу, вы же прекрасно это понимаете, смысл всей затеи теряется... Но я могу - поверьте мне - сделать так, что именно на вас накропают донос, и вы - пропали... За неделю отлёжки в госпитале любой согласится пару строчек чиркануть - плёвое дело.
- Это подлость.
Лицо офицера дрогнуло, переносица вместе с извивающимися бровями надломилась, глаза глубоко провалились, челюсть, щёлкнув, вылезла из-под носа; он, казалось, задрожав и заклубившись, разросся на всю комнату.
- Что вы понимаете?- загудел он гневно, и у Зины от звука его голоса тотчас заложило уши, она в панике схватилась за голову.- Понастроили там у себя демократий, парламентов! Понавыдумывали - братство, преданность, любовь! Механизм тотальной слежки в обществе, повальные доносы, а другими словами увеличение мощи репрессивных органов - сильный против слабого, умный против дурака - вот идеальные средства содержание общественного организма в порядке, гарант непобедимости власти. Людей, милая моя, исправить нельзя! Они - хищники по природе своей, они кусаться, драться неистребимо хотят - ясно вам? Ясно?- вскочив, он стал её ледяными, твёрдыми пальцами за щёки хватать, к себе лицо её поворачивать.
- Вы Троцкого со товарищами начитались,- выдавила Зина, сражаясь; хотела ещё что-то сказать.
Майор, задрав лицо в потолок, захохотал.
- Ха-ха-ха!- возликовал лже-Стетоскопов.- Это не я их, а они меня начитались.- Впрочем, они оказались неплохими учениками. Они думают, что они гениальны, бессмертны. Ничего, я подожду, ледорубов на всех хватит...- Глаза за майора подёрнулись лукавым дымом. Сорвавшись с места, простучав по полу каблуками, он прилип к низкому, кривому окну, молча смотрел в белое, разлившееся за стеклом безмолвие; поскрипывал хромовыми сапогами, хлопал перчатками, думал.
- Послушайте,- наконец, повернулся он к ней.- Всё равно их души попадут ко мне. Они слишком большие грешницы. Не вы, так другие это с готовностью сделают, за стакан горячего чаю... Они - жёны высоких советских чиновников, весьма по здешним меркам знатных, ханжествовали, блудили... Это - клеймо, им давно пора уже...- майор, грозно, а затем весело, озорно блеснув ставшими фиолетовыми глазами и неестественно ровным сахарным частоколом зубов, потыкал пальцем в пол.- Они несколько подзадержались уже на этом свете...
Зина поняла, как она умрёт - от холода, просто упадет на улице возле деревянного обтёсанного столба и замёрзнет.
- Нет,- неожиданно твёрдо сказала она, кутаясь в тощий платок, поднимаясь.
- Я вас не отпускал!- мрачно, тяжело упал голос.
Зина села, точно подкосили её.
- Я вам даю один день на обдумывание, потом - всё... Сдохните здесь у меня!
- Можно идти?
- Идите.
Не чуя ног под собой, Зина потащилась в барак, рухнула там на нары и долго плакала, тихо, без слёз; кажется заснула.
Кто-то вошёл, загремев по промерзшим доскам сапогами.
- Вот ты где, Ветрова!- услыхала Зина, вспомнив, где она, испугалась, что сразу на работу не пошла, задержалась. Всплыло над ней тощее лицо какой-то работницы, знакомой.
- Иди, Зинка,- дёрнула её за плечо.- Кличут тебя там, в управлении!
- Кто?- в нос, тягая им, спросила Зина.
- Не знаю, офицер какой-то.
- М-м. Иду.
Она намеренно долго по снегу тащилась, возле каждого угла отдыхала. Снова видеть ужасного Стетоскопова ей не хотелось.
Возле домика управления нетерпеливо прохаживался, похрустывая снежком, какой-то худенький офицерик на тонких ногах, щегольски наряженный в изящную кожаную куртку и широченные галифе, в хромовые сапожки. Залихватская фуражка с красной не ней звездой, несмотря на сильный мороз, сидела у него на стриженой голове. На часы на запястье поглядывал. Черты лица его показались Зине очень знакомыми. Она как бы невзначай прошла мимо, искоса разглядывая его; обойдя, стала взбираться по знакомо заскрипевшим ступенькам, готовясь к худшему. Сердце у неё колотилось неистово, давило под горло.
- Зина! - в спину окликнул её офицерик.
Зина остановилась, вжав голову в плечи. Стук в груди вдруг пропал, провалился.
- Андрей...- едва слышно прошептала она, боясь поворачиваться.- Андрюшенька! - она по-старому, чуть кокетливо повела плечом, всё поплыло у неё перед глазами, оступилась, тотчас земля ушла из-под её ног, белое небо над ней высоко взметнулось. Подлетев, офицерик подхватил её на руки.
- Андрюшенька, хороший мой...- задыхалась Зина, и пар голубым облаком валил у неё из губ, трогала с трепетом рукой его лицо, шею, волосы, чувствуя их тепло и материальность.
- Я... Мне... Я погибаю... Мне очень плохо,- стала жаловаться она, сама не желая того.- Знаешь, мне так холодно, у меня руки всё время мёрзнут... Я умру скоро, я знаю это... Спаси меня, прошу тебя... Уедем куда-нибудь отсюда...- она стала хрипеть, цеплялась изломанными ногтями за его одежду, задирая с мольбой к нему лицо. Пряный одеколон с его щёк наплывал, сладко дурманил голову.- А ты как здесь? У тебя малиновые лампасы на штанах, и ты тоже теперь из ЭТИХ?- с ужасом спросила она.- Как - и ты? Боже мой... Поехали скорее, умоляю тебя, Андрюшенька!
- Всё, всё...- успокаивал её, гладил по голове Коперник, всё такой же, как был, худощавый, стройный; цепко, внимательно поглядывал ставшими какими-то стальными своими серыми глазами по сторонам.- Всё уже позади, поверь; мы отправляемся назад, домой, всё, хватит...
- Ты правда забираешь меня?- не могла поверить Зина, задыхалась от счастья, грудь её высоко поднималась. Она зарыдала.
Они быстро пошли по прямой лагерной улице, на которой кружилась, танцевала ледяная метель. Зина еле тащила ноги в тяжёлых войлочных бахилах, стараясь угнаться за юрким, подвижным Андреем. Он останавливался, терпеливо дожидаясь её, иногда тихонько прихватывал её за талию, которая была так тонка, что казалось, сейчас обломится, и - подталкивал идти скорее; Зина обещала ему поторопиться и - не могла, не было сил. Встречавшиеся им мордатые охранники с подобострастие и восторгом отдавали честь молоденькому лейтенанту, вытягивались. Андрей козырял им небрежно, и это получалось у него лихо, даже элегантно; с тревогой поглядывал на винтовки в их руках, ощерившиеся штыками.
Возле ворот лагеря дырчал, пуская вверх синеватый дымок, зелёный армейский тупоносый грузовичок с прямоугольными бровями стёкол.
- Скорее, пока караул не сменился. Этот наряд - мой!- просил, умолял её Коперник даже с некоторой теперь злостью в голосе, и это неожиданно пробудило её, подтолкнуло, даже - обидело.
Вдруг Зина заметила мохнатую длинную шинель, туго увитую ремешками, сапоги, подбитые высокими каблуками, мелькнувшие между бараками; взгляд фиолетовых глаз сверкнул в неё издали, до самого сердца прожёг. Она остановилась, точно перед ней стена упала, нерешительно оглядывалась.
- Ты что?- удивился Андрей.
- Это он!- у неё стали подкашиваться ноги, завертелась голова.
- Кто?
- Стетоскопов... В смысле - чёрт, дьявол...- Она упала на руки Коперника. Подхватив её, оторвав от земли, Андрей тяжело, качаясь, понёс её, широко и не слишком уверенно ступая по избитому ногами и колёсами льду.
Рудольф Емельянович, срезая углы, прыгал через перила и ступени, невероятно быстро приближаясь, размахивая длинными возле колен руками.
Грузовичок подползал к ним ближе, ближе...
- Открывай давай ворота!- крикнул, приказал Коперник перепуганного часовому. Заклацал засов. Андрей втолкнул почти бездыханную Зину в кабину, обежал завёрнутый в одеяло капот, широко распахнул завибрировавшую дверцу и впрыгнул на хрустнувшее ледяное сиденья. Он задёргал рычаг, ударил сапогом педаль. Мотор нехотя зачихал.
- Ну, давай же, давай...- стал умолять машину Андрей, точно та была живая.
Сверкая глазами, Стетоскопов бежал прямо на них, дёргая на ремешке кобуру, расстёгивая её; ритмично и мощно работающие его колени высоко подбрасывали голубые полы дорогой шинели, и те, возвращаясь, с треском хлопали по ляжкам. Сапоги его мерцали, словно крутящиеся чёрные колёса. Губы, оголив его крупные, ровные зубы, разъехались в громадной, страшной улыбке; ноздри широко и жадно были развёрнуты. Он бежал так сильно и стремительно, что через мгновение оказался уже перед ними. Андрей вышел навстречу ему из кабины, вынул из кармана наган и, подняв руку, несколько раз сухо и раскатисто выстрелил Стетоскопову в грудь. Качаясь, тот ещё секунду, продолжал двигаться; шинель у него на груди разлетелась клочьями, подошвы скользили. Шатаясь, побледнев, он подошёл. Коперник, сощурив глаза, положил наган ему в лоб и нажал на крючок. Лицо Стетоскопова облило сизым облаком пороха, во лбу разъехалась красная дыра, шапка, подпрыгнув, скатилась на снег. Свалив набок голову, весь закостенев, он рухнул, как стоял, навзничь, дёрнув квадратными подошвами сапог.
К ним, снимая с плеч винтовки, бежали солдаты.
Коперник, наконец, завёл мотор, рванул машину и с грохотом врезался носом в задрожавшие ворота, те разлетелись в стороны, и машина, кренясь из стороны в сторону и громыхая железным брюхом, понеслась по ледяной дороге, по кузову вдогонку звонко захлопали пули, долетело гулкое эхо стрельбы.
- Пригнись пониже на всякий,- прижимаясь к баранке, улыбнулся Зине Андрей, оторвав на мгновение взгляд от летящий навстречу им белой ленты.- Эти дураки из усердия головы нам только так посносят; пошумели, называется...
- А - что?- не могла никак взять в толк Зина, что ей говорят, что вообще вокруг неё происходит.
- Я им заплатил всем, Зиночка,- весело расхохотался Андрей, перекрикивая залихватски урчащий мотор.- Понимаешь - обыкновенными бумажными их коммунистическими деньгами. Ничего святого, только бизнес. Дал, правда, очень много денег - на удивление алчными оказались. Они, деньги, это - уверяю тебя - чистая энергия.
Тёмная, жирная точка на снегу с торчащими носками сапог пошевелилась, поднялась; облитая красным, голова чудесным образом срослась; подбородок, нос, щёки встали на место; фиолетовые глаза излучали ярость и хищную ненависть. Вся фигура, качаясь, задвигалась сначала неуверенно, и вдруг, легко взлетев, невероятно быстро заскакала вслед машине. Коперник прибавил газу, фигурка стала отставать и, наконец остановилось; положив руку на лоб долго смотрела им вслед.
В лагере закричал, забился хриплый сигнал тревоги.
Они долго ехали, трясясь и подпрыгивая на кочках, кружа по объездным путям. Зина в тепле кабины разомлела и быстро уснула, мило и смешно приоткрыв рот и завалив набок, на плечо Копернику голову. Ей снилось, что она, сидя у шифровального аппарата, строчит кнопками секретное сообщение - туда, в будущее, чтобы, получив его, все физики мира могли ей помочь. Быстро шуруя худыми пальцами, она выбивала: "Виртуальная частица - короткая жизнь... В классической физике две электрически заряженные частицы взаимодействуют путём пересечения полей, которые их окружают... В квантовой механике это взаимодействие происходит путем обмена виртуальными фотонами между ними... Сильное взаимодействие - обмен виртуальными пионами, слабое - бозоны, гравитационная - виртуальные гравитоны..."; и всё это нагромождение слов обозначать только одно было должно - помогите! помогите! сос!.. А потом снова явился голый Стетоскопов и, скабрезно улыбаясь, стал одежду с неё срывать, и она, изловчившись, в промежность нанесла ему ногой упреждающий удар...
Когда уже было совсем темно, машина въехала на кривые низкие улочки районного городка, засыпанные до самых крыш снегом, сверкающим под редкими электрическими столбами. Возле добротного двухэтажного каменного дома царской постройки притормозили. Хлопнув жестяными дверцами, вышли.
Было очень холодно, изо рта валил густой пар.
- Иди за мной и всё время молчи,- тихо и загадочно шепнул Андрей Зине, пожав ей озябшую, холодную ладонь.
Коперник постучал в железные ворота. Открылась небольшое квадратное окошко, в котором замаячила физиономия с колючими, внимательными глазами. С хрустом развернув широкий листок с печатью, Андрей сунул его под нос охраннику, твёрдо, даже властно сказал (Зина с удивлением на него посмотрела), что - вот: прибыла новая задержанная в камеру номер такой-то, что приказано препроводить к месту заключения ему лично. Дежурный внимательно изучал листок, с большим недоверием на них поглядывая; сказал, что в названной камере уже находится заключённый - мужчина, привезённый из лагеря на дополнительное следствие. Коперник в свою очередь сказал, что здесь никакой ошибки нет и что - тут он доверительно понизил голос - очевидно произойдёт очная ставка. Дежурный, одобрительно кивнув головой, вернул документ, и, прогремев замком, открыл перед ними невысокую железную калитку.
Они вошли во двор. Андрей незаметно ближе на ремешке подтянул кобуру.
В сопровождении вооруженного бойца охраны, шаркая по истёртой казённой лестнице, они поднялись на второй этаж, прошли через решётчатые воротца, застучали каблуками по каменному дну полу-тёмного коридора. Сонный охранник с этажа, гремя связкой ключей и протяжно и горько вздыхая, отпер дверь камеры, которая, распахиваясь, пропела странную грустную мелодию.
В узкой и длинной, задымленной сыростью камере под зарешёченным окном на спинке кровати, качаясь, стоял очень худой, всклокоченный человек в мешковатых, давно не стиранных одеждах и, держась одной рукой за стену, другой неловко, с безумным блеском вздёрнутых вверх глаз - надевал на голову петлю, сплетённую из разорванной простыни, увязанную на металлические полоски решётки. Увидев вошедших, он заспешил, бестолково суя голову в петлю; ему явно мешали торчащие уши и нос; самоубийца, едва держась на весу, трясся и жутко подвывал.
Все на мгновение замерли.
- Ах, господи ты боже мой! - первым пришёл в себя пожилой охранник, кинулся к окну, растолкав Зину и Андрея, неуклюже раскидывая локти.- Третий раз на себя покушается, просто неугомонный какой-то!
- Игорь, не надо...- одними губами прошептала Зина, ноги её снова подкосились, и она, отбросив в сторону руку, упала сначала на стену, затем бесшумно сползла на пол. Коперник удержал её за локоть, махнул головой красноармейцу, чтобы тот помог надзирателю, сражающемуся с Кипарисовым, затеявшим отчаянное сопротивление. Боец, аккуратно приставив винтовку к стене, кинулся разнимать. Трепыхаясь в крепких объятиях военных, шипя и сыпя зверские проклятия, Игорь старался их посильнее хоть куда-нибудь пнуть ногой.
- Не могу я больше так - жить в этом дерьме, лучше расстреляйте меня, подонки, гады, сволочи!- срывающимся голосом кричал он. Оторвав скрюченные пальцы Игоря от петли, его сняли и опустили на кровать, опасливо держали. Ноги его дёргались; поставив локти на тощие ляжки, он низко опустил давно не стриженную голову, торчали его пугающе острые плечи. Коперник, придерживая одной рукой бесчувственную, Зину с качающейся головой, другой с хрустом из кобуры выдернул револьвер.
- Ну-ка ты и ты,- он махнул дулом в опешивших охранников.- Быстро к стене! И тихо мне! Один звук - и...
Заключённый поднял к ним удивлённое, измазанное слезами лицо.
- Андрей? - вскинув брови, изумлённо спросил он.- Зина? Откуда вы?
Насмерть перепуганные тюремщики переминались у стены. Коперник потребовал у надзирателя ключ.
- Поднимайся Игорь, у нас очень мало времени,- тоном старшего сказал Коперник.
Кипарисов мгновенно подскочил, забегал, как ошпаренный, кругами по камере, боясь сразу к Андрею и Зине подходить. Красноармеец с трогательным самопожертвованием разделся, и Кипарисов, нервно дёргаясь с начавшим звучать в его глазах светлой надеждой поглядывая на друзей, натянул на себя зелёной мешок гимнастерки и трубы галифе, совершенно утонув в них. Зина очнулась и, стоя в уголке, не поднимая глаз, в платочек тихо плакала. Кипарисов не отрываясь глядел на неё, на тощем его лице зажглись громаднейшие его глаза, полные муки и отчаяния, давно забытых им признательности и любви.
Они заперли камеру и быстро покатились по гулким коридорам и вниз по лестнице. Кипарисову досталась тяжёлая винтовка, которую он подвесил на плечо, и его всё время заносило в сторону на стены.
Когда у самого выхода они проходили мимо дежурного, лицо того, вдруг наполнившееся недоумением, вытянулась, и он открыл набитый квадратными железными зубами рот, чтобы что-то сказать. Но они уже пролетели мимо него.
Морозный воздух звенел, точно стеклянный. Вокруг жёлтых фонарей вздувалась темнота. Поддувал невидимый, крепкий, как глоток водки, ветерок.
Промороженное сиденье автомобиля обожгло. Мотор долго не хотел заводиться, чихал. Скрипя снегом, к машине осторожно подошёл дежурной в накинутом на плечи тулупе, поднялся на носки, заглядывая через стекло в кабину, постучал в дверцу требовательно.
- Так, вы куда это?- спросил он, всматриваясь в них через стекло, выложил в грозную молнию брови. Машина всё чаще, натужнее хрипела, вздрагивала.
Коперник установил в стекло револьвер. Дежурный тотчас пропал, и через секунду в доме хлопнула дверь на прозвеневшей пружине. Мотор, наконец, зарычал, машина дёрнулась и покатилась по льду. Коперник, похрустывая кожаной курткой, закрутил чёрное эбонитовые колесо, и машина, наклоняясь, стала поворачивать. Возле управления у них за спиной замерцали оранжевые вспышки, по кузову дробью посыпались пули, затрещали винтовки.
Машина, вынырнула на широкую улицу; переваливаясь, как утка, с боку на бок, помчалась. За ней вдогонку, тоже подскакивая, выпрыгнули жёлтые фары, свет из них упёрся в доски кузова, в бешено крутящиеся двойные задние колёса, в столбом льющийся дым. Кипарисов, приоткрыв дверь полез отстреливаться над страшно летящей под ним, гудящей землей. Зина держала его тощие коленки. Он высунул винтовку, вдруг не удержал её, и та, вырвавшись у него из рук, исчезла в темноте. Игорь влез обратно и, беззвучно рыдая, уткнулся Зине в плечо.
Андрей, прижавшись грудью к баранке, с адской скоростью гнал машину. Машина прыгала и гремела, точно пустая консервная банка. Зина и Игорь, подлетая высоко на ухабах, то и дело врезались макушками в крышу. Когда машина поворачивала, они навалились друг на друга плечами, хватались за все выступы, какие были, и, казалось, вот-вот вывалятся наружу. Впереди, выхваченные огнём фар, мелькали окна и углы домов, сугробы, тощие деревья.
Нырнув в выскочившие на них ворота и глубоко клюнув носом возле красный кирпичной стены, зашипев, машина встала. Они все втроём выскочили в глубокий снег и побежали мимо разогретого, полыхнувшего в них жаром мотора, влетели в низкий полутороэтажный дом, загремели вверх деревянными ступенями. Промчавшись через холодный, тёмный, пропахший углём, извилистый и длинный коридор, влетели в комнату, зажгли выключателем на стене свет - все с большими, напряжёнными, испуганными глазами. Андрей кинулся на колени перед уродливыми железными ламповыми приборами, навальными горой в углу, опутанными проводами, принялся разматывать их тугие кольца, присоединять концы в клеммы. Он защёлкал тумблерами и гора, вмиг надувшись электричеством, мерно загудела, замерцали на ней разноцветные огоньки. Под потолком, едва не погаснув, замерцала лампочка.
За окном полоснули жёлтым фары, прогудел мотор, взвизгнули тормоза, захлопали железные двери, загремели десятки сапог по крыльцу и дальше по коридору, заклацали затворы винтовок. Гулко разнеслись команды.
Андрей, копошась в панелях и датчиках, протянул Кипарисову револьвер. Загнув руку за дверь, в коридор, Игорь, не глядя, два раза выстрелил, вогнав под голый потолок эхо. Шаги, шарахнувшись, затихли. Сейчас же стёкла окон, зазвенев, лопнули, посыпались на подоконники, на дощатый пол. По стенам с треском шугануло свинцовым горохом, прогремел залп с улицы, застучали, перезаряжаясь, затворы. Зина и Игорь, пригнувшись, скатились на пол. Игорь, вытянув руку, выстрелил в окно, и в комнате снова покатилось раскатистое эхо.
Залп, звон стекла, дробь по стене; ледяной ветер дугой вздул прозрачные гардины, за ними показалось голое чёрное небо, россыпи жёлто-синих звёзд на нём.
- Коперник, польский шпион, сдавайся, ты разоблачён!- прокричали с улицы хрипло и отрывисто. Андрей, не отрываясь от работы, забросив красивые горло и кадык, захохотал.
- Так, приготовились!- крикнул он Зине и Игорю, поманил их рукой. Пробитые пулями гардины медленно плавали, из веющих холодом окон посыпался мелкий, серебристый снежок, затрепетал в воздухе комнаты.
Снова внизу грохнул залп, рикошетом шаркнуло по прибором, весело брызнули искры. В центре комнаты из раскиданного на полу кольца проводов поднялось голубоватое сияние.
- Есть, готово! - с облегчением, глуховато воскликнул Коперник. Он чиркнул спичкой и подпалил жёлтую нитку бикфордового шнура, присоединенную к угловатой уродливой пехотной мине. Огонёк, вспорхнув, весело зажурчал.
- Быстрее! Прыгаем!- воскликнул oн, прихватывая Игоря и Зину поближе к себе. По коридору за дверью снова хлынули топот и лязг оружия, бахнул залп, выбив из дверей длинные щепы, осыпалась со стены на пол штукатурка, поднялась едкая белая пыль.
Трое они, снова, как и прежде, стояли над зовущий их, сверкающей глубиной. В дверь вскочил обёрнутый ремешками кожаный, мутно поблёскивающий человек с громадным носом и с громадным же в руке маузером, лицо его было перекошено злобой, на чёрном картузе его пылала, плыла рубиновая алая звезда, молоточек на его квадратном пистолете стал замахиваться. Из-за спины его, как черви, полезли остроносые штыки, ощерились. Игорь заклацал пустым револьвером, затем с размаху запустил им в свирепо скошенное лицо комиссара.
Оранжевые, синие волны обрушились на них, поглотив их с головой, пол под ногами слегка покачнулся и - плавно ушёл. Тугой ветер обнял их за плечи, дёрнул волосы, поцеловал нежно в губы и в лоб, подхватил и понёс...
...Тёмная, тёплая, нагретая раскалёнными батареями комната. Терпко, пряно пахнет пластмассой и электричеством, пыльными шторами, старым истёртым ковром, сладеньким коньяком и - ещё Бог знает чем. Под стенами - мускулистые груды приборов; разноцветные бегают, переливаются на них огоньки. На письменном широком столе лампа на длинной металлической ноге бросает вниз жёлтый столб света, неярко светится голубым экран, неугомонным насекомым летает по нему нервная строчка нолей и единиц; пустая рюмка стоит на стекле с коричневой каплей на дне. Морщинистый локоть рядом припал, на локте старушкина голова в металлическом колпаке; разглядывая сны, похрапывает, глаза сладко прикрыла.
Кипарисов, загремев костями, рухнул на пол, пополз в тёмную стену, выпятив острый зад в мешке красноармейских штанов, пол целовал, бормотал что-то бессвязное. Зина зарыдала, без сил повисла на шее стройного, подтянутого Коперника в командирских галифе и картузе, прижималась губами к его гладко выбритому, благоухающему подбородку.
Кипарисов, отвалившийся спиной на стену, уронив голову на впалую грудь, примолк. Обретающий постепенно осмысленность взгляд его съехал на бок и упёрся в обрызганный жёлтым письменный стол, вдруг стал неумолимо сверепеть.
- Смотрите!- воскликнул он, указывая дрожащим тощим пальцем перед собой.- Да она - спит! Спит, понимаете? О-о!..
В следующую секунду беснующегося, рвущегося вперёд Кипарисова держали Зина и Андрей, а Игорь, сотрясаясь, задыхаясь, кричал:
- Пустите! Убью! Она не имеет права жить!
Бабушка Мазай, проснувшись, бегая испуганно глазами по беснующимся в комнате фигурам, хлопая рыжими ресницами, сдавленно кукарекнула:
- А вы чавой это - уже возвернулись?- деловито золопотала, взглядывая на циферблат часов.- Батюшки, неужто проспала? На цельных сорок минут прозевала! Захмелела никак? Да я рюмочку-то всего и выпила, Господи... Разморило меня...
- Убью её, не держите меня!- рвался вперёд Кипарисов, однако силы его слабели, и он мало-помалу перестал дёргаться, затих.- И Верка ещё та из прошлого - тоже она! Настучать на нас, падла, хотела! Вот она, гляди, какая добренькая! Пусти!..
Зина, стараясь переговорить словно свихнувшегося Кипарисова, объяснила, что старуха не очень-то и виновата, а это ошибка в её расчётах была; что, очевидно, время не одинаково равномерно течёт в настоящем и в прошлом, и, возможно, с ускорением. Что если бы всё, как и намечено было, произошло,- то помогло бы это мало, на пару месяцев примерно времени скосило бы, не больше...
- Да?- Игорь, дёрнув тощими плечами, притих окончательно. Его с опаской отпустили.
- Я там чуть было от отчаяния жизни не лишился,- стал бубнить он себе под нос, и глаза его наполнились слезами.- Меня каждый божий день били, ток подсоединяли к моим ананасам...- вытягивая из воротника тонкую шею, жаловался тихо, взмахивая худыми, как палки, руками, подрагивая от воспоминаний.- А она, понимаешь, коньяки тут распивала, сладко почивала потом...- изловчившись, он вдруг снова кинулся вперёд, но его удержали.
- Идите, бабушка, лучше от греха отсюда!- сказала Зина таким тоном, как будто позади неё была злая собака. Бабушку как ветром сдуло, и колпак, качаясь, остался лежать на столе.
Коперник, шагая в тонких, как чёрные сгоревшие спички, высоких сапожках, в элегантных кожаных штанах, подошёл к столу и, щёлкнув тумблером, погасил приборы, начавшие всё ниже и тише подвывать. Наступила полная, плывущая от края и до края тишина.
Все устало расселись на стульях, молчали, неслышно дыша и не двигаясь.
Три раза в прихожей нервно бухнул звонок, и ещё. Коперник, очнувшись, взбросив наверх тонкую дугу бровей, вопросительно взглянул на друзей, острыми коленками зашагал.
- Это ко мне, три раза... Странно, я никого не жду...- на ходу буркнул он, отстёгивая ремень с кобурой и бросая их на стол. Вернулся он в сопровождении лупоглазого и горбоносого низенького пожилого господинчика в нейлоновой курточке, в мятых серобуромалиновых брючках; его всклокоченные белые и тонкие, как пух, волосы развивал сквознячок. В руках мужичок мял видавший виды меховой картуз.
- Мадам Гнед, Прасковья Ивановна, погибла - так нелепо, а я ведь предупреждал её; кот её беспрестанно, неутешно плачет, слушать невозможно...- странное бормотал тот, плямкая огромными влажными губами, задрав голову и глядя Копернику в безукоризненно подрезанный на щеке квадратный бакен.
- Какой ещё к чёрту кот?- зло вскрикнул из угла Игорь.- Кто вы вообще такой, а?
- Этот гражданин говорит,- указал Андрей гостю на кругленький животик того в закашлаченной кофте, торчащей из-под застёгнутой не на те пуговицы куртки.- Что ему сон сегодня приснился, и в нём адрес был мой указан; чертовщина какая-то! Вот послушайте...
- Рубинштейн Соломон Рафаэлевич,- слюняво улыбнулся господин, протянул пухлую мягкую ладонь для пожатия.- Снится давеча мне сон...- поводя над собой по воздуху рукой, начал рассказывать он, вдохновенно засверкал глазами.- Будто небо надвое разломилось, и вышел оттуда человек в бордовом, и кровавый, красный грянул закат, на плечах его - лежит плащ в перевёрнутых, хохочущих звёздах...
- Какие ещё звёзды, какой к чёрту бордовый человек? - продолжал возмущаться Игорь.
Рубинштейн вдруг обиженно примолк, погрустснел. Сказал, помолчав вместе со всеми, что в мир явился Антихрист в образе человеческом, поглотитель людских душ, искуситель и лжец, страшная опасность посему над миром нависла, потому что не различим он в людской толпе, находясь в человеческом обличии...
- Ещё короче, пожалуйста, - старался быть вежливым Кипарисов, с опаской поглядывал на Зину, напряжённо вслушивающуюся в слова пришедшего.
Рубинштейн, махая возбужденно руками, объяснил, что единственные, кто может противостоять дьяволу и его побороть, это:
- Вы,- обвёл он взглядом всё их странное собрание.
- Как это, почему?- с изумлением и с недоверием все захмыкали.
Рубинштейн неопределённо дёрнул плечами, смущённо наминал сой картуз.
- Не знаю,- нараспев заговорил он.- Мне так явилось во сне, и всё! Я верю! Три человека идущих в тумане - два парня и девушка - приснились и - адрес.
Все переглянулись, ещё сильнее заохали.
- Адрес по буквам? Во сне? Ну вы даёте! У вас всё нормально с головой?
- Да, именно по буквам!- вспылил теперь Соломон Рафаэлевич. Уронив лобастую голову ближе к ним, слюняво зашептал:
- Верьте мне, прошу вас! И это далеко не шутка, всё в этом мире - не шутка. Я его вот этими своими глазами видел...- совсем тихо, с прорвавшимся в голос отчаянием добавил он.
- Кого ?
Ещё тише:
- Его, чёрта...
- Где?- тоже зашептал Игорь, явно издеваясь.
- Этот студент... Только он совсем не студент... Это именно он, он, или, может, ближайший сподвижник.
- Ну?
- Он много зла совершит, он всем миром завладеет, а ему самому никакого вреда нельзя принести; он растёт, людские души пожирая, он бессмертен, его просто так не убьёшь, а вы - можете!..
- Как же?- все переглянулись в недоумении.
- Не знаю...
Зина, вздохнув, просветлённо сказала:
- Мне кажется, это очень серьёзно, мальчики. И я чувствую, уверена, что он (кивок в сторону седовласого, застенчиво улыбающегося Рубинштейна) не шутит. У нас, мальчики, теперь, кажется, будет много, очень много работы... Нужно опять в прошлое отправляться..
- Да-да, именно так,- поспешно белоснежным нимбом закивал Рубинштейн,- мадам Гнед погибла, жалость какая, кот её Базилио сильно переживает...
Кипарисов побледнел, как снег.
- Что - опять? Не-ет, не согласен я!- высоко и гнусаво вскричал он, проваливаясь в сиденье стула, отъезжая вместе с ним назад, замахал паучьими худыми руками.- Нет, нет и нет, не поеду никуда!
- Зайдите, пожалуйста, на неделе,- загадочно улыбаясь, тихо и мелодично сказала Зина и положила холодную ладонь на красные, толстые, нетерпеливо дёргающийся пальцы Рубинштейна.
1994
Роман Объединение Физики. Ч. 2, гл. 13
© Copyright: Павел Облаков Григоренко, 2023
Свидетельство о публикации №223051400097
Свидетельство о публикации №223051400097
Рецензии